Как феномен речевой субкультуры

Как это блестяще обосновано Ю.Н. Карауловым [1987], мотивационный уровень в организации языковой личности многогранен по своему устройству, играет главенствующую роль в организации когнитивного и коммуникативного уровней. Он оказывается труднодоступным для исследования, поскольку интенциональность (мотивы, интересы, устремления, цели), как и творческие потребности человека, в значительной мере строятся на аффектах и эмоциях, поэтому изучение их языкового выражения, не говоря уже о психической сущности, представляет собой одну из «вечных» проблем языкознания. Человеческие потребности вообще безграничны и неисчислимы. В основе человеческого общения лежит «взаимная нуждаемость». В этой «взаимной нуждаемости» людей, понимаемой в широком социальном смысле, и следует искать истоки когнитивно-дискурсивных потребностей речевого общения (см. схему на следующей странице).

Мы считаем необходимым говорить о когнитивных потребностях личности как основных единицах мотивационного уровня, лингвистическим коррелятом которых могут служить, в частности, образы прецедентных текстов (термин Ю.Н. Караулова) – основная форма «творимой реальности» граффити.

Если следовать концепции анализа прецедентных текстов, предложенной Ю.Н. Карауловым [там же], то граффити как жанр современного дискурса можно охарактеризовать как: 1) значимый для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношении; 2) имеющий сверхличностный характер, т.е. широко известный широкому окружению данной личности, включая её предшественников и современников; 3) неоднократно возобновляемый в дискурсе данной языковой личности (жанр должен обладать эмоциональной и познавательной значимостью).

Ю.Н. Караулов разводит три тенденции (способа) функционирования ПТ: 1) натуральный способ, при котором текст в первозданном виде доходит до читателя или слушателя как прямой объект восприятия, понимания, переживания, рефлексии; 2) вторичный способ предполагает трансформацию исходного текста в иной вид искусства, предназначен для непосредственного восприятия (либо это вторичные размышления по поводу исходного текста, представленные в критических и литературоведческих, искусствоведческих статьях, рецензиях, исследованиях); 3) семиотический способ, когда обращение к оригинальному тексту даётся намёком, отсылкой, признаком, тем самым в процесс коммуникации включается либо весь текст, либо соотнесённые с ситуацией общения или более крупным жизненным событием отдельные его фрагменты. В этом случае весь текст или значительный его фрагмент выступает как целостная единица обозначения. Если два первых способа доступны любому жанру, то семиотический присущ только прецедентному.

Процесс реализации ПТ, по мнению Ю.Н. Караулова, состоит в следующем: «В речь, дискурс говорящего (его аргументацию) вводится тот или иной текст, и ввод этот осуществляется подобно замыканию наведённой в сознании слушающего рефлекторной дуги условного рефлекса: намёк или цитата, имя, - и вот уже явление социально-психологического характера или какое-то событие общественно-политического, исторического содержания – оживает, активизируется в сознании слушателя, прецедент вступает в игру». Из трёх способов существования ПТ в граффити интересен последний, так как именно он имеет языковую природу – главным образом семиотическую. Особенно важны в связи с этим три особенности семиотики ПТ: частичная номинативная функция, акцентирование только одного свойства, экспрессивная насыщенность.

Ещё одним способом введения ПТ в дискурс языковой личности, по Ю.Н. Караулову, это цитирование. Функции этого способа оказываются двоякими. Одна – включается некое высказывание, носящее характер формулы, правила; другая – цитата естественным образом продолжает и развивает течение оригинального дискурса, но главная её роль – в облегчении способа аргументации говорящего и в подкреплённости выраженной в нём мысли ссылкой на авторитет, т.е. в апелляции к члену референтной (антиреферентной) группы. Формальным показателем принадлежности цитаты к данному типу является в основном не прямое, а косвенное указание на его источник, либо отсутствие всякого указания, т.е. эти цитаты готовы оторваться от своих корней и войти в корпус генерализационных высказываний.

