Социолингвистика ФРГ и Великобритании

В то время как в США понятие «социолингвистика» («социология языка») имеет необычайно широкий спектр значений, поскольку социолингвистика затрагивает там проблемы, относящиеся к самостоятельным пограничным областям науки, в Западной Европе данное понятие воспринимается не так широко, а предмет социолингвистики в основном ограничивается изучением употребления языка, характерного для отдельных слоев и классов25. Это особенно относится к ФРГ и Великобритании.

К числу тем, широко исследуемых буржуазной социолингвистикой, принадлежат «языковые барьеры», «ограниченный и развернутый код», «компенсирующее обучение» и «компенсирующее развертывание». Уже сам факт, что буржуазная социолингвистика проявляет интерес к подобного рода проблемам, имеет важное социально-политическое значение. Хотя проблемы эти социолингвистические, сущность самих явлений обусловлена социально-экономическими факторами. Описывая эти явления, как правило, с научной скрупулезностью, разрабатывая и умело используя новые приемы исследования, буржуазные ученые все же не могут дать социолингвистическим явлениям надлежащей оценки без учета общественных отношений и социально-экономических принципов, как бы ни был хорош используемый при этом инструментарий.

Характерные для 50-х годов попытки социолингвистов Великобритании и ФРГ устранить барьеры в языке и мышлении и тем самым якобы ликвидировать социальную несправедливость путем воспитания и повышения уровня образования были связаны с потребностями образовательно-экономического характера в капиталистических странах. Англичанин Б. Бернстайн, хорошо осознавший это, подчеркивает, что одной из наиболее жгучих проблем, перед которой стоит педагог и немедленного решения которой требует современное положение дел в мире, является возможность оптимального использования интеллектуального потенциала населения (в корыстных интересах капиталистического общества. – Авт.)26. В связи с этим он разработал глубоко обоснованные эмпирические принципы, которые могли бы лечь в основу теории, учитывающей специфику социальных слоев и классов населения. Прежде всего Бернстайн исследовал употребление языка так называемых средних и нижних слоев. Его теоретические принципы, а также теория лингвистического кода У. Эвермана27 составляют основу социолингвистических исследований, проводимых в ФРГ. Теорию Бернстайна можно рассматривать как попытку применить принципы социологического описания для построения лингвистического кода. При этом с помощью теории ролей предпринимается попытка адекватного лингвистического и социологического описания.

Возникновение лингвистического кода объясняется его обусловленностью факторами специфически социального характера. Систему типов речи (Sprechweisen) Бернстайн рассматривает как проявление социальных связей или как качество социальной структуры28. В конечном счете социальная структура в теории Бернстайна превращается в независимую переменную (в этом и заключается принципиальная ошибка автора)29.

Несмотря на такие правильные в методическом отношении принципы, как, например, учет определяющих социальных факторов, само построение лингвистического кода Бернстайном следует признать неудачным, поскольку в предлагаемой им социологической модели, имеющей объяснительную силу, содержатся неясности принципиального характера. Они являются результатом того, что теория Бернстайна опирается на позитивистскую социологию Э. Дюркгейма, а выдвигаемые им лингвистические посылки во многом проблематичны30. Одной из таких посылок является «компенсирующее развертывание» языка детей из семей рабочих. Даже по мнению буржуазных социолингвистов это так называемое компенсирующее развертывание не привело к каким-либо заметным успехам31. Да их и не могло быть, поскольку ни о каких коренных изменениях не может быть и речи, пока остаются в неприкосновенности социально-экономические основы капиталистической системы.

