Ж. БОДЕН. Шесть книг о государстве 12 страница

какого-то факта сообщили некоторые подробности, оказавшиеся неверными, и были за

это преданы смерти на том основании, что лгать в газете, предназначенной для двора,

значит выказывать неуважение к двору. Принц крови, сделавший по рассеянности

несколько заметок на документе, подписанном государем красной кистью, был обвинен в

неуважении к императору и навлек на всю свою семью одно из жесточайших

преследований, о которых когда-либо сообщала история.

Итак, если преступление оскорбления величества не определено точно, этого уже

достаточно, чтобы правление выродилось в деспотизм. Я остановлюсь на этом подробнее

в книге «О составлении законов».

ГЛАВА VIII

О неправильном применении терминов «святотатства» и

«оскорбления величества»

Одно из жесточайших злоупотреблений заключается в том, что иногда определение

«оскорбления величества» относят к действиям, которые не заключают в себе этого

преступления. Один закон римских императоров преследовал как виновных в

святотатстве, тех, кто критиковал приговор государя или сомневался в достоинстве

назначенных им на какую-нибудь должность чиновников. Конечно, закон этот был

установлен кабинетом и фаворитами государя. Другой закон определил, что лица,

покушающиеся на жизнь министров или чиновников государя, виновны в преступлении

оскорбления величества, как бы совершившие покушение на особу самого государя. Мы

обязаны этим законом двум государям, знаменитым в истории своей слабостью, двум

государям, которыми управляли министры, как пастухи управляют своими стадами, двум

государям, которые во дворце были рабами, а в совете — детьми, которые были чужды

своим армиям и сохраняли власть только потому, что ежедневно поступались ею.

Некоторые из фаворитов составляли заговоры против своих императоров. Эти делали

больше: составляли заговоры против самой империи, призывая в нее варваров. Когда,

наконец, решились взять их под стражу, государство было уже так ослаблено, что

пришлось нарушить изданный ими закон и совершить преступление оскорбления

величества для того, чтобы наказать их.

Тем не менее именно на этом законе основывался докладчик по делу Сен-Мара;

доказывая, что Сен-Мар виновен в преступлении оскорбления величества, потому что

стремился отстранить от дел кардинала Ришелье, он говорил: «Преступление против

министра государя признано законами императоров равносильным преступлению против

особы самого императора. Министр служит своему государю и государству; устранить его

значит нанести ущерб и тому и другому; это то же самое, как если бы государя лишили

руки, а государство — части его могущества». Олицетворенное рабство не говорило бы

иным языком.

Другой закон, Валентиниана, Феодосия н Аркадия, объявил фальшивомонетчиков

виновными в преступлении оскорбления величества. Но не значило ли это смешивать

разнородные вещи? Не будет ли ослаблено страшное понятие оскорбления величества,

если это название будут применять к преступлениям иного рода?

ГЛАВА IX

Продолжение той же темы

Павлин доложил императору Александру, «что он намерен преследовать по обвинению в

оскорблении величества судью за произнесение приговора, противного постановлениям

императора». Император ответил ему, что «в веке, ознаменованном его царствованием,

косвенные преступления оскорбления величества не имеют места».

Фаустиниан писал тому же императору, что однажды он поклялся жизнью государя

никогда не простить своего раба и теперь видит себя вынужденным держать этого раба в

вечной опале, дабы не оказаться виновным в оскорблении величества. «Ваши страхи

напрасны, — отвечал ему император, — и вам неизвестны мои правила».

Один сенатусконсульт повелел не приравнивать к оскорблению величества расплавку

неудачно отлитых статуй императора. Императоры Север и Антонин писали Понтию, что

человек, продающий непосвященные статуи императора, не совершает преступления

оскорбления величества. Те же императоры писали Юлию Кассиану, что того, кто

нечаянно попадет камнем в статую императора, не следует преследовать как виновного в

оскорблении величества. Особенно нуждался в подобных смягчениях закон Юлия, так как

он признавал оскорблением величества не только переплавку статуй императоров, но и

всякое подобное этому действие, что давало возможность произвольных истолкований.

После того, как были установлены преступления оскорбления величества, появилась

необходимость установить различия между этими преступлениями. Так, юрисконсульт

Ульпиан, сказав, что преступление оскорбления величества не погашается даже смертью

виновного, прибавил, что это относится не ко всем преступлениям оскорбления

величества, установленным законом Юлия, но только к тем из них, которые содержат

покушение на безопасность империи или на жизнь императора.