Е.А. Земская называет широкое и даже широчайшее использование различного рода цитат и клише характерной чертой современного дискурса вообще (будь это язык художественной литературы, официальное выступление по ТВ или радио, реклама, непринужденная устная речь, газета). Так же и граффити в той или иной степени – отражение, зеркало современной жизни. Здесь, как и во многих других сферах реализации языка, демонстрируется отказ от «показухи и лицемерия», стремление выразить личное мнение, повышенную экспрессивность, раскованность, раскрепощённость, пафос, резкость, иногда доходящей до грубости.

По Р. Якобсону, цитация в современном дискурсе служит реализации поэтической функции языка. Цитация, то есть «текст в тексте», обостряет диалогичность текста, повышает момент игры, служит, по словам Ю.Н. Лотмана, порождению подтекста.

Что же служит источником цитации? Используются самые различные виды текстов. Один из наиболее значительных и важных по социальному звучанию тот пласт, который идет от бюрократического языка тоталитарной эпохи. Для названия языка тоталитарного советского общества применяются разные термины: «деревянный язык» (langue de bois), «язык лжи», «новояз».

Важнейшие черты новояза – высокая степень клишированности, эвфемистичность, нарушение основных постулатов общения, применяемое с целью лингвистического манипулирования, ритуализованное использования языка, десемантизация не только отдельных слов, но и больших отрезков дискурса (Е.А. Земская). Клише новояза, как правило, ориентированы либо на абстрактный, условный референт, либо на референт, отсутствующий в действительности. Ср.: «Я лежу на жене, Одеяло прилипло к ж…, И штампую кадры Советской Стране, Назло буржуазной Европе»; «Ударим по проституции мозолистой рукой онанистов!».

Часто иронически используются в бытовом контексте цитаты из речи вождей перестройки и постперестройки: горбачевское «процесс пошел», «кто есть ху?», «надо определятся»; черномырдинское «хотели как лучше, вышло как всегда». Ср.: «Туалета не нашел, А процесс уже пошел»;

Особую разновидность этого типа составляет скрытое цитирование, в том числе трансформированные цитаты, то есть изменённые говорящим, данной языковой личностью применительно к случаю, но в твёрдой убеждённости, что они остались узнаваемы, восстанавливаемы. В подобном употреблении ощущается отчётливая аналогия с пословично-поговорочными выражениями, обладающие одновременно и генерализующими и ситуативно-оценочными возможностями, а также заметной экспрессивной окраской. Обширный корпус текстов граффити можно трактовать как ПТ. Здесь мы встречаем как прямое цитирование: «Живи наслаждаясь! Лови мгновенье: оно неповторимо!» (Эпикур); так и тексты – прецеденты, имеющие аналогии в классической литературе, фольклоре, библейских заповедей, лозунгах и девизах прошлого и настоящего. Можно говорить о трёх типах текстов прецедентного характера.

