Ко мне уголовники относились более чем доброжелательно. С этапа на этап каким-то непонятным для меня образом передавался негласный уговор:
- Старостина не трогать.
Принадлежность к футболу была лучшей охранной грамотой. Когда вечерами по просьбе своих соседей по нарам я начинал вспоминать футбольные истории, игра в карты сразу прекращалась. Самые отпетые рецидивисты тихо, как примерные школьники, слушали мои рассказы. Я мог жить - не тужить.
Но у меня не было желания отсиживаться по «пересылкам», я рвался в назначенный мне Хабаровск в надежде, что местное «Динамо», как это было в Ухте, проявит ко мне интерес. Не зря же меня туда затребовали...
Проведя неделю-другую в очередной «пересылке», я безошибочно определял тех, кто составлял списки на отправку по этапам. И сразу писал заявление с просьбой включить меня вне очереди: еду, мол, по специальному вызову на тренерскую футбольную работу. Опаздываю к наступающему сезону... Таким способом и одолел за полгода столь сверхдалекий путь... Другие тащились вдвое, втрое дольше.
Я часто перебираю в памяти те места, где побывал, и то, чем каждое из них в моей судьбе отозвалось... В Кирове я пережил минуты, незабываемые до конца дней. Наш этап только-только прибыл в кировскую «пересылку». Это была еще царская тюрьма, построенная не наспех, а добротно, с толстыми стенами, теплыми и большими камерами. По сравнению со сталинскими постройками-скороспелками - почти санаторий. Живи - не хочу... И вот однажды открывается дверь камеры и выкрикивают мою фамилию:
- Старостин - на выход!
Я шел и думал, что, наверное, сейчас предложат устроиться в санчасть. Это первое, что мне предлагали, куда бы я ни приезжал, если среди врачей или начальства попадались болельщики. В больнице было чище и сытнее... Да и подальше от картежной игры и драк. Но вижу, ведут меня не в санчасть, а в комнату свиданий. Что за сюрпризы?
Вхожу. За столом сидит майор, начальник тюрьмы, а напротив - Мария Исакова, наша прославленная конькобежка, заслуженный мастер спорта, чемпионка мира. Ничего не понимаю. Откуда? Как? Почему? От удивления не могу вымолвить ни слова. А она, не обращая внимания на майора, бросается ко мне в объятия:
- Николай Петрович!
Начальник тюрьмы встает и молча выходит.
- Здравствуй, Мария! Как ты меня нашла?
- Мне из Москвы позвонил Иван Аниканов, сказал, что вы здесь, и попросил вас навестить. С местным начальством я легко договорилась, я же здешняя знаменитость да еще любимица динамовского руководства. Они на меня тут все не надышатся. У нас в Кирове конькобежные сборы, ребята вам тут передали, что успели собрать. Вот возьмите... - Мария, оглянувшись, быстро подняла подол и достала из чулка мешочек с табаком и деньги - 500 рублей.
- Мария, что ты, не надо, при обыске все равно отнимут.
- Вас обыскивать не будут.
- Мария, девочка моя, я - политический. Не надо было сюда приходить. Это для тебя опасно.
- Мы все знаем, Николай Петрович. Слава богу, что так обошлось. Я не уйду, пока вы это не возьмете...
Я был очень взволнован этим свиданием.
Всегда считал спортсменов членами одной громадной семьи. Вне зависимости от конкуренции, от принадлежности к разным клубам... Соревнования закончились - и мы уже не противники, а спортивные однополчане... Всегда готовые прийти друг другу на помощь. Но то, что сделала Мария Исакова... По тем временам визит к политзаключенному был подвигом на грани самопожертвования. Ведь мог же начальник «пересылки» сообщить в Москву, что разрешить свидание его заставили и что, мол, Исакова вела какие-то разговоры с «пресловутым» старшим Старостиным. И все - прощай, Мария. Так ведь не только с себя ответственность снимешь, но и выслужиться есть шанс. К счастью, все обошлось.
