Романтик (Der Romantiker)

Романтик (Der Romantiker). В своих воспоминаниях художник Людвиг Рихтер (1803-1884) так описывает свое первое утро в Риме:

"Welch glückseliges Erwachen brachte der Morgen! Ich muße mich einige Augenblicke besinnen, ob ich wirklich wach sei oder vielleicht nur träume, ich wäre in Rom. Aber es war kein Traum! Und so sprang ich mit einem Satze aus dem Bette und lief zum Fenster, um mir den augenblicklichsten Beweis Tatsache zu verschaffen.

Es war noch ziemlich früh. Die Via Condotta lag still und menschenleer im kühlen Morgenschatten; aber am Ausgange derselben leuchtete bereits im goldenen Glänze

der Sonne der Pincio mit der Kirche Trinita dei Monti über der spanischen Treppe. Ich kleidete mich rasch an, und das Herz pochte gewaltig in ahnungsvoller Erwartung der Dinge, die da kommen sollten."

Взволнованное, эмоциональное описание. Оно так непосредственно обращено к нам, что у нас создается впечатление, будто мы становимся свидетелями этого "des glücklichen Erwachens." Как же это происходит? Художник берет три момента: мгновение между сном и пробуждением, первый взгляд из окна и процесс торопливого одевания. Эти три фразы связаны между собой стремительным движением, с которым они сле­дуют друг за другом: блаженное нетерпение пробуж­дающегося человека счастливым образом контрасти­рует с утренним покоем городского пейзажа, кото­рый, кажется, только и ждет своего счастливого раз­рушителя, чтобы тот смог участвовать в его жизни. Прыжок из постели, быстрое одевание, взволнованно бьющееся сердце - признаки ритма, в котором вскоре начнет пульсировать весь Рим. Этому ритму соответ­ствуют и усиливающие эпитеты (пробуждение "glückselig", подтверждение того, что автор в Риме "augenscheinlichst", ожидание "ahnungsvoll"); они отте­няют контраст, рождаемый тишиной улиц и возбуж­денным состоянием художника: улицы пустынны, те­нисты и наполнены ожиданием восходящего солнца. Так, каждый абзац дышит подобающим ему настрое­нием; волнение художника и безмятежная тишина го­родских улиц составляют антитезу друг другу, и это не смешение стилей: два образа переживаемого сплавля­ются в единое целое, и читатель сопереживает сча­стью автора.

Это темпераментное, живое и эмоционально на­сыщенное описание; широта изображения, точность описания делают его в известной степени приятным.

Подобное событие мы могли бы представить себе и в спокойном, деловитом, сухом и спокойном изложе­нии. Тогда оно воздействовало бы на нас иначе. Но в данном случае совершенно невозможно представить себе мешанину стилей, когда описание начинается широко и свободно, а потом вдруг превратилось бы в сухое и деловитое сообщение. Это сбило бы читателя с толку, и он так и не понял бы, какие чувства пере­полняли автора, изображавшего свои впечатления.

Классик (Der Klassiker)

Классик (Der Klassiker). Еще более знаменитый гость в Риме описал свои впечатления в другом клю­че. Иоганн Вольфганг фон Гете 10 ноября 1786г. пи­шет:

"Ich lebe nun hier mit einer Klarheit und Ruhe, von der ich lange kein Gefühl hatte. Meine Übung, alle Dinge, wie sie sind, zu sehen und abzulesen, meine Treue, das Auge Licht sein zu lassen, meine völlige Entäußerung von allen Prätentionen kommen mir einmal wieder recht zu statten und machen mich im stillen höchst glücklich. Alle Tage ein neuer merkwürdiger Gegenstand, täglich frische, große, seltsame Bilder und ein Ganzes, das man sich lange denkt und träumt, nie mit der Einbildungskraft erreicht.

Heute war ich bei der Pyramide des Cestius und abends auf dem Palatin, oben auf den Ruinen der Kaiserpaläste, die wie Felswände dastehn. Hiervon läßt sich nun freilich nichts überliefern!

Wahrlich, es gibt hier nichts Kleines, wenn auch wohl hier und da etwas Scheltenswertes und Abgeschmacktes; doch auch ein solches hat Teil an der allgemeinen Großheit genommen."

Эмоциональность тоже не чужда этому стилю; но она подавлена рефлексией, которая стерла грани со­бытия. Ясность и покой, навеянные поэту Вечным городом, дышат в каждом предложении. Они излуча­ют необыкновенное тепло; движение их размеренно и

плавно и соответствует его внимательному взгляду. И эти предложения наполнены счастьем; но это не опь­яняющее счастье пестроты пространства, сплавляю­щего в себе сновидения и пробуждение, а изящество упорядоченных "seltsame Bilder", воспринятых и пере­работанных осмысленно. Там, где впечатления начи­нают преобладать, уста наблюдателя смыкаются, словно у него не находится слов, равнозначных по силе его переживаниям. Пристально оглядывается он вокруг себя и видит и "Scheltenswerte und Abgeschmackte", но не порицает это, а воспринимает как неотъемлемую часть целого. Скупые украшения рождают редкие кульминационные пункты; ни разу они не становятся вычурными. Стилистическая плос­кость безмятежности, свидетельствующая о владении своими чувствами, ни разу не покинута; пафосности и чрезмерной восторженности избегают, но подбор значимых и редких слов придает тем не менее целому оттенок возвышенности, соразмерной предмету опи­сания.

Иногда возникает мысль, что то, о чем повествует Гете, могло бы быть изложено в другой стилистиче­ской плоскости, несколько эмоциональнее, или более пышно, патетично.