Злоупотребления подчинением

Бывает так, что мать взрослой матери умышленно разыгрывает карту своей подчиненности, действитель­ной или мнимой, чтобы покрепче привязать к себе дочь. Чувство вины в этом случае может сыграть свою ро­ковую роль, помешав дочери избегнуть материнского захвата. Во-первых, потому что младшие в принципе должны помогать старшим, во-вторых, из-за обязаннос­ти сильного по отношению к слабому, ну и, наконец, у каждого человека, просто потому что он был рожден, есть «долг жизни» перед матерью. Между страхом не вернуть этот долг или не выполнить обязательства и подчиниться собственной матери существует та же раз­ница, что и между объективной зависимостью и зло­употреблением подчиненностью. Какой бы банальной не казалась эта ситуация, это ничуть не облегчает бремя взрослых дочерей, которые стали в большей или мень­шей степени рабынями собственных матерей.

Иногда для того, чтобы дочь могла пожаловаться кому-либо, необходимо, чтобы она прежде всего пре-

одолела чувство вины перед матерью за то, что не со­ответствует ее запросам, или не способна ответить ей любовью, а лишь помогает ей материально, а иногда даже доверяет уход и заботу до конца ее дней третьим лицам за соответствующее вознаграждение. Как прави­ло, дочь при таких взаимоотношениях с матерью реши­тельно отказывает ей в любви. Вот почему посторонние наблюдатели чаще оказываются свидетелями ситуаций, когда мать злоупотребляет своим подчиненным поло­жением. Так, например два главных персонажа фильма Кшиштофа Кисловского «Три цвета: Красный» (1994), молодая манекенщица (Ирен Жаков) и судья на пен­сии (Жан-Луи Трентиньян), нелегально подключившись к телефонной линии соседей, подслушали следующий диалог, одновременно банальный и ужасный:

«— Я легла и не смогла заснуть, всю ночь проворочалась в постели, и сейчас еще верчусь. Я не успела сходить за про­дуктами.

— Ты меня огорчаешь, мама.

— Но у меня не осталось молока, и закончились багеты!

— Но как же так, мама, ведь я только вчера все тебе купила и оставила в холодильнике.

— Я уже все съела.

— Мама, перестань! Не могла же ты съесть семь багетов за четыре дня! Я уже устала от твоих выдумок!»

Мужчина комментирует, а его соучастница внима­тельно слушает: «Дело не в том, чтобы пойти и купить то, что нужно этой пожилой даме, у нее есть все, что не­обходимо! Единственное, чего она действительно хочет - так это видеть свою дочь, но дочь этого не хочет. Она уже приезжала не менее пяти раз, когда мать симулиро­вала сердечный приступ. Когда она будет умирать, мне придется вызывать ее дочь, иначе она просто не поверит. Дочь вообще больше ей не верит».

Дочь больше не верит матери, которая то и дело зо­вет ее на помощь, — но неужели она и в самом деле способна не приехать на ее зов? А если вдруг такое слу­чится, каким тяжким чувством вины придется ей запла­тить за свое пренебрежение к матери, когда настанет ее смертный час? В этом и заключается парадокс: в про­тивоположность власти мужчин, основанной на силе и превосходстве, всемогущество матерей никогда не бы­вает столь действенным, как в ту пору жизни, когда они наиболее слабы, зависимы и покорны. Захват матерями своих детей в плен, и в особенности дочерей, на долю которых, как правило, выпадают материальные хлопо­ты о старших, находится в прямой зависимости от под­чиненного положения матери. Так развивается тонкая диалектика власти между стареющими матерями и их взрослыми дочерьми: первые с помощью всяческих кап­ризов пытаются продлить свою власть над дочерьми, а тем, благодаря своему смирению, удается изменить смысл происходящего на противоположный и доказать свое превосходство, что позволяет им избежать упреков и выйти из сферы материнского влияния.

Существует менее изящная возможность для дочери избежать материнского захвата - отвергать до послед­него подчиненность матери, при этом желать ей, пусть даже большую часть времени бессознательно, — смерти.

Глава 15 Ревнивые матери

«Знаете ли вы, как часто, когда Октав мне говорил все эти тысячи пустяков, которые ничего не стоят, но бывают самыми главными в жизни, я видела, что его пальцы гладят волосы моей дочери, и мне приходилось изо всех сил бороться с самой собой, иначе мне при­шлось бы просто ее убить». («Все, что у них осталось» Жюль Барбе д'Оревильи. (1883)

Несмотря на то, что ревность детей к родителям -одно из самых распространенных и наилучшим образом изученных явлений в клинической практике и психоана­литической теории, ревность родителей по отношению к ребенку практически не рассматривалась ими. Эди­пов комплекс, который отражает притягательность для ребенка родителя противоположного пола, и, соответс­твенно его ревность к родителю того же пола, является одним из главных открытий Зигмунда Фрейда — одно из многих, изменивших наши представления о психике ребенка. В наши дни родители, уверенные в универсаль­ном характере ревности и неизбежности ее появления в любых семьях, готовы увидеть ее признаки у ребен­ка, даже если сами они плохо представляют себе, какие страдания она может причинять. Отношение и реакция на проявления детской ревности зависят от их собствен­ного жизненного опыта и воспитательных способностей:

одни, заметив ее, торопятся пристыдить ребенка; другие отрицают саму ее возможность, напрочь забывая, что когда-то в детстве сами испытывали подобную ревность. Наиболее мудрые родители способны поддержать ре­бенка в этом испытании, не насмехаясь и не унижая его. Это то, что называется «быть выше ревности», что довольно редко встречается, если судить по разруши­тельному воздействию ревности на жизнь взрослого человека (об этом подробно писала Д. Даллоз в книге «Ревность, 1999»).

Ревность маленькой девочки к своей матери может быть постоянной, хотя она может проявляться с раз­ной степенью напряженности и в различных формах. Существует ли противоположный феномен, то есть рев­ность матери к дочери? Молено было бы усомниться в этом, многочисленные психоаналитики отрицают ее. В то время как существует множество клинических иссле­дований ревности ребенка, по родительской ревности их нет или почти нет, так как прежде, чем проводить такое исследование, пришлось бы признать, что эта форма ревности существует. Иначе это исследование утратило бы статус клинического, следовательно, этот вид рев­ности не должен существовать, - значит, он и не сущес­твует. И тем не менее!

И, тем не менее, в художественных произведениях мы находим массу подтверждений существования ма­теринской ревности, а также множеству других чувств, которые цивилизация предписывает нам контролиро­вать, держать в себе, подавлять и даже отрицать. В при­веденном в начале главы примере ревность Изольды, «женщины в большей степени, чем матери», к своей ма­ленькой дочери Камилле проявляется с самого раннего детства девочки, когда ее отец, обожавший мать, был еще жив. Женское соперничество в своей классичес­кой форме — из-за общей «собственности» — мужчины (мужа матери и отца дочери), проявляется иногда очень

рано. Маленькие девочки, даже в эдиповом возрасте, — не единственные, кто может желать смерти своей со­пернице. Трудно даже вообразить, как далеко может зайти ревность - вплоть до того, что мать может желать смерти дочери, особенно, если отношения мужчины и женщины проявляются во взаимопоглощающей страс­ти, которая, по выражению психоаналитика Дени Васе, «обретает свою основную причину в том, против кого они объединяются, то есть в том, кто является другим по отношению к этим двоим - в третьем» («Инцест и ревность», 1995).