Для меня поступок Исаковой навсегда остался примером высочайшего проявления человеческой солидарности спортсменов.
...Я вернулся в камеру. Табак раздал по нарам, но что делать с деньгами? Они жгли карман, я боялся, что вот-вот будет шмон - тщательный обыск. Тогда карцер. Я лихорадочно пытался что-то придумать, то засовывая деньги в подушку, то пряча их под соломенный матрац. И тут ко мне подошел невысокий седой старик, взял деньги, скатал их трубочкой и вшил в ручку моего чемодана, откуда ловко вытащил кожаную набивку. Закончив «операцию», он по-доброму улыбнулся и сказал:
- Молодой человек, поверьте дореволюционному опыту старого конспиратора: такую головоломку не разгадала бы даже царская охранка, а эти, - последовал кивок в сторону двери, - и подавно не догадаются...
Старик оказался прав. Когда меня на следующий день отправили из Кирова на этап, на чемодан никто не обратил внимания.
...Состав едва тронулся, а кто-то из заключенных сказал начальнику вагона:
- Там Старостин едет...
Он в ответ:
- Сейчас я этого самозванца под нары отправлю...
Подходит к нашему «купе»:
- Кто тут из вас себя за Старостина выдает?
- Никто не выдает, но Старостин здесь есть - это я.
Он внимательно на меня посмотрел и спросил:
- Вы который?..
- Старший... Николай...
- А где остальные?
- Все тоже куда-то едут... Только в других поездах.
Он махнул рукой.
...Город Молотов (нынешняя Пермь) встретил нас злым лаем конвойных овчарок и распахнутыми воротами очередной для меня тюрьмы.
Новые здания, порядки, люди. Смена обстановки немного отогнала тяжелые думы, заставила собраться - надо было пережить и эту «пересылку». И тут, пока нас «рассортировывали» по «статьям» и «срокам», подошел ко мне один из местных работников.
- Вы - Николай?
- Да.
- Пойдемте со мной, я вам сейчас приятную встречу устрою... - И повел меня по коридору.
Зачем, думаю, в лазарет идем? Подходим, а в дверях стоит брат Александр и улыбается... Почти два года не видались после суда.
- Ты как здесь?
- Да, видно, так же, как и ты!
- Почему тебя из Инты?
- Не знаю, пришло распоряжение.
Я говорю:
- И на меня пришло распоряжение.
- А может быть, - говорит он, - потому, что я через одного вольнонаемного передал жене Зинаиде заявление с просьбой о пересмотре нашего дела.
- Ты поторопился, - отвечаю. - Не время еще сейчас. Не та пока что обстановка.
- Ну, у вас будет возможность разобраться в обстановке, - прервал меня сопровождающий. - Сейчас я вас, Николай Петрович, в одну палату с братом оформлю - для «восстановления сил, подорванных на этапах...» - сострил он. Оказалось, это был тюремный врач.
Так мы с Александром провалялись, думаю, около месяца. Вспоминали прошлое, гадали о будущем. Я спросил:
- Ты знаешь, куда едешь?
- Вроде бы меня гонят в Соликамск.
- Дурная слава у этих лесоповальных лагерей, да и спортом в тех местах не пахнет...
Он в ответ только смеялся:
- Ничего, на наш век хороших людей хватит...
Утверждал, что самое трудное уже позади... Я заставил его взять половину денег, которые дала Мария Исакова. Это все, чем я мог ему помочь перед расставанием... на долгих десять лет, до 1954 года, после которого еще почти тридцать лет прожили мы, все братья, в Москве, душа в душу.
Разговоры с Александром заставили задуматься: почему меня направили в Хабаровск, на Дальний Восток, после того, как вначале я очутился в Ухте, на Севере?
