Часть пятая Коробка с дождем

Я хожу медленно, зато никогда не пячусь назад.

Авраам Линкольн

Скажи мне, что ты собираешься делать со своей единственной дикой и драгоценной жизнью?

Мэри Оливер, «Летний день»

Коробка с дождем

Я проснулась в темноте в свою предпоследнюю ночь в Калифорнии от звуков ветра, хлеставшего по ветвям деревьев, и капель дождя, лупивших по полотнищу палатки. То лето выдалось настолько засушливым, что я перестала укрывать палатку защитной пленкой от дождя, и когда спала, между мной и небом было только широкое сетчатое полотнище. Я босиком выползла во тьму, чтобы набросить водонепроницаемую пленку поверх палатки, вся дрожа, хотя было только начало августа. Много недель температура держалась на уровне не меньше +32 градусов, иногда даже переваливая за +38, но сейчас, из-за ветра и дождя, погода внезапно полностью переменилась. Вернувшись в палатку, я натянула флисовые штаны и анорак, заползла в спальный мешок и застегнула его до самого подбородка, плотно стянув капюшон вокруг головы. Когда в шесть часов утра я проснулась, маленький термометр на моем рюкзаке показывал +3.

Я пошла в одиночестве по высокому гребню под дождем, натянув на себя бо́льшую часть одежды, которая была у меня с собой. Стоило мне остановиться дольше чем на пару минут, и я настолько промерзала, что зубы мои начинали выбивать комическую дробь, пока я не двигалась дальше, снова покрываясь потом. В ясные дни, утверждал мой путеводитель, с тропы к северу виден Орегон, но теперь я не видела ничего, кроме плотного тумана, который скрывал от глаз все на расстоянии дальше трех метров. Мне не надо было видеть Орегон. Я его чувствовала, чувствовала его огромность впереди. Если я смогу проделать весь путь до конца, до Моста Богов, я пройду его насквозь. И кем я стану, если сделаю это? И кем стану, если не сделаю?

В середине утра из тумана вынырнула Стейси, которая шла по тропе на юг. Накануне днем мы с ней вместе вышли из Сейед-Вэлли, где ночевали вместе с Рексом и нашими знакомыми парочками. Утром Рекс сел в автобус, готовясь возвращаться в реальную жизнь, а все остальные пошли дальше, расставшись несколько часов спустя. Я была почти уверена, что с остальными больше не увижусь. Но со Стейси мы планировали встретиться в Эшленде, где она собиралась задержаться на несколько дней, поджидая свою подругу Ди, прежде чем пойти с ней вместе через Орегон. Увидев ее, я даже вздрогнула, как будто она была лишь отчасти женщиной, а отчасти — призраком.

— Я возвращаюсь обратно в Сейед-Вэлли, — сказала она и объяснила, что она промерзла, что ноги у нее стерты, а спальный мешок промок накануне ночью, и у нее не было никакой надежды высушить его до темноты. — Сяду на автобус до Эшленда, — продолжала она. — Найди меня в хостеле, когда доберешься туда.

Я обняла ее на прощание, а потом она пошла дальше, и туман поглотил ее в считаные секунды.

На следующее утро я проснулась раньше обычного, небо едва-едва успело посереть. Дождь прекратился, и воздух начал понемногу согреваться. Пристегивая Монстра и уходя от места ночевки, я ощущала возбуждение: это были последние мои километры в Калифорнии.

Я была всего в паре километров от границы, когда древесный сук, нависавший над тропой, зацепился за мой браслет с именем Уильяма Дж. Крокета, сорвал его и отправил в полет над плотными зарослями кустов. Я в панике принялась обыскивать камни, кусты и деревья, понимая, что это бесполезно. Браслета мне не найти. Я не видела, куда он упал. Слетев с меня, он издал лишь единственный тихий «звяк». Мне казалось таким абсурдным, что я потеряла браслет именно в этот момент — явное дурное предзнаменование поджидающих впереди невзгод. Я пыталась как-то мысленно переиграть это событие и сделать так, чтобы утрата символизировала нечто хорошее. Может быть, символ тех вещей, в которых я больше не нуждалась, облегчение метафорического бремени. Но потом эта мысль потускнела, и я могла думать только о самом Уильяме Крокете, парне из Миннесоты, которому было примерно столько же лет, сколько мне, когда он погиб во Вьетнаме, чьи останки так и не были найдены, чья семья, несомненно, все еще скорбит по нему. Мой браслет был не чем иным, как символом той жизни, которой он лишился, будучи слишком молодым. Вселенная просто отобрала ее, поглотив своей голодной, безжалостной утробой.

Ничего не оставалось делать, кроме как идти дальше.

Я достигла границы спустя считаные минуты, остановившись, чтобы осмыслить это: Калифорния и Орегон, конец и начало, притиснутые друг к другу. Для такого значительного места выглядело оно совершенно незначительным. Там был лишь коричневый металлический ящик, в котором лежал регистрационный журнал маршрута, и указатель, на котором было написано: «Вашингтон — 801 км»; никакого упоминания о самом Орегоне.

