Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. С этой фрейдовской односторонностью ничего нельзя было поделать

С этой фрейдовской односторонностью ничего нельзя было поделать. Возможно, его мог бы «просветить» какой-нибудь внутренний опыт, как мне думается, и тогда его разум счел бы любой подобный опыт проявлением исключитель­но «сексуальности» или, на худой конец, «психосексуаль­ности». В каком-то смысле он потерпел поражение. Фрейд представляется мне фигурой трагической. Он, вне всякого сомнения, был великим человеком, и еще — трогательно беззащитным.

* * *

После встречи с Фрейдом в Вене я начал понимать кон­цепцию власти Альфреда Адлера, которую и прежде считал заслуживающей внимания. Адлер, как всякий «сын», пере­нял от своего «отца» не то, что тот говорил, а то, что тот де­лал. Теперь же я открыл для себя проблему любви — эроса и проблему власти — власти как свинцового груза, камня на душе. Сам Фрейд, в чем он признался мне, никогда не чи­тал Ницше. Теперь же я увидел фрейдовскую психологию в культурно-исторической последовательности как некую компенсацию ницшеанского обожествления власти. Пробле­ма явно заключалась не в противостоянии Фрейда и Адлера, а в противостоянии Фрейда и Ницше. Поэтому я полагаю, что это не просто «семейная ссора» психопатологов. Мое мнение таково, что эрос и влечение к власти — все равно что двойня, сыновья одного отца, производное от одной ду­ховной силы, которая, как положительные и отрицательные электрические заряды, проявляет себя в противоположных ипостасях: одна, эрос, — как некий patiens, другая, жажда власти, — как agens, и наоборот. Эросу так же необходима власть, как власти — эрос, одна страсть влечет за собой дру­гую. Человек находится во власти своих страстей, но вмес­те с тем он пытается овладеть собой. Фрейд рассматривает человека как игрушку, которой управляют ее собственные страсти и желания, Адлер же показывает, как человек ис­пользует свою страсть для того, чтобы подчинить себе дру-

гих. Беспомощность перед неумолимым роком вынудила Ницше выдумать для себя «сверхчеловека», Фрейд же, как я понимаю, настолько подчинил себя Эросу, что считал его жге perennius*, сделал из него догму, подобно религиозному нумену. Не секрет, что «Заратустра» выдает себя за Еванге­лие, и Фрейд на свой лад пытался превзойти церковь и ка­нонизировать свое учение. Он, конечно, старался избежать огласки, но подозревал во мне намерение сделаться его про­роком. Его попытка была трагичной, и он сам ее обесцени­вал. Так всегда происходит с нуменом, и это справедливо, ибо то, что в одном случае представляется верным, в другом оказывается ложным, то, что мы мыслим как свою защиту, таит в себе вместе с тем и угрозу. Нуминозный опыт и воз­вышает и унижает одновременно.

Если бы Фрейду хоть раз пришло в голову представить себе, что сексуальность несет в себе numinosum, что сна — и Бог и дьявол в одном лице, что с точки зрения психологии это не вызывает сомнения, он не смог бы ограничиться уз­кими рамками биологической концепции. И Ницше, может быть, не воспарил бы в своих спекуляциях и не утратил бы почвы под ногами, держись он более твердо основных усло­вий человеческого существования.

Всякий нуминозный опыт таит в себе угрозу для челове­ческой психики, он как бы раскачивает ее так, что в любую минуту эта тонкая нить может оборваться, и человек потеря­ет спасительное равновесие. Для одних этот опыт означает безусловное «да», для других — безусловное «нет». С Вос­тока к нам пришло понятие нирваны. Я никогда не забываю об этом. Но маятник нашего сознания совершает свои ко­лебания между смыслом и бессмыслицей, а не между спра­ведливостью и несправедливостью. Опасность нуминозных состояний таится в соблазне экстремальности, в том, что маленькую правду принимают за истину, а мелкую ошиб­ку расценивают как фатальную. Tout passe", что было исти-

_ti Прочнее бронзы (лат.) Всё проходит (фр.)

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР