Ж. БОДЕН. Шесть книг о государстве 10 страница

Партия Ганнона хотела, чтобы Ганнибал был предан римлянам. Римлян тогда еще не

боялись, значит боялись Ганнибала.

Говорят, что карфагеняне не могли поверить победам Ганнибала. Но возможно ли было

такое сомнение? Могли ли рассеянные по всей земле карфагеняне не знать того, что

происходило в Италии? Нет, именно потому, что они знали это, они и не хотели посылать

помощь к Ганнибалу. После битв при Требии, Тразименском озере и при Каннах Ганнон

все более и более утверждался в своем решении: в нем усиливалось не недоверие, а страх.

ГЛАВА VII

Продолжение той же темы

Завоевания, совершаемые демократиями, имеют еще следующую отрицательную сторону:

правление их всегда ненавистно покоренным государствам. Оно кажется монархическим,

но на деле оно более сурово, чем монархическое, как об этом свидетельствует опыт всех

времен и стран.

Положение покоренных народов под этим правлением очень печально; они не могут

пользоваться ни преимуществами республики, ни преимуществами монархии.

Сказанное мною о народном государстве может быть применено и к аристократическому

государству.

ГЛАВА VIII

Продолжение той же темы

Итак, республика, которая держит в подчинении какой-нибудь народ, должна стараться

исправить неудобства, естественно вытекающие из такого порядка вещей, и с этой целью

даровать этому народу хорошее государственное право и хорошие гражданские законы.

Одной итальянской республике были подчинены островитяне (По-видимому, Генуя,

которая владела Корсикой), но ее политическое устройство и гражданское право были по

отношению к ним очень дурны. Все помнят дарованную ею амнистию, в которой сказано,

что жителей не будут более присуждать к телесным наказаниям по усмотрению

губернатора. Нередко народы требуют себе привилегий; здесь же властитель дарует

народу, как привилегию, право, общее для всех народов.

ГЛАВА IX

О монархии, покоряющей соседние страны

Если монархия может существовать долгое время, прежде чем ослабит себя чрезмерным

расширением своих границ, то она достигнет грозного могущества и не утратит своей

силы, пока ее будут теснить соседние монархии.

Но ее завоевания должны продолжаться только до тех пор, пока они не выйдут из границ,

свойственных природе ее правления. Благоразумие предписывает ей остановиться, как

только она переступила эти границы.

При завоеваниях такого рода надо, чтобы в завоеванной стране все осталось в прежнем

положения: те же суды, те же законы, те же обычаи, те же привилегии; ничто не должно

быть изменено, кроме армии и имени государя.

Когда монархия расширит свои пределы путем завоевания нескольких соседних

провинций, она должна управлять ими с величайшей кротостью.

Если монархия долгое время вела завоевательную политику, то области, составляющие ее

исконное владение, обыкновенно бывают очень истощены. Им приходится терпеть и от

новых, и от старинных злоупотреблений, и часто обширная столица, которая все

поглощает, отнимает у них значительную часть населения. Если же монархия, завоевав

провинции, окружающие ее исконные владения, станет обращаться с покоренными

народами так же, как со своими исконными подданными, то государство погибнет.

Покоренные провинции ничего не получат за те подати, которые они будут посылать в

столицу; пограничные области будут разорены и, следовательно, ослаблены; их население

исполнено неприязни; в результате станет труднее содержать армии, которые должны там

оставаться и действовать. Таково неизбежное положение монархии, которая ведет

завоевательную политику; чудовищная роскошь в столице, нищета в отдаленных от нее

провинциях и изобилие на окраинах — совсем как на нашей планете: огонь в центре,

зелень на поверхности, сухая, бесплодная и холодная земля посредине.

 

 

ГЛАВА X

О монархии, которая завоевывает другую монархию

Иногда монархия завоевывает другую монархию. Чем последняя меньше, тем легче

удерживать ее в подчинении посредством крепостей; чем она больше, тем удобнее

сохранять ее в своем владении посредством колоний.

ГЛАВА XI

Об обычаях побежденного народа

При такого рода завоеваниях недостаточно оставить побежденному народу его законы;

быть может, еще более важно сохранить его обычаи, потому что народ всегда лучше

знает, сильнее любит и ревностнее защищает свои обычаи, чем свои законы.