Но я-то знала, что это за 801 километр. Я провела в Калифорнии два месяца, но мне казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как я ступила на перевал Техачапи наедине со своим рюкзаком и представляла себе, как достигну этого места. Я подошла к металлическому ящику, вынула из него журнал и пролистала его, перечитывая записи за предыдущие недели. Там были записи нескольких людей, чьих имен я никогда не видела, и других, с которыми не встречалась, но они казались мне знакомыми, потому что все лето я шла по их следам. Последние записи оставили мои знакомые парочки — Джон и Сара, Хелен и Сэм. Под их триумфальными строчками я нацарапала собственную, настолько ошеломленная эмоциями, что решила быть краткой: «Я это сделала!»

Орегон. Орегон. Орегон!

Я пришла. Я вошла в него, ловя взглядом величественную вершину горы Шаста на юге и более низкую, но и более угрюмую гору Маклафлин к северу. Я пробиралась по высокому гребню, периодически натыкаясь на короткие островки снега, которые пересекала с помощью лыжной палки. Я видела, как невдалеке подо мною на высокогорных зеленых лужайках паслись коровы, и их широкие большие бубенчики звякали, когда они двигали головами.

— Привет, орегонские коровки! — окликнула я их.

В ту ночь я спала под почти полной луной, небо было ярким и холодным. Перед сном раскрыла было роман Джозефа Максвелла Кутзее «В ожидании варваров», но прочла всего несколько страниц, потому что не могла сосредоточиться: мои мысли то и дело уносились к Эшленду. Теперь он уже был так близко, что я вполне могла разрешить себе подумать о нем. В Эшленде будут еда, музыка и вино, люди, которые ничего не знают о МТХ. И, что еще важнее, там будут деньги, и не просто какие-то мои обычные двадцать баксов. В свою коробку для Эшленда я положила двести пятьдесят долларов в дорожных чеках, поначалу полагая, что именно эта коробка будет приветствовать меня в самом конце моего путешествия. В ней не было ни еды, ни дополнительных вещей. В ней были только дорожные чеки и одежда, предназначенная для «настоящего мира», — мои любимые полинялые голубые джинсы Levi’s и обтягивающая черная маечка; новехонький кружевной черный лифчик и такие же трусики. Месяцы назад именно в этой одежде я рассчитывала отпраздновать окончание моего путешествия и поймать попутку обратно до Портленда. Когда мой план изменился, я попросила Лизу вложить эту маленькую коробку в другую, одну из тех, которые я загрузила едой и экипировкой, и переадресовать ее в Эшленд, а не на одну из тех остановок, которые я все равно не собиралась делать в Сьерра-Неваде. Я не могла дождаться момента, когда наложу на них руки — на одну коробку внутри другой — и проведу наконец уик-энд в «гражданской» одежде.

Я прибыла в Эшленд на следующий день, ко времени обеда, спустившись по тропе с маршрута вместе с группой волонтеров из AmeriCorps.

— Вы слышали великую новость? — спросил меня один из них, когда я забралась в их мини-вэн.

Я покачала головой, не став объяснять, что за последние два месяца слышала не так уж много новостей, что великих, что незначительных.

— Знаете группу Grateful Dead? — спросил он, и я кивнула. — Джерри Гарсия умер.

Я стояла на тротуаре в центре городка, наклонившись к стеклянной витрине газетного киоска, чтобы рассмотреть лицо Гарсии, напечатанное психоделическими красками на первой странице местной газеты, слишком потрясенная, чтоб купить себе экземпляр. Мне нравились некоторые песни Grateful Dea d, но я никогда не собирала их записи, и не смотрела живые концерты, и не ездила вслед за ними по стране, как некоторые из моих друзей — их фанатов. Смерть Курта Кобейна в предыдущем году ощущалась для меня как-то ближе — его печальная и яростная кончина послужила назидательной притчей не только для моего поколения, предававшегося излишествам, но и для меня самой. И все же смерть Гарсии казалась более величественным событием, словно это был конец не просто какого-то момента, но целой эпохи, которая длилась всю мою жизнь.

Я прошла с Монстром на спине через несколько кварталов к зданию почты, мимо написанных от руки плакатов, выставленных в витринах магазинов, которые гласили: «Мы любим тебя, Джерри, и скорбим». Улицы заполняла смешанная толпа хорошо одетых туристов, нагрянувших в город на уик-энд, и радикальной молодежи из нижней части Тихоокеанского Северо-Запада, которая сбивалась в кучки на обочинах улиц, испуская более интенсивные вибрации, чем обычно, обсуждая громкую новость. Некоторые окликали меня по дороге, иногда прибавляли в конце обращения слово «сестра». Они были разные — и подростки, и пожилые, а одежда помещала их в самые разные категории спектра андеграунда — хиппи, анархисты, панки, непризнанные художники… Я выглядела точь-в-точь как одна из них — обросшая, загорелая, с татуировкой; отягощенная весом всех своих пожитков — и пахла точно так же, как они, только, несомненно, еще хуже, поскольку мне не удалось ни разу толком помыться с тех пор, как я принимала душ в палаточном городке в Касл-Крэгз, где пару недель назад со мной случилось жуткое похмелье. И все же я была настолько отделена от них, вообще от всех, словно приземлилась здесь, явившись из другого места и времени.