Время от времени начальники всех крупных лагерей ездили в Москву, в свое Главное управление за рабочей силой: их «подразделения» выполняли огромные объемы работ. К примеру, в Ухте, как я уже говорил, добывали нефть, на Дальнем Востоке тянули к океану железнодорожную магистраль стратегического назначения. Результаты этой «народнохозяйственной деятельности» покоились на костях сотен тысяч людей. Но конвейер «великих» строек не мог давать сбои: вместо погибших требовались новые сотни тысяч. И их присылали...
ГУЛАГ являлся гигантской, величайшей в мире биржей труда. Заключенных строго учитывали по специальностям... Неужели, думал я, там есть и категория спортивных тренеров? Но так или иначе мне не раз твердили, что я еду по спецнаряду. Это внушало надежды, которые вскоре оправдались.
«Хозяин» Дальнего Востока генерал-полковник Гоглидзе оказался таким же горячим поклонником футбола, как генерал-лейтенант Бурдаков, но при этом куда более искушенным и знающим толк в этом деле. Он вел футбольную схватку с маршалом Малиновским, который командовал Дальневосточной армией и опекал две армейские команды: хабаровского СКА и Военно-воздушных сил. Именно Гоглидзе затребовал меня в свои владения и, несмотря на противодействие Бурдакова, добился своего, пользуясь тем, что был личным другом Берия.
Во всем этом я до конца разобрался только позже, прибыв в Хабаровск, а пока что колесил через необъятную Сибирь, попадая из «пересылки» в «пересылку», из одного тюремного вагона в другой, с многодневными «экскурсиями» по историческим сибирским каторжным центрам, где когда-то побывали декабристы...
В Иркутском централе у меня неожиданно разболелись верхние передние зубы. Дошло до воспаления надкостницы... После нескольких бессонных ночей я был готов на все... Тюремный эскулап, не прибегая к наркозу (челюсть была очень распухшей), с помощью обыкновенных щипцов «высадил» мне пару зубов... Я считал, что легко отделался: нагляделся я к тому времени, как у многих заключенных от цинги зубы выпадали десятками, хотя нас и пичкали слабодействующими хвойными растворами, «спасая» от этой повальной лагерной болезни...
В первое же утро своего пребывания в Хабаровске я начисто забыл о личных невзгодах и неприятностях. Потому что было утро 9 мая 1945 года. В тот день я искренне верил, что наконец там, наверху, смогут во всем разобраться, а значит, скоро наступят перемены. Я ошибся на восемь лет.
Судьба распорядилась так, что Победу я встретил далеко от Москвы, но... в московской компании. На мое счастье, два сына водопроводчика в доме, в котором я жил в Москве, оба спартаковские футболисты, служили в армии на Дальнем Востоке и играли за хабаровское «Динамо»: один - правого хавбека, другой - правого края нападения. Уже утром 9 мая они пришли на пересыльный пункт, принесли мне еды и коротко ввели в курс дела:
- Николай Петрович, мы знали, что вы прибудете. В хабаровском «Динамо» у нас больше половины москвичей. Все просили вас в тренеры... Да и местные горой за вас...
Однако Гоглидзе решил по-другому... Он, видимо, знал столичную «обстановку» куда лучше Бурдакова и опасался, что мое присутствие непосредственно у него под «крылом» не понравится Москве. Он схитрил: направил меня в Амурлаг, которым управлял генерал-лейтенант Петренко. Так я оказался в Комсомольске-на-Амуре.
Туда меня доставил специально присланный за мной в Хабаровск капитан оперчекотдела Амурлага. Ехали мы в обычном железнодорожном вагоне, а езды там всего одна ночь. Пересыльный лагпункт Амурлага находился около железнодорожного вокзала, в трех километрах от города.
На вокзале меня уже ждал капитан футбольной команды местного «Динамо» Анатолий Иванович Иванов - начальник гаражей Амурлага и к тому же личный шофер Петренко - фигура довольно значительная, пользовавшаяся у генерала полным доверием... Я понял это, когда он посадил меня в генеральскую машину и привез прямо к себе домой.