ГЛАВА Х

Продолжение той же темы

Один английский закон, проведенный при Генрихе VIII, объявлял виновным в

государственной измене всякого, кто предсказывает смерть короля. Вот, поистине,

недостаточно ясный закон. Деспотизм так ужасен, что губит даже самих деспотов. Во

время последней болезни этого короля медики ни разу не осмелились сказать, что он

находится в опасности, и, конечно, сообразно с этим лечили его.

ГЛАВА XI

О помышлениях

Некто Марсий видел однажды во сне, что перерезал горло Дионисию. Последний предал

его за это смерти, рассудив, что ему не приснилось бы ночью то, о чем он не помышлял

днем. Это был акт грубой тирании, так как если бы он даже и помышлял об этом, то он

все-таки не покушался этого сделать. Законы обязаны карать одни только внешние

действия.

ГЛАВА XII

О нескромных словах

Нет ничего произвольнее преступления оскорбления величества в тех случаях, когда

предметом его становятся нескромные слова. Речи людей так легко могут быть превратно

истолкованы, различие между несдержанностью и злоумышлением так велико, а различие

между словами, в которых они выражаются, так мало, что закон не должен назначать

смертной казни за слова, не обозначив по крайней мере в точности те слова, за которые

она назначается.

Слова не входят в состав преступления, они остаются в сфере мысли. Значение их по

большей части заключается не в них самих, а в тоне, которым они высказаны. Часто одни

и те же слова повторяются в различном смысле: смысл слов зависит от их связи с другими

вещами. Иногда молчание бывает выразительнее всяких речей. Все это совершенно

неуловимо. Как же можно создавать из такого материала преступление оскорбления

величества? Везде, где установлен такой закон, нет не только свободы, но даже и тени ее.

По манифесту покойной царицы (Русской императрицы Анны Ивановны), изданному

против семьи Долгоруких, один из этих князей был приговорен к смерти (Имеется в виду

Иван Долгорукий) за произнесение неприличных слов против ее особы, а другой — за

злонамеренное истолкование ее мудрых государственных мер и оскорбление ее

священной особы непочтительными отзывами.

Я вовсе не намерен ослабить негодование, которое люди должны чувствовать к тем, кто

хочет омрачить славу своего государя; но скажу не обинуясь: для того, чтобы умерить

деспотизм, в таких случаях более уместно простое исправительное наказание, чем

обвинение в оскорблении величества, всегда страшное даже для самой невинности. Такие

деяния совершаются не каждый день; они могут быть замечены многими, и ложное

обвинение, опирающееся на те или иные факты, может быть легко выяснено. Слова,

сопровождающиеся действием, получают свой смысл от этого действия. Так, человек,

призывающий подданных на площади к восстанию, виновен в оскорблении величества,

потому что слова его сопровождаются действием и составляют часть этого действия. В

таком случае карают не за слова, а за совершенное действие, при котором эти слова

употребляются. Слова становятся преступлением лишь тогда, когда они подготовляют

преступное деяние, сопровождают его или следуют за ним. Но делать из слов

преступление, подлежащее смертной казни, вместо того, чтобы видеть в них один из

признаков такого преступления, значит все извратить и перепутать.

Императоры Феодосий, Аркадий и Гонорий писали префекту Руфину: «Человека, который

сказал бы что-либо дурное о нашей особе или о нашем правлении, не следует подвергать

наказанию: если он сказал это по легкомыслию, то этим делом надо пренебречь, если по

безумию, то надо его пожалеть, если это брань с целью оскорбления, то надо его простить.

Поэтому, ничего не предпринимая со своей стороны, доведите его дело до нашего

сведения, дабы мы могли, оценивая слова по людям, основательно взвесить, следует ли

предать этих людей суду или пренебречь ими».

ГЛАВА XIV

Оскорбление стыдливости при наказании преступников

Существуют определенные правила стыдливости, соблюдаемые почти всеми народами

мира, и было бы нелепо нарушать их при наказании преступлений, которое всегда должно

иметь предметом восстановление порядка. Жители Востока, отдававшие женщин в жертву

слонам, выдрессированным для совершения чудовищной казни, кажется, задались целью

нарушать закон посредством закона.

Древний обычай Рима запрещал предавать смертной казни девственниц, но Тиберий

сумел обойти этот обычай, приказав палачам изнасиловать их перед казнью. Этот хитрый

и свирепый тиран разрушал нравы ради сохранения обычаев.