Смерть Гарсии казалась величественным событием, словно это был конец не просто какого-то момента, но целой эпохи, которая длилась всю мою жизнь.

— Эй! — воскликнула я с удивлением, проходя мимо молчаливого мужчины, который сидел в кабине грузовичка, притормозившего рядом с нами на Тоуд-лейк, где мы со Стейси искали Радужную Встречу. Но он ответил равнодушным кивком, похоже, не вспомнив меня.

Я добралась до почты и, толкнув дверь, вошла внутрь, ухмыляясь от предвкушения, но когда назвала женщине, стоявшей за прилавком, свое имя, она вернулась всего лишь с маленьким пухлым конвертом, адресованным мне. Никакой коробки. Никакой коробки внутри другой коробки. Никаких джинсов, кружевного лифчика или двухсот пятидесяти долларов в дорожных чеках, никакой еды, которая нужна была мне, чтобы дойти до следующей остановки в национальном парке Кратерного озера.

— Но для меня должна быть коробка, — сказала я, держа в руках конверт.

— Вам придется зайти еще раз, завтра, — нимало не смутившись, сказала женщина.

— Вы уверены? — заикаясь, пробормотала я. — Я имею в виду… она точно должна быть здесь.

Женщина лишь покачала головой без всякого сочувствия. Ей было на меня ровным счетом наплевать. Я была для нее грязной, вонючей девчонкой-радикалкой с нижнего Тихоокеанского Северо-Запада.

— Следующий, — скомандовала она, махнув рукой мужчине, стоявшему в очереди ближе всех.

Я вывалилась на улицу, полуослепшая от паники и ярости. Я была в Эшленде, в Орегоне, и у меня было всего два доллара двадцать девять центов! Мне нужно было заплатить за комнату в хостеле в ту ночь. Мне нужна была еда, прежде чем я смогу пойти дальше. Но больше всего остального — после шестидесяти дней ходьбы под весом рюкзака, после сухого пайка, который на вкус был похож на подогретый картон, после полного отсутствия контакта с людьми в течение недель, после подъемов и спусков по горам, после ошеломительной смены температур и пейзажей — мне нужно было, чтобы все было просто. Хотя бы несколько дней. Пожалуйста!

Я дошла до ближайшего таксофона, стащила с себя Монстра и поставила его на пол, потом закрылась в телефонной кабинке. Оказаться внутри было необыкновенно приятно, мне даже не хотелось выходить из этой крохотной прозрачной комнатушки. Я взглянула на пухлый конверт, который держала в руках. Это было письмо от моей подруги Лоры из Миннеаполиса. Я вскрыла конверт и вытащила его содержимое: письмо, в которое было завернуто ожерелье, она сделала его для меня в честь моего нового имени. Оно было набрано из серебряных кубиков с буквами, на цепочке из шариков-звеньев. С первого взгляда мне показалось, что там написано starved, а не strayed ^[37] потому что буква Y немного отличалась от остальных — она была толще, короче и отпечатана другим шрифтом, — и воображение машинально сложило буквы в другое знакомое слово. Я надела ожерелье и вгляделась в искаженное отражение своей груди в блестящей металлической поверхности телефонного диска. Новое украшение повисло под тем, которое я носила с самого Кеннеди-Медоуз — с сережкой из бирюзы и серебра, некогда принадлежавшей моей матери.

Я сняла телефонную трубку и попыталась дозвониться Лизе, но ответа не было.

Совершенно несчастная, я побрела по улицам, изо всех сил стараясь ничего не хотеть. Ни обеда, ни маффинов, ни пирожков, которые красовались в витринах магазинов, ни кофе латте в бумажных стаканчиках, которое держали туристы в своих безупречно чистых руках. Я дошла до хостела, чтобы выяснить, не удастся ли найти Стейси. Ее нет, сказал мне мужчина на рецепции, но она вернется попозже — она уже зарегистрировалась на ночь.

— Вы тоже хотите зарегистрироваться? — спросил он, но я лишь покачала головой.

Я дошла до кооператива натуральных продуктов, перед которым радикальная молодежь с Северо-Запада устроила себе нечто вроде дневного лагеря, собираясь на травке и на обочинах. Почти сразу же я заметила еще одного из компании, которого видела на Тоуд-лейк, — мужчину с повязкой на голове, вожака этой группы, который, подобно Джимми Хендриксу, называл всех «крошками». Он сидел на тротуаре возле входа в магазин, держа в руках маленькую картонку с нацарапанной на ней маркером просьбой о деньгах. Перед ним стояла пустая банка от кофе, на дне которой скопилась горстка мелочи.