1. Во-первых, тексты, где почти полностью повторяется лексический состав аналога, за исключением одной / двух лексических единиц, которые обыгрываются заменой. Такое искажение производит комический эффект. Например, «Ленин жил, Ленин жив, Ленин – Дункан Маклауд». Сопоставление кумира прошлого с современным героем популярного среди молодёжи сериала создаёт параллель, иронично отождествляющую культовых героев прошлого и современности. С одной стороны, эти два имени совершенно разных эпох, сфер, рангов, статусов, вызывают ассоциации, сближающие их по чести, справедливости, бессмертию. А с другой, все герои живы только на время, необходимы только на определённый период. Новое поколение «ткёт» своих героев. Этот текст подчёркивает, что галерея кумиров относительна, сиюминутна, неустойчива во времени и подвержена различным веяниям. Поэтому в граффити, в творческом сознании молодёжи, стало возможным соотнесение несоотносимого: в один ряд поставлен «великий вождь» народа минувшей эпохи и новоиспечённый борец за справедливость настоящего. Приведённый текст граффити демонстрирует, за счёт чего прецедент приобретает экспрессивную окраску. Во-первых, соотнесение разнородных фактов, где один – историко-политический; другой – современного киноискусства; во-вторых, герой реально существовавший (Ленин) и вымышленный (Маклауд); в-третьих, вкрапление в когда-то серьёзный лозунг сериального персонажа, эпатажного, массовой культуры. Снижает содержание лозунга и проведённая аналогия: исторический деятель и герой сериала. К текстам подобного типа можно отнести и: «Любви все плоскости покорны», «Не перепились ещё на Руси богатыри, добры молодцы». Как и в проанализированном выше примере, здесь также производится замена либо искажение слова в известном широкому кругу людей афоризме, чем и достигается комический эффект, создавая иную коннотацию текста за счёт замены одного слова. Ассоциативное поле первичного (пушкинского) текста «Любви все возрасты покорны», соединяясь либо пересекаясь с содержанием новой лексемы воспроизводит совершенно иной смысл и содержание в граффити: «Любви все плоскости покорны». Общеизвестная цитата с заменой возрасты на плоскости приобретает сниженное, скабрезное содержание. Такие «перевёртыши» с высокого на низкий иллюстрирует ментальность, свойственную молодёжи и, следовательно, искусству граффити.

Смысловое снижение пушкинской цитаты происходит посредством мены философской категории времени (возраста) на физиологическое – плоскости. Замена романтического начала физиологической трактовкой любви создаёт в граффити комизм.

В граффити «Не перепились ещё на Руси богатыри, добры молодцы» происходит трансформация пословицы. В данном тексте происходит замена «перевелись» на «перепились». Семантика глагола «не перевелись» воспроизводит образ Руси мощной, богатырской. «Не перепились» подчёркивает злободневность и актуальность настоящего, ёрничая над современными «богатырями». Цитата из былинного эпоса, трансформированная таким образом, переставляет акценты с мысли о мощи Руси на мысль о ее «богатырском» пьянстве.

2. Ко второй группе мы отнесём граффити, использующие аналог без искажения, но с новаторским «творческим комментарием». Ср.: «Девиз преподавателя: каждой твари по паре» (вторая часть текста – ветхозаветная цитата), «Сон в руку, - сказал он и вытер руку об одеяло» (обыгрывается фраза народной приметы), «Женщины любят ушами, мужчины – глазами: в ухо поморгал, что ли, вот и вся любовь?!» (народная мудрость получила такую интерпретацию в контексте ПТ).

3. Третью группу мы составляют тексты граффити, где в качестве схемы-аналога выступает уже существующий афоризм собственно студенческого граффити: «Универ давясь от смеха, от...ал полполитеха», «Не могу глядеть без смеха на б…й из политеха», «Лучше ж съехать с тёрки, чем учиться на пятёрки» и пр.

Группа проанализированных афоризмов студенческих граффити позволяет сделать вывод о том, что комический эффект, экспрессивная окраска, эмоциональная встряска, происходит за счет акцентов на физиологическом (скабрезном, пошлом, порой и без применения сниженной лексики). В качестве материала служат как фольклорные шедевры, так и политические лозунги, классическая литература, пословицы и поговорки. Границы комического (юмора – иронии – сатиры) размыты. Каждый в силу значимости для себя той или иной всколыхнувшейся ассоциации (рождающейся при пересечении семантического поля аналога с семантикой новой единицы) определяет эмоциональную силу прецедента.