Японское правительство, выставив в публичных местах раздетых донага женщин и

приказав им ходить, подобно скотам, на четвереньках, заставило содрогнуться

человеческую стыдливость; но когда оно захотело принудить мать… когда оно захотело

принудить сына…я не в силах продолжать — оно заставило содрогнуться самую природу.

ГЛАВА XV

Об освобождении раба с целью дать ему возможность обвинять своего господина

Август постановил, чтобы рабы господ, составляющих заговоры против него, продавались

с торгов, чтобы они могли показывать против своего господина.

Ради раскрытия важного преступления не надо ничем пренебрегать. Поэтому в

государстве, где есть рабы, они, естественно, могут быть доносчиками, но они не могут

быть свидетелями.

Виндекс донес о составленном в пользу Тарквиния заговоре; но он не мог быть

свидетелем против детей Брута. Человеку, оказавшему столь великую услугу отечеству,

по справедливости даровали свободу, но он получил ее не для того, чтобы иметь

возможность оказать эту услугу.

Поэтому император Тацит издал закон, воспрещавший рабам свидетельствовать против

своих господ даже в случае преступления оскорбления величества. Закон этот не был

внесен в сборник Юстиниана.

ГЛАВА XVI

Клеветническое обвинение в оскорблении величества

Надо отдать справедливость цезарям: изданные ими мрачные законы не были плодом их

собственной изобретательности. Оставлять клеветников безнаказанными научил их

Сулла. Вскоре этих клеветников стали даже награждать.

ГЛАВА XVII

О раскрытии заговоров

«Если твой брат или твой сын, или твоя дочь, или жена твоя возлюбленная, или твой друг,

который тебе, как душа твоя, скажет тебе втайне: обратимся к другим богам, то побей его

камнями: сперва твоя рука да поднимется на него, а затем и рука всего народа». Это

постановление Второзакония не может быть гражданским законом у большей части

известных нам народов, так как оно открыло бы у них двери для всевозможных

преступлений.

Существующий во многих государствах закон, который требует под страхом наказания,

чтобы человек доносил даже о тех заговорах, в которых он сам не участвовал, не менее

жесток, чем вышеприведенный. Если он вводится в монархическом государстве, то

необходимо подвергнуть его ограничениям.

Там он должен применяться во всей своей строгости лишь к преступлениям оскорбления

величества по первому пункту. В этих государствах очень важно не смешивать различные

виды этого преступления.

В Японии, где законы опрокидывают все понятия человеческого разума, обвинение в

недонесении применяется к самым обыденным случаям.

Мы читаем о двух девушках, которых там продержали до смерти в утыканном гвоздями

сундуке, — одну за ее любовные похождения, а другую за то, что она не донесла на

первую.

ГЛАВА XVIII

Как опасно в республиках наказывать слишком строго за преступление оскорбления

величества

Когда республике удалось уничтожить тех, кто хотел ее ниспровергнуть, она должна

поспешить положить конец мщению, наказаниям и даже наградам.

Нельзя осуществлять больших наказаний, а следовательно, и больших изменений, не

доверяя нескольким гражданам большой власти; поэтому в таких случаях лучше много

прощать, чем много наказывать, лучше изгонять немногих, чем многих, лучше вовсе не

лишать имущества, чем производить массовые конфискации. Иначе под предлогом

мщения за республику установится тирания мстителей. Надо уничтожать не того, кто

господствует, а господство. Надо как можно скорее возвратиться к обычному порядку

правления, при котором закон все охраняет и никого не угнетает.

Греки не полагали никаких пределов мщению тиранам или тем, кого они считали

тиранами. Они предавали смерти детей, иногда — пятерых ближайших родственников

осужденного. Они изгнали бесчисленное количество семейств. Их республики были

потрясены этим до основания, и возвращение сосланных всегда было эпохой,

знаменовавшей перемену государственного строя.

Римляне поступали благоразумнее. Когда Кассий был осужден за стремление к тирании,

был поставлен вопрос: не следует ли умертвить и его детей, но их не подвергли никакому

наказанию. «Те, — говорит Дионисий Галикарнасский, — которые в конце марсийской

войны и гражданской войны хотели изменить этот закон и не допускать к должностям

детей лиц, изгнанных Суллой, были настоящими преступниками».

Из войн Мария и Суллы видно, до какой степени мало-помалу извратились души римлян.