В Амурлаге, помимо нескольких официальных зданий, был еще поселок с магазинами, столовыми, банями, кинотеатрами, пожарной частью и стадионом. В этом поселке и жил Иванов. Он познакомил меня с женой Елизаветой Матвеевной и шестилетней дочкой Эллой. После трехлетних скитаний по тюрьмам и лагпунктам я попал в домашнюю обстановку. В то время в Комсомольске-на-Амуре ни в чем не нуждались. Все продовольствие было американское. Ведь грузы по «ленд-лизу» из Америки шли морем в наш дальневосточный порт, оттуда по вновь выстроенной заключенными железной дороге отправлялись до станции Пивань на правом берегу Амура, затем на американском пароме составы поездов перевозились на левый берег, где и раскинулся Комсомольск.
Не знаю, как и кто официально руководил всей этой гигантской транспортировкой товаров в европейскую часть страны, но у работников Амурлага имелась возможность ходить в американской одежде, есть блины из заморской муки, импортную ветчину и пить чай лучших в мире марок. Всем этим я и был, мягко говоря, удивлен за столом у Иванова после шестимесячного этапа на черном хлебе и «баланде»...
- Ешьте, ешьте, Николай Петрович, вы заморенный, - угощает меня Елизавета Матвеевна. - Давайте, я вам еще подложу.
- Спасибо, - говорю, - Елизавета Матвеевна, я сыт, я уже съел две такие большие сосиски...
Вдруг сидящая за столом Эллочка меня поправляет:
- Николай Петрович, вы не две сосиски съели, а три...
Общий смех, но устами ребенка глаголет истина. Я действительно уже к тому моменту съел три. Этой Эллочке сейчас под 50, она живет в Ленинграде. Когда приезжает в Москву, всегда приходит к нам в гости, и мы обязательно вспоминаем тот случай с сосисками...
Иванов был не глуп. До ареста работал в Москве, в НКВД. В Амурлаге быстро выдвинулся за счет трудолюбия и природной сметки. Всегда знал, что делается у начальства, был вхож к генералу, и, что важнее, ему оказывала покровительство генеральша.
Он фанатично был влюблен в футбол, и мне приходилось, конечно, ставить его в основной состав, хотя в свои 36 лет бегал не так, как раньше и в борьбе с противником надежно действовал только правой ногой. Словом, горе-защитник.
Но чувства юмора не терял. Как-то после тренировки, когда он, пыхтя, стаскивал бутсы, выслушивая в очередной раз подначки и колкости от партнеров, в раздевалку зашел здоровый парень, недавно переведенный с общих работ на повышение - в шоферы.
- Гражданин начальник, - Иванов приучил своих подопечных обращаться к нему на принятый лагерный манер, - говорят, у вас здесь Старостин?
Я рядом. Но Анатолий, мастер розыгрышей, удивленно спрашивает:
- А ты его знаешь?
- Кольку-то? Да мы с ним столько водки выпили, столько с бабами крутили... Вы ему скажите про меня.
- Зачем же я, ты сам ему скажи. Вот он сидит.
- О! Вы Старостин?
- Вроде да.
- Ну тогда извините, этот проходимец, который назвался Старостиным, значит, выдавал себя за вас, - выкрутился он.
Вранье в лагерях достигало немыслимых размеров. Иногда это был единственный шанс оказаться в человеческих условиях.
Однажды из соседнего лагеря сообщили, что там сидит знаменитый футболист Василий Карцев. Я всполошился, поднял на ноги все начальство, уговорил их доставить его в Комсомольск...
Через два дня Иванов привел на стадион неказистого белобрысого человека.
- Вот, Николай Петрович, говорит, что он Карцев.
Я с жалостью посмотрел на лже-Василия.
- Ты хоть в футбол-то играешь?
- Конечно. Возьмите меня в дрессировку - увидите.
- Милый, оставайся уж, раз пришел. Будешь мячи подавать. И запомни, дрессировка - в цирке, а у нас тренировка.
