Недостаточная изученность проблемы речевых жанров вообще и прежде всего – коммуникативно-прагматической природы жанров естественной письменной речи – одна из актуальных задач современной коммуникативной лингвистики. Так, граффити как речевой жанр, небезынтересный во многих отношениях, предстает в современной лингвистике как совершенно неизученный. Кроме общих тезисов о граффити, представленных обзорно в некоторых работах, на сегодняшний день не существует целостного представления о граффити как речевом жанре. В то же время обсуждение проблем данной формы речевого общения на авторитетных конференциях, первые серьезные публикации и исследовательские работы студентов – все это свидетельствует о зарождающемся интересе к данной форме речевой культуры.
Н.Б. Лебедева [2000], предлагая классификацию жанров естественной письменной речи, понимает под термином «граффити», по сути дела, всё многообразие естественной эпиграфики [Лебедева 2001]. В публикациях последних лет всевозможные надписи (на стенах, заборах, фасадах, подъездах зданий, остановках городского транспорта, мебели в учебных учреждениях, туалетах и пр.) и получили определение текстов языковой среды города, или «городской эпиграфики» [Шмелева 1995]. Однако, по справедливому уточнению Б.Я. Шарифуллина [2001], своеобразие данной формы письменных жанров не исчерпывается этим наименованием, кажущимся достаточно условным и не вполне терминологизированным.
Термин «граффити» (традиционно: «посвятительные, магические и бытовые надписи на стенах зданий, металлических изделиях, сосудах и т.п.» [Русский язык. Энциклопедия 1979: 62]) употребляются в более узком смысле, чем «эпиграфика» (сюда не относятся тексты на рекламных щитах, вывесках, транспорте). Термин «граффити» используется также для настенной живописи и графики, имеющих художественное значение в качестве современного непрофессионального рода искусства. Таким образом, наименование «граффити» предложено для обозначения одного из типов текстов городской среды. Б.Я. Шарифуллин во избежание терминологической путаницы подчеркивает, что понятие «городская эпиграфика» более ёмкое, чем «граффити». И «нацарапанные» тексты – надписи на стенах, заборах, в подъездах и т.п. – уместнее квалифицировать как граффити[Шарифуллин 2002].
Особый вид граффити – надписи на столах академических аудиторий – представляет собой одну из разновидностей текстов граффити. Эта разновидность малых письменных жанров не просто воплощает в письменной форме речь студенческой молодёжи, но прежде всего формирует образ особого «естественного» грамматологического способа репрезентации языкового сознания и мышления.
По определению Н.Б. Лебедевой, студенческое граффити представляет собой «вербальное граффити», «некий образец естественного письма», то есть «такое граффити, которое протекает в режиме непосредственности, спонтанности и не несет на себе признаки профессионализма» [Лебедева 2001: 85].
На важность лингвистического изучения феномена письменной речи как особого типа речемыслительной деятельности указывал еще И.А. Бодуэн де Куртенэ. В своем блестящем комментарии афоризма «Что написано пером, того не вырубишь топором» ученый, по сути дела, определял ментальную специфику письменной речи как дискурсивной способности языковой личности: «В человеке грамотном рядом с … произносительно-слуховыми представлениями появятся тоже представления писанно-зрительные или графически-оптические. И даже, благодаря своему более позднему возникновению и большим усилиям при их усвоении, эти последние, графически-оптические, представления ложатся у людей грамотных, точно верхний слой, на представления произносительно-слуховые и заслоняют их собой. Поэтому, желая языковые представления объективировать во внешнем мире, грамотный человек видит прежде всего буквы; фонетическая же сторона, сторона фонационных работ и производимых ими звуков, сторона произносительно-слуховая, выступает несколько слабее. У человека неграмотного эта последняя сторона воздействия на чувства является единственною» [Бодуэн де Куртенэ 1963, т. 2: 250]. Таким образом, речевая деятельность грамотного человека осуществляется «не только по пути произносительному с акустическими, слуховыми результатами, но тоже по пути писательскому и вообще по пути, дающему видимые следы, т.е. продукты, действующие на зрительно-воспринимательную сторону человеческого организма» [там же: 251]. На этом основании концепт «письмо» – это «не только физические жесты буквенной, пиктографической или идеографической записи, но и вся целостность условий его возможности; им обозначается сам лик означаемого по ту сторону лика означающего; все то, что делает возможной запись как таковую…», что «относится не только к системе записи, но и к самой сути и содержания … видов деятельности» [Деррида 2000: 122].