События этого времени были так ужасны, что, казалось, они уже не повторятся. Но во

время триумвиров люди хотели быть более жестокими и в то же время казаться менее

жестокими; можно прийти в отчаяние от софизмов, которыми оправдывала себя эта

жестокость. Аппиан сообщает нам формулу проскрипций. Можно подумать, что

единственным их предметом было благо республики, так хладнокровно говорится там об

интересах общества, о превосходстве принятых мер над всеми прочими, о безопасности

богачей и спокойствии простого народа, об опасении подвергнуть угрозе жизнь граждан,

о желании умиротворить солдат и, наконец, о том, как все будут счастливы.

Рим был залит потоками крови, когда Лепид праздновал свой триумф после побед в

Испании; он отдал беспримерный по нелепости приказ, повелевавший гражданам

радоваться под угрозой проскрипции.

ГЛАВА XIX

Как приостанавливают пользование свободой в республике

В государствах, где наиболее дорожат свободой, существуют законы, дозволяющие

нарушить свободу одного, дабы сохранить ее для всех. Таковы в Англии так называемые

bills of attainder (Приговор, в силу которого, если он одобрен обеими палатами и подписан

королем, подсудимый объявляется виновным в государственной измене помимо всяких

других формальностей и без права апелляции). Они принадлежат к одному разряду с теми

афинскими законами, которые создавались против отдельного лица голосованием 6 тысяч

граждан. Они принадлежат к одному разряду с теми законами, которые создавались в

Риме против отдельных граждан и назывались там привилегиями. Право создавать их

принадлежало лишь большим собраниям народа. Но каким бы образом народ их ни

создавал, Цицерон требовал, чтобы они были уничтожены, на том основании, что вся сила

закона заключается в его всеобщем применении. Признаюсь, однако, что ввиду обычая,

существующего у самых свободных народов мира, я склонен думать, что в некоторых

случаях на свободу следует набросить покрывало, подобно тому как закрывали иногда

статуи богов.

ГЛАВА XX

О законах, благоприятствующих свободе гражданина в республике

В народных государствах обвинения часто бывают публичными, так что каждому

дозволяется обвинять, кого он захочет. Это вызвало установление законов, ограждающих

невинность граждан. В Афинах обвинитель, не поддержанный пятой частью голосов

собрания, уплачивал штраф в 5 тысяч драхм. К такому штрафу был приговорен Эсхин,

обвинявший Ктезифона. В Риме недобросовестный обвинитель считался опозоренным, и

ему клеймили лоб литерой «К» (Первая буква слова «kalumnia» — клеветник). Чтобы

обвинитель не мог подкупить судей или свидетелей, к нему приставляли стражу.

Я уже говорил об афинском и римском законе, который дозволял обвиненному

избавляться от суда добровольным изгнанием.

ГЛАВА XXI

О жестокости законов против должников в республике

Гражданин, ссудивший деньги другому гражданину, который занял их для того, чтобы

израсходовать, и потому уже не имеет их, в силу одного этого обстоятельства получает

над ним большое превосходство. Что же произойдет в республике, если это превосходство

будет еще более усилено законами?

В Афинах и в Риме первоначально дозволялось продавать несостоятельного должника.

Солон отменил этот обычай в Афинах; он постановил, что кредитор не имеет власти над

личностью должника. Но в Риме децемвиры не отменили этого обычая; имея перед

глазами реформу Солона, они не захотели последовать его примеру, и это не

единственный пункт в законах двенадцати таблиц, где обнаруживается намерение

децемвиров поколебать дух демократии.

Эти жестокие законы против должников не раз подвергали опасности Римскую

республику. Человек, покрытый ранами, выбежал из дома своего кредитора на площадь.

Народ был потрясен этим зрелищем. Тогда и другие граждане вышли из тюрем своих

кредиторов, которые не решились их задерживать. Им надавали обещаний, но ничего этим

не добились, и народ удалился на Священную Гору. Он добился не отмены законов, а

назначения особого должностного лица, народного трибуна, на обязанности которого

лежало защищать народ. Общество вышло из состояния анархии, но ему угрожала

тирания. Манлий задумал для приобретения популярности вырвать из рук кредиторов

граждан, которых они обратили в рабство. Замыслы Манлия были предупреждены; но

старое зло продолжало существовать. Было издано несколько отдельных законов,

облегчавших уплату долгов, и в 428 году от основания Рима консулы провели закон,

который лишил кредиторов права держать своих должников в рабстве у себя в доме.

Ростовщик Папирий попытался обесчестить молодого человека по имени Публий,

которого он держал в оковах, и, подобно тому, как преступление Секста Тарквиния дало

Риму политическую свободу, преступление Папирия дало Публию гражданскую свободу.