Дж. Гамперц указывает на то, что во время проведения формальных интервью и психологических тестов дети, принадлежащие к низшему социальному слою, часто затрудняются дать правильный ответ в силу того, что они не владеют языком высшего слоя, на котором составлены указанные тесты, либо же владеют им в недостаточной степени. Он решительно выступает против широко распространенных среди части исследователей утверждений, будто «язык слоев населения с низким доходом является вырождающимся, а в структурном отношении – недоразвитым»32. Некорректность результатов таких исследований как бы заложена уже в самой их основе. Явно или скрыто социально-экономическая действительность находит свое отражение как в имущественных отношениях, так и в отношениях, связанных с системой власти. Это в равной мере относится к действительности, окружающей рабочее место человека, а также к самым различным коммуникативным процессам, в которых человек как социальное существо принимает участие либо в обязательном порядке (например, учреждение, суд), либо добровольно (например, союз, кружок друзей, отношения между соседями). Неизбежным следствием подобного рода обязательных или добровольных отношений и ситуаций в рамках данной социально-экономической действительности является подверженность человека более или менее сильным психологическим давлениям. Отчасти указанная «неизбежность» обусловлена экономическими отношениями и ситуациями, конкретно в данном случае речь идет об отношении к предпринимателю-капиталисту и связанным с производственным процессом лицам (Beziehungspersonen), правилам и предписаниям. То же самое происходит, когда кто-либо в капиталистическом обществе теряет работу. В этом случае ситуация психологического давления возрастает, численность вовлеченных лиц увеличивается, большей становится анонимность; правила и предписания превращаются в непостижимый и оттого еще более могущественный психологический фактор, обнажающий все бессилие и обреченность человека, попавшего в данную ситуацию. Такой человек, если за него не вступится опытный и энергичный представитель профсоюза, окажется весьма беспомощным и бессловесным в двояком значении этого слова: во-первых, потому, что он не владеет языковыми средствами, а во-вторых, потому, что у него отсутствует социолингвистическая компетенция, и он не может соответствующим образом изложить обстоятельства своего дела.

Односторонний характер социолингвистики Бернстайна и Эвермана можно проиллюстрировать таким фрагментом: «Программа социолингвистики состоит в обнаружении систематики правил, с помощью которых социоструктурно обусловленные ролевые отношения совпадали бы с конкретными лингвистическими образцами. Цель такого подхода в конечном счете должна состоять в характеристике конкретных феноменов социальных действий при использовании терминов такой теории, содержанием которой была бы систематика совместного варьирования нелингвнстических… и лингвистических признаков в ролевых действиях»33. У. Эверман, в частности, пытается посредством рациональной дискуссии сформулировать критерии способности, которые в содержательном отношении были бы независимы от интересов господствующих слоев общества. Он считает, что «низший слой» должен приспособиться к «среднему слою», а для этого следует сформулировать объективные критерии действия (Leistungskriterien)31.

Верно характеризуя сложившуюся ситуацию, У. Кури и М. Хартиг подчеркивают, что в ФРГ в основном разрабатываются второстепенные области социолингвистики, прежде всего связь языка с социальными слоями (языковые барьеры), связь между языком и психологическим развитием (компенсирующее языковое обучение)35. Освещение действительно важных социолингвистических проблем (многоязычие и его политические аспекты, что связано с наличием в ФРГ иностранных рабочих36, проблема языкового изменения, роль диалектов37 и социолектов33, исследование и тем самым повышение престижа языка рабочих39 и др.) носит поверхностный характер, а то и вовсе отсутствует. Мало внимания уделяется проблемам языкового изменения, причем их роль в социально-экономической действительности капиталистического общества сознательно умаляется. Исключение составляют исследования в такой весьма ограниченной области, как англо-американское влияние на язык и социальную действительность во всех сферах жизни ФРГ. Но и здесь отсутствует серьезный анализ социально-экономической природы этих изменений. Среди авторов, занимающихся исследованием указанных проблем, можно назвать В. Д. Бальда, Б. Карстенсена, Ф. Рермана, В. Бильса и Г. Циндлера40.

