Воскресенье, 9 августа 1998 г

Рубль («спот») = 6,29

Рубль (форвардный контракт)[28] = 45%

ГКО[29] = 94,52%

Prins [30] = 21,79%

Standard & Poor = 1089,45

30-летние казначейские облигации США = 5,63%

 

Я не следил внимательно за событиями в России до по­следних двух-трех дней, так как был слишком занят работой над этой книгой. Я сознавал, что положение остается отчаян­ным даже после того, как МВФ согласился на кредиты в сум­ме 18 млрд. дол. Процентные ставки по российскому государ­ственному долгу оставались на астрономическом уровне — от 70 до 90% по государственным казначейским обязательствам, деноминированным в рублях (ГКО). Российское правитель­ство обратилось к синдикату, который приобрел 25,1% акций «Связьинвест» и где мы были крупнейшим иностранным уча­стником, с предложением предоставить временную «проме­жуточную» ссуду под продажу очередного транша акций «Связьинвест» в 24,9%. В наших интересах было обеспечить успешную продажу этой порции акций, но мне не понрави­лась идея бросать хорошие деньги вслед плохим, поэтому я решил присмотреться к ситуации.

Вскоре стало очевидно, что рефинансирование государ­ственного долга — вроде бы, неразрешимая проблема. Про­грамма МВФ исходила из того, что отечественные держатели ценных бумаг при наступлении сроков погашения возобно­вят их (реинвестируют); единственный вопрос заключался в том, по какой цене. Если бы правительство умело успешно собирать налоги, то процентные ставки в конечном счете сни­зились бы до приемлемого уровня, скажем, до 25%, и кризису был бы положен конец. Но в этих рассуждениях специалисты МВФ упускали из виду тот факт, что значительная доля обли­гаций принадлежала отечественным держателям, которые мог­ли возобновить покупку ГКО, по которым истекали сроки, по любой цене. Компании были вынуждены платить налоги, но они уже не могли реинвестировать в ГКО соответствую­щие суммы. Однако еще важнее, что банковский сектор, за исключением принадлежащего государству Сбербанка, поку­пал ГКО на заемные средства. В связи со снижением актив­ности на рынке акций и облигаций большинство банков ста­ли неплатежеспособными, а те, что еще оставались платеже­способными, лишились возможности возобновлять свои кре­дитные линии. В результате они не только перестали быть по­купателями, но вынуждены были ликвидировать некоторые из своих активов, чтобы внести гарантийные депозиты. Зна­чительная часть средств была заимствована у иностранных банков, некоторые из этих банков даже попытались изъять свои средства. Массовый сброс деноминированных в долла­рах российских долговых обязательств привел к их обесцене­нию до рекордно низкого уровня. Разрастался полномасш­табный банковский кризис.

Обычно банковскому кризису противодействует централь­ный банк путем вмешательства и предоставления наличных средств, а также ссужая деньги под залог и льготные процен­ты; но в данном случае центральный банк не мог этого делать в соответствии с условиями МВФ. В результате ситуация ста­новилась, вроде бы, неразрешимой.

В пятницу, 7 августа я позвонил Анатолию Чубайсу, кото­рый находился в отпуске, и Егору Гайдару, который оставался «на хозяйстве». Я сказал им, что ситуация критическая: пра­вительство не в состоянии будет после сентября, возобновить свой долг, даже если будет получен второй транш кредита МВФ. Ситуация усугублялась тем, что украинское правитель­ство было на грани дефолта в связи с предстоящей в ближай­ший вторник выплатой по 450-миллионной ссуде Nomura Securities. В таких условиях я не мог согласиться участвовать в промежуточном кредите: риск дефолта был слишком велик. Я видел лишь один выход: образовать достаточно большой синдикат, который покрыл бы потребности российского пра­вительства до конца года. Он должен был базироваться на пар­тнерстве государства и частного сектора. Группа «Связьин-вест» могла бы участвовать в нем, скажем, суммой в 500 млн. дол., однако частный сектор один не мог бы предоставить тре­буемую сумму. Я поинтересовался, сколько потребуется. Гай­дар ответил, что нужны 7 млрд. дол. Это предполагало, что Сбербанк, единственный банк, располагавший крупными вкладами населения, сможет предоставить свои активы. В то время население не изымало вклады из банков в крупных мас­штабах. «Сказанное означает, что синдикат должен будет рас­полагать 10 млрд. дол., — заметил я, — чтобы восстановить доверие населения». Половина средств должна была бы по­ступить из иностранных правительственных источников, на­пример Фонда валютной стабилизации (который находится под контролем Казначейства США), а другая половина — из частного сектора. Синдикат начнет действовать, когда в сен­тябре будет получен второй транш кредита МВФ. Он будет гарантировать годовые ГКО, начиная, скажем, с 35% годо­вых, постепенно снижая доходность до, например, 25%. (В тот момент доходность составляла 90%.) Программу следо­вало бы объявить заранее; это побудило бы инвесторов поку­пать ГКО: имело бы смысл инвестировать деньги под 35%, если в рамках надежной программы предполагается к концу года снизить их доходность до 25%. В случае успеха реально была бы израсходована лишь небольшая часть из 10 млрд. дол. Объединить государственный и частный компоненты плана было бы нелегко, но я был готов попытаться сделать это. Гай­дар, понятно, проявил энтузиазм.

