Алхимическая символика Богоявленского пирога 4 страница

Вслед за девственно-белым, сладостным и лёгким E вертикально взмывает красный I, вовсе белому цвету не противоположный, но, напротив, белым пробуждаемый и вновь всё белое пробуждающий.

 

I — пламень пурпура, вкус яростно-солёный —

Вкус крови на губах.

 

Образы юноши-поэта, что и говорить, очень сильны; он явно далёк от спокойствия и невыразительности, которые таит в себе привычное представление о непорочном зачатии. В этих строках незримо присутствует тайный и изначальный реактив тысячелетней алхимии — пурпур, purpura — огонь огня (feu du feu): πῦρ, πυρός, pur puros, кабалистически читаемое как pur du pur — чистота чистоты. Кровеносно-прекрасная, чистейшая кровь, тождественная пятой сущности (sang quintessience), «созидается в рудных жилах» умным Естеством.

Уста, прекрасные в своей улыбке, обрамляют и украшают естественное устье, поэтически именуемое Михаилом Манером Os Sacrum или священные уста [26].

 

 

Рука должна быть чистой и опытной при прикосновении к жезлу, от удара которого меркуриальная и светлая вода истекает из скалы.

 

XII. Повелительница Единорога (музей Кпюни)

 

Присутствие эротического начала в этих описаниях очевидно, однако религиозная живопись умеет выразить его целомудренно и неприступно, живописуя Пречистую Деву чистыми руками. Так в музее в Кольмаре выставлено панно работы Мартина Шёнгауэра, на котором изображена юная Дева, будущая Мать Спасителя, ласкающая ладонью десницы витой геральдический кол — рог робкого и пугливого единорога, которого только Она способна удержать, умиротворить, утишить.

Трактат о Двух алхимических жилищах [27] включает репродукцию шедевра знаменитого немецкого живописца: внутри сада, огороженного (jardin clos) зубчатыми стенами — hortus conclusus — Мария, как бы ушедшая в себя, небрежно указывает на полным цветом цветущую пред нею лилию. Слева от нея — корзина, полная яблок и белоснежное руно, повитое лентами со словами молитв. В этом образе напрямую соединены предметы мистического поиска двух древних путешествий, более того, два мифа, два времени: Urna aurea, золотая чаша, urne d'or и vellus Gedeonus, руно Гедеона, toison de Gédéon.

К этим чарующим созданиям добавим и великолепный ковёр из музея Клюни в Париже с его мотивом прикосновения, увы, имеющем для толпы воспитанных на банальном экзотеризме школяров значение пошло-скабрёзное и кощунственное. И, хотя между всеми этими образами есть и различия, которые бросаются в глаза в первую очередь, сама по себе символика Повелительницы Единорога (Dama à la Licorne) одна и та же; внутренне она глубже и многозначительнее, чем на общепринятых изображениях Благовещения.

Восхитительно облегаемая зелёным платьем, украшенная драгоценными камнями и редкими украшениями, как и подобает царице, единая избранная Жена, овеянная всею премудростью мира, вздымает вверх боевое копьё (lance de joute), на которое надето как бы плывущее в пространстве знамя с перевязью цвета небесной лазури, украшенное тремя полумесяцами, столь любезными Диане де Пуатье (Diane de Poitiers). Кабалистически имя этой знаменитой дамы можно понимать как луна в треть веса (la lune de poids tiers): в конце первой операции заранее подготовленная меркуриальная компонента весит примерно одну треть от первоначальной массы.

Красный лев, на плечевой перевязи которого также три растущих полумесяца, — знак светлого духа, огненного сульфура, серы, минеральной спермы, озаряющей и оплодотворяющей меркуриальную материю, сущностно очищенную в три стадии обработки солью и огнём. Художнику, как и герметическому льву, вменяется в этой связи II стих Псалма 91 Царя Давида:

 

И вознесётся яко единорога рог мой, и старость моя в елей мастите.

Et exaltabitur sicut unicornis cornu meum, & senectus mea in miséricordia uberi.