И. Хабермас в своей теории коммуникативной компетенции41 развивает по сути монологическое понятие лингвистической компетенции Н. Хомского. По его мнению, с помощью коммуникативной компетенции строится система правил, посредством которой создаются ситуации возможной речи. При этом Хабермас опирается на так называемую прагматику универсалий и теорию речевых актов. Взаимность, которая, согласно его теории, берет свое начало в разговорном аспекте идеальной речевой ситуации, возводится им в идеал «ситуации, свободной от системы власти». Эта «свободная от системы власти ситуация» создается как дополнение к «коммуникативным действиям» в высказываниях, которые, как он считает, освобождают от принуждения к действию и в тематическом отношении допускают лишь языковые воплощения. Несостоятельной оказывается дихотомия «труд, сводящийся к действиям с помощью инструментов» и «взаимодействие» («Interaktion»). Хабермас стремится утвердить герменевтический характер коммуникации (Verstдndigung) и заключающегося в ней смысла человеческих действий. Положительным моментом в его теории можно считать то, что труд он всегда понимает как действия, выполняемые с помощью инструментов и направленные на изменение окружающей действительности. Но если К. Маркс считал труд основополагающей социальной категорией, включающей в себя также коммуникативные действия (Leistungen), то Хабермас ставит коммуникативное общение в один ряд с понятием труда. Эта методологическая ошибка объясняется прежде всего традиционным влиянием позитивистской философии языка, связанной с именами Ч. Пирса и Г. Мида, а также англосаксонской (в основном, механистической) философией речевых актов Дж. Остина и Дж. Серля и односторонней интерпретацией психоаналитических процессов.

О механистическом характере теории речевых актов Дж. Серля и отсутствии у нее прочной базы свидетельствует хотя бы такое его высказывание: «Единицей речевой коммуникации не являются, как принято считать, ни символ, ни слово, ни предложение, ни даже знак символа, слова или предложения. Напротив, основную единицу речевой коммуникации представляет именно производство знака в ходе речевого акта. Выражаясь точнее, производство знака для предложения является при определенных условиях нллокуционным актом, который и есть минимальной единицей речевой коммуникации. Я не знаю, как доказать, что речевая коммуникация содержит в себе в основном акты, однако могу представить аргументы, с помощью которых можно было бы попытаться убедить в этом скептиков»42.

В такой же мере очевидна и односторонность интерпретации Хабермасом психоаналитических процессов: «Итак, нормативная основа речевой коммуникации и антиципирована, и, в качестве таковой, действенна. Формальная антиципация идеализированного разговора (как формы жизни, реализуемой в будущем?) гарантирует «окончательное», главное и ни в коем случае не устанавливаемое лишь в данный момент контрафактное соглашение, которое постоянно должно соединять потенциальных говорящих/слушающих и относительно которого коммуникация не является необходимой (при условии, что в противном случае коммуникация вообще возможна)»43.

Важное место в социолингвистике ФРГ отводится проблеме исходной структуры социальных действий. Описание ее у Бернстайна и Эвермана опирается главным образом на положения Э. Дюркгейма. В основу дюркгеймовской модели комплексного современного общества положена классовая структура капиталистического общества, заключающаяся в нем отчужденность. Позитивистская социология, к предшественникам которой принадлежит Дюркгейм, отрывает социальные отношения от их политико-экономического фундамента. Дюркгейм считает «органические», «универсальные» отношения сугубо специализированного комплексного общества свидетельством его более высокого развития по сравнению с менее развитыми общественными формами, основанными на «механической солидарности», традиции, строгости норм, продолжающими существовать в современном обществе44.

Тесное переплетение западноевропейской и американской (особенно представленной У. Лабовым) социолингвистических школ находит свое проявление в исходных положениях Дюркгейма, которые в основном являются общими для них обеих. В отличие от социолингвистов Великобритании и ФРГ У. Лабов, по-видимому, ближе всех подошел к осознанию проблематики и дилеммы социальных давлений (Zwдnge) в западных обществах. Правда, он не делает из этого никаких выводов: «Предметом наших исследований будет непосредственно сама социолингвистика. В заключение мы подробнее остановимся на том, каким образом изучение языка и изучение общества могут взаимодействовать друг с другом». Или: «Если мы всерьез будем считать понятие языка формой социального поведения, то понятно, что каждое теоретическое достижение в процессе анализа механизма лингвистического развития будет вносить свой непосредственный вклад в общую теорию социального развития»45. Однако Лабов, как и Бернстайн, Эверман (да и фактически все буржуазные социолингвисты), не в состоянии (а может быть, и не готов) прийти к выводу о необходимости коренного изменения социально-экономической действительности.