Я позвонил Дэвиду Липтону, заместителю министра фи­нансов США, ведающему международными делами. Он был полностью в курсе проблемы, но они даже не помышляли об использовании Фонда валютной стабилизации. Конгресс был решительно настроен против оказания спасительной финансовой помощи. Я сказал, что мне это известно, но я не вижу альтернативы. Наблюдается паника, и в наших национальных интересах поддержать правительство России, ориентирован­ное на реформы. Если будет привлечен частный сектор, это должно сделать план спасения более приемлемым в полити­ческом отношении. Тем не менее России следовало провести активную работу на Капитолийском холме. Будет также край­не трудно вовлечь частные институты, поскольку они вклю­чают инвестиционные банки и спекулятивных инвесторов, по­добных нам, и государству оказывается значительно сложнее мобилизовать их средства, чем ресурсы крупных коммерче­ских банков.

С целью изучить все альтернативы я еще раз позвонил Гай­дару и спросил его, можно ли будет ввести штраф для тех держателей ГКО, которые захотят при погашении обязательств получить наличными. Гайдар ответил, что это подорвет репу­тацию ГКО. И он, конечно, был прав.

Я полагаю, что без реализации моего плана правительство ожидает дефолт с катастрофическими последствиями; даже в случае осуществления этого плана большинство российских банков прекратят существование, но было бы ошибкой даже пытаться спасти их.

 

Вторник, 11 августа (вечер)

Рубль («слот») = 6,30

Рубль (форвардные контракты) = 91%

ГКО = 147%

Prins = 23,92%

Standard & Poor = 1068,98

30-летние казначейские облигации США = 5,60%

 

В понедельник я провел краткие переговоры с Липтоном. Правительство США еще не приняло решения. Он обещал позвонить еще раз. Во вторник на российском финансовом рынке произошел обвал. Торги на фондовой бирже были вре­менно приостановлены. Государственные облигации упали еще ниже. Это затронуло даже международные рынки. Пред­ложенный мною план больше не годился. Стабилизировать рынок мог бы пакет помощи на сумму минимум в 15 млрд. дол., но рассчитывать на то, что какой-либо частный инве­стор предоставит свои деньги, было уже невозможно. Липтон направился в Москву, не позвонив. По слухам, он был раз­дражен тем, что ему нечего предложить Москве. Я решил на­править в газету Financial Times следующее письмо:

 

«Сэр, неурядицы на российских финансовых рынках достигли критической стадии. Банкиры и брокеры, кото­рые заимствовали средства под ценные бумаги, неспособ­ны вносить гарантийные депозиты, а вынужденный сброс ценных бумаг охватил как рынок акций, так и рынок об­лигаций. Фондовый рынок вынуждены были временно закрыть, так как расчеты по сделкам уже не совершались; цены государственных облигаций и казначейских обяза­тельств резко упали. Хотя продажи были временно пре­кращены, существует опасность того, что население сно­ва начнет изымать деньги со сберегательных счетов. Надо действовать немедленно.

Беда в том, что действия, необходимые в связи с бан­ковским кризисом, диаметрально противоположны дей­ствиям, согласованным с МВФ в связи с бюджетным кри­зисом. Программа МВФ предусматривает жесткую моне­тарную и фискальную политику; банковский кризис предполагает вливание наличных средств. Оба эти требо­вания трудно примирить без дальнейшей международной помощи. При составлении программы МВФ исходили из того, что правительственные облигации будут покупать при следующих условиях: государство станет собирать на­логи и сократит расходы, процентные ставки снизятся и кризис пойдет на убыль. Это допущение оказалось оши­бочным, поскольку большая часть неоплаченного долга состояла из маржи, а кредитные линии невозможно было возобновить. Существует нехватка финансовых ресурсов у государства, и ее необходимо покрыть. Нехватка станет еще острее, если население начнет изымать депозиты.