— Привет, — сказала я, останавливаясь перед ним, радуясь, что вижу знакомое лицо, пусть даже и такое. Он по-прежнему был в той же самой странной повязке.

— Привет, — без выражения ответил он, явно не узнавая меня. Денег он у меня не попросил. Очевидно, по мне сразу было ясно, что их у меня нет. — Путешествуешь тут? — спросил он.

— Я иду по Маршруту Тихоокеанского хребта, — сказала я, чтобы подстегнуть его память.

Он кивнул без малейшего признака узнавания.

— Многие сюда съезжаются на праздники в честь Джерри.

— А что, будут какие-то праздники? — спросила я.

— Сегодня вечером кое-что намечается.

Я хотела поинтересоваться, устроил ли он мини-Встречу Племен Радуги у Кратерного озера, как хотел, но не стала.

— Счастливо, — пробормотала я и пошла прочь.

Я вошла в кооперативный магазин, и прикосновение кондиционированного воздуха к моим обнаженным конечностям показалось таким странным! Мне случалось бывать в круглосуточных мини-маркетах и небольших, ориентированных на туристов магазинах в ходе нескольких моих остановок вдоль МТХ, сделанных для пополнения припасов, но еще ни разу с начала моего путешествия я не видела такого магазина, как этот. Я бродила взад-вперед по рядам, глядя на все вещи, которых не могла себе позволить, ошеломленная их бесстыдным изобилием. Как такое могло быть, что я когда-то воспринимала все это как нечто само собой разумеющееся?! Банки с соленьями и багеты, настолько свежие, что их упаковывали в бумажные пакеты; бутылки с апельсиновым соком и картонные упаковки с сорбетом, а самое главное — овощи и фрукты, настолько яркие в своих корзинах, что едва не ослепили меня. Я медлила там, принюхиваясь — к помидорам и кочанчикам салата, к нектаринам и лаймам. Единственное, на что меня хватало, — это удержаться и не сунуть что-нибудь в карман.

Я дошла до секции товаров для здоровья и красоты и выдавила несколько порций бесплатных пробных лосьонов на ладони, растерла разные сорта по всему телу, и от их тонких ароматов у меня закружилась голова — персик и кокос, лаванда и мандарин. Помедлила возле тюбиков с помадой и нанесла одну, тон которой назывался «сливовая дымка». Промокнула губы «натуральной, органической, изготовленной из материалов вторичного использования» салфеткой и вгляделась в свое отражение в круглом зеркальце, стоявшем на подставке возле витрины с помадой. Я выбрала «сливовую дымку», потому что ее оттенок был похож на ту помаду, которой я пользовалась в своей обычной, допоходной жизни; но теперь с этой помадой на губах я показалась себе похожей на клоуна, мои губы выглядели маниакально-вызывающе на обветренном лице.

— Я могу вам помочь? — спросила женщина в круглых старомодных очочках и с бейджиком, на котором было написано «Джен Джи».

— Нет, спасибо, — ответила я. — Я просто смотрю.

— Вам идет этот оттенок. Он превосходно подчеркивает голубизну ваших глаз.

— Вы так думаете? — усомнилась я, внезапно смутившись. И снова посмотрела в круглое маленькое зеркальце, как будто действительно раздумывала, не купить ли мне «сливовую дымку».

— Ваше ожерелье мне тоже нравится, — сказала Джен Джи. — Starved. Забавно!

Я взялась рукой за ожерелье.

— На самом деле здесь написано Strayed. Это моя фамилия.

— Ах да, — проговорила Джен Джи, наклонившись поближе, чтобы разглядеть. — Мне просто показалось. Но и так и сяк, все равно забавно.

— Это оптическая иллюзия, — пояснила я.

Я вернулась вдоль рядов к гастрономической секции, где вытащила из диспенсера грубую салфетку и насухо стерла помаду с губ, а потом принялась перебирать лимонад на полке. Snapple там не было, к моему большому сожалению. Я купила себе на последние деньги бутылку «натурального, органического, свежевыжатого, не содержащего консервантов» лимонада и вышла вместе с ним посидеть перед магазином. Взволнованная тем, что добралась до города, я так и не пообедала, поэтому пришлось съесть протеиновый батончик и горсть затхлых орехов из своих запасов. И я, пока их грызла, запрещала себе думать о той трапезе, которую планировала вместо них: о салате «цезарь» с жаренной на гриле куриной грудкой и о корзинке хрустящего французского хлеба, который я макала бы в оливковое масло, и о диетической коле, которой я бы все это запивала, и о десерте «банана-сплит». Я пила лимонад и болтала со всеми проходившими мимо: поговорила с мужчиной из Мичигана, который приехал в Эшленд, чтобы учиться в местном колледже, и с другим мужчиной, который играл на барабанах в местной команде; с одной женщиной-гончаром, которая специализировалась на изготовлении фигурок богинь, и с другой женщиной, которая с европейским акцентом спросила меня, собираюсь ли я на концерт памяти Джерри Гарсии этим вечером.