Прогрессивные социолингвисты из ФРГ П. Айзенберг и Г. Хаберланд46 также указывают на то, что с помощью методов Бернстайна, Лабова и Эвермана невозможно достичь каких-либо изменений. А это вполне соответствует образовательно-экономическим расчетам господствующего класса. Такая социолингвистика выдвигает на роль авторитета в области языка средний слой общества. В свою очередь, это служит тому, чтобы выдать критику буржуазного общества (имея в виду систему ценностей, отвергаемых средним слоем) за критику власти47. При этом вуалируются действительные интересы, а собственная деятельность оправдывается как «эмансипаторская». При своей якобы антикапиталистической направленности буржуазные социолингвисты состоят на службе капитализма, их исследования в конечном счете используются против рабочего класса. Следует сказать, что субъективно усилия ряда буржуазных социолингвистов направлены против привилегий, которыми обладает господствующий класс в сфере образования. Некоторые из них, например М. Дюбуа-Реймон и В. Вольфрам48, решительно выступают в пользу улучшения положения детей рабочих. Однако дискриминация языка рабочих как «ограниченного кода» носит характер явной идеологической дискриминации самих рабочих в интересах буржуазии.

С одной стороны, теория кодов четко указывает на связи, существующие между социальной структурой, мышлением и языком, с другой стороны, эти связи разрушаются в силу недостаточного понимания и учета содержательной и специфически социальной обусловленности их общественных функций. Это проявляется уже при выборе для данного исследования абстрактного понятия, которое, получая название «социолингвистика», остается в значительной степени формальным, узким и односторонним49. Однако абстракция не может получить положительную оценку априорно, поскольку такая оценка таит в себе опасность неверного осмысления и интерпретации социальной действительности. Из абстракций не должно выхолащиваться значение, они должны соответствовать своему содержанию (Sache). Диалектический путь познания истины, познания объективной реальности, ведет «от живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике...»50. От этого пути отказываются буржуазные социолингвисты. Как верно отмечают прогрессивные социологи ФРГ, «конкретный, действительно социально обусловленный анализ языка должен касаться внутренне противоречивого, стремящегося к своему снятию единства капиталистической системы»51.

Лабов, а также Бернстайн, Эверман и другие исходят из статичной (главным образом, дюркгеймовской) модели «комплексного современного общества». Попытки решить имеющиеся проблемы с помощью простых или дифференцированных моделей, в основе которых лежат понятия социального слоя и роли, остаются сомнительными, поскольку они опираются на представления о норме, характерные для средней буржуазии. Собственно говоря, осуществляется приспособление к так называемым среднебуржуазным представлениям, что идет на пользу существующему классовому обществу и не соответствует интересам рабочих52. «Достижение равных возможностей, выдаваемое пропагандой за уже свершившийся факт, но в действительности осуществляемое лишь в незначительных масштабах, было перенесено также в сферу личного совершенствования и повышения квалификации»53. Ключом к повышению социального статуса пропаганда объявляет мнимое, никогда не существовавшее в прошлом и невозможное (принимая во внимание интересы капиталистической системы) в будущем равенство возможностей. Это надо для того, чтобы побудить рабочих к конкурентной борьбе (натравить их друг на друга), разобщить, изолировать их от партийных и профсоюзных интересов и тем самым сделать более податливыми и управляемыми в интересах существующей системы капиталистической эксплуатации. Из этого делается, вполне обоснованный вывод: «Таким образом, желаемое ослабление социальных связей, являющееся следствием изменения материальных условий жизни, а также профессиональной квалификации, приводит к двойному результату, а именно: заинтересованность рабочих в повышении своего социального статуса может оправдывать (даже в собственных глазах) их политическую дисциплинированность и разобщенность»54.

Языковые барьеры, устранение которых является основной задачей буржуазной социолингвистики, в действительности представляют собой социальные барьеры, обусловленные общественно-экономическими факторами. Поэтому следует говорить не о языковых, а о социальных барьерах. В последние годы в буржуазной социолингвистике усилилась критика как самого понятия языковых барьеров, так и равенства возможностей. Пришлось признать, что все подобного рода попытки оказались неудачными. Из множества критических голосов последних лет приведем слова И. Радтке: «Выбор понятия «языковые барьеры», пожалуй, в высшей степени неудачен, так как препятствием являются не языковые барьеры, а тот с трудом поддающийся анализу феномен, который связан с недостатками, проявившимися в культурной, социальной, образовательной, психологической и языковой областях. Однако изъять это понятие из сферы научного обсуждения уже невозможно, поскольку известно, какие импликации свойственны данному комплексу»55.

