Глава 21 Да поразит гром Мольера.

 

Он погрузился в изучение испанских легенд. Ссорясь с женой, ворча и

кашляя, он сидел у себя в кабинете над фолиантами и марал бумагу. Образ

прелестного соблазнителя, Дон-Жуана Тенорио, соткался перед ним во время

ночных бдений и поманил его. Он перечитал пьесу монаха Габриэля Тельеса,

известного под псевдонимом Тирсо ди Молина, затем пьесы итальянцев о том же

Дон-Жуане. Тема бродила по разным странам и привлекала всех, в том числе и

французов. Совсем недавно и в Лионе и в Париже французы играли пьесы о

Дон-Жуане, или Каменном госте, который в руках первого переводчика испанской

пьесы, принявшего слово "гость" за слово "пир", превратился в "Каменный

пир".

Мольер увлекся и стал писать своего собственного Дон-Жуана и сочинил

очень хорошую пьесу со странным фантастическим концом: его Дон-Жуан был

поглощен адским пламенем.

Премьера была сыграна 15 февраля 1665 года. Дон-Жуана играл Лагранж, его

слугу Сганареля-Мольер, Пьеро-новый комик Юбер, дона Луи-хромой Бежар,

Диманша-дю Круази, Ла Раме-господин Дебри, двух крестьянок, обольщаемых

Дон-Жуаном, Шарлотту и Матюрину, играли Арманда, которая вновь была

беременна на четвертом месяце, и госпожа Дебри.

"Дон-Жуан, или Каменный пир" уже на премьере дал тысячу восемьсот ливров

сбору. Затем этот сбор пошел вверх и дошел до двух тысяч четырехсот ливров.

Парижане были потрясены "Дон-Жуаном". Следовало бы ожидать, что автор,

потерпевший тяжелый удар в связи с "Тартюфом", немедленно раскается и

предъявит публике произведение, не затрагивающее устоев и вполне приемлемое.

Не только этого не случилось, но скандал по поводу "Дон-Жуана" получился не

меньший, если не больший, чем но поводу "Тартюфа", и в особенности потому,

что "Дон-Жуан" зазвучал со сцены, а "Таргюф" все-таки был известен только

ограниченному кругу людей.

Герой Мольера Дон-Жуан явился полным и законченным атеистом, причем этот

атеист был остроумнейшим, бесстрашным и неотразимо привлекательным, несмотря

на свои пороки, человеком. Доводы Дон-Жуана были всегда разительны, как

удары шпагой, и этому блистательному вольнодумцу в виде оппонента Мольер

предоставил лакея его, Сганареля, трусливую и низменную личность.

Ревнители благочестия были совершенно подавлены, а затем подавленность их

сменилась яростью. Появились первые статьи о "Дон-Жуане". Некий Барбье

д'Окур, выступивший под псевдонимом Рошмон, требовал примерного наказания

для господина Мольера и при этом напоминал, что император Август казнил

шута, насмехавшегося над Юпитером. Помимо Августа он упомянул и Феодосия,

который авторов, подобных Мольеру, бросал на растерзание зверям.

За Рошмоном выступил другой писатель, который заметил, что хорошо было

бы, если бы автор был поражен молнией вместе со своим героем. За этим

автором появился вновь, на сей раз в последний раз, наш старый знакомый,

благочестивый принц Конти. В своем специальном сочинении, посвященном

комедии и актерам, он заявлял, что "Дон-Жуан" представляет совершенно

открытую школу неверия, причем надо заметить, что принц рассуждал очень

остроумно.

- Нельзя же, в самом деле,-говорил он,-заставить Дон-Жуана произносить

дерзновенные речи, а защиту религии и божественного начала поручить дураку

лакею? В какой же мере он может противостоять своему блистательному

противнику?

Вообще говоря, пожелания о том, чтобы директора Пале-Рояля поразил

небесный гром, раздавались все чаще и чаще. Самое сильное впечатление во

всей пьесе произвела действительно странная сцена между Дон-Жуаном и нищим,

в которой тот на вопрос Дон-Жуана: чем занимается он?-отвечал, что он

молится целый день за благополучие тех людей, которые ему подают что-нибудь.