Граффити – антология афоризмов. Это и совокупность правил, норм, приемов, трафаретов, благодаря которым реализуется высказывание-рефлексия. Это и особый вид студенческого искусства, подразумевающее свой канон, философию, «этикетность». Синтаксические средства создания экспрессии разнообразны. В граффити как сильное средство эмфатической интонации используются стилистические фигуры, пародирование, вышучивание, травестирование официальной фразеологии, лозунгов, призывов, всем известных цитат, названий марксистко-ленинских статей и книг – одно из самых частых средств выразительности. Ёрническое использование клише новояза (см. [Земская 1996]) имеет очень широкое распространение. Высоко частотны трансформированные клише новояза и цитаты: «Влюблённые всех полов, соединяйтесь». Особая выразительность достигается объединением клише с жаргонизмами, демонстрацией сниженно-бытового плана. В фрагменте можно видеть пародийную перекличку, создаваемую как лексикой и фразеологией, так и интонационным строением текста, которые могут опираться на типические зачины и церковных проповедей, и традиционных призывов партий, и пр. Расхожие общеизвестные цитаты (например, советской художественной литературы) часто скрещиваются с клише новояза, создавая резкий пародийный эффект. При этом цитата обычно даётся без кавычек, вплавляясь в авторский текст, как бы имитируя свою принадлежность автору. Ср.: «Как много девушек хороших, но тянет все-таки к плохим». Однако общеизвестность текста столь велика, что цитатность не только не вызывает сомнений, но бросается в глаза. Наиболее частая функция такого цитирования – снижение высокого, пародирование, развенчание кумиров («Ленин» – «Дункан Маклауд»). Интересен вопрос об адресате дискурса, включающего трансформированные клише новояза и цитаты советской поэзии. Адресат должен знать и чувствовать наличие подтекста. Включение в современный дискурс цитат иного рода (идущих не из новояза) в высшей степени характерно для различных сфер современного языка.

Как отмечает Ю.Н. Караулов, используются прецедентные тексты из разных источников, имеющие разную степень известности. Это прежде строки известных прозаических и поэтических художественных произведений и современных, и старых; кинофильмов, строки из песен, пословицы и поговорки. Цитаты включаются в текст как в неизменном, так и в трансформированном виде (квазицитаты). Виды трансформации и функции цитации и квазицитации более сложны и многообразны, чем функции включения в текст клише новояза. Цитаты – нередко загадка, которую автор предлагает разгадать читателю, призванный размышлять, угадывать. Удачная разгадка порождает чувство удовлетворения повышает читательский интерес. Трансформированная цитата создаёт языковую игру, в чём заключается ведущая особенность граффити.

Текст может представлять монтаж из цитат и трансформаций, проецируемых на текущую ситуацию. Игра с цитатами разного рода (в том числе, и с клише новояза) – излюбленное средство выразительности в русском языке. Присутствие «чужого слова» придаёт резкую экспрессивность современному дискурсу. «Текст в тексте» создаёт «двуплановость / многоплановость» восприятия. Функции цитации и квазицитации многообразны: пародирование, травестирование, осмеяние догм, поэтизация, создание загадки. Дискурс приобретает диалогичность, что свойственно современному языку в целом (М.В. Панов). Читатель из пассивного получателя текста превращается в соавтора. Манипулирование с цитатами присуще не только публицистическому языку, но и разговорному, а также языку современной художественной литературы. «Энергия клишированных форм», по М.Н. Кронгаузу, составляет специфику ряда направлений (таких, как постмодернизм, концептуализм) современной художественной литературы.

Концепция создания/воплощения граффити в некоторой степени сродни постмодернизму. По Р. Барту, классический текст отдаёт дань лукавству и лицедейству, поскольку мнит себя определённым, не имея к тому оснований. А в современных текстах, утверждает Р. Барт, говорит сам язык. Здесь нет места голосам персонажей и автора; на смену последнего как носителю определённой позиции приходит Скриптор (пишущий), появляющийся только в процессе письма и перестающий существовать, коль скоро текст уже создан.

Подобного рода текст (с заглавной буквы у Р. Барта) устраняет произведение как таковое. Он имеет своей основой не чью-то речь (личностную), а безликое письмо игрового характера, способное доставить удовольствие читателю: «Читателя можно уподобить праздному человеку; он прогуливается».

При этом текст утрачивает такую свою черту, исконную черту, как стабильность и равенство самому себе. Он мыслится как возникающий заново в каждом акте восприятия, как всецело принадлежащий читателю и им творимый без оглядки на волю автора.

