Алхимическая символика Богоявленского пирога 2 страница

133. Fixus, flxum

134. Figere, fixatio

135. Flores

136. Flores benzoe

137. Flores vitroli

138. Flores viridis aeris

139. Fluere

140. Fornax, furnus

141. Fuligo

142. Fumus

143. Fusio

144. Gummi

145. Gummi arabicum

146. Gradatio

147. Gradus ignus

148. Granatus

149. Granum

150. Gutta, guttae

151. Herba

152. Hermetice sigillatum

153. Hora

154. Hiems

155. Ignis

156. Ignis circulatorius

157. Ignis fortis

158. Ignis lentus

159. Ignis reuerberius

160. Ignis rotae

161. Imbibere

162. Incompletus

163. Jupiter, stannum

164. Lege artis

165. Lamina

166. Lana illota, erion

167. Lapides

168. Lapis armenius, armenus, malachites

169. Lapis calaminares

170. Lapis calcarius

171. Lapis lazuli

172. Lapis Magnes, Sideritis Plinii, Lapis nauticus

173. Lapis fabulosus, osteocolla

174. Lapis silex

175. Later

176. Lateres cribratu

177. Libra

178. Libra ciuiles, pondes ciuile

179. Libra medicinalis

180. Libra pensilis

181. Lignum

182. Limatura chalybis, martis

183. Lixiuium

184. Lutatio

185. Lutum

186. Lutum Philosophorum

187. Manipulus

188. Magnesia

189. Marcasita

190. Marcasita aurea

191. Mars, ferrum

192. Massa

193. Massa pilularum

194. Materia

195. Materia prima

196. Mel

197. Mensis

198. Mercurius viuus, s. hydrargyrum, argentum viuum

199. Mercurius praecipitatus albus

200. Mercurius praecipitatus ruber

201. Mercurius saturni praecipitatus, minium

202. Mercurius sublimatus

203. Misce

204. Mixtura simplex Ludouici

205. Numero

206. Nitrum commune

207. Nox

208. Nux moschata

209. Obulus scrupulus semis

210. Oleum

211. Oleum commune, oleum olearum, gremiale

212. Oleum saturni

213. Oleum sulphuris

214. Oleum talchi

215. Oleum tartari sennerti

216. Oleum vitrioli

217. Ouum

218. Pars cum parte

219. Per deliquium

220. Phlegma, aqua insipida

221. Piscis, ichtys

222. Plumbum, saturnus

223. Praecipitatio, praecipitatus

224. Praeparatio, praeparatus

225. Pugillus

226. Pugillus semis

227. Puluis

228. Puluerisare

229. Purificatio

230. Putredo, putrifactio

231. Quantum placet

232. Quantum satis

233. Quantum uis

234. Quinta essentia

235. Radix, radices

236. Rasura, raspatum

237. Realgar, fumus, exhalatio & concretio

238. Receptaculum, recipiens, excipulum

239. Receptum, formula medica, recepta

240. Recipe

241. Reductio

242. Regulus

243. Resina

244. Retorta, cornuta, matracium

245. Reuerberatio

246. Reuerberatorium, reuerberium

247. Sal alcali

248. Sal colcotharium, vitriolum vomitiuum

249. Sal gemmae

250. Sal marinum

251. Sal ptrae, aphronitrum, flos parietis, faex nitri, nitrum graecorum, nitrum stolidum

252. Sal tartari fixum

253. Sal essentiale, s. terra foliata tartari

254. Sal urinae

255. Sapo

256. Saturnus, s. plumbum

257. Scrupulus

258. Soda

259. Sol, s. aurum

260. Solutio, soluere

261. Spiritus

262. Spiritus vini

263. Sublimatio, sublimare

264. Sulphur

265. Sulphur nigrum

266. Sulphur philosophorum

267. Sulphur stillatitium

268. Sulphur tartari, tinctura sulphuris

269. Talca, talcum

270. Tartarus

271. Terebinthina

272. Terra

273. Terra foliata tartari

274. Terra lemnia

275. Tigillum, s, crucibulum

276. Tinctura

277. Uncia

278. Venus cuprum

279. Ver

280. Vinum

281. Vitriolum

282. Vitrum

 

 

 

ВВЕДЕНИЕ

Бэкон Роджер. Зерцало Алхимии. Bacon Roger. Le Miroir d'Alquimie. Lyon, 1557, in-8°, обложка замшевая (veau ancien).

Вилланова Арнольд де. (Arnauld de Villeneuve, Арнольд из Нового Града). Чётки Философов. Rozaire des Philosophes, рукопись XVII века, 321 с., in-4°, veau anc.

Герметический Музей. Musæum Hermeticum. Francofurti, 1749, in-4°, veau anc.

Дюзеден. Таинство Креста. Duzedain. Le Mystère de la Croix. Hambourg, 1732, in-8°, сброшюрована, переплёт искусственный.

Книга из XXII листков герметических. Livre des XXII feuillets hermétiques (Le). Рукопись, in-4°, начало XIX века.

Кунрат Генрих. Амфитеатр Вечной Мудрости. Khunrath Henricus. Amphiteatrum Æternœ Sapientiœ. Hanoviæ, 1609, in-fol, vélin ancien.

Луллий Раймунд. Двоекпижпое свидетельство о всеобщей химической науке. Lullius Raymundus. Testamentum duobus libris universam artem chymicam. Coloniæ Agrippinæ, apud. Ioannem Brickmannum, 1573, in-12, veau anc.

Манже Жак. Любопытная химическая библиотека. Manget Jacobus. Bibliotheca chemica curiosa, Coloniæ et genevæ, 1702, 2 vol. in fol, veau anc.

Ульстадий Филипп. Философское Небо (Умное Небо, Мысленное Небо). Ulstadius Philippus. Cœlum Philosophorum. Lugduni, 1571, твёрдая обложка in-16, прекрасный переплёт (belle reliure) XVI века.

Флудд Роберт. Сочинения. Fluddus Robertus. Opera. Goudæ & Francofurti 1618, 1633, 1638, три тома в одном ин-фолио (муфг фтс)ю

Шевалье Клод. Существование чудесного Камня Философов. Chevalier Claude. L'Existence de la Pierre merveilleuse des Philosophes. En France, 1675, petit in-8°, veau ancien.

ВВЕДЕНИЕ

О, сколь прекрасна вещь сия; она воистину содержит в себе всё искомое нами, к ней невозможно ничего прибавить или убавить; но самим трудом над нею мы избавляемся от всего ненужного.

Аристотель, в Розарии

 

О quam mirabilis est ilia res, habet enim in se omnia quæ quærimus, cui nihil addimus vel diminimus; sed in sola præparatione superflua removemus.

Aristoteles in Rosario

 

Нам уже давно подавали идею создать эту книгу, многие самые разные люди настойчиво требовали ея от меня, и вот теперь благодаря усилиям Жан-Жака Повера она перед вами.

Каждая из статей, составивших собрание, лежала в отдельной папке, и коробка, в которой среди прочих бумаг лежали эти папки, к счастью, уцелела после разграбления в 1940 г., поэтому мы смогли вновь обратиться ко многим своим заметкам, которые мы не могли прежде использовать целиком из-за недостатка времени, а также из-за необходимости утомительного и долгого редактирования[5]. Более того, мы нашли целые куски наших старых текстов, которые были изъяты из статей из-за нехватки места; их мы тщательно вклеили обратно.

Книга, замечательную гравюру на меди из которой мы избрали для украшения фронтисписа, называется Лествица Мудрецов (l'Escalier des Sages). Автор ея — Барант Сандерс ван Гельпен (Barent Coendras van Helpen)[6]. Учёный муж изображает Юпитера, дающего советы сыну, стоящему впереди двух его братьев, хозяев двойного царства, которому служит алхимия, царства, включающего в себя воды на поверхности земли и подземный огонь. Плутон держит на поводке трёхглавого Цербера, а Нептун воздымает десницею своей трезубец; в ладони его левой руки — рыба-прилипала (1а rémore); он (Нептун) одобрительно указывает пальцем на Меркурия.