 

 

Чрезвычайно важная стадия Великого Делания, соединения (conjonction) — одновременно самая тайная и самая трудная. В своих Двенадцати Ключах Василий Валентин, монах-бенедиктинец из Эрфурта, даёт длительное разъяснение этого союза, на несомненную каноничность которого, выраженную через благословение епископом царственных супругов, указывает иллюстрация, выполненная, как и все остальные, Жаном Гобиллем. Вот что утверждает Василий Валентин в шестом Ключе:

«Мужчина без женщины считается как бы телом, разделённым надвое, а женщина без мужчины, по подобию, — полутелом, ибо, будучи отделённой, не способна принести плод. Однако, когда они соединены супружеским союзом, тело обретает совершенство, и семя их производит преумножение [28]».

Андрогинат, вещь в этом мире почти невозможная, ибо у людей свершается только в высших точках их бытия, создается алхимиком в металло-минеральном микрокосме в середине процесса Великого Делания, когда минеральный гермафродит оказывается только ступенью на долгом и опасном пути к полному освобождению. Великие Чётки (le Grand Rosaire) указывают на эту двуполую сущность одною из гравюр, над которой, по-видимому, подперев подбородок, склонял взъерошенную голову озарённый юноша Артур Римбо в Шарлевилле. Несомненно, он читал о физико-химической сущности, ens [29], порождённой, согласно Сирано, «жаркой схваткой» между Рыбой-Прилипалой и Саламандрой[30]. Поэт-лицеист не мог не обратить внимания на утверждение неизвестного Адепта, отождествлявшего розы (roses) и чётки (chapelet) в мистическом розарии (Rosaire) — те и другие именовавшего великими и, несомненно, посвящёнными Деве:

«В то же время камень, о коем здесь говорится, мы именуем Ребисом (Rebis), ибо он есть одна вещь, созданная из двух вещей, иначе говоря, тела и духа, солнца и луны, тела очищенного и находящегося в состоянии брожения (fermenté) [31]».

 

 

Философский Андрогин, по-иному именуемый Ребис или Compositum de compositis — Состав составов.

 

XIII. Ребис — две гравюры из Rosaire (Ars aurifera)

 

Приведённые нами иконографические фигуры взяты из второго издания анонимного трактата, содержащегося в сборнике под названием Ars aurifera, до сих пор находящегося, по крайней мере уже с начала XIX века, в Шарлевилле. Гравюра и ксилография из двух изданий, вышедших с промежутком в пятьдесят лет, сильно отличаются друг от друга. Если одна преисполнена кокетливой прелестью Ренессанса, то другая — наивною простотой, переполнявшей сердца изографов готического искусства, творцов рукописей и первопечатных книг.

 

 

С самого начала мы обязаны указать на универсальную сущность нашей науки, корни которой — в психейных глубинах творения. Внутри всеобщего, клубящегося и тяжёлого хаоса сокрытых зарождений (naissances latentes), о котором неустанно говорили древние авторы, предшествует истление (fumier), без коего невозможно никакое порождение. Это и есть caput mortuum, мёртвая голова, отделяемая при очищении любой глубинной сущности. Попытаемся уразуметь в связи с этим, что хотел сказать Андре Либо (Andre Libau) на сто двенадцатой странице Четвёртой Книги Штудий металлических о Камне Философов:

«Оттуда является чернь чернее чёрной черни. Если коснёшься ея перстом, она прильнёт к нему так плотно, что иначе не отмоешь ея, кроме как полным очищением (lavage). Если же отпустишь ея в воду, то выпадет в осадок, а затем вся вода почернеет, образуя смесь. Поистине только водой отмоешь ея, и тогда, наконец, она отделится от своего тела»[32].

Блез де Виженер (Blaise de Vigenère)[33] и Наксагор (Naxagoras)[34] были убеждены в том, что долгая предварительная варка необходима. Ведь если правда, к примеру, что обычный свинец — металл мёртвый из-за того, что он утерял свои качества, так как сильный огонь, согласно Василию Валентину, пожирает слабый, то правда и то, что тот же свинец, но питаемый огненной сущностью, постепенно восстанавливает утраченную активность и превращается из инертной химической массы в философски живое тело.