...Жизнь моя в Амурлаге началась на редкость благополучно. Генерал Петренко был мужик умный, считался другом генерала Гоглидзе и, похоже, ко мне благоволил. Вместе с ним в Комсомольске жили жена и два сына. Мне везло на высших начальников, сверходаренных физически. Я уже рассказывал о Чудове и Бурдакове. Под стать им был и Петренко - атлет двухметрового роста, весом под 140 килограммов, без каких-либо признаков жира. Нещадно парился в бане и говорил таким густым басом, что мог бы легко заменить в чтении Евангелия знаменитых дьяконов храма Христа Спасителя в Москве Розова и Здиховского. Когда у генерала в Комсомольске неожиданно умерла жена, очень добрая и милая женщина, он крайне тяжело переживал утрату. Окружающие боялись, как бы он не покончил с собой, больше месяца не оставляли его наедине... Если не ошибаюсь, то хозяйство затем повела приехавшая к нему сестра, генерал так больше и не женился.
А где-то в 1950 году, когда железнодорожная магистраль была сдана, ему поручили какую-то новую громадную стройку. Там он проработал недолго. Вскоре Иванов сообщил мне, что он умер.
Сыновья его тоже были богатырского склада ребята, в отца. Старший сын Александр встречался со мной в Москве уже после смерти отца, он до сих пор живет в квартире генерала в доме, что рядом с рестораном «Пекин».
Петренко был заражен футболом, но до разумной степени, «головы не терял». Он посещал все игры и во всем опекал команду, хотя формально над ней стоял городской совет «Динамо». Эта организация по своим материальным возможностям не могла идти ни в какое сравнение с Амурлагом, с его миллионным штатом вольнонаемных и заключенных, с учетом японских военнопленных. Конечно, Комсомольск-на-Амуре - не Ухта. Здесь заводы всесоюзного значения: судостроительный, авиационный, чугунолитейный... Но все-таки город больше, как мне казалось, зависел от Амурлага, чем тот от города. Не думаю, чтобы интересы обеих сторон где-то сталкивались, но знаю, что в футболе они тесно совпадали. Когда команда комсомольского «Динамо» выиграла впоследствии Кубок Дальнего Востока и вышла в финал Кубка РСФСР, это был праздник и для Комсомольска и для Амурлага.
Были среди начальства Амурлага и болельщики-фанаты, наподобие генерала Бурдакова в Ухте. Особенно выделялись двое: полковник Марин - начальник оперчекотдела Амурлага и начальник вновь строящейся железной дороги Прядко.
Разные внешне и внутренне люди, почти во всем антиподы, но в футбол одинаково безоглядно влюбленные...
Прядко - общительный и артистичный. Когда мы шли на тренировку мимо его дома, он выходил на балкон и кричал с балкона:
- Заслуженный мастер спорта Николай Старостин и мастер спорта Василий Куров, зайдите.
Мы заходили к нему.
- Ну как вы, сыты?
- Василий Иванович, спасибо. Пока все в порядке.
- Ну тогда рассказывайте, как дела. - И не отпускал нас, пока не выпытывал все последние новости о каждом игроке.
Марин - решительный и властный, имел возможность досрочно освободить любого уголовника, если считал, что таковой может усилить нашу команду. От него зависела и судьба тех военнопленных, которые, вернувшись из Германии на Родину, попали в Амурлаг на «реабилитацию».
В «Динамо» Комсомольска до 1950 года с большим успехом играли бывшие военнопленные: защитник Владимир Месхи и нападающий Илья Хачидзе. Быстро стал вольнонаемным осужденный неизвестно за что Василий Куров, избавился от титула «ссыльный поселенец» неповинный ни в чем Константин Ширинян. Во всем этом чувствовалась покровительская рука Марина...
