Как парень к попу в работники нанялся 1 страница

 

Нанялся это парень к попу в работники и говорит:

– Поп, дай мне денег вперед хоть за месяц.

– На что тебе деньги? (Это поп говорит.)

Парень отвечат:

– Сам понимашь, каково житье без копейки.

Поп согласился:

– Верно твое слово, – како житье без копейки!

Дал поп своему работнику деньги вперед за месяц и посылат на работу, дело было в утрях. Парень попу:

– Что ты, поп, где видано не евши на работу иттить!

Парня накормили и – опять гнать на работу. Парень и говорит:

– Поевши-то на работу? Да я себе брюхо испорчу. Теперича надобно полежать, чтобы пишша на место улеглась.

Спал парень до обеда. Поп на работу посылать стал.

– На работу? Без обеда? Ну, нет, коли время обеденно пришло, дак обедать сади.

Отобедал парень, а поп опять на работу гонит. Парень попу толком объяснят:

– Кто же после обеда работат? Уж тако завсегдашно правило заведено – тако положенье: опосля обеда – отдыхать.

Лег парень и до потемни спал. Поп будит:

– Хошь тепереча иди поработай!

– На ночь-то глядя? Посмотри-кось: люди добры за ужну садятся да спать валятся. То и мне надоть.

Парень поел, до утра храпел. Утром наелся, ушел в поле, там спал до полден. Пришел, пообедал и опять в поле спать. Спал до вечера и паужну158 проспал. К ужину явился, наелся. Поп и говорит:

– Парень, что ты сегодня ничего не наработал?

– Ах, поп, поглядел я на работу: и завтра ее не переделать, и послезавтра не переделать, а сегодня и приматься не стоит.

Поп весь осердился, парня вон гонит;

– Мне экого работника не надобно. Уходи от меня!

– Нет, поп, я хоть и задешево нанялся, да деньги взял вперед за месяц и буду жить у тебя. Коли очень погонишь, я, пожалуй, уйду. Ежели хлеба дашь ден на десять.

 

Лень да отеть

 

 

(Старинная пинежская сказка, корот е нька)

 

Жили-были Лень да Отеть159.

Про Лень все знают: кто от других слыхал, кто встречался, кто и знается, и дружбу ведет. Лень – она прилипчива: в ногах путатся, руки связыват, а если голову обхватит, – спать повалит.

Отеть Лени ленивей была.

День был легкой, солнышко пригревало, ветерком обдувало.

Лежали под яблоней Лень да Отеть. Яблоки спелы, румянятся и над самыми головами висят.

Лень и говорит:

– Кабы яблоко упало мне в рот, я бы съела.

Отеть говорит:

– Лень, как тебе говорить-то не лень?

Упали яблоки Лени и Отети в рот. Лень стала зубами двигать тихо, с передышкой, а съела-таки яблоко.

Отеть говорит:

– Лень, как тебе зубами-то двигать не лень?

Надвинулась темна туча, молнья ударила в яблоню.

Загорела яблоня, и большим огнем. Жарко стало.

Лень и говорит:

– Отеть, сшевелимся от огня. Как жар не будет доставать, будет только тепло доходить, мы и остановимся.

Стала Лень чуть шевелить себя, далеконько сшевелилась.

Отеть говорит:

– Лень, как тебе себя шевелить-то не лень?

Так Отеть голодом да огнем себя извела.

Стали люди учиться, хоть и с леностью, а учиться. Стали работать уметь, хоть и с ленью, а работать. Меньше стали драку заводить из-за каждого куска, лоскутка.

А как лень изживем – счастливо заживем.

 

 

Борис Шергин 160

 

Шиш Московский

 

Шишовы напасти

 

Жили в соседях Шиш Московский да купец. Шиш отроду голой, у его двор полой, скота не было, и запирать некого. Изба большая, – на первом венце порог, на втором – потолок, окна и двери буравчиком провернуты. Сидеть в избе нельзя, да глядеть на ей гоже! Шиш в эдако окошечко глаз впялит да и любуется.