Как особый вид речевой деятельности, разговорной (естественной) письменной практики, граффити в праве стать объектом изучения целого ряда наук, таких как: герменевтика, лингвистическая философия, текстология, графология, семиотика и т. д. Аспекты изучения данного рода текстов также разнообразны (от графики до письменной ментальности разных исторических эпох).
В парадигме функционального языкознания (в его когнитивно-дискурсивной версии) граффити можно определить как коммуникативный акт живой (естественной) письменной речи, особую коммуникативную систему репрезентации языкового сознания, способ представления, или форму хранения, когнитивно-дискурсивных знаний в экспонентной структуре речевых произведений. Возможны следующие направления интерпретации данного феномена: стилистическое, жанровое, прагматическое, семиотическое, графическое, графологическое, пунктуационно-орфографическое, нормативное, системно-уровневое (фонетическое, лексико-фразеологическое, морфологическое, синтаксическое) и др. Однако какой бы аспект исследования ни выдвигался в качестве методологического принципа, «подлинной реальностью» любой лингвистической интерпретации является «творимая реальность» науки о языке – текста.
Так, при жанровом, дискурсивном, стилистическом анализе граффити как особой коммуникативной и языковой сферы естественной письменной речи вниманию открываются следующие проблемы: обыденная письменная ментальность как специфическая область языкового сознания, антропологический идеал языка, коммуникативная роль пространственного и графического фактора объекта, коммуникативно-прагматические детерминанты речевых признаков текста, контаминация кодифицированных и литературно-разговорных, просторечных, диалектных черт.
Кроме того, рассмотрение граффити как феномена межличностного общения в ракурсе семиотическом, культурологическом, лингвистическом и пр., позволяет представить не только природу авторства, но и осмыслить формы творчества, принцип коммуникации / диалогичности в аспекте частных прагматических характеристик речевого общения, включая психологию речевого поведения автора и адресата жанра, а также способы выбора, организации и хранения релевантной языковой, стилистической и коммуникативной информации.
Такой взгляд на природу граффити обусловлен в первую очередь теми функциональными особенностями текстов граффити, которые отражают всё многоголосие российской культуры в целом, преломляя разнообразные, порой противопоставленные, когнитивные, социальные, культурные и языковые прообразы мышления. Поэтому речевой жанр граффити наиболее ярко демонстрирует основные тенденции современной лингвистической ситуации. С этой позиции граффити являет собой массовую коммуникацию, где можно наблюдать отсутствие как цензуры, так и автоцензуры: тексты пишутся в свободной манере, соотносясь в своей реализации личностного начала как важнейшего стимула речевой деятельности со сферой неподготовленного, спонтанного, неофициального общения. Однако в отличие от других «личных» сфер речевого общения коммуникативная установка на самовыражение, нестандартной самопрезентации является ведущей, что сближает граффити с жанрами массовой культуры.
Так, информация, полученная через СМИ и других культурных и субкультурных сфер, служит благодатной почвой для языкового творчества в граффити. В этой связи Б.Я. Шарифуллин классифицирует тексты граффити в соответствии с публицистическими жанрами, поддерживая идею о взаимовлиянии (а порой и интерференции) печатных и непечатных жанров «бульварной» словесности. Исследователь также отмечает, что язык граффити – язык «неофициального» самовыражения, язык маргинальной письменной культуры, поскольку: «“Граффити” выплеснулись из самых глубин подавленного официальной культурой подсознания» [Шарифуллин 2002]. В этом протесте, в этой жажде «свободы слова», несомненно, отражается культурный билингвизм: любая национальная культура всегда стремится к своеобразному билингвизму, использованию двух языков, один из которых выполняет бытовые, а другой – культурные функции [Руднев 1989]. Поэтому язык граффити – это прежде всего маргинальный язык русской городской культуры (в частности, молодёжной / студенческой), отражающей культурный билингвизм автора надписей, двойственность его менталитета. Таким образом, граффити – жанрово-функциональная разновидность естественной письменной речи, реализуемая в скрипции (надписи) при неофициальной обстановке, где непосредственным условием является опосредованное общение. Можно предложит следующие отправные тезисы, раскрывающие коммуникаивноую природу данного речевого жанра:
