Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени.
Дни лета клонятся к осени в августе. Фактически этими словами начинается описание второго, заключительного этапа самоидентификации (а значит и гибели) еврейства, если первым считать события Октября 1917 г.
Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь о гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Формально эти два этапа в поэме связаны выделенными словами: дышал, мрачный, плескал.
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась как больной
В своей постеле беспокойной.
Но если на первом этапе Нева всего лишь бездумно “плескала шумною волной” (волна — образ толпы), то на втором — уже “мрачный вал плескал на пристань ропща пени[Âíóòðåííè77] и бьясь о гладкие ступени” толпо-”элитарной” пирамиды.
Если подходить к пониманию этого текста на уровне обыденного сознания (первый смысловой ряд), то у читателя могут возникать постоянные противоречия: с одной стороны можно понять, что с момента наводнения “прошла неделя, месяц”, а с другой — девять месяцев, раз начало трагических событий обозначено ноябрем (“Над омраченным Петроградом дышал ноябрь осенним хладом”), а завершение — августом (“дни лета клонились к осени”). Другими словами, по умолчанию, Пушкин иносказательно оповещает будущего внимательного читателя о неком цикле, соответствующем периоду зарождения, созревания и рождения некого нового социального явления в рамках одного столетия. Сегодня мы знаем, что этот период оказался равным 73 годам.
Близко к разгадке иносказательно обозначенного временного цикла подошли и авторы “Неизданного Пушкина”: «Техника датировки конфликта в поэме представляет особый интерес. В десятом компоненте поэмы о ходе времени говорится так:
Прошла неделя, месяц
Для правильного понимания приведенных слов крайне важно учесть, что перед нами препарированная цитата из басни Крылова “Бедный Богач” (1829 г.):
Ну что ж?
Проходит день, неделя, месяц, год.
Если не считать предусмотрительно опущенного Пушкиным “года”, смысл обеих строк одинаков: проходит месяц. Однако, это только на первый взгляд, так как пушкинский вариант крыловского текста имеет двойной смысл. Помимо смысла первого ряда, у Пушкина подразумеваются опущенные слова “потом еще”:
Прошла неделя, потом еще месяц.
Другими словами, это уже не месяц, а “неделя + месяц”. В результате, если добавить полученный срок к дате описанного перед этим петербургского наводнения 7 ноября 1824 года, мы получим весьма красноречивую дату: 14 декабря.
А если бы крыловское слово “год” опущено не было, мы имели бы дело с датой “14 декабря 1825 года”. Разумеется, это было бы слишком рискованно, в связи с чем задачу восполнения опущенного слова Пушкину пришлось решать описательно. При этом полностью сохранялось разделение двух смысловых рядов. Слова поэмы:
Дни лета
Клонились к осени.
С одной стороны означали, что прошла зима, прошла весна, а лето 1825 года достигло первых чисел сентября (так как с 9 числа этого месяца начинается осень). Таков смысл в первом ряду, что подтверждается расчетами П.Г. Антокольского.[74]
С другой стороны, приведенные слова содержат и совсем иной смысл. “Дни лета” — это “дни года”. Как раз в этом смысле слово “лето” употреблено в надписи на скульптуре Фальконе. Слово “поздней” пропущено, как до этого были пропущены слова “потом еще” и как в обоих смысловых рядах было пропущено довольно много месяцев, а в итоге смысл получился такой:
Дни года
Клонились к поздней осени.
Это означало половину декабря 1825 года, что и требовалось Пушкину.»[75]
Что “требовалось Пушкину” — вопрос сложный. Об этом достоверно знает только сам Пушкин. Мы привели данный фрагмент “пушкинистов”, чтобы показать тщетность попытки раскрыть второй смысловой ряд поэмы через насильственную привязку образа Евгения к декабристам. “Насильственной”, а потому и не плодотворной, подобная попытка названа потому, что затрагивает лишь отдельные фрагменты содержания поэмы, оставляя за кадром неспособность интерпретаторов обеспечить первозданную целостность всего повествования. Тем не менее, следует отметить, что авторы работы “Неизвестный Пушкин” (возможно сами того не желая) невольно подошли достаточно близко к раскрытию природы социального явления, объемлющего декабризм, т.е. еврейству.
Выше мы уже обсуждали особые отношения Пушкина со временем: прошлое и будущее для него существуют как бы одновременно в их взаимовложенности. Отсюда внимательному читателю во взаимовложенности процессов дано правильно понять уже свершившееся прошлое и увидеть тенденцию, способную стать реальностью в будущем, только через адекватное понимание настоящего.
Басня “Бедный Богач” — действительно ключ к коду расшифровки периода времени между двумя российскими катаклизмами ХХ столетия, но все-таки это ключ “второго уровня”, если воспринимать текст “Вступления” в качестве ключа “первого уровня”, поскольку именно в нем задается темп хода времени:
Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво...
Почти столетие град Петра носил другое имя. После августа 1991 он как бы обрел второе рождение. Поэтому для раскрытия хронологического кода повествования фразу поэмы:
Прошла неделя, месяц
стоит соотнести со всей, а не урезанной фразой басни Крылова:
Проходит день, неделя, месяц, год.
Но при этом следует помнить не только об опущении в тексте поэмы слова “год”, но также и о замалчивании слова “день”, ибо в предшествующей “Медному Всаднику” и текстуально связанной с ним поэме “Домик в Коломне” образно день равен году. И тогда равновесность скрытых умолчанием слов “день=год” (форма) и вложенных в них “неделя (7), месяц (30)” (содержание) дает уже известный временной интервал между двумя важнейшими событиями ХХ века в истории России. После чего можно говорить и о том, что еврейство, вне зависимости от желания отдельных индивидуумов, составляющих данную “странную”[76] общность, вынуждено проснуться, т.е. как-то отреагировать на уровне сознания на результаты обработки подсознанием “царской информации”:
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали во тьме ночной
Перекликался часовой...
Соотнесем описание начала событий августа 1991 с ноябрем 1917 и увидим, что действительно сон Евгения продолжался почти столетие, что в масштабе годового цикла примерно составляет девять месяцев (ноябрь — август):
Так он мечтал. Но грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтоб дождь в окно стучал
Не так сердито...
Сонны очи
Он наконец закрыл.
Общая же двум фрагментам фраза, указующая на продолжительность периода, в течение которого Евгений не реагировал на всплывающую с уровня подсознания “царскую информацию” — “ветер выл уныло”. От нее же тянется ниточка и ко львам, которыми Евгений “как будто околдован, как будто к м-РА-мору прикован” — к часовым еврейства — левитам.
После ноябрьских событий еврейство долгое время пребывало в состоянии послереволюционной эйфории, проявлявшейся в неосознанных попытках избавиться от своей принадлежности к международной мафии через приобщение к интернационализму, подаваемому массовому сознанию “часовыми-левитами” в качестве приемлемого заменителя космополитизма. Поэтому на какое-то время еврейство словно забыло о существовании “часовых-левитов”. В этом смысле август 1991 отметил некий рубеж, знаменующий, с одной стороны, пробуждение еврейства России к открытой политической деятельности на основе космополитизма, а с другой, — его неспособность выработать адекватное общему ходу вещей отношение к бездумному паразитизму на “ниве” ростовщичества: не все евреи — банкиры, но почти все банкиры ельцинской России почему-то оказались евреями. Тем самым “часовые-левиты” дали знать еврейству, что они бдят и попрежнему на своем посту!