Наилучшим решением было бы введение валютного управления после умеренной девальвации в 15—20%. Девальвация необходима, чтобы компенсировать сниже­ние цен на нефть и уменьшить сумму резервов, требуемых при валютном управлении. Это также поставило бы в не­выгодное положение держателей государственных долго­вых обязательств, деноминированных в рублях, и отвело бы упреки в адрес правительства.

Потребуются резервы примерно в 50 млрд. дол.:

23 млрд. для покрытия Ml (денежных средств в обраще­нии) и 27 млрд. дол. для покрытия недостачи в рефинан­сировании внутреннего долга в следующем году. У Рос­сии имеются резервы в 18 млрд. дол., МВФ обещал 17 млрд. дол. «Большая семерка» (G 7) должна предоста­вить 15 млрд. дол., что позволит ввести валютное управ­ление. Спасать банковскую систему уже не потребуется. За исключением немногих институтов, держателей госу­дарственных депозитов, банки сами сумеют защитить себя. Цены государственных облигаций немедленно воз­растут, и тогда выживут наиболее здоровые финансовые учреждения. Примерно 40 млрд. дол. в иностранной ва­люте находятся у россиян на руках. При введении валют­ного управления у них может возникнуть соблазн купить деноминированные в рублях государственные облига­ции, которые сулят привлекательный доход. В этом слу­чае резервный кредит G 7, возможно, даже не придется использовать. Снижение процентных ставок поможет правительству добиться своих фискальных целей.

Если бы страны G 7 были готовы предоставить 16 млрд. дол. немедленно, ситуацию удалось бы стабилизировать да­же без валютного управления, хотя для этого потребуется больше времени, а ущерб будет серьезнее. Без введения ва­лютного управления будет также трудно осуществить огра­ниченную валютную корректировку, так как будет невоз­можно сопротивляться давлению в сторону дальнейшей де­вальвации, — такая ситуация имела место в Мексике в 1994 г.

Если действия будут откладываться, стоимость опера­ции по спасению возрастет. Неделю назад она обошлась бы в 7 млрд. дол. К сожалению, международные финансо­вые организации не осознали остроты ситуации. Альтер­нативами будут дефолт или гиперинфляция. Любая из них будет иметь катастрофические финансовые и полити­ческие последствия».

 

Четверг, 13 августа

Рубль («слот») = 6,35

Рубль (форвардные контракты) = 162%

ГКО = 149%

Prins = 23,76%

Standard & Poor = 1074,91%

30-летние казначейские облигации США = 5,65%

 

После того как я написал письмо в Financial Times, заме­ститель председателя Центрального банка России ввел неко­торые ограничения на конвертируемость рубля. Это оказало опустошительное воздействие на российский рынок: при от­крытии торгов цены акций снизились на 15%, а потом уже существенно не возросли. Моему письму уделили значитель­ное внимание, но упор был сделан на защиту девальвации, а не на предложение ввести валютное управление. Это стало одним из факторов того, что впоследствии назвали «черным четвергом». Это вовсе не входило в мои намерения. Я счел себя обязанным выступить с новым заявлением следующего содержания:

«Неурядицы на российских финансовых рынках вызваны не тем, что я сказал или сделал. У нас нет «коротких» пози­ций в рублях и намерения обесценивать валюту. Более того, наш портфель от девальвации только пострадает».

Цель моего письма в Financial Times заключалась в том, что­бы предупредить правительства G 7. Хотя российское прави­тельство делает все, что в его силах, чтобы справиться с ситу­ацией, оно не сумеет добиться успеха без дополнительной по­мощи из-за рубежа.

 

Пятница, 14 августа

Рубль («спот») = 6,35

Рубль (форвардные контракты) = 162,7%

ГКО = 172%

Prins = 23,01%

Standard & Poor = 1062,75

30-летние казначейские облигации США = 5,54%

 

Я имел переговоры с министром финансов США Рубиным и подчеркнул остроту вопроса. Он полностью сознавал это, но остальные правительства G 7 не разделяли его озабо­ченность; к тому же до них трудно было добраться из-за не­рабочих дней. Мне позвонил сенатор Митч МакКоннелл, и я настоятельно советовал ему связаться с министром финансов Рубиным и заверить его в поддержке республиканцами пред­стоящей весьма рискованной операции. Поздно вечером мне позвонили от Кириенко. Он все еще рассчитывал на проме­жуточный кредит в 500 млн. дол., но это было уже нереально. Я предложил прибыть в Москву для обсуждения более широ­кого круга вопросов, если это принесет пользу.