В ответ на это Дон-Жуан заявил, что человеку, который молится целый день, не

может житься плохо. Нищий, однако, признался, что он очень нуждается"

Тогда Дон-Жуан сказал, что, значит, его хлопоты плохо вознаграждаются на

небе, и предложил нищему луидор, но только с тем, чтобы бедняга

побогохульствовал. Нищий отказался это сделать, и Дон-Жуан отдал ему этот

луидор, по его выражению, "из человеколюбия".

Эта сцена обратила против Мольера даже тех, кто относился к нему

сравнительно благоприятно, и финальный удар молнией, которой автор поразил

своего героя, решительно никого не удовлетворил. Сцену с нищим заставили

вымарать после первого спектакля, а после пятнадцатого представления сняли и

самую пьесу.

Не мешает добавить, что благодаря "Дон-Жуану" Мольер поссорился еще с

целой корпорацией ученых людей в Париже, именно-с врачами, допустив по их

адресу резкие насмешки в пьесе.

Нажив себе, таким образом, новых врагов, Мольер вступил в глухой сезон.

Томительное лето тянулось долго и безрадостно. Дома приходилось ссориться с

беременной и ставшей раздражительной женой и яростно и бесполезно ругаться

по поводу падения сборов в кассе. Бороться же с этим падением после потери

"Тартюфа" и "Дон-Жуана" было очень трудно.

Когда настроение духа становилось совершенно невыносимым, на помощь

приходило вино, и небольшая компания, состоящая из старых одноклассников

Мольера и Клода Шапеля, а кроме них Лафонтена, Буало и восходящей

звезды-Жана Расина, собиралась время от времени то в кабачке "Белого

Барана", то в "Еловой Шишке". Председательствовал во время этих собраний

шумный Шапель, больше всего на свете любивший выпить. Надо полагать, что,

если б эта компания, в особенности во главе с Мольером, появилась в наши дни

в любом из ресторанов Франции, ее угощали бы даром!

Театральные дела тем временем шли своим порядком. В июне, по приказу

короля, в Версале играли пьесу "Кокетка", написанную женщиной-драматургом,

мадемуазель де Жарден. Пьеса была разыграна в открытом театре в саду, причем

актеров поразило необыкновенное количество апельсиновых деревьев, которыми

был украшен театр.

Четвертого августа Арманда разрешилась от бремени и принесла своему мужу

дочь. Крестным отцом девочки стал наш старый знакомый Эспри Реймон де Моден,

а крестной матерью-Мадлена. Роман старых любовников давно закончился, де

Модена и Мадлену связывала теперь тихая и грустная дружба, и в честь бывших

любовников, а ныне кума и кумы, девочку назвали Эспри-Мадленою, соединив их

имена.

Через несколько дней после рождения мольеровской дочери произошло

событие, очень оживившее настроение в труппе. В памятную пятницу 14 августа

1665 года, когда труппа была в Сен-Жермен ан Ле, король объявил сьёру де

Мольеру его высочайшее повеление: отныне труппа переходит в собственное

ведение короля и будет носить название Труппы Короля в Пале-Рояле. В связи с

этим труппе назначается содержание в размере шести тысяч ливров в год.

Ликование актеров было чрезвычайно велико, и на королевскую милость нужно

было ответить как должно. Мольер и ответил бы немедленно, если бы не одно

обстоятельство: он очень сильно хворал. Весь организм его расстроился. У

него появились какие-то изнурительные боли в желудке, по-видимому, нервного

происхождения, которые почти никогда не отпускали его. Кроме того, он все

сильнее и сильнее кашлял, а один раз произошло кровохарканье. В связи с этим

к Мольеру был вызван консилиум врачей.

Но лишь только Мольеру стало легче, он показал такой эксперимент в

области драматургии, какой, можно ручаться, не удастся никакому драматургу в

мире. Каким образом можно сделать такую вещь, мне непонятно: в течение пяти

дней он сочинил, прорепетировал и сыграл трехактную комедию-балет с

прологом. Эта пьеса, показанная 15 сентября в Версале и называвшаяся

"Любовь-целительница, или Врачи", доставила королю большое удовольствие.

Затем ее перевели в Пале-Рояль, и там она стала давать приличные сборы,

причем и вокруг нее разыгрался обычный для Мольера скандал.

На сей раз был серьезнейшим образом оскорблен весь французский

медицинский факультет, потому что в пьесе были выведены четыре врача и все

они представляли собою чистокровных шарлатанов.