Французов девять раз изгоняли из Италии по причине, как говорят историки, их наглого

обращения с женщинами. Народ, страдающий от высокомерия победителя, отказывается

терпеть еще и его невоздержанность, и эту беззастенчивость, которая хуже всего, потому

что порождает бесчисленные оскорбления.

ГЛАВА XII

Об одном законе Кира

Я не считаю хорошим закон Кира, по которому лидянам разрешалось заниматься одними

только низкими и постыдными профессиями. Спешат предупредить ближайшую беду и,

опасаясь восстаний, не помышляют о нашествиях. Но вскоре последуют и нашествия;

завоеватели и завоеванные смешиваются и развращают друг друга. Я считаю, что законы

должны скорее поддерживать суровые нравы победителя, чем поощрять изнеженность

побежденного.

Аристодем, тиран Кум, старался подорвать мужество молодежи. Он хотел, чтобы юноши,

также как и девушки, отпускали длинные волосы, украшали их цветами и одевались в

разноцветные платья длиною до пят; чтобы женщины носили за ними зонтики, ароматы и

опахала, когда они отправлялись к своим учителям танцев или музыки, и подавали им

гребни и зеркала, когда они находились в банях. Такое воспитание продолжалось до

двадцатилетнего возраста. Все это прилично лишь маленькому тирану, который

подрывает свою власть ради спасения своей жизни.

ГЛАВА XV

Новые средства сохранить завоевания

Монарху, завоевавшему большое государство, предстоит прекрасная деятельность,

направленная на то, чтобы умерять деспотизм и сохранить завоеванное. Завоеватели

Китая проявляли именно такую деятельность.

Чтобы не довести до отчаяния побежденный народ и не дать слишком возгордиться

победителю, чтобы предотвратить образование военного правления и удержать оба

народа в пределах долга, татарская династия, ныне царствующая в Китае, определила,

чтобы войска, размещенные по провинциям, состояли наполовину из китайцев и

наполовину из татар, дабы самая вражда, с которой обе эти нации относятся друг к другу,

удерживала их в границах долга. Суды там тоже наполовину китайские, наполовину

татарские. Все это принесло много положительных результатов: 1) обе нации сдерживают

друг друга; 2) поскольку та и другая обладают военной и гражданской властью, они не

могут подавлять друг друга; 3) народ-завоеватель может рассеяться повсюду, не

ослабляясь и не растворяясь в побежденном народе; он становится способным

противостоять врагам внутренним и внешним. Это учреждение настолько благотворно,

что именно отсутствие его и погубило почти всех, кто совершал завоевания.

ГЛАВА XVI

О завоеваниях деспотического государства

Грандиозный характер завоевания порождает деспотизм. Войско, рассыпанное по

провинциям, тогда уже не может справиться со всеми стоящими перед ним задачами.

Надо, чтобы около государя был всегда отряд из особо ему преданных воинов, всегда

готовых устремиться в ту область империи, где могло бы вспыхнуть восстание. Эта

гвардия должна сдерживать все прочие части войска и наводить трепет на всякого, кому

пришлось предоставить какую-то власть в государстве. Китайский император всегда

имеет под рукой большой отряд татар, готовый выступить при первой надобности. У

Могола, у турок, в Японии помимо армии, которая содержится на доходы от земли, есть

особые полки, состоящие на жалованьи государя. Эти отдельные силы удерживают в

повиновении общие силы.

ГЛАВА XVII

Продолжение той же темы

Мы уже сказали, что государства, завоеванные деспотическим монархом, должны быть

обращены в вассальные государства. Историки восхваляют великодушие завоевателей,

которые возвращали корону побежденным ими государям. С этой точки зрения надо

считать особенно великодушными римлян, которые всюду ставили государей, чтобы

затем пользоваться ими как своими орудиями в целях порабощения. Подобная мера

объясняется необходимостью. Если завоеватель присоединит завоеванное государство, то

посылаемые им туда губернаторы не будут в силах справляться с подданными, а он сам не

сможет справляться с губернаторами. Ему придется ослабить военную охрану своих

исконных владений ради упрочения за собою новых. Всякое бедствие в одном из

государств станет общим бедствием обоих; междоусобие одного распространится и на

другое. Если же, напротив, победитель возвратит престол законному государю, то будет

иметь в нем союзника, который увеличит его силы своими собственными силами. Так, на

наших глазах Шах-Надир завоевал у Могола его сокровища, но оставил ему Индостан.