Ширинян был лучшим нападающим дальневосточного футбола, игроком редких способностей. До сих пор в Комсомольске-на-Амуре стоит его непобитый рекорд в беге на 100 метров - 11,0 секунд. Интересно, как установил он его: отыграл первый тайм в футбол, скинул бутсы и в тапочках без шипов, по гаревой дорожке «отсчитал» свои одиннадцать секунд.
Отца Шириняна, рабочего ереванского завода, в конце тридцатых репрессировали, а двух юных сыновей, как членов семьи изменника Родины, выслали на поселение в разные места. Константин попал на Дальний Восток.
Когда в Комсомольск ко мне приезжала жена с младшей дочерью Лялей, Ширинян там с ней познакомился. Позже он несколько лет играл в Москве за команду мастеров ВВС, горячо опекаемую Василием Сталиным. Так вскоре в столице обосновалось семейство Ширинян. Закончив футбольную карьеру, Константин, как и его брат-борец, стал скульптором. Они дружно живут с Лялей, вырастив детей, а теперь и воспитывая внуков.
Из всех известных мне футболистов быстрее него был только Валентин Прокофьев.
Валентин появился в команде «Красная Пресня» в 1925 году, прибыв в Москву из Николаева. Отлично сложенный, высокого (177 см) роста, Прокофьев был рожден для футбола. Природный левша, он этой своей «главной» ногой управлял мячом, как рукой. Сокрушающе бил, но главное... стремительно бегал. Не только сверхрезко, но и на редкость красиво. Я два-три года играл с ним в одной команде, вся линия нападения (Н. Старостин, П. Артемьев, П. Исаков, П. Канунников и В. Прокофьев) которой в это время входила в состав сборной Москвы и котировалась в сборную СССР. Сознаюсь, что во многих играх, стараясь на правом фланге всеми силами не отстать от его рывков с мячом в ногах по левому краю к воротам противника, я восторгался бегом Валентина и кричал во все горло ему то «браво», то «молодец»... А ведь тогда и пресса, и знатоки футбола призывали всех форвардов учиться бегать у... Николая Старостина. Да и тренировался я в спринте ежедневно, не жалея времени и сил, а пресловутый Валентин Феофанович Прокофьев без всякой работы и «заботы» взял и пробежал в Киеве стометровку на каком-то легкоатлетическом соревновании за 10,6 секунды!
Но, как говорят, «бог дал, бог и взял»... Он дал ему талант, но не дал усердия этот талант развивать и хранить. Восторженные почитатели быстро научили Валентина отмечать свои успехи.
Вино делало его заносчивым и скандальным... В нашем коллективе такое не прощалось, и Прокофьев перешел в московское «Динамо». Однажды «набузив» после игры в ресторане своего стадиона на глазах высокого начальства, он по распоряжению руководителя «Динамо» Василия Константиновича Лапина оказался с десятидневным сроком на гауптвахте... А тут через неделю игра «Динамо» - «Пищевики». Матч с подтекстом, особо престижный, футбольная «вендетта».
Команду Лапин накануне собрал в своем кабинете. По его распоряжению привели с гауптвахты и сердитого, как камышовый кот, Валентина Прокофьева...
Легендарный Федор Селин как капитан команды «Динамо» (тренеров в то счастливое для игроков время еще не было) зачитывает Лапину для утверждения состав команды на игру с «Пищевиками»... Последним, как всегда - одиннадцатым по счету, идет левый край. Федор произносит:
- Валентин Прокофьев...
И вдруг тот встает и громко на весь кабинет вещает:
- Нет, Валентин Прокофьев играть не будет. Вместо меня пусть сыграет на этот раз Василий Лапин...
Несусветный конфуз! Прокофьева снова отправили «на губу». Вместо него играл кто-то из резерва, и, если мне не изменяет память, «Динамо» встречу не выиграло... В результате этого инцидента В. Прокофьев на следующий сезон оказался в киевском «Динамо».
Выпивка у него вошла в «обиход». Блестящий талант на глазах хирел, а характер портился. Финал трагический. Отчисление из команды, пьяный дебош. Колыма... И смерть в тридцать пять лет от гангрены... Вот уж подлинно - талант и беспутство!..