Однако, вынужденное пробуждение еврейства произошло после изменения соотношения эталонных частот биологического и социального времени, что давало ему реальный шанс избавиться от социальной глухоты, вызванной “шумом внутренней тревоги”, ввергнувшей его в состояние зомби. Но для этого евреи должны были осознать свое место в глобальном историческом процессе, а также подлинную роль левитов в их собственной исторической судьбе. Случись такое чудо, оно бы означало, что они вместе со всеми народами способны активно войти в качественно иное информационное состояние, но уже в рамках альтернативной Библии концепции самоуправления. К сожалению, как показал Пушкин и историческая реальность современной России, этого не произошло, поскольку Евгений просто “вспомнил прошлый ужас” библейской концепции самоуправления, но не нашел времени для выработки к нему отношения на уровне сознания, что и привело его в поле притяжения “львов сторожевых”, работающих как всегда под сенью “кумира с простертою рукой”.
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился, и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
А вот и причина “боязни дикой”:
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.
“Львы сторожевые” — левиты и есть те самые часовые, с которыми “вдали во тьме ночной перекликался” бог ветра — Амон, сея мистический ужас в больном сознании безумного Евгения. Около трех тысяч лет под контролем знахарства культа Амона бездумно формировалось еврейством коллективное бессознательное (ветхозаветный эгрегор), заложниками стадного чувства которого и становился каждый отдельно взятый еврей, вызывая тем самым по отношению к подобному, животному по своему складу, типу психики невольную зависть жидовосхищения у других.
Но если до середины ХХ века еврейству и народам, на которых оно паразитировало, сопутствовало попущение Свыше по части бездумного существования в рамках библейской доктрины рабовладения без выработки осознанного к ней отношения, то после изменения соотношения эталонных частот биологического и социального времени такая роскошь больше никому, в том числе и еврейству, непозволительна.
Человечество, достигнув численности, близкой к шести миллиардам, стало вместе с технократической культурой, им созданной, агрессивным фактором давления на биосферу планеты, что привело к ситуации, образно отражаемой одним, ставшим крылатым, выражением: “Боливар двоих не выдержит”. Это может означать, что Вседержитель, выделяя человека из животного мира, не просто наградил его инстинктами, разумом, интуицией, но и свободой выбора и установления по собственной воле иерархии этих компонентов единой психики таким образом, чтобы на ее основе строить свое поведение либо в согласии с окружающим миром и Богом, либо в бездумном (или осознанном) противоборстве с ним. Вспомним о чем говорилось во введении:
Есть люди, чье поведение подчинено инстинктам, а разум обслуживает инстинктивные потребности и пытается приспособить к этому служению интуицию.
Есть люди, чей разум служит инстинктам, но которые систематически отвергают свои интуитивные прозрения либо они вообще лишены интуиции.
Есть люди, чей разум не является невольником инстинктов, но упиваясь своей независимостью от них, отвергает интуитивные прозрения, либо они ее лишены.
Есть люди, чей разум в своем развитии опирается на инстинкты, кто прислушивается к интуитивным прозрениям и строит свое поведение на этой основе.
Если исходить из понимания того, что в середине ХХ столетия произошло явление смены соотношений эталонных частот биологического и социального эталонов времени, то можно предположить, что Всевышний определил человечеству и время на самостоятельное и осознанное преодоление в себе животного типа психики и, по всей вероятности время это истекло. Но в таком случае вряд ли Вседержитель сочтет целесообразным существование на планете Земля нового вида (Homo Sapiens) одновременно в двух ипостасях — животном и человеческом: еще один вид животных, к тому же самый многочисленный, но уже в образе человеческом, планета не выдержит. Все это предопределяет (и при том с высокой степенью вероятности) возможность осуществления социальной гигиены, санкционированной Свыше.
Восприятие Евгением вероятности гибели части вида “человек разумный” с признаками животного типа психики в виде грозного предостережения Свыше о завершении миссии еврейства в качестве активного зомби послепотопной цивилизации, на какое-то время перед самоликвидацией “проясняет в нем страшно мысли” и в одно мгновение позволяет всплыть из глубин подсознания на уровень сознания всему тому, что мертвым грузом лежало в его долговременной генетической памяти и давило ту информационную поддержку, которая ему и требовалась для выхода из стрессовой ситуации.
Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался...
В этом кратком фрагменте, заканчивающимся многоточием, открывается грандиозная картина начала (когда от потопа “спаслись и люди и скоты”), становления (под незримым контролем ”львов сторожевых”) и надвигающегося конца периода формирования библейской цивилизации, вошедшей во все эзотерические учения под названием эпохи “Рыб”, информационные потоки которой (воды), должны смениться Новой Водой эпохи “Водолея”.
Итак, снова загадка, скрытая умолчанием. На этот раз вопрос встает прямо: почему “под морем”, а не у моря “город основался”? Может показаться: ну какая разница и стоит ли над этим ломать голову? Стоит, потому что таким, внешне вызывающим алогизмом, показывается отсутствие каких либо случайностей в творчестве Пушкина.
“Историю Парголова, а это обширная территория от Поклонной горы — через цепь Суздальских озер и далее на Север, многие годы изучает краевед Г.И.Волков — крупнейший знаток этих мистических мест. Волков поясняет, что гряда возвышенностей от Поклонной горы к Старому Парнасу есть ни что иное, как бывшая береговая линия Древнебалтийского моря, которое называлось Литориновое море, и холмы парголовские представляли собой береговой уступ этого моря. Постепенно море стало отступать, уходить с этих мест. Современное Балтийское море и Ладожское озеро — это остатки от того Древнебалтийского моря. Позже, когда море ушло, образовалась протока, которую стали называть Невой, то есть Новой Водой.” — Из доклада И.Волкова, опубликованного к 250-летию Шуваловского парка в Санкт-Петербургской “Спортивной газете” №24(63) 1996 г.
Мы не можем с достоверностью судить о том владел ли Пушкин данной информацией или нет. Важно другое: И.Волков в своих изысканиях по истории мест основания Санкт-Петербурга[77] [Âíóòðåííè78], дает не только убедительные доказательства правильности пушкинского выражения “под морем город основался”, (т.е. под бывшим морем) но, раскрывая содержательную сторону имени реки (Новая Вода), на берегах которой происходят события, описанные в “Медном Всаднике”, дает основание для раскрытия мистической связи содержания поэмы с Новой (или Иной) водой из суфийской притчи “Когда меняются воды”. Другими словами, фраза пушкинского Предисловия: “Происшествия, описанные в сей повести, основаны на истине”, обретает содержание второго смыслового ряда, поскольку истины “вообще” не бывает в том смысле, что истина всегда конкретна.
“Интеллектуализм имеет дело с осязаемыми вещами, а суфизм с — внутренними, и с теми, которые поддаются восприятию. В то время как наука и схоластицизм постоянно сужают свои рамки в стремлении заниматься все более узкими областями изучения, суфизм продолжает расширять их, охватывая собой все более обширные границы великой, лежащей в основе всего истины, где бы он ни находил её.” — Идрис Шах, “Суфизм”, Москва 1994 г. с. 157.
Истина всегда конкретна с точки зрения меры пространства и времени. Изменение направления течения Невы под воздействием сильного западного ветра, как художественный образ качественно нового, неизвестного во времена написания поэмы явления (изменения соотношений эталонных частот биологического и социального времени), конечно не мог быть использован Пушкиным осознанно. Но присутствие второго смыслового ряда в поэме никто не отрицает, поскольку именно в нем, по всеобщему признанию прежних исследователей, особая притягательность пушкинских творений для современного и будущего читателя. Мы не настаиваем на истине в последней инстанции, но предлагаем наш вариант раскрытия второго смыслового ряда данного образа применительно к современной нам мере понимания общего хода вещей по главному критерию раскрытия смысла всего произведения — сохранению его целостности, в том числе и как иносказания.
Из дальнейшего текста можно понять, что психика еврейства не выдержала диалога с коллективным бессознательным библейского эгрегора и, как следствие их антагонизмов, породила новые, неразрешимые вопросы.