Именья у Шиша – для штей деревянный горшок да с табаком свиной рожок. Были липовых два котла, да сгорели дотла.

Зато у купчины домина! Курицы на крышу летают, с неба звезды хватают. Я раз вышел в утрях на крыльцо, а петух полмесяца в зубах волочит.

 

У купца свинья живет,

двести пудов сала под шкурой несет

да пудов пятьдесят соли в придачу.

Все равно – совру наудачу –

и так никто не поверит…

У купца соха в поле сама о себе пашет,

а годовалый ребенок мельничный жернов

с ладошки на ладошку машет.

А две борзых суки мельницу на гору тянут,

а кляча ихну работу хвалит, себе на спину

мельницу валит, кряхтит да меня ругает.

– Мне, – говорит, – твое вранье досаждает!

Всего надобно впору,

а ты наплел целу гору!

 

Это, светы мои, присказка, а дело впереди.

Пришла зима, а дров у Шиша ни полена, и притянуть не на чем. Пришел к купцу, конается:

– Не дайте ли коняшки в лес съездить?

Купец покуражился немного, однако лошадь отпустил.

– Бери, пейте мою кровь, летом отработаешь. Чувствуй, что я отец и благодетель. Что ише мнессе?

– Хомута, пожалста, не соблаговолите ли ише хомута?

– Тебе хомута?! А лаковой кореты ише не надо? А плюшево одеяло ножки накрыть не прикажете-с?

Так и не дал хомута.

Шиш привел кобылу домой, вытащил худы санишки о трех копылишках161 и поехал в лес. Нарубил дров, наклал большашшой воз, привязал кобыле за хвост да как зыкнет… Лошадь сгоряча хватила да себе хвост и оборвала. Сревел Шишанко нехорошим голосом, да нечего делать!

Повел кобылу к хозяину:

– Вот получите лошадку. Покорнейше благодарима!

Купец и увидел, что хвоста нет:

– Лошадку привел? Иде она, лошадка?

– Вот-с, извиняюсь…

– Это, по-вашему, лошадка? А я думал – зайчик, без фоста дак… Только и у зайчика намечен известной фостик, а тут фостика нет… Может, это ведьмедь?! Но мы ведьмедев боимся!..

В суд, в город, того же дня поташшил купец Шиша.

Надо идти по мосту. Железнодорожный мост матерушшой через реку. Ползет бедной Шишанушко, а у его дума думу побиват:

«Засудят… Сгноят в остроге… Лучше мне скорополучно скончачче, стукнучче об лед да…»

Разбежался, бедняга, да и ухнул вниз, через перила… А под мостом по льдю была дорога. И некоторой молодой человек на ту пору с отцом проезжал. Шишанко в окурат в сани к им и угодил да на один взмах отца-то до смерти и зашиб…

Несчастный сын сгреб Шиша – да тоже в суд.

Тут кряду отемнело, до городу не близко, приворотили и Шиш, и купец, и парень на постоялой, ночь перележать. Наш бедняга затянулся на полати. Ночью ему не спится, думы тяжелы… Ворочался да с полатей-то и оборвался. А под полатеми зыбка с хозяйским робенком. Робенка Шиш и задавил. Робенковы родители зажили, запели. И они на Шиша в суд. Теперь трое на его ногти грызут. Один за коня, другой за отца, третий за младеня.

Едет Шиш на суд. Грустно ему:

– Прости, прошшай, белой свет! Прошшайте, все мои друзья! Боле не видачче!

Не знат, что и придумать, чем оправдаться или чем пригрозить… На случай взял да и вывернул из шассе булыжник. Завернул в плат и спрятал за пазуху.

У судьи в приказе крык поднялся до потолка. Купец вылез, свое рассказыват, в аду бедному Шишу места не дает…

Судья выслушал, зарычал на Шиша:

– Ты что, сопляк?! По какому полному праву хвост у их оторвал?