Подчас граффити соотносимо с концептуальным искусством, искусством интеллектуальным, во многом ироничным. По представлениям концептуалистов, от художника не требуется вечных творений. Главное – передать ощущение настоящего времени. Зрителю, если он расположен к размышлению, предлагается игра с ассоциациями, ощущениями. Здесь акцент переносится с произведения искусства на его восприятие. При этом коренным образом меняется отношение художника и зрителя. Они превращаются в соавторов – в том случае, конечно, если зритель примет условия игры.

В концептуальном искусстве важно не само изображение, а его смысл, значение. Когда, например, видишь в затемнённой комнате экспонат американского концептуалиста Д. Кошута, на котором высвечивается неоновая строчка: «Пять слов из оранжевого неона», – состоящая из одной этой надписи, невольно сопоставляешь этот образ с ощущением игры в искусстве граффити. Перед нами тот же сумбур ассоциаций, поток мыслей, диалог со скриптором, автором лукавой игры.

Смех, юмор граффити связан с формой неприятия и осуждения того, что окружает, это насмешка над чем-либо, непосредственно-эмоциональное постижение неких противоречий, нередко связанное с отчуждением от того, что воспринимается. Юмор направлен на мир человеческих отношений, студенческую жизнь в целом, на осмысление конкретных, локальных, одновременно глубоко значимых противоречий жизни и бытия. Именно такого рода настроенность присутствует в искусстве граффити.

Граффити демонстрирует искусство игрового начала. Здесь игра – это деятельность, свободная от каких-либо целей и притом непродуктивная, не имеющая результатов, содержащая цель в самой себе. В ней выражается избыток чувств и весёлость духа, характерная атмосфера лёгкости, беззаботности, беспечности. Читатель перевоплощается в Homo ludens. Опыт исследования игрового элемента в культуре, принадлежащий голландскому учёному Хейзинга, показывает, что «настроение игра есть отрешённость и восторг – священный или просто праздничный…. Само действие сопровождается чувствами подъёма и напряжения и несёт собой радость и разрядку».

Граффити – это игра, развлечение, «танец пера». Такая игра с языком, при которой главное – удовольствие, получаемое от текста.

Повседневная речь есть пространство самораскрытия языковой личности. Вместе с тем, она становится лабораторией, в которой происходит накопление и трансформация смутных впечатлений речевого бытия индивида. Они же в свою очередь отливаются в языковую картину мира. По словам М.М. Бахтина, «индивидуальный речевой опыт всякого человека развивается и формируется в непрерывном и постоянном взаимодействии с чужими индивидуальными высказываниями. Этот опыт в известной мере может быть охарактеризован как процесс освоения – более или менее творческого – чужих слов (а не слов языка)… Эти чужие слова приносят с собой и свою экспрессию, свой оценивающий тон, который осваивается, перерабатывается, переакцентируется нами». Поэтому становление личности человека происходит в мире текстов – в сфере так называемого дискурсивного мышления. Иногда носитель языка выделяет в этом речевом массиве престижные, необходимые для формирования своего внутреннего мира дискурсы, стремится к их включению в свое сознание. Но многие речевые высказывания окружают языковую личность, как воздух. Они составляют то, что М.М. Бахтин называл «житейской идеологией», входя в систему речевых жанров бытового общения и влияя на формирование этой системы. Эти тексты просачиваются в языковое сознание путём многократного повторения. Они откладываются в памяти, всплывая в речевом поведении в виде готовых формул, клише. Подобные реминисценции, цитаты, парафразы наполняют обыденное общение, образуя то, что носит название речевой субкультуры.