Только начав экспериментировать, можно уразуметь, сколь глубокие изменения, даже в самых простых телах, приносит долгое питание их огнём при длительной их плавке. Даже если внешняя и внутренняя структура металла остаётся прежней, в ходе последующих операций очень скоро убеждаешься в том, что химически они сильно изменились. Это самый простой предлагаемый Естеством в соответствии с правилами Великого Делания способ, который значительно облегчает извлечение Меркурия из Сатурна; в этом случае образуется белая маслянистая сущность, очень чистая, жирноватая на ощупь и столь алчущая золота, что драгоценный металл растворяется в ней, «как лёд, погружаемый в горячую воду».

Работая таким, к сожалению, не очень рентабельным способом, потратив много времени и денег, при переохлаждении свинца, взятого с обода газовой трубы, свинца, несомненно, изначально не содержащего в себе никакого благородного металла, более сорока лет назад мы получили из «твёрдого зерна», выращенного, выделенного и подвергнутого трансмутации в обычной ртути, великолепный слиток золота весом в сто граммов.

 

 

Каковы бы ни были результаты опытов, счастливыми или неудачными, алхимик в своём невероятно трудном и трудоёмком поиске должен всегда обладать двумя главными качествами — смирением и внутренней тишиной. Да, труд наш — это вечные переходы от печали к радости, от отчаяния к восторгу, от бури к унынию; но во всяком сомнении следует не отдаваться этим чувствам, не отчаиваться и неустанно повторять:

 

Каюсь во греховном гневе и греховном упоении.

 

Савиньи, апрель 1963.

ЖЕНЩИНА БЕЗ ГОЛОВЫ

 

«То, что внизу, подобно тому, что вверху, и то, что вверху подобно тому, что внизу; через эти вещи созданы чудеса одной единой вещи».

(Изумрудная Скрижаль Гермеса)

 

Алхимики Буржа. В Городском каталоге этой старинной беррийской столицы вдруг замечаешь название маленькой, старинной улицы — улицы Алхимии! Дошедшее до нас издревле, оно по мере веков меняло звучание имени — улица Архимии (d'Arquemye), Алкимии (d'Alkemye) и, наконец, Алхимии (d'Alchymie). Интересно, что, согласно Справочнику Бидара 1706 года, ещё в начале XVIII века именно на этой улице находилась «Школа, в которой некогда среди прочего обучали Архимии». Точно такое же «звуковое движение имён» замечаем, говоря об улице Мосекре (Mauxecret), которую когда-то называли также Улицей Моей Тайны (rue Monsecret), в соответствии с кабалистическим, точнее, звуковым ассонансом, использованным учёнейшим Грассе-д-Орсе, никогда не прибегавшим к ложному корнесловию.

Моя Тайна! Именно эти слова — Meum Secretum — можно прочитать на витраже замка Сюлли на Лауре, где они сопровождают изображение земного шара с крестом вверху. Хорошо известно, что пересечённый круг — астрологический знак земли. В алхимии же это символ первоматерии Великого Делания, а в спагирической медицине — обыкновенной сурьмы, которую можно купить в аптеках.

Воспоминание об одной из встреч с Фулканелли связано для нас с весьма захватывающим сюжетом — загадкой разрушенной статуи на улице Перекупщика (rue Le Regrattier), расположенной на острове Святого Людовика — рядом с местом, где находилась древняя Лютеция.

Этот затерянный, тихий и неподвижный парижский квартал хранит на себе следы прошедших эпох, завораживающих философа и художника волшебными чарами ветоши, обаянием провинции... Там, в глубокой нише на углу набережной Бурбонов и уже упомянутой улицы Перекупщика, покоятся обломки каменной женской фигуры.