Шишанко вынул из-за пазухи камень в платке да на ладони и прикинул два-три раза. Судье и пало на ум: «Ух, золота кусок у мужика!.. Это он мне золото сулит…»

И говорит:

– Какой несимпатичный факт!.. Выдернуть у невинной животной фост… Ваше дело право, осподин купец! Пушшай оной Шиш Московской возьмет себе вашую кобылу и держит ее, докуль у ей фост выростет… Секлетарь, поставь печать! Купец и ты, Шиш Московской, получите копии решения.

Подкатился отецкой сын. Судья спрашивает:

– Ты пошто ревишь? На кого просишь?

– Все на их жа, на Шиша-с! Как они, проклятики, папу у меня скоропостыжно задавили.

– Как так?

– У нас, видите ли, папа были утлы, стары, в дело не гожи, дак мы везли их в город на комиссию сдавать. И токмо из-под мосту выехали, а они, дьявола, внезапно сверху пали на папу, папа под има скоропостыжно и скончались!

Судья брови насупил:

– Ты что это, Шиш голай? Родителей у проезжающих давить? Я тебя…

Шишанко опять камень в платке перед судьей и заподкидывал. Судья так понял, что опять золото сулят.

И говорит:

– Да! Какой бандитизм! Сегодня папу задавил, завтра маму, послезавтра опять папу… Дак это что будет?! Опосле таких фактов из квартиры вытти страшно… Вот по статьям закона мое решенье: как ты, Шиш Московской, ихного папу кокнул, дак поди чичас под тот самой мост и стань под мостом ракообразно, а вы, молодой человек, так как ваше дело право, подымитесь на мост да и скачите на Шиша с моста, пока не убьете. Секлетарь поставит вам печать… Получите…

Безутешный отец выскочил перед судью:

– Осподин судья, дозвольте всесторонне осветить… Оной злодей унистожил дитятю. Рехал-рехал на полатях, дале грянул с вышины, не знай с какой целью, зыбку – в шшепы и, конечно, дитятю.

Шиш затужил, а платок с камнем судье кажет.

Судья ему мигат – понимаю-де, чувствую…

И говорит:

– Этот Шиш придумал истреблять население через наскакиванье с возвышенных предметов, как-то: мостов, полатей и т. п. Вот какой новой Жек Патрушитель! Однако Хемида не спит! Потерпевший, у тя жена молода?

– Молода, всем на завидось она!

– Дак вот, ежели один робенок из-за Шиша погиб, дак обязан оной Шиш другого представить, не хуже первого. Отправь свою молодку к Шишу, докуль нового младеня не представят… Секлетарь, ставь печати! Обжалованию не подлежит. Присутствие кончено.

Шишовы истцы стали открыто протестовать матом, но их свицары удалили на воздух.

Шиш говорит купцу:

– Согласно судебного постановления дозвольте предъявить лошадку нам в пользование.

– Получи, гадюка, сотню и замолкни навеки!

– Не жалаю замолкать! Жалаю по закону!

– Шишанушко, возьми двести! Лошадка своерошшена.

– Давай четыреста!

Поладили.

Шиш взялся за отецкого сына:

– Ну, теперь ты, рева Киселева! Айда под мост! Я на льдю встану короушкой, на четыре кости, значит, а ты падай сверху, меня убивай…

– Братишка, помиримся!

– Желаю согласно вынесенного приговора!

– Голубчик, помиримся! На тебя-то падать с экой вышины – не знай, попадешь, нет. А сам-то зашибусе. Возьми чем хошь. Мне своя жисть дороже.

– Давай коня с санями, которы из-под папы, дак и не обидно. Я папу в придачу помяну за упокой.

Сладились и с этим.

Шиш за третьего взялся:

– Ну, ты сегодня же присылай молодку!

– Как хошь, друг! Возьми отступного! Ведь я бабу тебе на подержанье дам, дак меня кругом осмеют.