Возникновение и функционирование субкультуры нельзя представить в виде механического накопления обрывков речевых произведений. Контекстная семантика фраз, выхваченная из многочисленных текстов, преломляется индивидуально в сознании носителей языка. И сами эти фразы попадают в сферы коллективного бессознательного. Каждое поколение создаёт свою речевую субкультуру. Её функционирование связано с языковой модой, с языковым вкусом эпохи. На наш взгляд, особого внимания заслуживает описание и студенческой речевая субкультуры, демонстрирующей преломление и обработку в сознании студенчества такого потока информации, по силе и количеству источников не сравнимую ни с чем. Одним из источников студенческой субкультуры стала реклама, один из популярных и навязываемых жанров телевидения и радио. Короткая, подчас передаваемая из уст в уста, реклама стала мгновенной реакцией на любые проявления в жизни социума. Из рекламы в студенческую речевую субкультуру вошло множество фраз, словечек, кусочков текста. Но, отражая значительный сегмент молодёжной субкультуры, граффити не просто слепо воспроизводит рекламные штампы и клише, а, ёрнически передёргивая и выворачивая наизнанку, высмеивают глупость и ординарность рекламного слогана. Ср.: «Коля любит Мамбу, Толя любит Мамбу, А Мамба вас ненавидит!», «На-кася – сникерсни-выкуси!».

Речевая субкультура есть отражение и частичное выражение коллективного мироощущения. Представленные примеры наглядно демонстрируют механизм формирования студенческой речевой субкультуры. Коллективное бессознательное не просто черпает материал из смеховых текстов. В интерличностном функционировании контекстная семантика этих высказываний ещё более травестируется, наполняясь карнавализованным смыслом.

Несомненно, тексты подобных речевых жанров представляют особую значимость для изучения коммуникативной системности языка. Но несомненно и то, что специфика их «крайне естественной» нормативно-речевой формы не может не вызывать интерес в свете тех культурно-речевых проблем, которые выделены культурой речи в особый раздел исследований, посвященный этике современной речевого общения (см. следующую главу). К сожалению, многие из тех речевых признаков вульгаризированного постмодернизма, которые мы рассматривали на материале студенческого граффити, находят вполне естественные формы своего выражения в письменной и разговорной практике наших современников. Это, безусловно, снижает пафос коммуникативной системности жанров естественной письменной речи, предопределяя далеко идущие выводы о языковом вкусе эпохи.

Литература

Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. М., 1976.

Арутюнова Н.Д. Жанры общения // Человеческий фактор в языке. Коммуникация, модальность, дейксис. М., 1992.

Арутюнова Н.Д. Мир и человек. М., 2000.

Баранов А.Г. Когнитивность текста (и проблемы уровневой абстракции текстовой деятельности») // Жанры речи. Саратов, 1997.

Барт Р. Текстовый анализ // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1980, вып. 9.

Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989.

Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // М.М. Бахтин. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

Бенвенист Э. Уровни анализа языка // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1965, вып. 4.

Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию: В 2 т. М., 1963.

Болотнова Н.С. Художественный текст в коммуникативной аспекте и комплексный анализ единиц лексического уровня. Томск, 1992.

Борисова Е.Г. Современный молодёжный жаргон // Русская речь, №5, 1980.

Бояринцева Г.С. Эстетика языка и речи. Саранск, 1984.

Брудный А.А. Психологическая герменевтика. М., 1998.

Васильева А.Н. Основы культуры речи. М., 1990.

Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Культура и искусство речи. Ростов н/Д., 1995.

Вежбицка А. Речевые жанры // Жанры речи. Саратов, 1997.

Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М., 1963.

Виноградов С.И. Выразительные средства в парламентской речи // Культура парламентской речи. М., 1994.

Винокур Т.Г. Информативная и фатическая речь как обнаружение разных коммуникативных намерений говорящего и слушающего // Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический аспект, М., 1993.

Витгенштейн Л. Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1985, вып.16.

Волков А.А. Грамматология: Семиотика письменной речи. М., 1982.

Волков А.А. Основы русской риторики. М., 1996.

Гавранек Б. О функциональном расслоении литературного языка // Пражский лингвистический кружок. М., 1967.

Гайда С. Жанры разговорных высказываний // Жанры речи. Саратов, 1993.

Гальперин И.Р. О понятии «текст» // Вопросы языкознания, 1974, № 6.