Что привело Мольера к ссоре с докторами? По Парижу ходила дешевенькая

версия, что будто бы де Мольер потому так оплевал врачей, что жена его

Арманда поссорилась с квартирной хозяйкой-женой врача. Та, будто бы,

повысила Арманде квартирную плату, за это, будто бы, Мольер выгнал супругу

доктора из театра, а у супруги была, будто бы, в руках контрамарка, которую

ей дала Дюпарк... Словом, глупая сплетня, Я дело вовсе не в этом.

Мы уже знаем, что Мольер все время хворал, хворал безнадежно, затяжным

образом, постепенно все более впадая в ипохондрию, изнурявшую его. Он искал

помощи и бросался к врачам, но помощи от них он не получил. И, пожалуй, он

был прав в своих нападках на врачей, потому что время Мольера было одним из

печальнейших времен в истории этого великого искусства, то есть медицины.

Мольеровские врачи в большинстве случаев лечили неудачно, и всех их подвигов

даже нельзя перечислить. Гассенди, как мы уже упоминали, они уморили

кровопусканиями. Совершенно недавно, в прошлом году, один из врачей отправил

на тот свет одного хорошего друга Мольера, Ле Вайера, трижды напоив его

рвотной настойкой, абсолютно противопоказанной при болезни Ле Вайера. Ранее,

когда умирал кардинал Мазарини, четверо врачей, вызванных на консилиум к

нему, стали предметом посмешища у парижан, потому что вынесли четыре разных

диагноза! Словом, мольеровское время было темное время в медицине.

Что же касается чисто внешних признаков, отличавших врачей, то можно

сказать, что люди, разъезжающие по Парижу верхом на мулах, носящие мрачные

длинные одеяния, отпускающие бороды и говорящие на каком-то таинственном

жаргоне, конечно, просто-напросто просились на сцену в комедии. И в

"Любви-целительнице" Мольер их вывел на сцену в количестве четырех. Они

носили имена, которые для Мольера за веселым ужином придумал Буало,

воспользовавшись греческим языком. Первый врач назывался Дефонандрес, что

значит "убийца людей". Второй-Баис, что значит "лающий". Третий-Мокротой,

что значит "медленно говорящий", и, наконец, четвертый-Томес,

"кровопускатель".

Скандал вышел большой, потому что публика тотчас же узнала в них четырех

придворных врачей: Эли Беда сьёра де Фужере, Жана Эспри, Гено и Вало, причем

последний числился не просто придворным врачом, а первым доктором короля.

Года четыре спустя после представления пьесы этот Вало уморил жену

королевского брата Генриэтту, но не кровопусканием, а назначив ей настойку

опиума, которую назначать не следовало.

Консилиум четырех шарлатанов на сцене шел под величайший смех публики, и

немудрено, что ненависть к Мольеру среди врачей достигла после представления

"Любви-целительницы" необыкновенной степени.

Но сборы "Любовь-целительница" значительно выправила на пале-рояльской

сцене. Правда, не меньшую роль в этом отношении сыграли пьесы посторонних

авторов, и среди этих авторов нужно отметить бывшего врага Мольера Донно де

Визе. Ему наконец удалось написать хорошую пьесу "Мать-кокетка". Мольер

примирился с ним, взял пьесу для постановки, и пьеса де Визе имела успех.

Главная надежда возлагалась на пьесу Жана Расина "Александр Великий".

Пьеса была прорепетирована, и премьеру ее Пале-Рояль показал 4 декабря 1665

года.

Но тут молодой друг Мольера Жан Расин совершил поступок, который очень

поразил Мольера. Пале-рояльская труппа в том же декабре с ужасом узнала, что

Бургонский Отель начал репетировать "Александра Великого" и что это делается

с ведома Расина. Лагранжу, который играл Александра, стало известно, что ему

придется состязаться со знаменитым Флоридором, а директор Пале-Рояля просто

схватился за голову, потому что ясно было совершенно, что сборы на

"Александра" упадут при параллельной постановке в Бургонском Отеле.

Когда у Расина попросили объяснения насчет того, на каком основании он

отдал уже играющуюся пьесу в конкурирующий театр, тот отозвался тем, что

исполнение "Александра" в Пале-Рояле ему не нравится и что, по его мнению, в

Бургонском Отеле эта пьеса разойдется лучше.

Тут дружбу двух драматургов разрезало как ножом, и Мольер возненавидел

Расина.