Если верить книге Жоржа Обо де ля Ольт-Шамбра (Georges Aubault de la Haulte-Chambre) Парижские острова (Les Iles parisiennes), ещё десять лет назад эта женщина стояла там «обезглавленная, с чашей в руке». Книга не датирована, однако, имеет регистрационный знак Национальной библиотеки от 1922 года; из этого можно сделать вывод, что ещё в 1912 году скульптурное изображение было цело.

Однако, нам представляется, что автор лично, de visu, не проверял своих утверждений: мы сами тщательно исследовали место разлома, оставившего лишь складки платья внизу; и исследование показало, что статуя была разрушена значительно раньше.

Гораздо более точным и безусловным являются сведения тщательно описывавшего любую мелочь Соваля (Sauval), содержащиеся в его бесценной книге История и Исследования Древнего Города Парижа. Этот автор утверждает, что в середине XVII века в северной части улицы Перекупщика висела вывеска, изображавшая «женщину без головы, державшую в руке чашу, на нижней части которой было высечено: «всяко зде добро зело (tout en est bon)».

Так как обломок статуи находится на северном конце улицы (бывшей Перекупщика), разделённой на две почти равные части улицей Сен-Луи-ан-Лиль, можно сделать вывод, что скульптура женщины была с самого начала без головы, и именно она послужила моделью для рядом висевшей вывески, описанной знаменитым историографом старого Парижа. Какого рода перекупку товаров обозначала такая фигура, он не упомянул, но то, что на вывеске была изображена именно эта несчастная и таинственная женщина, сомнению вряд ли подлежит.

В то же время гравированная на камне в правом углу цоколя углового здания нашей улицы надпись, которая, судя по хорошо сохранившейся форме букв и орфографии, относится к царствованию Людовика XIII, содержит прямое указание на исследуемую нами обезглавленную фигуру. Написано же там не больше не меньше как Улица Женщины без Головы (Ruë-de-la-Femme-sans-Teste).

Даже не входя поначалу в исторические и археологические рассуждения, всё равно легко понять, что ни один мало-мальски сообразительный торговец или владелец кабачка не станет выставлять и тем более надписывать изобретение, столь непочтительно-пугающее для прекрасного пола. Загадка, предлагаемая проницательному и опытному исследователю, весьма далека как от грубой шутки, так и от банального ребуса, используемых порою в целях рекламы; совершенно очевидно, что разгадка ея лежит в области символико-посвятительной.

 

 

Для нашего исследования большой интерес представляет также рассказываемое знатоком Парижа Жоржем Кеном (Georges Cain) в его книге Парижские закоулки (Coins de Paris).

«Изуродованная дева в глубине грота на углу улицы Перекупщика — прежде улицы Женщины без Головы — излюбленный образ поэтов-романтиков, а потому и место встреч всех парижских влюблённых прежних времён».

Это указание кое-что добавляет к герменевтике изображения, а именно слово «дева». Однако, кого бы ни изображала фигура — Пресвятую Матерь нашего Спасителя или просто смертную женщину — в ней легко увидеть волнующее, строгое и реалистическое изображение цели и результата трёх операций, составляющих Делание алхимической работы. Известно, что юная дева мудрецов, ведомая на брачное ложе, предстаёт обнажённой пред восхищённым взором опытного труженика во всей своей чудесной и соблазнительной наготе.

Такой, согласно описаниям философа Солидония (Solidonius)[35], видят ея влюблённые в науку; в свою очередь и мы также приводим акварельную копию ея изображения «в естественных цветах».

«Деву, выдаваемую замуж, наряжают во множество драгоценнейших одеяний ради услаждения жениха ея и воспламенения в нём жажды любовных объятий. Но в брачную ночь она все свои одежды снимает и отдаёт жениху и больше уже их не носит, ибо они не были даны ей Создателем при рождении ея»[36].

Женщина без головы исполняет свою миссию в ходе Великого Делания прежде всего тем, что держит чашу — вне всякого сомнения, не обычную чашу для питья, но благороднейшего назначения кубок (coupe) или просто священную чашу (calice sacré, калиту — перев.). Уместно напомнить в связи с этим молитвенные имена Пресвятой Девы из посвящённой Ей Литании — Чаша Духа (Vase de l'Esprit, Vas spirituals), Чаша Всечестная (Vase honorable, Vas honorabile) — и указать на связь их с чашею естества (Vase de nature) старых алхимиков, содержащей адамическую землю (terre adamique), составленную из их меркурия или вина мудрецов. Точно так же Святая Грааль заключает в себе евхаристическое вино.