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин Судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
О том, что “безумец бедный” на самом деле имел дело не с царем Петром и не с Богом, а с собственным, не осознаваемым им порождением индивидуальной и коллективной психики при смене многих поколений евреев, замкнутых “часовыми-левитами” на библейский эгрегор, видно не только из текста поэмы, но также из одной единственной иллюстрации к ней, сделанной самим поэтом в период её написания.
Рис. 5. “Медный Всадник” без Петра (всадник-невидимка). Рисунок А. С. Пушкина.
Чернила. Взят из ПСС А.С.Пушкина, Изд. 1996г., т. 18.
Как видно из рисунка, он почти в точности повторяет ставшей хрестоматийной копию известного шедевра Фальконе, за исключением того, что фигура “Всадника” на нем отсутствует. Всадник-невидимка (образ глобального надиудейского предиктора, осуществляющего управление через подконтрольный ему библейский эгрегор), оседлавший коня (символ многонациональной российской толпы), по нашему мнению есть наиболее яркий (поданый иносказательно) пример выражения поэтом в художественной (внелексической) форме столь сложной для описания в лексических формах “царской информации”, недоступной пониманию не только для современников Пушкина, но и тех, кто уже живет и действует в качественно ином информационном состоянии.
На рисунке, в отличие от оригинала, есть седло, но оно лишено стремени. Отсутствие стремени — предуказатель на то, что библейский эгрегор и глобальный надиудейский предиктор не имеют опоры в коллективном бессознательном народов России, т.е. чужды их изначально целостному мировоззрению, что предполагает неустойчивость как самого эгрегора, так и его информационной основы — еврейства.
А теперь по тексту:
Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Бог един, а веры (религиозные конфессии, рисующие верующим каждая в меру своего понимания субъективный образ Божий) — разные. Можно условно признать, что “державность” библейского эгрегора, вобравшего в себя вместе с иудаизмом разновидности всех христианских сект и церквей (в том числе и православную), по крайней мере во времена Пушкина, действительно распространялась на половину населения земного шара. Что касается “державца” Российской империи, то даже во времена Александра II, когда России еще принадлежала Аляска, её территория, не говоря уж о численности населения, составляла лишь одну шестую часть суши.
Безконфликтный диалог сознания Евгения с собственным подсознанием и коллективным бессознательным, “чудотворно” выстроенным за три тысячелетия неосознаваемого еврейством рабства (воспринимаемого им, однако, в качестве “особенной” свободы), для психики отдельно взятого еврея, “обуянного силой черной”, непосилен, и Пушкин точно описывает подобное состояние, близкое к суициду.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
“Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он злобно задрожав, —
Ужо тебе!..”
“Обуянный силой черной” собственного порождения животных инстинктов, их продолжений в культуру и зомбирующих программ, [Âíóòðåííè79] заложником которых стал его разум, еврейство оказалось не в состоянии избавиться от атавизмов матриархата (единственное ведет родословную по материнской линии). Поэтому в тексте есть “чело”, но нет “вечности”. Прильнув к хладной решетке герметизма, Евгений оказался неспособным воспринять “новую воду” ни до, ни после “смены вод”, которой в конце ХХ столетия охвачено все человечество, и потому может лишь шептать самому себе “злобно дрожа” что-то нечленораздельное и бежать, сломя голову, от безумных видений, создаваемых собственным больным воображением.
И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного Царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось...
В этом фрагменте ключевое слово — “показалось”. Пушкин прямо говорит, что все дальнейшее происходит не наяву, в больном воображении Евгения:
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
Наступает заключительный акт трагедии: безнадежное бегство “бедного безумца” от видений, созданных и поддерживаемых коллективным бессознательным еврейства, конечным этапом которого может быть только его информационная смерть — закономерный итог разрушения самого библейского эгрегора.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный
Куда стопы не обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.
Так впервые “кумир” в поэме обретает название — Медный.