Гальперин И.Р. Текст как предмет лингвистического исследования. М., 1981.

Гиндин С.И. Что такое текст и лингвистика текста // Аспекты изучения текста. М., 1981.

Головин Б.Н. Основы культуры речи. М., 1980.

Голуб И.Б. Стилистика русского языка. М., 2001.

Голуб И.Б., Розенталь Д.Э. Книга о хорошей речи. М., 1997.

Грайс Г.П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1985, вып. 16.

Граузенблас К. Культура языковой коммуникации // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1988, вып. 20.

Гридина Т.А. Языковая игра: Стереотип и творчество. Екатеринбург, 1996.

Дейк ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.

Дейк ван Т.А., Кинч В. Стратегии понимания связного текста // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1988, вып. 23.

Девкин В.Д. Специфика разговорного текста // Языковые средства в функциональном аспекте. М., 1988.

Дементьев В.В. Фатические и информативные замыслы и коммуникативные инвенции: проблема коммуникативной компетенции и типология речевых жанров // Жанры речи. Саратов, 1997.

Дементьев В.В. Изучение речевых жанров: обзор работ в современной русистике // Вопросы языкознания, 1997, № 1.

Дементьев В.В. Фатические речевые жанры // Вопросы языкознания, 1999, № 1.

Демьянков В.З. Загадки диалога и культура понимания // Текст в коммуникации. М., 1991.

Демьянков В.З. Доминирующие лингвистические теории в конце ХХ века // Язык и наука конца 20 века. М., 1995.

Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000.

Дридзе Т.М. Текстовая деятельность и структура социальной коммуникации. М., 1984.

Долинин К.А. Интерпретация текста. М., 1985.

Доронина С.В. Содержание и внутренняя форма русских игровых текстов: когнитивно-деятельностный аспект (на материале анекдотов и речевых шуток): АКД. Барнаул, 2000.

Дубровина К.Н. Студенческий жаргон // Филологические науки, 1980, № 1.

Земская Е.А. Русская разговорная речь: Лингвистический анализ и проблемы обучения. М., 1987.

Земская Е.А. Клише новояза и цитация в языке постсоветского общества // Вопросы языкознания, 1996, № 3.

Земская Е.А. Цитация и виды её трансформации в заголовках современных газет // Поэтика. Стилистика. Язык и культура. М., 1996.

Каган М.С. Мир общения. Проблемы межсубъективных отношений. М., 1988.

Казарцева О.М. Культура речевого общения. Теория и практика. М., 1998.

Казарцева О.М. Речевое общение // Педагогическое речеведение. М., 1998.

Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.

Кожин А.Н., Крылова О.А., Одинцов В.В. Функциональные типы русской речи. М., 1982.

Кожина М.Н. Стилистика русского языка. М., 1993.

Колшанский Г.В. Контекстная семантика. М., 1980.

Костомаров В.Г. Русский язык на газетной полосе. М., 1971.

Кочеткова Т.В. Языковая личность носителя речевой культуры // Языковая личность: Социолингвистические и эмотивные аспекты. Волгоград – Саратов, 1998.

Кронгауз М.А. Новейшая история русского языка: Эпоха социализма. М., 1993.

Крылова О.А. Основы функциональной стилистики русского языка. М., 1979.

Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века (опыт парадигмального анализа) // Язык и наука конца 20 века. М., 1995.

Культура парламентской речи. М., 1994.

Культура русской речи. М., 1998.

Лебедева Н.Б. Русская естественная письменная речь: Проблемы и задачи лабораторного исследования // Актуальные проблемы русистики. Томск, 2000.

Лебедева Н.Б. Студенческое граффити: Жанроведческий аспект // Вестник алтайской науки. Барнаул, 2001.

Леммерман Х. Учебник риторики. М., 1998.

Леонтьев А.А. Язык, речь, речевая деятельность. М., 1969.

Леонтьев А.А. Речь и общение // Иностранные языки в школе, 1974, №6.

Лихачёв Д.С. Текстология. Л., 1983.