«Имамы же сокровище сие в скудельных сосудах, да премножество силы будет Божия, а не об нас». (II Кор. 4:7).

«Habemus autem thesaurum istum in vasis fictilibus: ut sublimitas sit virtutis Dei, et non ex nobis». (Второе Послание святого апостола Павла к Коринфянам, гл. IV, с. 7).

 

Как некая юная царственная дева, оставляющие свои богатые одеяния накануне брачной ночи, чтобы отдать супругу свою девственную наготу и пышность, так и камень отбрасывает один за одним свои удивительные цвета, чтобы сохранить только алую прозрачность своей восторженной плоти, после чего сама краснота по мнению мудрейших оказывается ложной.

 

XIV. Рисунок Философа Солидония (раздевание юной девы)

 

В связи с этим весьма уместно со вниманием исследовать, из чего, собственно, сотворена эта чаша. Без сомнения, в состав скудели, то есть глины, входят соль и стекло, извлечённые из земли в самом начале работы. Ответ на наши вопрошания даёт милостивый и щедрый анонимный автор Света, самоисходящего из тьмы (La Lumière sortant par soy-mesme des tenebres):

«Дабы соделать чашу из стекла, следует со тщанием и в тонком духе извлечь из пепла (золы, cendres) естество стекла. Но да охранят и не разобьют Ученики Искусства эту чашу, ибо сие есть Философское стекло, и да вникают в значение, а не в звучание (au sens, et non pas au son) слов: таково моё предупреждение, сделанное ради сострадания и милости»[37].

 

 

Именно пассивность всеобщего растворителя в Великом Делании является причиной того, что эта сущность часто изображается в алхимической иконографии в виде женщины. Как женщина обычно подчиняется мужчине, так и меркурий остаётся слугою серы (сульфура), постепенно ея в себе растворяя и с нею соединяясь. Так, изначально чёрная, женщина становится белой; свет, рассеиваясь в гнусной и тяжёлой массе, отделяется от тьмы и становится небесною водой, ясной и лёгкой; такова Пламенеющая Звезда, вспыхивающая как последний символ посвящения в Мистериях Исиды, запечатлевая всё совершенное канонически, божественно и духовно.

Эта звезда и есть знак (signe) Великого Делания. Своим появлением она накладывает печать (scelle) на философские плоды и удостоверяет художника в том, что он действительно обрёл единый свет мудрецов. Звезда окончательного ведения, звезда Гермеса с необходимостью должна появиться в самом начале созидания микрокосма как знак и подтверждение совершенного усекновения главы (decapitation), безошибочного отделения чистой белизны от всего бесконечно чёрного, именуемого Мастерами чернью чернее чёрной черни — nigrum nigro nigrius. А поскольку такое отделение свершается в конце первой ночи, философы именуют эту звезду Звездою Утреннею. Видимый всеми образ ея — появляющаяся в предрассветных сумерках Звезда Пастуха, Венера, многими изыскателями, рабами буквального смысла отождествляемая с медью.

 

 

Орёл и лев; летучее и устойчивое; начало и конец материи.

 

XV. Кабала, Зерцало Искусства и Естества (1 рисунок)

 

Утренняя звезда называется также и Звездой Моря (Etoile de la Mer), ибо мудрец, привыкший держать взор долу, у лона матери-земли (terre, sa mère), а не возносить его к небесам, будущему своему жилищу (demeure), может легко увидеть отражённый свет этой звезды в лоне чистой волны герметического источника. Именно поэтому алхимики дали тихим и ясным водам своего моря имя Зерцала Искусства (Miroir de l’Art) — в них можно созерцать лучистую звезду яснее и изобильнее, чем даже на ночной тверди.