– Ты богатой, у тебя двор постоялой, с тебя пятьсот золотыми…

Плачет да платит. Жена дороже.

Только все разошлись, из суда выкатился приказной – и к Шишу:

– Давай скоре!

– Что давай?

– Золото давай скоре, судья домой торопится.

– Како золото, язи рыба?!

– А которо из-за пазухи казал…

– Вы что, сбесились? Откуль у меня быть золоту? Это я камнем судье грозил, что, мол… так – дак так, а нет – намеки излишны. Пониме?

Приказного как ветром унесло. Судье докладыват Шишовы слова… Тот прослезился:

– Слава тебе, осподи, слава тебе! Надоумил ты меня сохраниться от злодея!

 

Куричья слепота

 

Недалеко от Шишова дома деревня была. И была у богатого мужика девка. Из-за куриной слепоты вечерами ничего не видела. Как сумерки, так на печь, а замуж надо. Нарядится, у окна сидит, рожу продает.

Шиш сдумал над ней подшутить.

Как-то, уж снежок выпал, девка вышла на крыльцо.

Шиш к ней:

– Жаланнушка, здравствуй.

Та закланялась, запохохатывала.

– Красавушка, ты за меня замуж не идешь ли?

– Гы-гы. Иду.

– Я, как стемнеет, приеду за тобой. Ты никому не сказывай смотри.

Вечером девка услыхала – полоз скрипнул, ссыпалась с печки. В сенях навертела на себя одежи – да к Шишу в сани. Никто не видал.

Шиш конька стегнул – и давай крутить вокруг девкиного же дома. Она думает: ух, далеко уехала!

А Шиш подъехал к ее же крыльцу:

– Вылезай, виноградинка, приехали. Заходи в избу.

– Да я и не знай, как к вам затти-то. Вечером так себе вижу.

– У нас все как у вас. И крыльцо тако, и сени… Заходи – да на печь, а я коня обряжу.

Невеста с коня, а Шиш дернул вожжами – да домой.

А девка на крыльцо, в сени, к печи… На! – все как дома…

Сидит на печи. Рада, ухмыляется. Только думает: «Что же мужня-то родня? По избе ходят, говорят, а со мной не здороваются…»

Домашние на нее тоже поглядывают:

– Что это у нас девка-та сегодня, как именинница?..

А она и спать захотела. Давай зевать во весь рот:

– Хх-ай да бай! Хх-ай да бай! Вы что молчите? Я за вашего-то парня замуж вышла, а вы, дики, ничего и не знаете?!

Отец и рот раскрыл.

– Говорил я тебе, старуха, – купи девке крес, а то привяжется к ней бес!..

 

Шиш приходит учиться

 

Шиш бутошников-рогатошников миновал, вылез на площадь. Поставлены полаты на семи дворах. Посовался туда-сюда. Спросил:

– Тут ума прибавляют?

– Тут.

– Сюда как принимают?

– Экзамен сдай. Эвон-де учителевы избы!

Шиш зашел, котора ближе. Подал учителю рубль. Учитель – очки на носу, перо за ухом, тетради в руках – вопросил строго:

– Чего ради семо прииде?

– Учиться в грамоту.

– Вечеру сущу упразднюся, тогда сотворю тебе испытание.

После ужина учитель с Шишом забрались на полати.

Учитель говорит:

– Любезное чадо! Грабисся ты за науку. А в силах побои терпеть? Без плюхи ученье не довлеет. Имам тя вопрошати, елика во ответах соврешь, дран будешь много. Обаче ответствуй, что сие: лапкой моется, на полу сидяще?

– Кошка!

Учитель р-раз Шиша по шее…

– Кошка – мужицким просторечием. Аллегорически глаголем – чистота… Рцы паки, что будет сей свет в пещи?

– Огонь!

P-раз Шишу по уху:

– Огонь глаголется низким штилем. Аллегорически же – светлота. А како наречеши место, на нем же возлегохом?