Такова была судьба этого города, что новые преступления упрочили в нем свободу,

доставленную ему старыми преступлениями. Покушение Аппия на Виргинию вновь

пробудило в народе то отвращение к тиранам, которое вселила в него несчастная участь

Лукреции. Через 37 лет после позорного преступления Папирия подобное же

преступление заставило народ удалиться на Яникульский холм и придало новую силу

закону, созданному для ограждения должников.

С этого времени не столько кредиторы преследуют своих должников за неуплату долгов,

сколько должники — своих кредиторов за нарушение законов против ростовщичества.

ГЛАВА XXII

О мерах, нарушающих свободу в монархиях

В монархиях свобода часто терпела ущерб от меры, бесполезной в первую очередь для

самого государя, а именно — от назначения особых комиссаров для суда над отдельной

личностью.

Государь получает так мало пользы от комиссаров, что не стоило бы из-за этого изменять

обычного порядка вещей. В моральном отношении он должен быть уверен, что у него

больше честности и справедливости, чем у его комиссаров, которые всегда считают себя

достаточно оправданными его приказами, сомнительными требованиями государственной

пользы, оказанным им предпочтением и даже своей трусостью.

При Генрихе VIII для суда над пэрами назначали комиссаров из палаты пэров, в

результате были казнены все пэры, от которых желательно было отделаться.

ГЛАВА XXIII

О шпионах в монархии

Нужны ли шпионы в монархии? Хорошие государи обычно не пользуются их услугами.

Человек, который соблюдает законы, выполняет все, чего может требовать от него

государь; надо, чтобы по крайней мере он мог найти убежище в собственном доме и

спокойно заниматься своими делами, поскольку это не связано с каким-либо нарушением

законов. Шпионаж, может быть, и был бы терпим, если бы шпионами были честные люди.

Но по позору, который неизбежно ложится на лицо, можно судить о позоре самого дела.

Государь должен проявлять по отношению к своим подданным кротость, прямоту и

доверие. Тот, кто много тревожится, подозревает и опасается, подобен актеру, который

затрудняется выполнить свою роль. Видя, что законы в общем остаются в силе и

уважаются, государь может считать себя в безопасности. Поведение всех служит ему

порукой за поведение каждого. Пусть он только оставит страх — и он сам поразится тому,

как его будут любить. Да и в самом деле, почему бы его не любить? В нем видят лишь

источник чуть ли не всего добра, которое совершается в государстве, между тем как все

кары ставятся в счет законам. Государь показывается народу всегда с ясным выражением

лица. Даже его славу мы считаем нашей славой и в его могуществе видим нашу силу.

Одно из доказательств любви к государю заключается в том доверии, которое питают к

нему: когда министр откажет в просьбе, думают, что государь удовлетворил бы ее. Даже в

пору общественных бедствий его не обвиняют, но только сожалеют о том, что он многого

не знает или находится под влиянием дурных людей. Если бы государь знал! — говорит

народ. Эти слова — призыв к государю и доказательство доверия, которым он пользуется.

ГЛАВА XXVI

О том, что монарх должен быть доступным

Легче всего это понять из примера противоположного: «Царь Петр I, — рассказывает

г.Перри, — издал новый указ, по которому подавать ему жалобы разрешается лишь после

того, как уже будут поданы две жалобы его чиновникам. Тогда в случае отказа в

правосудии можно подать ему третью; но тот, чья жалоба окажется несправедливой,

подвергается смертной казни. С тех пор никто не подавал царю жалоб».

ГЛАВА XXVII

О нравах монарха

Нравы государя содействуют свободе в такой же степени, как и законы. Государь, как и

закон, может обращать людей в животных и животных в людей. Если он любит свободные

души — у него будут подданные; если ему нравятся низкие души — у него будут рабы.

Если он желает постигнуть великое искусство царствовать, пусть приближает к себе

честь, добродетель, пусть поощряет личные заслуги. Он даже может иногда обратить взор

и на таланты. Ему незачем бояться соперничества так называемых достойных людей; он

равен им, коль скоро он их любит. Пусть он покоряет сердца, но не налагает оковы на

разум. Пусть он станет популярным. Ему должна быть приятна любовь малейшего из его

подданных, ибо они тоже люди. Народ так радуется малейшему проявлению внимания к

нему, что было бы несправедливо отказать ему в этом: бесконечное расстояние, которое

отделяет его от монарха, не позволит ему стать назойливым. Пусть монарх будет

благосклонен к просьбам и непреклонен перед требованиями, и пусть он знает, что народ

радуется, когда он отказывает придворным, а придворные радуются его милостям.