Она протянула мне флаер, на котором было написано «Помним о Джерри».

— Если вы остановились в хостеле, то клуб совсем рядом с ним, — сказала она мне. Она была пухленькая и хорошенькая, ее светлые льняные волосы стянуты в тугой пучок на затылке. — Мы тоже путешествуем в этих краях, — добавила она, жестом указывая на мой рюкзак. Я не понимала, кто такие эти «мы», пока рядом с ней не появился мужчина. Он был ее полной физической противоположностью: высокий, почти болезненно худой, одетый в коричневый килт, который едва достигал костлявых коленей; его довольно короткие волосы были перехвачены резинками в четыре или пять хвостиков, разбросанных по всей голове.

— Вы путешествуете автостопом? — спросил мужчина. Он был американцем. Я объяснила им, что иду по маршруту МТХ, что планировала задержаться в Эшленде на весь уик-энд. Мужчина отреагировал на это с полным безразличием, но женщина была ошеломлена.

— Меня зовут Сюзанна, я из Швейцарии, — сказала она, беря мою ладонь в свои. — То, чем вы занимаетесь, у нас называется паломничеством. Если вы позволите, я разотру вам ступни.

— О, это так мило с вашей стороны, но вам совершенно не нужно этого делать, — отказалась я.

— Но я хочу! Это было бы для меня честью. У нас в Швейцарии так принято. Я сейчас вернусь. — Она развернулась и пошла в магазин, несмотря на то что я кричала ей вслед, что не надо, что она слишком добра. Когда она исчезла за дверями, я взглянула на ее бойфренда. Своей худобой и смешными хвостиками он напомнил мне деревянную марионетку.

— Ей действительно нравится это делать, так что не беспокойтесь, — проговорил он, усаживаясь рядом со мной.

Когда минуту спустя Сюзанна появилась в дверях магазина, она держала перед собой сложенные лодочкой ладони, в которых плескалась лужица ароматного масла.

— Это мятное, — пояснила она, улыбаясь мне. — Снимите свои ботинки и носки!

— Но мои ноги… — замешкалась я. — Они такие неухоженные и грязные…

— Это мое призвание! — воскликнула она, и мне пришлось повиноваться; вскоре она уже намазывала меня мятным маслом. — Ваши ноги, они такие сильные, — приговаривала Сюзанна. — Как у дикого животного. Я чувствую их силу своими ладонями. И как же им досталось, бедным ножкам! Вижу, вы потеряли несколько ногтей.

— Да, — пробормотала я, откинувшись на локти в траву, прикрыв глаза.

— Духи велели мне сделать это, — пояснила она, вдавливая большие пальцы в мои подошвы.

— Духи?

— Да. Когда я увидела вас, духи нашептали мне, что я должна что-нибудь вам подарить, поэтому я и подошла к вам с флаером, но потом поняла, что этого недостаточно. Мы, швейцарцы, очень уважаем людей, которые совершают паломничество. — Один за другим растирая мои пальцы, она подняла голову и спросила: — Что означает эта надпись на вашем ожерелье — вы действительно голодаете?

Что ж, так оно и было в течение нескольких следующих часов, пока я сидела перед магазином. Я действительно умирала с голоду. Я была просто сама не своя. Я чувствовала себя сосудом желаний, изголодавшимся, истощенным существом. Кто-то из прохожих сжалился надо мной и угостил веганским маффином, другой — салатом из киноа с изюмом. Некоторые подходили, чтобы полюбоваться моей татуировкой или расспросить о рюкзаке. Около четырех часов объявилась Стейси, и я рассказала ей о своих невзгодах. Она предложила одолжить мне денег, пока не прибудет посылка.

— Спасибо, но сначала я еще раз попытаю счастья на почте, — сказала я. Мне была ненавистна мысль о том, что придется ловить ее на слове, как бы я ни была ей благодарна. Я вернулась на почту и отстояла очередь, с разочарованием видя, что за прилавком орудует все та же женщина, которая сказала мне, что моей посылки до сих пор нет. Подойдя к ней, я спросила о своей коробке так, будто не заходила сюда всего несколько часов назад. Она молча удалилась на склад — и вернулась с коробкой в руках, без единого слова извинения толкнув ее ко мне по прилавку.

— Так, значит, она была здесь все это время? — проговорила я, но ей было наплевать, она просто буркнула, что, должно быть, не заметила ее в тот раз.

Охвативший меня восторг был слишком силен, чтобы злиться, и я вместе со Стейси отправилась в хостел, держа перед собой коробку обеими руками. Зарегистрировавшись, я вслед за Стейси поднялась по лестнице на второй этаж, пройдя насквозь главную женскую спальню и оказавшись в маленьком уединенном алькове, который располагался под самой крышей здания. В комнатке стояли три односпальные кровати. Одну заняла Стейси, другую — ее подруга Ди, а третью они приберегали для меня. Она познакомила меня с Ди, и между нами завязался общий разговор, пока я вскрывала свою коробку. Там лежали мои чистые старые джинсы, новый лифчик и трусики — и больше денег, чем было у меня с самого начала моего похода.

Я отправилась в душ и долго стояла под ним, соскребая с себя грязь под потоком горячей воды. Я не мылась две недели, и за это время температура воздуха менялась от –1 до +38 градусов. Я просто чувствовала, как вода смывает с меня слои засохшего пота, словно они были на самом деле слоями кожи. Закончив мыться, я принялась рассматривать свое отражение в зеркале: мое тело стало более поджарым, чем когда я смотрела на него в последний раз; волосы даже светлее, чем в детстве. Я натянула новое белье, футболку и полинялые джинсы, которые теперь висели на мне мешком, хотя три месяца назад я едва втискивалась в них, потом вернулась в спальню и надела ботинки. Они больше не были новыми — грязные и жаркие, тяжелые и причиняющие боль, — но теперь это была моя единственная обувь.

За ужином со Стейси и Ди я заказала все, чего хотела. После этого отправилась в обувной магазин и купила себе пару черных с голубым спортивных сандалий от Меррелла, именно таких, какие мне следовало купить перед началом путешествия. Мы вернулись в хостел, но лишь на минуту, после чего мы со Стейси снова вышли, направляясь на вечер в честь Джерри Гарсии в ближайший клуб, а Ди осталась в спальне, готовясь ко сну. Мы уселись за столик на небольшом, огражденном веревками пятачке на границе с танцполом, пили белое вино и наблюдали за женщинами всех возрастов, форм и размеров, кое-где разбавленными случайно затесавшимися мужчинами, которые топтались и кружились под песни Grateful Dead, игравшие без перерыва, одна за другой. За спинами танцующих был экран, на который проецировалась вереница слайдов, одни из них представляли собой абстрактные психоделические вихри, а другие — рисованные и фотографические изображения Джерри и его команды.

— Мы любим тебя, Джерри! — выкрикивала женщина за соседним столиком, когда появлялось его изображение.

— Ты не собираешься пойти потанцевать? — спросила я Стейси.

Она покачала головой.

— Мне нужно вернуться в хостел. Мы выдвигаемся ранним утром.

— А я думаю, что ненадолго останусь, — сказала я. — Разбудите меня, чтобы попрощаться, если я завтра утром сама не проснусь.

После того как она ушла, я заказала еще бокал вина и сидела, слушая музыку, наблюдая за людьми, наполняясь глубинным ощущением счастья просто оттого, что нахожусь в одном помещении с другими людьми в летний вечер, да еще и музыка играет. Когда полчаса спустя я встала, собираясь уходить, зазвучала песня Box of Rain. Это была одна из моих любимых песен у Grateful Dead, к тому же я была слегка навеселе, поэтому импульсивно ринулась на танцпол и начала танцевать — и почти сразу же об этом пожалела. Мои колени после бесконечной ходьбы казались жесткими и скрипучими, бедра — странно негибкими, но как раз когда я собиралась уйти, тот мужчина из Мичигана, с которым мы познакомились в этот день, внезапно подлетел ко мне и принялся танцевать как бы вместе со мной, вращаясь по орбите вокруг меня, как человек-гироскоп, рисуя пальцами в воздухе воображаемую коробку и одновременно кивая мне, будто я должна была понимать, что, черт возьми, все это значит, и мне показалось, что уйти будет невежливо.

Я заказала еще бокал вина и сидела, слушая музыку, наполняясь глубинным ощущением счастья просто оттого, что нахожусь в одном помещении с другими людьми в летний вечер.

— Каждый раз, когда слышу эту песню, я думаю об Орегоне! — прокричал он мне, перекрывая музыку. — Дошло?! — спросил он. — Коробка с дождем! Типа, Орегон — это тоже коробка с дождем!

Я кивнула и рассмеялась, пытаясь показать, что мне весело, но как только песня закончилась, я метнулась в сторону, чтобы встать у низкой, высотой по пояс, стенки, которая шла вдоль барной стойки.

— Привет, — произнес через некоторое время мужской голос, я обернулась. Он стоял по другую сторону стенки, держал в руке фломастер и фонарик — служащий клуба, по-видимому, управляющий той территорией, на которой можно было выпить, — хотя раньше я его не замечала.

— Привет, — ответила я. Он был красив, выглядел чуть постарше меня, темные кудрявые волосы достигали плеч. Поперек его футболки была надпись WILCO. — Мне нравится эта команда, — сказала я, указывая на надпись.

— Так ты их знаешь? — спросил он.

— Ну конечно, я их знаю, — ответила я.

Его карие глаза сощурились, когда он улыбнулся.