Шиш жалобно:

– Пола-ати.

P-раз Шиша по шее:

– Оле, грубословия твоего! Не полати, но высота!.. На конце восписуй вещь в сосуде, ушат именуемом.

– Вода.

P-раз Шиша по уху:

– Не вода, но – благодать!

Я тут не был, не считал, сколько оплеух Шиш за ночь насобирал. Утром учитель на улку вышел, Шиш кошку поймал, ей на хвост бумаги навязал, бумагу зажег. Кошка на полати вспорхнула, на полатях окутка162 зашаяла, дыму до потолка… Шиш на крыльцо выскочил. Хозяин гряду поливат. Шиш и заревел не по-хорошему:

– Учителю премудре! Твоя-то чистота схватила светлоту, занесла на высоту, неси благодать, а то ничего не видать!!!

Сам ходу задал, – горите вы с экой наукой!

 

Шиш складывает рифмы

 

Тащился Шиш пустынной дорогой. Устал… И вот обгоняет его в тарантасе незнакомый мужичок. Шишу охота на лошадке подъехать, он и крикнул:

– Здорово, Какойто Какойтович!

Мужичок не расчухал в точности, как его назвали, но только лестно ему, что и по отчеству взвеличили. Тотчас попридержал конька и поздоровался.

– Что, – спрашивает Шиш, – аль не признали?

Мужичок говорит:

– Лицо будто знакомое, а не могу вспомнить…

– Да мы тот там год на даче в вашей деревне жили.

– А-а-а!.. Извиняюсь!.. Очень приятно-с!

– Как супруга ваша? – продолжает Шиш.

– Мерси. С коровами все… Да вы присядьте ко мне, молодой человек. Подвезу вас.

Шишу то и надо. Забрался в тарантас, давай болтать. Обо всем переговорил, а молча сидеть неохота. И говорит Шиш спутнику:

– Хозяин, давай рифмы говорить?!

– Это что значит рихмы?!

– Да так, чтобы было складно.

– Ну, давай.

– Вот, например, как звали твоего деда?

– Кузьма.

 

– Я твоего Кузьму

За бороду возьму!..

 

– Ну, уж это довольно напрасно! Моего дедушку каждый знал да уважал. Не приходится его за бороду брать.

– Чудак, ведь это для рифмы. Ну, а как твоего дядю звали?

– Наш дядюшка тоже были почтенные, звали Иван.

 

– Твой Иван

Был большой болван!

 

Шишов возница рассвирепел:

– Я тебя везу на своем коне, а ты ругаться!.. Тебя как зовут?

– Леонтий.

– А Леонтий, так иди пешком!

– Дяденька, это не рифма…

– Хоть не рихма, да слезай с коня!

Дядька с бранью уехал, а Шишу остаток пути пришлось пройти пешком. И смешно, и досадно.

 

Праздник Окатка

 

Смолоду-то не все же гладко было у Шиша. Ну, беды мучат, да уму учат. Годов-то двадцати пришвартовался он к некоторой мужней жене. Муж из дома – Шишанко в дом.

Собрался этот муж в лес по бревна.

– Жена, с собой чего перекусить нет ли?

Она сунула корок сухих.

– Жена, неужели хлеба нету помягче, с маслицем бы?

– Ладно и так. Не маслена неделя.

Муж уехал, а к ней Шишанушко в гости. Засуетилась, блинов напекла гору, масла налила море, щей сварила.

А у мужа колесо по дороге лопнуло, он сторопился домой. Жена видит в окно:

– О, беда! Мой-то хрен без беды не ездит, Ягодка, ты залезь в кадку, она пустая… Он скоро колесо сменит…

Муж заходит:

– Колесо сменить вернулся… Ишь как у тебя дородно пахнет. Дай закусить.

Жена плеснула щей.

– Я блинка любил бы…

– Блины к празднику.

Взяла миску с блинами и выпружила в кадку спрятанному Шишу.