 

КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ

О законах, устанавливающих политическую свободу в ее

отношении к государственному устройству

ГЛАВА I

Общая идея

Я отличаю те законы, которые определяют политическую свободу в ее отношениях к

государственному устройству, от тех, которые определяют ее отношения к гражданину.

Первые составляют предмет настоящей книги; о вторых я буду говорить в следующей.

ГЛАВА II

Различные значения, придаваемые слову «свобода»

Нет слова, которое получило бы столько разнообразных значений и производило бы столь

различное впечатление на умы, как слово «свобода». Одни называют свободой легкую

возможность низлагать того, кого они наделили тиранической властью; другие — право

избирать того, кому они должны повиноваться; третьи — право носить оружие и

совершать насилия; четвертые видят ее в привилегии состоять под управлением человека

своей национальности или подчиняться своим собственным законам. Некий народ долгое

время принимал свободу за обычай носить длинную бороду. Иные соединяют это

название с известной формой правления, исключая все прочие. Люди, вкусившие блага

республиканского правления, отожествили понятие свободы с этим правлением, а люди,

пользовавшиеся благами монархического правления, — с монархией. Наконец, каждый

именовал свободой то правление, которое наиболее отвечало его обычаям или

склонностям. Так как в республике пороки правления, на которые жалуются люди,

выступают не так заметно и назойливо, причем создается впечатление, что там более

действует закон, чем исполнители закона, то свободу обыкновенно отожествляют с

республиками, отрицая ее в монархиях. Наконец, ввиду того, что в демократиях народ, по-

видимому, может делать все, что хочет, свободу приурочили к этому строю, смешав таким

образом власть народа со свободой народа.

ГЛАВА III

Что такое свобода

Действительно, в демократиях народ, по-видимому, делает, что хочет. Но политическая

свобода состоит совсем не в том, чтобы делать то, что хочется.

В государстве, т. е. в обществе, где есть законы, свобода может заключаться лишь в том,

чтобы иметь возможность делать то, чего должно хотеть, и не быть принуждаемым делать

то, чего не должно хотеть.

Необходимо уяснить себе, что такое свобода и что такое независимость. Свобода есть

право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими

законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать

и прочие граждане.

ГЛАВА IV

Продолжение той же темы

Демократия и аристократия не являются государствами, свободными по самой своей

природе. Политическая свобода имеет место лишь при умеренных правлениях. Однако

она не всегда встречается и в умеренных государствах; она бывает в них лишь тогда,

когда там не злоупотребляют властью. Но известно уже по опыту веков, что всякий

человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом направлении,

пока не достигнет положенного ему предела. А в пределе — кто бы это мог подумать! —

нуждается и сама добродетель.

Чтобы не было возможности злоупотреблять властью, необходим такой порядок вещей,

при котором различные власти могли бы взаимно сдерживать друг друга.

Возможен такой государственный строй, при котором никого не будут понуждать делать

то, к чему его не обязывает закон, и не делать того, что закон ему дозволяет.

ГЛАВА V

О цели различных государств

Хотя у всех государств есть одна общая им всем цель, заключающаяся в охране своего

существования, тем не менее у каждого из них есть и своя особенная, ему только

свойственная цель. Так, у Рима была цель — расширение пределов государства, у

Лакедемона — война, у законов иудейских — религия, у Марселя — торговля, у Китая —

общественное спокойствие, у родосцев — мореплавание; естественная свобода есть

предмет заботы дикарей, цель деспотических государств — наслаждения государя, цель

монархий — слава государя и его государства, цель законов Польши — независимость

каждого отдельного лица и вытекающее отсюда угнетение всех.

Есть также на свете народ, непосредственным предметом государственного устройства

которого является политическая свобода. Обратимся к рассмотрению общих начал, на

которых он ее утверждает. Если они хороши, то свобода отразится в них, как в зеркале.

Нам не потребуется много труда для того, чтобы обнаружить в конституции

политическую свободу. Если можно увидеть ее там, где она есть, если она уже найдена, то

зачем долее искать ее?

ГЛАВА VI

О государственном устройстве Англии

В каждом государстве есть три рода власти: власть законодательная, власть

исполнительная, ведающая вопросами международного права, и власть исполнительная,

ведающая вопросами права гражданского.