На заднем плане — извергающий пламя и дым вулкан, и море, чьи волны бьют об обрывистый берег. Всё это призвано напомнить нам о двух стихиях, меж коими свершается упорный человеческий труд, и о роковом пути, который надлежит пройти человечеству.

Поверх гравюры заглавными буквами написано латинское слово ALCHIMIA, АЛХИМИЯ, а внизу — побуквенное истолкование его практического значения: Ars Laboriosa Convertens Humiditate Ignea Metalla In . Труднейшее искусство превращения, посредством огненной влаги, металлов в меркурия.

 

 

Совет Богов на герметическом Олимпе

 

I. Алхимия. Фронтиспис

 

Laboriosa! Определение это вкупе со словом ВЕЛИКОЕ указывает на великое тщание и усилие, которые требует ни с чем на земле не сравнимое ДЕЛАНИЕ.

Итак, с усилиями, терпением и только постепенно ученик поднимается к знанию, следуя за философской беседой, записанной в великолепном трактате in-folio, предисловию к которому Барант Сандерс предпосылает всеми единогласно одобренный и утверждённый в качестве истинного подзаголовок:

«Вот почему я верю, что надпись Лествица Мудрецов (1'Escalier des Sages) не повредит сей Философии и что я сделаю хорошо, если изложу таковую в виде Диалога между Франсуа и Фредериком, так, чтобы речи первого были основаны главным образом на Теории, а второго — на Практике и опыте».

 

 

Это собрание наших исследований, уже опубликованных в различных периодических изданиях; на первый взгляд они кажутся разрозненными, на самом же деле, они прошиты единою нитью; нам представляется, что такая форма может оказаться весьма полезной для понимания древней науки, если учесть то особое благосклонное отношение, какое встречают сегодня эти работы у внимательной и многочисленной аудитории.

Повелительная жажда Истины, неостановимое возвращение, пусть пока только некоторых пламенных душ, к единственной и спасительной Традиции, постепенное превращение ея в движение, порождаемое инстинктом самосохранения, в конце концов должно привести к тому, что именно в недрах вечной науки алхимии лучшая часть человеческого общества начнёт искать ответа и противодействия жестоким злодеяниям и опасностям, порождённым современной спагирией. Именно в сегодняшней науке — увы! — совершенно безнаказанно проявляется бесстыдная гордыня и неутолимая жадность!

Вот почему мы всегда заявляли и не устаём повторять — везде, всюду и поскольку это возможно: существуют две промышленно обеспеченные линии так называемого прогресса, направленные на тотальное удовлетворение постоянной, неиссякаемой, всеохватывающей и неутолимой жажды. Это, с одной стороны, поощрение увеселений и роскоши, с другой — повсюду сущая лживая пропаганда. Взаимодействуя и взаимно растворяясь, они производят двойное действие душевной порчи и интеллектуального порабощения; и сколь обманчиво и безвкусно возведение на пьедестал двух удовлетворяющих беспорядочные человеческие аппетиты искусств, которым никто не способен сопротивляться — механики и пиротехники, неимоверным образом слившихся воедино?

Что же до телевидения, этого воистину «опиума для народа», средства коллективного озверения, целиком превратившегося в восстание против естества, то каковы же все мы, не способные разрушить и уничтожить, вопреки всему, это вездесущее, безжалостное и неумолимое орудие порабощения?

Конечно, нет более нужды заниматься долгими и глубокими исследованиями по исчислению Числа Зверя, дабы разгадать загадку, загаданную нам святым Иоанном, возлюбленным учеником Спасителя, в тринадцатой главе Откровения:

Зде мудрость есть. Иже иматъ оум, да почтёт число зверино: число бо человеческо есть и число его, шестьсот шестьдесят шесть [7].

Для нас несомненно, что физики не способны обнаружить ужасающее излучение, о котором мы узнали из иных источников и иными путями, и получили право рассказывать. Разумеется, речь идёт вовсе не о тех лучах, что улавливают внешне ошеломляющие, направленные в небо дива (monstres), носящие абсурдное имя «радаров» (au radars — разг. как в тумане, плохо соображая — перев.), и не способные вызвать ничего, кроме саркастической ухмылки.