Лихачёв Д.С., Павленко А.М. Смех в Древней Руси. Л., 1984.

Лихачёв Д.С. Поэтика Средневековой литературы. М., 1979.

Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Структура и семиотика текста. Тарту, 1981.

Львов М.Р. Риторика. М., 1995.

Матвеева Т.В. Функциональные стили в аспекте текстовых категорий. Свердловск, 1990.

Матвеева Т.В. Непринуждённый диалог как текст // Человек – Текст – Культура. Екатеринбург, 1994.

Мурзин Л.И., Штерн А.С. Текст и его восприятие. Свердловск, 1991.

Мучник Б.С. Культура письменной речи. М., 1996.

Панов М.В. Из наблюдений над стилем сегодняшней периодики// Язык современной публицистики. М.,1988.

Плещенко Т.П., Федотова Н.В., Чечет Р.Г. Основы стилистики и культуры речи. Минск, 1999.

Психолингвистические проблемы массовой коммуникации. М., 1974.

Русская разговорная речь. М., 1983.

Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1998.

Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М., 1999.

Седов К.Ф. Жанры речи в становлении дискурсивного мышления языковой личности // Русский язык в аспекте культуры. Екатеринбург,1999.

Седов К.Ф. Риторика речевого общения и речевая субкультура.// Риторика, 1996, №1 (3).

Седов К.Ф. Типы языковых личностей и стратегии речевого поведения (о риторике бытового конфликта) // Вопросы стилистики. Язык и человек. Саратов, 1996, вып. 26.

Седов К.Ф. Внутрижанровые стратегии речевого поведения «ссора», «комлимент», «колкость» // Жанры речи. Саратов, 1997.

Седов К.Ф. Жанровое мышление языковой личности (о ритрике бытового мышления) // Речевое общение. Красноярск, 2000, вып. 2 (10).

Сиротинина О.Б. Русская разговорная речь и ее особенности. М., 1974.

Сиротинина О.Б. Разговорный стиль // Функциональные стили и формы речи. Саратов, 1993.

Сиротинина О.Б. Некоторые размышления по поводу «речевые жанры» и «риторические жанры» // Жанры речи 2. Саратов, 1999.

Сиротинина О.Б. Социолингвистический фактор в становлении языковой личности // Языковая личность: Социолингвистические и эмотивные аспекты. Волгоград – Саратов, 1998.

Скворцов Л.И. Теоретические основы культуры речи. М.,1980.

Сковородников А.П. О состоянии речевой культуры в российских средствах массовой информации (опыт описания типичных нарушений литературно-языковых норм // Теоретические и прикладные аспекты речевого общения. Красноярск, 1997.

Соколова В.В. Культура речи и культура общения. М., 1995.

Сопер П. Основы искусства речи. Ростов н/Д., 1999.

Степанов Ю.С. Стиль // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.

Степанов Ю.С. Альтернативный мир, Дискурс, Факт и принцип Причинности // Язык и наука конца 20 века. М., 1995.

Торопцев И.С. Язык и речь. Воронеж, 1985.

Ушакова Т.Н. Речь человека в общении. М., 1989.

Федосюк М.Ю. Нерешённые вопросы теории речевых жанров // Вопросы языкознания, 1997, № 5.

Федосюк М.Ю. Исследование средств речевого воздействия и теория жанров речи // Жанры речи. Саратов, 1997.

Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992.

Шарифуллин Б.Я. Герменевтика и прагматика современной русской эпиграфики // Речевое общение. Красноярск, 2002, вып. 4 (12).

Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974.

Шмелев Д.Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. М., 1977.

Шмелёва Т.В. Речевые жанры: Опыт общефилософского осмысления // Collegium. Киев,1995.

Шмелёва Т.В. Модель речевого жанра // Жанры речи. Саратов, 1997.

Язык и личность. М., 1982.

Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики. М., 1984.

Якубинский Л.П. О диалогической речи // Язык и его функционирование. М., 1986.

 

 

Глава 2