В силу первой власти государь или учреждение создает законы, временные или

постоянные, и исправляет или отменяет существующие законы. В силу второй власти он

объявляет войну или заключает мир, посылает или принимает послов, обеспечивает

безопасность, предотвращает нашествия. В силу третьей власти он карает преступления и

разрешает столкновения частных лиц. Последнюю власть можно назвать судебной, а

вторую — просто исполнительной властью государства.

Для гражданина политическая свобода есть душевное спокойствие, основанное на

убеждении в своей безопасности. Чтобы обладать этой свободой, необходимо такое

правление, при котором один гражданин может не бояться другого гражданина.

Если власть законодательная и исполнительная будут соединены в одном лице или

учреждении, то свободы не будет, так как можно опасаться, что этот монарх или сенат

станет создавать тиранические законы для того, чтобы так же тиранически применять их.

Не будет свободы и в том случае, если судебная власть не отделена от власти

законодательной и исполнительной. Если она соединена с законодательной властью, то

жизнь и свобода граждан окажутся во власти произвола, ибо судья будет законодателем.

Если судебная власть соединена с исполнительной, то судья получает возможность стать

угнетателем.

Все погибло бы, если бы в одном и том же лице или учреждении, составленном из

сановников, из дворян или простых людей, были соединены эти три власти: власть

создавать законы, власть приводить в исполнение постановления общегосударственного

характера и власть судить преступления или тяжбы частных лиц.

В большинстве европейских государств установлен умеренный образ правления, потому

что их государи, обладая двумя первыми властями, предоставляют своим подданным

отправление третьей.

У турок, где эти три власти соединены в лице султана, царствует ужасающий деспотизм.

В республиках Италии, где эти три власти также соединены, свободы меньше, чем в

наших монархиях. Поэтому там правительство нуждается в целях самосохранения в столь

же свирепых мерах, как турецкое, о чем свидетельствуют государственные инквизиторы

(Монтескье имеет в виду Венецию) и ящик, куда всякий доносчик может в любое время

бросить свою обвинительную записку.

Подумайте, в каком положении находится гражданин такой республики. Каждое

ведомство обладает там, как исполнитель законов, всею полнотой власти, которую

предоставило себе, как законодатель. Оно может разрушить государство своей волей,

облеченной в форму общеобязательных законов; обладая, кроме того, судебною властью,

оно имеет возможность погубить каждого гражданина своей волей, облеченной в форму

единичного приговора.

Все три проявления власти являются тут в нераздельном единстве; и хотя там и нет той

внешней пышности, которая отличает деспотического государя, но дух его чувствуется

ежеминутно.

Поэтому государи, стремившиеся к деспотизму, всегда начинали с того, что объединяли в

своем лице все отдельные власти, а многие короли Европы — с того, что присваивали

себе все главные должности в своем государстве.

Конечно, чистая наследственная аристократия итальянских республик не воспроизводит в

точности азиатского деспотизма. Многочисленность должностных лиц иногда смягчает

там самую должность; там не все дворяне бывают согласны в своих намерениях; там

существуют различные суды, взаимно ограничивающие друг друга. Так, в Венеции

Большой совет обладает законодательной властью, прегадия — исполнительной, а

кварантии — судебной (Прегади — учрежденный в Венеции в XIII в. совет из 300

знатнейших граждан. Кварантия или Совет Сорока — судебная коллегия из 40 человек —

исполнительный и судебный орган, промежуточный между Большим советом и

синьорией). Но дурно то, что все эти различные трибуналы состоят из должностных лиц

одного и того же сословия, вследствие чего они представляют собою в сущности одну и

ту же власть.

Судебную власть следует поручать не постоянно действующему сенату, а лицам, которые

в известные времена года по указанному законом способу привлекаются из народа для

образования суда, продолжительность действия которого определяется требованиями

необходимости.

Таким образом, судебная власть, столь страшная для людей, не будет связана ни с

известным положением, ни с известной профессией; она станет, так сказать, невидимой и

как бы несуществующей. Люди не имеют постоянно перед глазами судей и страшатся уже

не судьи, а суда.

Необходимо даже, чтобы в случае важных обвинений преступник пользовался по закону

правом самому избирать своих судей или хотя бы отводить их в числе настолько

значительном, чтобы на остальных можно было бы уже смотреть как на им самим

избранных.