ГЛАВА XXVIII

Об уважении монархов к своим подданным

Монархи должны соблюдать большую осторожность в шутках. Умеренная шутка приятна,

потому что она устанавливает более непринужденные отношения, но колкая шутка менее

дозволительна для них, чем для последнего из их подданных, так как только в их устах

она всегда наносит смертельные раны.

Еще менее позволительно им подвергать подданного явному оскорблению: они

поставлены для того, чтобы прощать или наказывать, но отнюдь не для того, чтобы

оскорблять.

Оскорбляя своих подданных, они поступают с ними более жестоко, чем повелители турок

или московитов — со своими. Эти последние своими оскорблениями унижают, но не

бесчестят людей; а они и унижают, и бесчестят их.

Азиаты по свойственному им предрассудку видят в причиненной им государем обиде

доказательство его отеческого внимания; а в нас по свойственному нам образу мыслей

жгучая боль от перенесенного оскорбления усугубляется отчаянием от невозможности

смыть его.

Государи должны радоваться, что имеют подданных, для которых честь дороже жизни,

для которых она является стимулом не только мужества, но и верности.

Вспомним о несчастьях, постигших государей, которые оскорбили своих подданных: о

мести Херея, евнуха Нарсеса и графа Юлиана, наконец, о герцогине Монпансье, которая,

обидевшись на Генриха III за то, что он разгласил некоторые ее тайные недостатки,

нарушала его спокойствие в продолжение всей его жизни.

ГЛАВА XXIX

О гражданских законах, которые могут внести немного свободы в деспотическое

правление

Хотя деспотическое правление по своей природе везде одинаково, но различные

обстоятельства, религиозные убеждения, предрассудки, полученные примеры, свойства

ума, обычаи, нравы могут внести в него значительные различия.

Весьма полезно, если в таком государстве имеются определенные укоренившиеся

понятия. Так, в Китае на императора смотрят, как на отца народа, а в начале

существования государства арабов государь был там проповедником.

Хорошо также, если там есть какие-нибудь священные книги, которые могут служить

правилом поведения, каковы Коран у арабов, книги Зороастра у персов, Веды у индийцев,

классические книги у китайцев. Религиозный кодекс восполняет недостатки гражданского

и ограничивает произвол.

Уместно также, чтобы судьи в сомнительных случаях совещались с духовными властями,

как это делается в Турции, где __________кади вопрошают мулл. В случаях же преступлений,

караемых смертью, желательно, чтобы судья, если он есть, уведомлял и губернатора, дабы

гражданские власти и церковные умерялись еще и политической властью.

ГЛАВА XXX

Продолжение той же темы

Деспотизм в своем неистовстве распространил опалу отца на его детей и жен. Но

последние и так уже несчастны, не будучи виновными. Кроме того, надо, чтобы между

государем и обвиняемыми стояли лица, которые могут своими мольбами смягчить его

гнев или побудить его вынести более справедливое решение.

У малдивов есть хороший обычай, когда сановник, впавший в немилость, ежедневно

является ко двору своего государя до тех пор, пока снова не завоюет его благосклонность:

его присутствие обезоруживает разгневанного государя.

Есть деспотические государства, где полагают, что ходатайствовать за опального перед

государем значит нарушать должное почтение к последнему. Эти государи как будто

употребляют все усилия для того, чтобы лишить себя добродетели милосердия.

Аркадий и Гонорий объявили в законе, о котором я столько говорил, что они не будут

щадить тех, кто осмелится умолять их за виновных. Это очень дурной закон, так как он

нехорош даже для деспотизма.

Очень хорош обычай Персии, дозволяющий всем, кто этого пожелает, покидать

государство, хотя противоположный обычай имеет свое начало в деспотизме, который

смотрит на подданных, как на рабов, а на тех, кто покидает государство, как на беглых

рабов. Этот персидский обычай очень выгоден для деспотизма, так как опасение ухода

плательщиков останавливает или ограничивает притеснения пашей и сборщиков податей.

КНИГА ТРИНАДЦАТАЯ

О зависимости между взиманием податей и размерами государственных доходов, с одной

стороны, и свободой — с другой

ГЛАВА I

О доходах государства

Доходы государства — это та часть имущества, которую каждый гражданин отдает