В музее Сен-Жермен-ан-Лэ (Saint-Germain-en-Laye) хранится алтарь VII века, бордюрное украшение которого имеет несомненно философское содержание — оно состоит из шести воронов и шести голубок, расположенных гуськом с четырёх сторон вензеля с именем Иисусовым.

Философское разделение (separation), осуществляемое на начальной стадии работы, во всех подробностях изображено на четырёх великолепных гравюрах на металле, завершающих очень редкую книжицу Михаила Шпахера, изданную по-немецки и по-латыни[38]. В нижней части первой гравюры — изображение лабораторных работ; справа — сухой путь с большим количеством печей, слева — влажный. Разочарованный адепт пути влажного задумчиво смотрит на лежащую на земле разбитую реторту.

Наше разделение алхимически осуществляемо с помощью двух видов огня — стихийного (élémentaire) и тайного (secret). Оба они очищают философскую супругу путём усекновения ея главы, как это описано в герметических сказках Шарля Перро, где Синяя Борода перерезает горло каждой из своих жён, а Людоед отсекает головы дочерям. Однако полный смысл всей операции лучше всего выражен в нашем скульптурном символе, надпись на котором когда-то, как рассказывает Соваль, гласила:

 

ВСЯКО ЗДЕ ДОБРО ЗЕЛО.

 

Эта простая, до крайности лаконичная констатация, казалось бы, не несущая в себе ничего особенного, тем не менее является предметом высшего знания и высочайшего, преисполненного особой значимости, созерцания. Ея невозможно изъяснить словами, но именно на ней настаивали авторы с наилучшей репутацией. Этим возгласом они обозначали первые проявления изменений сущности, блистательных и великолепных, но и способных в то же время соблазнить оператора в самом начале и увести его в сторону, во тьму внешнюю, где всё бесполезно, всё лишено всякого значения и смысла.

Да, всяко зде добро зело: эти четыре слова кратко указуют на необходимость соблюдения осторожности при осуществлении Великого Делания, которое — никогда не лишне об этом сказать — является на поверхности нашего земного мира единым путём восхождения к единой Истине. Ибо есть неотъемлемая часть наследия предков, дошедшего до нас из древнего Египта и несчастной, исчезнувшей под волнами и лавой, Атлантиды.

 

Февраль 1934.

АТЛАНТИС

 

АЛХИМИЧЕСКОЕ ДРЕВО

 

От древа же, еже разумети доброе и лукавое, не снесте от него, а вонь же аще день снесте от него, смертию оумрете.

(Быт., II, 17).

 

De ligno autem scientiæ boni & mali ne comedes: in quoeumque enim die comederis ex eo, morte morieris.

(Genesis, cap. II. 17)

 

В начале, когда Бог извлёк Еву из плоти Адама и мужа и жену сотворил их, первобрачный андрогинат был невинен. Книга Бытия не уточняет, каким именно было древо еже ведети разуметельное доброго и лукавого (arbre de la science), древо науки, ведения, именуемое также адамическим древом (arbre adamique), плоды которого разрушили совершенное единение двух естеств. Но она указывает на двойственный образ, в котором это древо и древо жизни (arbre de vie) неотделимы друг от друга, образ, открывающий широкий простор для раздумий философа и герметика:

«И прозябе Бог еще от земли всякого древо красное в видение, и доброе в снедь: и древо жизни посреде рая, и древо, еже ведети разуметельное добраго и лукаваго [39]».

Об этой символике рассказывает А. де Габриэлис в книге «Monumenta cryptarum Vaticani» — Памятники Ватиканских склепов. Древо жизни богато плодами, полезными для употребления в пищу. Древо науки (arbre de la science) или древо познания, точнее, ведения, содержит нечто совсем иное. Репродукция древней ватиканской скульптуры, приводимая в книге, изображает его осеняющим стоящую на земле чашу с четырьмя лилиями.