Джонатан Свифт, описывая путешествия Гулливера в Лапуту, рисует скорбную картину имеющего произойти с нашими городами и весями ввиду приближения атомного века, «эры счастья», обещанной человечеству: земледельцы обитают на бесплодных землях, занимаясь бессмысленным и необъяснимым трудом, а горожане, одетые в рубища и ветошь, с блуждающими взорами снуют среди домов, обращённых в руины.

Весьма любопытно, что привлекательный и популярный герой Путешествий в некоторые отдалённые страны света — «Travels into several remote Nations of the World» — Гулливер не мог покинуть этот летучий остров (l’île volante), описанный как бы в предвидении знаменитых «летающих тарелок», не будучи выведенным из этой юдоли запустения по указанию властителя Муноди (par le grand seigneur Munodi), имя которого означает Мировой Нуль (zéro du Monde) — «0 Mundi». Так на тайном языке, малом языке (petit langage), «little language», настоятель церкви святого Патрика, отделив 0 от родительного падежа именования Мира, Mundus, по буквам сложил слово-вопль, вопль отчаяния.

 

 

Так ради чего дерзко покушаться на волны, которые древние философы справедливо именовали высшими и небесными водами и которые вовсе не суть то, за что их выдают преданные злу обманщики и их невежественные жертвы, насыщающие небо паразитическим электромагнетизмом? Что им всем, сознательно или бессознательно вмешивающимся в силовой поток, о котором мало что известно даже самым крупным современным учёным; истинные же алхимики знают и используют эти тончайшие силы при своей минеральной работе в недрах философского микрокосма!

Увы! куда может завести подобное равнодушие наше бедное человечество, в упоении идеей земного счастья не ведающее о своём неизбежном уделе и близкое сегодня, как никогда, к концу:

 

«Dies iræ, dies ilia,

Solvet sæculum in favilla».

Jour de colère, ce jour-là,

Il réduira le monde en cendres.

День гнева, вот он, летит,

В золу и пепел мир обратит.

 

Гюисманс устами Дюрталя, с опущенной вниз головой слушающего эту песнь возмездия, изрекает:

«...это был крик абсолютного одиночества и ужаса.

В этих строфах воистину дышала божественная ярость. Она принадлежала не столько кроткому Богу милосердия, кроткому Сыну, сколько неумолимому Отцу, в Древнем Завете показавшего нам Самого Себя исполненным гневом, не утоляемым даже непрестанным дымом костров, дымом и кровью бесчисленных народоубийств. В этом песнопении Он ещё свирепее вздымался, угрожая подвигнуть все воды мира, разрушить горы, вспороть, как ножом, ударами грома небесные океаны. И потрясённая земля кричала от ужаса»[8].

 

 

Огонь и вода разрушают вверенные им полушария и возвращают землю в животное царство первых веков.

 

II. Туpus Mundi, Antverpiæ (звери, возникающие из недр земли)

 

Жерар де Нерваль на пороге своей ужасной кончины предвидел этот день своим трагическим зрением, открывшемся у него через бредовый опыт сновидца. Но каково же отчаяние распятого поэта во второй части его Аурелии, отмеченной скорбною опёкой страдающей женщины. Всё брошено, всё покинуто, земные знания уже не нужны, остаётся Меланхолия:

«Мне казалось, я вижу чёрное солнце на пустынном небе и кроваво-красный круг над Тюильри. Я сказал себе: "Начинается вечная ночь, и она будет ужасна. Что случится, когда люди увидят, что солнца больше нет?"»

 

 

Вскоре после своего счастливого эксперимента на газовом заводе, завершившегося блистательной демонстрацией при трёх свидетелях, лишь один из которых не дожил до сегодняшнего дня, Фулканелли сказал слова, которые мы не поняли, несмотря на долгие и уединённые раздумья над ними; смысл их открылся только теперь, спустя тридцать лет, с потрясающей ясностью:

«Наступает время, сын мой, когда вы не сможете заниматься алхимией, или же вам придётся удалиться в иные края, уединённые и благословенные, без сомнения, сокрытые, и расположенные где-то на юге, вне наших границ».