— Клево! — сказал он. — Меня зовут Джонатан, — и он пожал мне руку. Музыка снова заиграла до того, как я успела назвать ему свое имя, но он наклонился прямо к моему уху и, стараясь кричать не слишком громко, спросил, откуда я. Похоже, догадался, что я не из Эшленда. Я заорала в ответ, пытаясь объяснить, насколько это было возможно, что я иду по МТХ, а потом он снова наклонился ко мне и прокричал какое-то длинное предложение, которое я не смогла разобрать из-за музыки. Но мне было все равно, потому что его губы мазнули по моему уху, а его дыхание щекотало мою шею, и это ощущение, очень приятное, пронизало меня до самых пяток.

— Что?! — закричала я в ответ, когда он договорил, и он снова повторил сказанное, на этот раз медленнее и громче, и я поняла, что он говорил мне, что сегодня работает допоздна, но завтра вечером будет занят только до одиннадцати, и спрашивал, не хочу ли завтра прийти послушать команду, которая будет играть вживую, а после этого пойти с ним посидеть в баре.

— Конечно! — выкрикнула я, хотя мне ужасно хотелось заставить его повторить все снова, чтобы еще раз ощутить это чудесное прикосновение его губ к моим волосам и шее. Он протянул мне фломастер и жестами показал, чтобы я написала свое имя на его ладони, чтобы он смог внести меня в список гостей. «Шерил Стрэйд», написала я трясущимися руками, стараясь выводить буквы как можно аккуратнее. Когда я закончила, он бросил взгляд на ладонь и показал мне большой палец, я помахала ему и вышла за дверь, ощущая полный восторг.

Завтра у меня свидание!

А будет ли у меня свидание? — думала я, неторопливо идя по теплым улицам. Может быть, моего имени и не окажется в списке. Может быть, я не так его поняла. Может быть, это просто смехотворно — идти на свидание с человеком, с которым я едва перебросилась парой слов, чьей главной привлекательной чертой была внешняя красота и то, что ему нравились Wilco. Я, безусловно, прежде встречалась с мужчинами, имея на то гораздо меньше оснований, — но это было другое дело. Я была другой. Разве нет?

Я вернулась в хостел, тихонько пробралась мимо кроватей, на которых спали неизвестные мне женщины, вошла в маленькую спаленку под крышей, где лежали Ди и Стейси, тоже спящие. Сняла с себя одежду и забралась в настоящую, самую настоящую постель, которая — вот странность-то! — принадлежала мне на всю эту ночь. Я пролежала без сна добрый час, проводя ладонями по телу, воображая, каково это было бы, если бы на следующий вечер меня касался Джонатан. Холмики грудей и равнина живота, мускулы ног и грубоватая поросль волос на лобке — все это, кажется, было во вполне приемлемом состоянии. Но когда я добралась до больших, размером с ладонь, участков на бедрах, кожа на которых казалась каким-то гибридом между древесной корой и ощипанным мертвым цыпленком, я осознала, что ни при каких обстоятельствах на завтрашнем свидании не стяну с себя джинсы. Вероятно, оно и к лучшему. Видит Бог, я проделывала это слишком много раз, чтобы можно было сосчитать, и определенно больше, чем могло пойти мне на пользу.

Весь следующий день я отговаривала себя от вечерней встречи с Джонатаном. Все то время, пока я занималась стиркой, пировала в ресторанах, бродила по улицам, разглядывая людей, я спрашивала себя: «Да в любом случае, кто он такой для меня, этот симпатяга — любитель Wilco?» Но все это время воображение рисовало мне, чем мы будем заниматься.

Но не снимая джинсов!

В тот вечер я приняла душ, оделась и дошла до кооперативного магазина, чтобы попользоваться бесплатными образцами «сливовой дымки» и масла иланг-иланга вместо духов, а потом подошла к женщине, которая стояла на входе клуба, где работал Джонатан.

— Может быть, я есть в списке, — проговорила я беззаботно и назвала ей свое имя, готовая к тому, что меня сейчас прогонят.

Не говоря ни слова, она шлепнула мне на ладонь красную чернильную печать.

Мы с Джонатаном заметили друг друга в тот же миг, как я переступила порог: он помахал мне со своего недосягаемого поста на высокой платформе, откуда управлял осветительными приборами. Я взяла себе бокал вина и стояла, потягивая его и слушая музыку, как надеялась, в элегантной позе, у той самой низкой стенки, возле которой мы с Джонатаном познакомились накануне вечером. Это оказалась довольно известная блюграсс-команда откуда-то из области залива Сан-Франциско. Одну из песен они посвятили Джерри Гарсии. Музыка была неплоха, но я не могла на ней сосредоточиться, потому что изо всех сил пыталась казаться довольной и непринужденной, как будто я все равно была бы в этом самом клубе, слушая эту самую команду, даже если бы Джонатан меня не пригласил; и больше всего одновременно стараясь не смотреть на Джонатана и не не смотреть на него, потому что каждый раз, когда я на него смотрела, оказывалось, что и он на меня смотрит, и это рождало во мне тревогу, потому что я боялась, как бы он не подумал, что я смотрю на него не отрываясь, ведь вдруг это только совпадение — что каждый раз, когда я смотрю на него, он тоже смотрит на меня, а на самом деле он смотрит на меня не постоянно, а только в те моменты, когда я на него смотрю, и это заставит его задуматься: «Почему эта женщина постоянно на меня смотрит?» Тогда я решилась — и не смотрела на него три долгих песни. В одной из них было импровизационное, казавшееся бесконечным скрипичное соло, длившееся до тех пор, пока слушатели не выдержали и не захлопали одобрительно — и я больше не могла терпеть и посмотрела на него. И оказалось, что он не только смотрит на меня, но и машет мне рукой.