Обе же другие власти можно поручить должностным лицам или постоянным

учреждениям ввиду того, что они не касаются никаких частных лиц, так как одна из них

является лишь выражением общей воли государства, а другая — исполнительным органом

этой воли.

Но если состав суда не должен быть неизменным, то в приговорах его должна царить

неизменность, так, чтобы они всегда были лишь точным применением текста закона. Если

бы в них выражалось лишь частное мнение судьи, то людям пришлось бы жить в

обществе, не имея определенного понятия об обязанностях, налагаемых на них этим

обществом.

Нужно даже, чтобы судьи были одного общественного положения с подсудимым,

равными ему, чтобы ему не показалось, что он попал в руки людей, склонных притеснять

его.

Если власть законодательная предоставит исполнительной право заключать в тюрьму

граждан, которые могут представить в обеспечение своего поведения поручительство, то

свобода будет уничтожена, за исключением случаев, когда человека арестуют для того,

чтобы без всякой отсрочки привлечь к ответу по обвинению в уголовном преступлении. В

этих последних случаях арестованные на самом деле свободны, так как они подчиняются

лишь власти закона.

Но если бы законодательная власть оказалась в опасности вследствие какого-нибудь

тайного заговора против государства или каких-либо сношений с внешним врагом, то она

могла бы разрешить исполнительной власти арестовать на короткое и ограниченное время

подозрительных граждан, которые в таком случае утратили бы свободу на время для того,

чтобы сохранить ее навсегда.

И это — единственная сообразная с разумом замена тирании эфоров и столь же

деспотической власти государственных инквизиторов Венеции.

Ввиду того, что в свободном государстве всякий человек, который считается свободным,

должен управлять собою сам, законодательная власть должна бы принадлежать там всему

народу. Но так как в крупных государствах это невозможно, а в малых связано с

большими неудобствами, то необходимо, чтобы народ делал посредством своих

представителей все, чего он не может делать сам.

Люди гораздо лучше знают нужды своего города, чем нужды других городов; они лучше

могут судить о способностях своих соседей, чем о способностях прочих своих

соотечественников. Поэтому членов законодательного собрания не следует избирать из

всего населения страны в целом; жители каждого крупного населенного пункта должны

избирать себе в нем своего представителя.

Большое преимущество избираемых представителей состоит в том, что они способны

обсуждать дела. Народ для этого совсем непригоден, что и составляет одну из слабейших

сторон демократии.

Нет необходимости в том, чтобы представители, получив от своих избирателей общую

инструкцию, получали от них еще и частные указания по каждому особому делу, как это

делается на сеймах в Германии. Правда, в последнем случае слова депутата были бы более

верным отзвуком голоса нации; но это повело бы к бесконечным проволочкам, дало бы

каждому депутату власть над всеми остальными, и в самых неотложных случаях вся сила

народа могла бы быть парализована чьим-нибудь капризом.

Сидней (Сидней Алджернон (1622 — 1683 гг.) — английский политический деятель. В

гражданской войне 1642 — 1648 гг. стал на сторону парламента. Разойдясь с

Кромвелем, в 1651 г. эмигрировал. После возвращения в 1677 г. в Англию, в момент

нарастания новой парламентской оппозиции сделался одним из вождей вигов и в 1679 г.

был избран в парламент. Будучи незаконно обвинен в заговоре против Карла I и его брата

Якова, в 1683 г. был казнен.) совершенно прав, говоря, что если депутаты являются

представителями сословий, как в Голландии, то они должны отчитываться перед теми, кто

их уполномочил; но иное дело, когда они являются представителями городов и местечек,

как в Англии.

Право подавать голос в своем округе для выбора представителей должны иметь все

граждане, исключая тех, положение которых так низко, что на них смотрят как на людей,

неспособных иметь свою собственную волю.

Большинство древних республик имело один крупный недостаток: народ имел здесь право

принимать активные решения, связанные с исполнительной деятельностью, к чему он

совсем неспособен. Все его участие в правлении должно быть ограничено избранием

представителей. Последнее ему вполне по силам, так как если и мало есть людей,

способных установить точные границы способностей человека, то всякий способен

решить в общем, является ли его избранник более способным и сведущим, чем

большинство остальных.