– Жена! Ты что?!

– Сегодня праздник Окатка – валят блины в кадку…

Муж и догадался. Схватил чугун со щами:

– Жена, ты блины, а я для праздника, для Окатка, щей не пожалею.

И чохнул горячими щами в кадку.

Шишанушко выгалил оттуда на сажень кверху – да из избы…

 

Бочка

 

В каком-то городе обзадорилась на Шиша опять мужня жена. Одним крыльцом благоверного проводит, другим Шиша запустит.

Однажды муж негаданно и воротился. Куда друга девать? А в избе бочка лежит. Туда Шиш и спрятался, да только сапоги на виду.

Муж входит – видит сапоги…

– Жена, это что?!

– А вот пришел какой-то бочку нашу покупать, залез посмотреть, нет ли щелей… Продадим ему, нам бочка без пользы… Эй, молодец! Ежели высмотрел, вылезай, сторгуйся с хозяином!

Муж не только что бочку продал, а и до постоялого двора домой нести Шишу пособил…

 

Шти

 

Одна Шишова любушка крепко его к другой ревновала. Бранить не бранила, а однажды о горя шуточку придумала.

Поставила ему шти с огня, кипячие.

Да забылась, хлебнула поваренку на пробу и рот обварила. Не стерпела – заревела.

Шиш дивится:

– Ты чего? Обожглась?

А эта баба крепка была:

– Не обожглась, а эдаки шти маменька-покоенка любила. Как сварю, так и плачу…

А Шишу в путь пора. Ложку полну хватил и… затряс руками, из глаз слезы побежали.

Ехидна подружка будто не понимат:

– Что ты, желанный? Неуж заварился?

– Нет, не заварился, а как подумаю, что у такой хорошей женщины, как твоя была маменька, така дочка подла, как ты, дак слезы ручьем!

 

Тили-тили

 

Какой-то день прибежали к Шишу из волости:

– Ступай скоре. Негрянин ли, галанец приехал, тебе велено при их состоять.

Оказалось, аглицкой мистер, знающий по-русски, путешествует по уезду, записывает народные обычаи и Шишу надо его сопровождать. На Шише у всех клином свет сошелся.

Отправились по деревням. Мистер открыл тетрадку:

– Говорите теперь однажды!

Шиш крякнул:

– Наш первой обычай: ежели двоим по дороге и коняшку нанять жадничают, дак все одно пеши не идут, а везут друг друга попеременно.

Мистер говорит:

– Ол райт! Во-первых, будете лошадка вы. Я буду смотреть на часы, скажу «стоп».

– У нас не по часам, у нас по песням. Вот сядете вы на меня и запоете. Доколь поете, я вас везу. Кончили – я на вас еду, свое играю.

Стал Шишанушко на карачки. Забрался на него мистер верхом, заверещал на своем языке песню: «Длинен путь до Типперери…» Едут. Как бедной Шиш не сломался. Седок-от поперек шире. Долго рявкал. Шиш из-под него мокрехонек вывернулся. Теперь он порхнул мистеру на загривок.

– Эй, вали, кургузка, недалеко до Курска, семь верст проехали, семьсот осталось!

Заперебирал мистер руками-ногами, а Шиш запел:

 

Тили-тили,

Тили-тили,

Тили-тили!..

………

 

Мистер и полчаса гребет, а Шишанко все нежным голосом:

 

Тили-тили,

Тили-тили,

Тили-тили!..

………

 

У мистера три пота сошло. Кряхтит, пыхтит… На конце прохрипел:

– Вы будете иметь окончание однажды?

Шиш в ответ:

– Да ведь песни-то наши… протяжны, проголосны, задушевны!

 

Тили-тили,

Тили-тили,

Тили-тили!..

………

 

Бедный мистер потопал еще четверть часика да и повалился, – где рука, где нога:

– Ваши тили-тили меня с ног свалили!

 

 

Дивный гудочек

 

У отца, у матери был сынок Романушко и дочка – девка Восьмуха. Романушко – желанное дитятко, его хоть в воду пошли. А у Восьмухи руки загребущие, глаза завидущие.

Пришло красное лето. Кругом деревни лежат белые оленьи мхи, родятся ягодки красные и синие. Стали брат с сестрой на мох ходить, ягодки брать.

Матка им говорит однажды:

– Тятенька из-за моря поясок привез атласный лазорева цвету. Кто сегодня больше ягод принесет, тому и пояс.

Пришли ребята на мох, берут ягоду-морошку. Брателко все в коробок да в коробок, а сеструха все в рот да в рот.

В полдни стало им жарко, солнечно.

У Романушки ягод класть некуда, а у Восьмухи две морошины в коробу катаются и те мелки и зелены.

Она и сдумала думку и говорит.

– Братец, солнце уж на обеднике! Ляг ко мне на колени, я тебе головушку частым гребешком буду учесывать.

Романушко привалился к сестре в колени. И только у него глазки сошлись, она нанесла нож да ткнула ему в белое горлышко… И не пуховую постелю постилает, не атласным одеялом одевает, – положила брателка в болотную жемь, укутала, укрыла белым мохом. Братнены ягодки себе высыпала. Домой пришла, ягоды явила:

– Без расклонки брала, выдать мне-ка атласный пояс!

– Романушко где-ка?

– Заблудился. Его лесной царь увел.

Люди в лес побежали, Романушку заискали, в колокол зазвонили… Романушко не услышал, на звон колокольный не вышел. Только стала над ним на болотце расти кудрявая рябина.

Ходят по Руси веселые люди – скоморохи, народ утешают песнями да гуслями. Поводырь у скоморохов свет Вавило. И пришли они на белые оленьи мхи, где Романушко лежит. Видит Вавило рябинку, высек тесинку, сделал гудок с погудалом. Не успел погудальце на гудок наложить, запел из гудочка голосок жалобно, печально;

 

Скоморохи, потихоньку,

Веселые, полегоньку!

Зла меня сестрица убила,

В белый мох положила

За ягодки за красны,

За поясок за атласный!

 

Продрожье взяло скоморохов:

– Эко диво, небывалое дело! Гудок человеческим, языком выговаривает!

А Вавило-скоморох говорит:

– В этом гудке велика сила и угодье.

Вот идут скоморохи по дороге да в ту самую деревню, где Романушкин дом. Поколотились, ночь перележать попросились:

– Пусти хозяин, веселых людей – скоморохов!

– Скоморохи, здесь не до веселья! У нас сын потерялся!

Вавило говорит:

– Ha-ко ты, хозяин, на гудке сыграй. Не объявится ли тебе какого дива.

Не поспел отец погудальце на гудок наложить, запел из гудочка печальный Романушкин голосок:

 

Тятенька, потихоньку,

Миленький, полегоньку!

Зла меня сестрица убила,

В белые мхи положила

За ягодки за красны,

За поясок за атласный!

 

Мать-то услыхала! Подкосились у нея с колен резвы ноженьки, подломилися с локот белы рученьки, перепало в груди ретиво сердце:

– Дайте мне! Дайте скорее!..

Не поспела матерь погудальце на гудок наложить, запел гудок, завыговаривал:

 

Маменька, потихоньку,

Родненька, полегоньку!

Зла меня сестрица убила,

В белый меня мох положила

За ягодки за красны,

За поясок за атласный!

 

Пала мать на пол, клубышком закаталась… И почто с печали смерть не придет, с кручины душу не вынет!

Сошлась родня и вся порода, собрались порядовые соседи. Ставят перед народом девку Восьмуху и дают ей гудок:

– Ha-ко, ты играй!

Побелела Восьмуха, как куропать. Не успела погудальце на гудок наложить, и гудок поет грозно и жалобно:

 

Сестрица, потихоньку,

Родненька, полегоньку!