Впрочем, всё это столь важно, что мы вновь и вновь, пусть это кому-то покажется назойливым и докучливым, будем настаивать на том, что каждый образованный и искренний человек, не имеющий на глазах шор сытого эгоизма, в особенности связанного с дипломированным зазнайством, должен убедиться в следующем. Волны, наполняющие атмосферу, суть хранилище мировой гармонии и полностью аналогичны нервной системе человека; они столь же несравненно тонки, но только, будучи сосредоточены вокруг земного шара, рассеяны также и по всей вселенной.

Без сомнения, серьёзным поводом для глубоких философских размышлений является всеобщее и абсолютное разлитие зла, переполняющего естество и вызывающее у одних ужас, другими же просто не замечаемое, однако всё более и более заявляющее о себе каждый раз новыми циклами эпидемий. Так, появились различные формы рака, который, прежде, чем исчезнуть, в свою очередь, полностью заменит туберкулёз, побеждённый, судя по всему, антибиотиками. Во всяком случае, антибиотики добивают этого зверя и быстрее и надёжнее излечивают всё более малочисленные жертвы его несравненно менее опасных нападений.

 

 

Под воздействием раздоров человечество в своей адской игре переворачивает земной шар вниз головой.

 

III. Typus Mundi, Antverpiæ (земной шар переворачивается под ударом кнута)

 

Против циклически возникающих и развивающихся всеобщих бедствий нет средства, одинаково подходящего всем. Выздоровление всегда есть чудо, и тут требуется соответствующее лекарство, для приготовления которого нужны не менее исключительные условия, чем для его применения; причём больной и врач должны тесно сотрудничать друг с другом.

Известно, что на данный момент истинное новообразование (neoplasme réel), какова бы ни была его природа, не излечимо ни аллопатически, ни гомеопатически, ни хирургическим вмешательством.

Гигантским фарсом и трагическим розыгрышем может стать вскоре обязательная прививка опасной и совершенно бесполезной БЦЖ.

Что защитит нас от попыток посягательства на самое неотъемлемое право, самую священную свободу — свободу естественного развития каждого существа?

Говоря о неизбежном компенсирующем и периодическом действии болезней мы имеем в виду и оспу; совершенно немыслимо, чтоб ея можно было прививать в так называемых малых дозах — в три этапа, трижды за столь короткую у каждого юность. Иногда мы спрашиваем себя, не идёт ли просто речь о произволе чиновничества — о действиях, которые осуществляются и задуманы Администрацией. Верховная и титулованная богиня Республики, бюрократия сама принимает законы по собственной инициативе, она же измыслила некую угрозу всеобщей оспы, разоблачённую как призрак ещё в 1955 году. Но администрация, запугивая всех нас, начала превентивную вакцинацию, унёсшую, насколько нам известно, множество несчастных жизней.

Репрессии против тех, кто не подчинился, совершенно спокойно воспринятые покорным и исполнительным большинством, только обнаружили болезненное тщеславие авторов так называемой инструкции и породили распространение зла, закономерного плода безответственности, бездействия и невежества.

 

 

Любовь и истина, согласие и добрóта (beauté) — вот попарно собранная четверица качеств, способная быть девизом древней алхимии с ея единою целью — всеобщего мира и бесконечного милосердия. Ни один из литературных трудов, посвящённых алхимической мысли, не мог обойти требований духовного восхождения, чистоты чувства и выражения, которые, впрочем, зачастую вырабатываются и людьми, весьма далёкими от каких-либо наук и с превеликим трудом добываемых знаний.

Среди редких примеров подлинного восхождения и поэтического наития едва ли не ярчайший, наиболее гармонически-живой — сонет Артура Римбо (Rimbaud) о пяти латинских гласных звуках, который своим парящим великолепием обнажает и соединяет противоположности — насилие и мир, ясность и таинственность, аромат и зловоние.