При порождении (genèse) алхимического микрокосма философы аналогически воспроизводили образы этих двух древ в начале своего творения, строго рассчитанного в соответствии с первообразом шестоднева Творения Божественного. При этом обязательным было именно строгое соответствие философского образа райскому первообразу. Так, наша знаменитая адамическая земля — terra adamica — скудельный сосуд, солёная и глиняная чаша (vase salée et gluante) или, что то же самое, липкий, красного цвета humus, оставленный матерью-морем (la mer — la mère) при его отливе (reflux), не есть ли то, из чего Бог, согласно древнейшему преданию, изваял человека? Более того, не есть ли само древо жизни, сердцевина алхимического и религиозного образных рядов, та самая драгоценная семенная частица первоматерии, которая была оставлена во вкушение людям благой воли в недрах первородного хаоса, ещё не разделённого на начала и стихии, тьму и свет, то есть, собственно, того хаоса, о котором и говорят алхимики?

Несомненно, ибо в герметической символике его дополняет сухое древо (l'arbre sec), иероглиф мёртвой, лишённой души плоти, которую следует восстановить и одушевить живой водой. А две как бы противоположные грани философского малого мира (petit monde), не отделимые друг от друга, и есть два древа, из которых одно имеет корни в небесах, а другое — под землёй.

Так нам становится понятен смысл скульптурного изображения на фасаде старинного дома на углу улиц Древней Комедии (de l'Ancienne-Comedie) и Полковника Данфера (du Colonel-Denfert) в Пуатье: бородатый «мужик» («rustique») первозданно-неотёсанного вида держит в правой руке перевёрнутое древо — корнями вверх и листвою вниз.

Сухое древо, также давшее имя одной из улиц Парижа (благодаря готической вывеске, существовавшей ещё во времена Соваля), — ко всему прочему ещё и жезл Ааронов, с восходом солнца процветший листвой, цветами и миндальными орехами (amandes):

«Au jour suivant de son retour, il (Moïse) trouva que la verge d'Aaron avait poussé dans la famille de Lévi, et que, des bourgeons s'étant gonflés, les fleurs avaient surgi qui, par leurs feuilles ouvertes, se formèrent en anmndes».

«И бысть на оутрие, и вниде Моисей и Аарон в скинию свидения: и се прозябе жезл Ааронь в дому Левине, и израсти ветвь, и процветоша цвести, и израсти орехи». (Числа, XVII, 8.)[40]

 

 

Дева, готовая родить — Virgo paritura — которую почитали ещё Друиды. Шартр, возле Колодца Берлог, в до сих пор не разрушенном склепе под хорами собора.

 

XVI. Рисунок из рукописи Авраама Еврея (беременная Дева)

 

Подобный образ мы встречаем и у греков: палица Геракла, кстати, посвящённая Меркурию, после победы над Гигантами превращается в дикую оливу, пустившую корни и ставшую огромным деревом.

И если мы действительно задумаемся об эзотерическом смысле жезла, то есть древа Ааронова, породившего миндальные орехи, то мы легко поймём очевидную тождественность этого образа и эллиптического ореола вокруг изображения Девы, который в религиозном искусстве именуется мистической миндалиной (amande mystique). Но тогда нас уже не удивит и то, что миндалина, символ девства Девы Марии, также именуется рыбьим пузырём (vessie de poisson) — vesica piscis!

При исследовании изначальной сути имён существительных нам мало чем поможет этимология Огюста Браше (Auguste Brachet), столь напичканная разными учёными премудростями, что выглядит она чрезвычайно забавно. Поэтому мы приведём из его Словаря начало и конец статьи о слове amande, содержащей истинную тарабарщину:

«Amande, миндалина, по-старофрацузски amende, испорченное латинское amygdalum (миндаль, миндальный орех). — Amygdalum по законам латинского произношения (ср. asperge — спаржа) переходит в amygd'lum — латинское gd становится d... Мы уже видели, как французское allumer (освещать, озарять) произошло из латинского чрез трансформацию dl в ll, l: поэтому amind'lum должна была дать не amande (миндальный орех), a amanlle, amanle подобно тому как brandler даёт branler (трясти, в грубом значении — мастурбировать)».