Другие программы, предложенные капиталистическими странами, на которые возлагались большие надежды, также обнаружили свою несостоятельность. Об этом говорится, например, в итоговом докладе за 1968 год, посвященном компенсирующему обучению в Нью-Йорке: «Ни одна из программ не привела к улучшению положения в целом»56.

Следствием разочарования, возникшего среди буржуазных социолингвистов в результате этих неудач, явилось то, что, по крайней мере, некоторые из них теперь яснее представляют себе существующую общественно-политическую ситуацию и правильнее оценивают возможности ее изменения. «Расхождения в распределении богатств в обществе и неравенство возможностей имеют внутренне присущие системе экономические причины. Для того чтобы это неравенство не приводило к мысли о существовании людей, ущемленных в своих социальных и экономических правах, оно должно быть замаскировано посредством идеологической гармонизации противоречия между равенством возможностей и соревнованием. Таким образом, функция компенсирующего обучения, введенного и поддерживаемого государством и частным капиталом, заключается в том, чтобы удерживать тех, кто не пользуется привилегиями, от протеста против их общественного положения»57. «В силу этого, – считают Г. Хольцер и К. Штайнбахер, – постулат компенсирующего обучения очень легко оборачивается против развития политического сознания и речевого поведения рабочего класса и других слоев, существующих в условиях экономической и политической зависимости. Тем самым он оборачивается против создания культуры, служащей интересам рабочего класса и этих слоев»58. Наряду с этим употребляется (разумеется, не случайно) понятие языковых барьеров, выходящее за рамки ограниченного кода. Согласно Б. Бадуре, языковые барьеры – это барьеры в коммуникации между обеими противоположными социально-экономическими системами, между социализмом и капитализмом59. При такой интерпретации языковых барьеров мы имеем дело, как справедливо считает Э. Альбрехт, с особой разновидностью антикоммунизма60, цель которой состоит в том, чтобы отвлечь внимание от причин классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом капиталистических стран, а также от причин существования диаметральных противоположностей между социализмом и капитализмом. Б. Бадура использует очень интересный материал по так называемому групповому языку, однако его анализ ненаучен, а рассуждения о «языковых барьерах и возможностях их преодоления» не указывают никакого выхода, поскольку факторы, оказывающие тормозящее действие в обучении, следует искать в социально-экономической действительности капиталистического общества, а следовательно, и в понятийном аппарате буржуазной социолингвистики. Э. Альбрехт обращает внимание на методологически неразрывную связь бадуровского эклектизма с объективизмом61. Типичен для объективизма также тезис Б. Бадуры о том, что язык не только представляет собой «средство» мышления и коммуникации, но и может препятствовать осуществлению обеих этих важных функций. Однако научного открытия у Бадуры не получилось. Четкий анализ этого вопроса был дан еще К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Немецкой идеологии». Проводимая Бадурой семантическая дифференциация слов, относящихся к сфере идеологии и политики ФРГ и ГДР, ненаучна и опирается в основном на работы Г. Мозера62, который серьезный анализ фактов соединяет с псевдонаучной интерпретацией и диффамацией процесса языкового развития в ГДР63.

Общественные барьеры обусловлены социально-экономическими причинами, а именно противоречием между обобществленным трудом и частной собственностью на средства производства. Важнейшими факторами, определяющими характер общества, являются способ производства и отношение производительных сил к производственным отношениям.

Следовательно, невозможно научно объяснить языковые отношения в обществе без учета существующего способа производства. В лучшем случае (Лабов, Бернстайн, Эверман) описанию поддаются лишь внешние формы явлений. Такая социолингвистика, разрабатывая свою теорию, не в состоянии установить связи со способом производства и тем местом, которое она занимает в процессе производства.

______________________________________________

Юсселер М. Социолингвистика. – Киев: Вища школа, 1987. – С. 102-107