...Довольно скоро в Комсомольске создалась азартная команда, причем по футболу и по хоккею с мячом, которая затем долго на равных сражалась с очень сильными дальневосточными клубами, такими, как «Динамо» и СКА из Хабаровска, Тихоокеанского Военного флота - ТОФ - из Владивостока, СКА Воздвиженки, СКА Читы и «Динамо» Благовещенска.
Эти команды подарили спорту немало «звезд», прогремевших потом не только на внутрисоюзном уровне, как, скажем, Ширинян или центрфорвард Хабаровска Болотин. Достаточно назвать заслуженных мастеров спорта Трегубова и Сологубова - лучшую пару защитников в истории хоккея, начинавших свой спортивный путь на Дальнем Востоке. Как жаль, что не захотели уезжать в те годы с Дальнего Востока и такие выдающиеся местные хоккеисты, как Руденко из Комсомольска-на-Амуре и Чмутин из Хабаровска. Они ни в чем не уступали по мастерству великим игрокам, чемпионам мира Трегубову и Сологубову, а по объективным оценкам превосходили их в скорости и в технике...
По мере того как росли успехи команды, росли и мои льготы. Через какое-то время мне было разрешено жить «за зоной», имея так называемый круглосуточный пропуск. Мое правовое положение стало больше напоминать участь ссыльного, чем политзаключенного.
На территории гаража Иванов предоставил в распоряжение футболистов отдельный деревянный дом из трех комнат, где я и поселился вместе с Месхи, Хачидзе и Куровым.
Василий Куров, не знавший страха в жизни и футболе и напрочь лишенный внутренних «тормозов», в целом оказался хорошим и преданным парнем. Сейчас он работает в Усть-Илимске начальником хоккейной команды. Тогда же, в начале пятидесятых, он с полным самопожертвованием разделял все тяготы, сыпавшиеся на мою голову.
Для исполнения обязанностей не то эконома, не то денщика мы выпросили у Марина осужденного за спекуляцию бывшего ленинградского хоккеиста и футболиста Павла Петрова, по кличке «Понт». Он часто бывал моим непосредственным противником в играх сборных Москвы и Питера. Когда к нам наведывались другие игроки команды, он варил, парил, жарил, кормил нас и выполнял обязанности «затейника»... По натуре лукавый, он любил задавать им, в основном провинциальным ребятам, вопросы о большом футболе и рассказывать всевозможные «байки» о футбольных подвигах как бывших, так и ныне еще действовавших ленинградских футбольно-хоккейных звезд.
Случались и с ним самим всякие курьезы. Как заключенный, он формально числился в пожарной команде, в помещении которой имелась баня, куда мы ходили париться иногда вместе с генералом Петренко. Рядом стоял особняк, где он жил со своей семьей. Тут же стадион - зимой на нем был каток.
Начальник пожарной охраны, из бывших заключенных, утром как-то увидал Петрова и говорит:
- Иди сюда!
- Что, гражданин начальник?
- Пойдем на каток, Петров, генеральша хочет кататься. К двенадцати часам дня расчистишь снег?
Тот спрашивает:
- Один?
- Ну у меня сейчас нет никого тебе в помощь. А что, не можешь, что ли?
- Могу. Но при одном условии, гражданин начальник.
- При каком?
- Если вы от аэросаней авиационный мотор с пропеллером мне к заду прикрепите...
Потом ему было не до шуток. Он освободился досрочно, приехал в Ленинград, но со статьей о спекуляции в городе не прописывают. За то время, пока сидел, у него умерла жена, в квартире осталась одна дочка. Места много, а отцу жить не разрешают... Года два-три он так втихомолку у дочки мыкался. Потом, когда я, уже реабилитированный и восстановленный на работе в «Спартаке», в 1954 году попал в Ленинград со своей командой, он нашел меня на стадионе.