Представительное собрание следует также избирать не для того, чтобы оно выносило

какие-нибудь активные решения, — задача, которую оно не в состоянии хорошо

выполнить, — но для того, чтобы создавать законы или наблюдать за тем, хорошо ли

соблюдаются те законы, которые уже им созданы, — дело, которое оно — и даже только

оно — может очень хорошо выполнить.

Во всяком государстве всегда есть люди, отличающиеся преимуществами рождения,

богатства или почестей; и если бы они были смешаны с народом, если бы они, как и все

прочие, имели только по одному голосу, то общая свобода стала бы для них рабством и

они отнюдь не были бы заинтересованы в том, чтобы защищать ее, так как большая часть

решений была бы направлена против них. Поэтому доля их участия в законодательстве

должна соответствовать прочим преимуществам, которые они имеют в государстве, а это

может быть достигнуто в том случае, если они составят особое собрание, которое будет

иметь право отменять решения народа, как и народ имеет право отменять его решения.

Таким образом, законодательная власть была бы поручена и собранию знатных, и

собранию представителей народа, каждое из которых имело бы свои отдельные от другого

совещания, свои отдельные интересы и цели.

Из трех властей, о которых мы говорили, судебная в известном смысле вовсе не является

властью. Остаются две первые; для того, чтобы удержать их от крайностей, необходима

регулирующая власть; эту задачу очень хорошо может выполнить та часть

законодательного корпуса, которая состоит из знати.

Законодательный корпус, состоящий из знатных, должен быть наследственным. Он

является таким уже по самой своей природе. Кроме того, необходимо, чтобы он был очень

заинтересован в сохранении своих прерогатив, которые сами по себе ненавистны, и в

свободном государстве неизбежно будут находиться в постоянной опасности.

Но так как власть наследственная может быть вовлечена в преследование своих

отдельных интересов, забывая об интересах народа, то необходимо, чтобы — во всех

случаях, когда можно опасаться, что имеются важные причины для того, чтобы ее

развратить, как, например, в случае законов о налогах, все ее участие в законодательстве

состояло бы в праве отменять, но не постановлять.

Под правом постановлять я разумею право приказывать самому или исправлять то, что

было приказано другим. Под правом отменять я разумею право обратить в ничто решение,

вынесенное кем-либо другим, — право, в котором заключалась власть трибунов Рима

(Это то, что получило название права veto). И хотя тот, кто имеет право отменять, имеет

также и право одобрять, однако это одобрение в данном случае не что иное, как заявление

об отказе пользоваться своим правом отмены, и вытекает из этого права.

Исполнительная власть должна быть в руках монарха, так как эта сторона правления,

почти всегда требующая действия быстрого, лучше выполняется одним, чем многими;

напротив, все, что зависит от законодательной власти, часто лучше устраивается многими,

чем одним.

Если бы не было монарха и если бы законодательная власть была вверена известному

количеству лиц из числа членов законодательного собрания, то свободы уже не было бы:

обе власти оказались бы объединенными, так как одни и те же лица иногда пользовались

бы — и всегда могли бы пользоваться — и тою, и другою властью.

Свободы не было бы и в том случае, если бы законодательное собрание не собиралось в

течение значительного промежутка времени, так как тогда произошло бы одно из двух:

либо законодательная деятельность совсем прекратилась бы и государство впало бы в

состояние анархии, либо эту деятельность приняла бы на себя исполнительная власть,

вследствие чего эта власть стала бы абсолютной.

Нет никакой надобности в том, чтобы законодательное собрание было постоянно в сборе.

Это было бы неудобно для представителей и слишком затруднило бы исполнительную

власть, которой в таком случае пришлось бы заботиться уже не о том, чтобы выполнять

свои обязанности, а лишь о том, чтобы защищать свои прерогативы и свое право на

исполнительную деятельность.

Кроме того, если бы законодательное собрание было в постоянном сборе, то могло бы

случиться, что все изменения в его личном составе свелись лишь к замещению умершего

депутата новым. В таком случае, если бы законодательное собрание оказалось не

соответствующим своему назначению, этому уже ничем нельзя было бы помочь. При

смене одного состава законодательного собрания другим народ, не расположенный к

данному законодательному собранию, возлагает не без основания свои надежды на то,

которое придет ему на смену, между тем как при бессменности этого собрания он в случае

испорченности последнего не ожидает уже ничего хорошего от его законов и впадает в