«Вот что я пишу, Я пишу тишину, я пишу ночь, я регистрирую несказанное. Очертания головокружений».

Это будет потом, когда в конце своей поэтической одиссеи очарованный странник среди миров беспричинного зла достигнет головокружительной вершины Сезона в Аду (Saison en Enfer). И тогда блудный сын сокрытой благостыни покинет неподвижность тревожных и сумрачных ожиданий. Мир, который силой своего гения воспроизвёл Альбрехт Дюрер, чтобы впредь всякий настоящий возделыватель истинной поэзии испытывал вечное беспокойство.

Именно в неподвижном движении или движущейся неподвижности мы обнаруживаем божественное согласие двойственностей, сколь противоположных, столь и плодотворных именно в своей противоположности: Наука — Мудрость, Философия — Религия, Дух — Материя, Рассудок — Интуиция; осуществить этот великий сплав может только огонь, всё и всяческая устрояющий, огонь тайный или, ещё точнее, стихийный (élémentaire).

Посвятительная картина (tableau initiatique), в своём роде единственная, фотографию с которой, сделанную Пьером Оливье, последним директором Национальной Школы Изящных Искусств в Алжире и котороя принадлежит его зятю, указывает погружение в печь (enfournement) caput mortuum, мёртвой головы, очищающее философского человека и делающее его истинным философом огня (philosophe par le feu) — philosophus per ignem[9].

 

 

A чёрный, белый E, I красный, U зелёный, O голубой — цвета причудливой загадки.

(перевод Вл. Микушевича)

 

Поэт умеет по складам читать самое само Слово (Verbe); это его Крест, Богом данный (croix de par Dieu); ср. «И Слово бе к Богу и Слово бе Бог», Ин, 1:1 — перев.); крест чудесной науки, имя коей он именует в третьей строке первого терцета. Мы настаиваем именно на таком написании слова Крест — croix, creux — написании прошлого века, сохранённом для нас словарями. Основа всякого ведения — язык, и именно он с лёгкостью указывает на соответствующее обозначение тигля (creuset, старофранцузский crucible или croiset) в древней спагирии.

Однако загадка букв, в том числе гласных, всё же остаётся непроницаемой, поскольку никто, кроме Робера Кантерса (Rober Kanters) внимательно не разглядывал само имя существительное алхимия (alchimie), блистающее всеми буквами и указывающее на источник трансцендентной абстракции.

Два катрена и два терцета Римбо буквально дышат наукой Гермеса и несут, сохраняя верность духу символизма, высший смысл Слова, подлинное свидетельство о котором К.-Г. Юнг обнаруживает в рисунках своих пациентов, как свидетельства всеобщего бессознательного. Мандалы, получаемые во сне или, наоборот, при бдении — будь то в здравом уме или в состоянии помрачения — лишний раз доказывают, что алхимия основывается на соединении противоположных начал, иначе говоря, индивидуации. Таков смысл двух терминов знаменитого психолога, совпадающих с опытом первоначального и цельного восприятия (acception primitive) жителей Индии или средневековых схоластов.

В том же, что касается области эстетики, выслушаем поэта-философа Филеаса Лебесга (Philéas Lebesgue), чьи суждения во многом проливают свет на загадку гениальных озарений.

«Первоначальной стихией Искусства являются ощущения.

Они таковы — зрительное, слуховое, обонятельное и осязательное. Цвета, звуки, формы и запахи соответствуют определённым колебаниям (vibrations), и множественные их взаимные аналогиии оказываются областью неустанных исследований; переходы их от одного к другому образуют серии таинственных аккордов»[10].