Ты меня убила,

В белые мхи схоронила

За ягодки за красны,

За поясок за атласный!

 

Восьмуха шибла погудальце об пол. Вавило подхватил да стегнул девку в пояс. Она перекинулась вороной, села на подоконник, каркнула три раза и вылетела оконцем.

Скоморохи привели родителей и народ на болото. Вавило повелел снять мох под рябиной…

Мать видит Романушку, бьет ладонями свое лицо белое.

А Вавило говорит:

– Не плачьте! Ноне время веселью и час красоте!

Заиграл Вавило во гудочек, а во звончатый во переладец, и народ запел:

 

Грозная туча, накатися,

Светлы дожди, упадите!

Романушко, убудися,

На белый свет воротися!

 

И летает погудало по струнам, как синяя молния. Гременул гром. Над белыми мхами развеличилось облако и упало светлым дождем на Романушку. И ожил дитя, разбудился, от мертвого сна прохватился. Из-под кустышка встал серым заюшком, из-под белого мха горностаюшком. Людям на диво, отцу-матери на радость, веселым людям – скоморохам на славу.163

 

 

И. С. Соколов-Микитов

 

Озорные сказки164

 

Бабушкина загадка

 

Было то в давнее время. Проходили со службы солдаты, зашли к скупой бабке погреться, попросили попить-поесть.

– Ах, мои родные детоньки, – говорит хитрая бабка солдатам, – рада бы вас накормить-напоить, да нет у меня ничего, есть только хлебушко черствый.

А жарился к празднику у бабки в печи жирный петух. Солдаты – люди проворные, живо раскумекали дело. Вот один – что был побойчее – вышел на двор, выпустил из хлева бабкину скотинку. Вернулся в избу, бабке говорит:

– Бабушка, никак это твоя скотинка по двору гуляет.

Выбежала старуха на двор, а солдаты – раз! раз! – выгребли петуха из печи, положили в мешок, а под сковородку подсунули старый лапоть. Известно – солдаты люди проворные!

Вернулась бабка со двора.

– Не вы ли, детоньки, скотинку-то мою со двора выпустили?

– Что ты, бабушка, – говорят солдаты, – как такое возможно.

Посидели, подремали у бабки солдаты и говорят:

– Хоть чего-нибудь, бабушка, дала бы нам поесть-попить.

– Чего же, детоньки, дам? Возьмите черствого хлебца, да кваску налью в черепок, – кушайте на здоровье.

Сели солдаты уплетать хлеб с кваском, а скупая бабка сидит у окна, кудель чешет – весело старой, что провела солдат.

И захотелось бабке подшутить над солдатами:

– А что, детоньки, – вы люди бывалые, всего видели, – скажите-ка мне: нынче в Пенском-Черепенском, под Сковородным, здравствует ли славный полковник Курухан Куруханович?

– Нет, бабушка, Курухана Курухановича давно нету, – отвечают солдаты.

– А кто же, детоньки, заместо его?

– Как же, бабушка, ты не знаешь, – отвечают солдаты, – заместо Курухана Курухановича давно уж сидит Плетухан Плетуханович.

– Что вы, родимые! А где же теперь Курухан Куруханович?

– Эх, бабушка, славного полковника Курухана Курухановича давно перевели в Сумин-полк.

Погрелись солдаты, похлебали бабкиного кваску с хлебцем и пошли в путь-дорогу.

А воротился о ту пору из города старухин сын Аким. Лошадь отпряг, сел обедать.

Стала бабка потчевать сына, рассказывает старая про свою хитрую увертку.

– Без тебя, сынок, гостили у меня прохожие солдаты, просили поесть-попить. Да загадала я им хитрую загадку.

– Какую же, матушка, ты им загадала загадку? – спрашивает Аким.

– А вот какую: в Пенском-Черепенском, под Сковородным, здравствует ли славный полковник Курухан Куруханович? Где им, серым, знать, чт о у меня в печи, в черепке, да под сковородкой!