- Николай Петрович, что делать? Нет уже сил дальше такую жизнь вести...
- Что делать, спрашиваешь? Пойдем в правительственную ложу просить ленинградское начальство прописать тебя в виде исключения, ведь ты же несколько лет за сборную их города играл...
И пошли, и упросили. И судимость с него за давностью сняли... Да прожил-то он спокойно всего около года: внезапно умер от инфаркта. Отразилась, вероятно, вся эта многолетняя нервотрепка на его сердце.
Но тогда, в 1947 году, Павел Петров так же, как и я, жил надеждами на скорое и счастливое изменение своей участи.
...Другой наш меценат-«фанат», Василий Иванович Прядко, держался со мной дружески и беспрерывно повторял, как толстовский Каратаев, что «все обязательно образуется»...
Он, как начальник железной дороги, еще не принятой тогда Министерством путей сообщения СССР, выделил команде для разъездов на игры в другие города специально переоборудованный спальный вагон. В нем было три двухспальных купе, большой салон, кухня с холодильником и два туалета. Вдоль салона с одной стороны шли в два яруса продольные спальные места для игроков, а с другой - откидные столы для завтраков, обедов, ужинов и чаепитий...
Как правило, вагон этот, поставленный на запасной путь, служил команде во всех городах и гостиницей...
При вагоне находился проводник - одессит Николай Иванович Шевченко, «отбывавший срок» за аварию с тяжелыми последствиями, которую он учинил в своем городе в качестве трамвайного вагоновожатого.
В лагере он научился «азам поварского искусства» и вовсю кухарил для нашей команды вместе с Петровым.
Николай Иванович, бессемейный, веселый человек, после ужина каждодневно напрашивался спеть ребятам какую-нибудь оперную арию... Он имел приличный баритон и, по его словам, дневал и ночевал в знаменитом Одесском оперном театре...
Закончив вечернюю трапезу, игроки укладывались на свои постели, а наш проводник, надев белую рубашку и галстук, имитируя конферансье, вначале объявлял себя как заслуженного артиста одесской оперы, а затем с упоением исполнял «Тореадора», «Онегина» и другие «баритональные» шедевры...
Ребята яростно аплодировали, кричали «брависсимо», «бис», и «заведенный на всю катушку» певец был бесконечно доволен...
Так коротала вечера футбольная команда комсомольского «Динамо», выезжая на игры первенства Дальнего Востока в Хабаровск, Читу, Благовещенск и Владивосток. На вечерних стоянках нашего вагона на запасных железнодорожных путях я занимал ребят рассказами о громких футбольных схватках, прославленных советских игроках: Канунникове, Бутусове, Федотове, Дементьеве, Жмелькове...
День ото дня, от игры к игре, «с бора по сосенке» крепла и набиралась опыта сборная Комсомольска-на-Амуре, вскоре прозванная на Дальнем Востоке местными болельщиками «Красными дьяволятами».
...Первый раз я увидел Гоглидзе, когда он приехал в Комсомольск по каким-то делам и пришел посмотреть игру, в которой для него совершенно неожиданно «Динамо» Комсомольска обыграло хабаровское со счетом 2:1. Редко встречал таких красивых людей, как Гоглидзе. Он был похож на итальянского кинопремьера. Импозантный, в элегантном штатском костюме. С любопытством разглядывая меня, он высказал пожелание, чтобы местное начальство направляло меня на несколько дней на консультацию с тренером хабаровского «Динамо», так как, по его мнению, комсомольское «Динамо» пока еще не в состоянии противостоять сильным дальневосточным командам Армии и Флота, а хабаровское «Динамо» располагает возможностями защитить свой престиж в этом регионе. Вероятно, для этой цели, заключил он, следует усилить нашу краевую команду отдельными игроками, к примеру Шириняном, который отлично играл и забил нам оба гола. У него отличная скорость. В этом, как мы знаем, Гоглидзе не ошибался.