Какой же глубокий резонанс у нас нашли эти строки мудреца из Ла Нёвилль-Вольта (La Neuville-Vault), ведь он, как мы уже отмечали ранее, за год до Эйнштейна сформулировал основной для алхимии закон соотношения времени и материи, из которого вытекает всё, что есть в профанической, но всё же изумительной и опасной теории относительности![11]

 

 

В недрах чёрного цвета, который Римбо поставил впереди всех остальных, зарождается троецветие (la trilogie colorée) чёрного, белого и красного, о котором говорят все классики прекраснейших времён средневековья; кроме того, из недр чёрного восходит в призматической последовательности вся восходящая хроматическая гамма, в точности соответствующая музыкальной. Это явление может физически созерцать всякий добившийся успеха работник (opérateur), как это произошло с Генрихом Кунратом, вкусившим всеми четырьмя чувствами всеобщего зелёного льва (lion vert universel) — leo viridis catholicon — то есть Золото, но не вульгарное, а Философское — AURUM non vulgi, sed PHILOSOPHORUM:

«Я видел его своими глазами, я осязал его своими руками, я вкушал его своим языком, я обонял его своими ноздрями; о сколь дивен Бог в делах Своих! [12]».

 

 

Краткое и насильственное Делание по извлечению соли из мочи (метафорически) «молодых холерных больных», не без некоторой опасности сублимированной глубины caput mortuum.

 

IV. Посвятительная картина (погружение в печь)

 

Сам по себе чёрный цвет составлен из трёх простых — синего, жёлтого, красного — и из трёх составных — фиолетового, зелёного, оранжевого; потому при окончании Великого Делания все они рождаются из чёрного в тёмной и стекловидной массе философского яйца:

«Только чёрный цвет есть истинный цвет, все же остальные из него происходят, почему мудрые и подарили Аргусу сто совершенно чёрных глаз, однако по смерти его Юнона перенесла эти глаза на хвост павлина, и они заиграли бесчисленными оттенками, и всё это дабы указать, что все цвета происходят из чёрного»[13].

Зачем людям во что бы то ни стало, так или иначе унижать величайшее произведение, сводя его к смакованию похотливых несуразностей и непристойной нечистоты? Кто дал право укорять поэта за низкий или притворный эротизм, вопреки всему прекрасному, которое так недолго жило в его душе без его ведома и которое так и не сумело одолеть обитавший в ней первородный хаос?

Более того, нам представляется, что эротизм, цветущий в творениях юного Римбо, в очищенном от земных примесей виде присутствует во всех наиболее волнующих книгах по классической алхимии. Пропасть отделяет вульгарный эротизм от того эротического (ερωτικος, erôtikos, amoureux, любовного) начала, которое пробуждает души влюблённых в науку (amoreux de science). Именно такой эротизм нам дороже всего в старых трактатах, не несущих никакой ответственности за появление пред нечистыми взорами разрушительных признаков сексуальной одержимости.

И мы совершенно не можем понять решительной тональности обличений Робера Фориссона (Rober Faurisson), самого, по-видимому, страдавшего от сознания своей ограниченности, и потому запутавшегося в позитивистских толкованиях образов, из которых слагается бесконечная вселенная изумительного поэта. Нет нужды тратить силы на споры, тем более, что недавно появился прекрасный журнал Жан-Жака Повера, полностью посвящённый этой необычной проблеме. Прочитан ли Римбо? — написано на его титуле (двойной номер 21 — 22). Не менее интересен и следующий номер, где по тому же поводу и с той же категоричностью высказываются самые замечательные авторы, разбирающие «дело Римбо» во всех его аспектах — внешних и внутренних[14].

Наиболее непримиримые недоброжелатели поэта-визионера, принадлежащие к сторонникам теорий о юношеском либидо, именно в нём находят «ключ к уразумению» Римбо; один из них, наиболее рьяно отрицающий духовные начала, всё же признаёт, что этот гений был озарён сверхсущностными, сверхприродными наитиями; те же, кто сводят их к паническим пубертатным состояниям, — о, верх пошлости! — судят по себе.

Но и мы не будем спешить с суждениями и легкомысленно совершать двойную ошибку, смешивая чистые воды сонета Гласные (Voyelles), например, с Приседаниями (Accroupissements), сочинением риторическим, лишённым милосердия и сострадания, использующим, хотя и весьма утончённо, отвратительные образы, одновременно отталкивающие и жалкие; это, действительно, падение, студенческое хохмачество, однако, не эротического, а совершенно иного рода — оно было продиктовано всего лишь юношеским республиканским антиклерикализмом и бунтарством.