И я помахала в ответ.

Я отвернулась и попыталась встать еще прямее и спокойнее, обостренно осознавая себя как эталон сексуальной и изысканной красоты, ощущая взгляд Джонатана на своих стопроцентно мускулистых ягодицах и бедрах, на груди, приподнятой красивым лифчиком под обтягивающей футболкой, на выгоревших добела волосах и бронзовой коже, на голубых глазах, которые стали еще голубее, оттененные помадой «сливовая дымка». Это чувство продержалось в течение целой песни, а после превратилось в свою противоположность. И я осознала, что я — отвратительное чудовище с пятнами то ли коры, то ли мертвой цыплячьей кожи на бедрах, с чересчур загорелым, изжеванным ветром лицом, с испорченными солнцем волосами и животом, который по-прежнему имел неоспоримо округлую форму, если только я не лежала на нем или не втягивала его. И это несмотря на всю физическую нагрузку и лишения и на то, что в течение двух долгих месяцев поперечный ремень рюкзака вдавливал его внутрь, так что он, по идее, должен был вообще исчезнуть. В профиль мой нос настолько выделялся на лице, что одна подруга как-то заметила, что я напоминаю акулу. А губы — мои смехотворные и выставленные напоказ губы! Я тайком прижала к ним тыльную сторону ладони, чтобы стереть «сливовую дымку», когда музыка заиграла снова.

Слава богу, в концерте был антракт. Джонатан материализовался возле меня, жарко сжал мою ладонь, говоря, как он рад, что я пришла, спрашивая, не хочу ли я еще вина.

Я не хотела. Единственное, чего я хотела — это чтобы уже наступило одиннадцать часов и мы с ним ушли. И чтобы я могла перестать думать о том, кто я — сексуальная малышка или горгулья, и действительно ли он постоянно смотрел на меня — или думал, что это я все время на него смотрю.

Но до этого было еще полтора часа.

— Ну, и чем мы займемся потом? — спросил он. — Ты уже ужинала?

Я сказала ему, что ужинала, но все равно готова к чему угодно. Я не стала говорить ему, что в своем нынешнем состоянии вполне способна съесть четыре ужина подряд.

— Я живу на органической ферме примерно в двадцати пяти километрах отсюда. Там просто потрясающе гулять по вечерам. Мы могли бы поехать туда, а я бы отвез тебя обратно, когда ты захочешь.

— Договорились, — сказала я, гоняя маленький кулон из бирюзы и серебра по тонкой цепочке. Я решила сегодня не надевать свое именное ожерелье, на случай, чтобы Джонатан по ошибке не прочел на нем, что я голодаю. — Знаешь, я выйду на улицу, подышу воздухом, — добавила я, — но к одиннадцати вернусь.

— Клево, — сказал он, еще раз сжал мою руку и вернулся на свой пост: команда снова собиралась играть.

Голова у меня кружилась. Я вышла на улицу, в темный вечер, покачивая красной нейлоновой сумочкой, свешивающейся с кисти — обычно в ней лежала моя походная плитка. Бо́льшую часть таких сумочек и пакетов я оставила в Кеннеди-Медоуз, не желая нести с собой лишний вес, но эту оставила, считая, что плитка нуждается в дополнительной защите. А в Эшленде она служила мне дамской сумочкой, хотя и немного припахивала керосином. Все, что лежало внутри нее, было упаковано в неказистый с виду зиплок-пакет: деньги, водительская лицензия, бальзам для губ и расческа, а также карточка, которую мне выдали в хостеле, чтобы я могла, когда будет нужно, забрать из камеры хранения своего Монстра, лыжную палку и коробку с припасами.

— Добрый вечер, — проговорил мужчина, который стоял в переулке рядом с баром. — Вам нравится эта команда? — спросил он тихим голосом.

— Да. — Я вежливо улыбнулась ему. С виду ему было лет под пятьдесят, одет в джинсы с подтяжками и поношенную футболку. У него была длинная путаная борода, которая спускалась до груди, и подстриженные в кружок седеющие волосы до плеч, окружавшие ровной полосой совершенно лысую макушку.

— Я спустился сюда с гор. Люблю иногда приехать и послушать музыку, — объяснил мужчина.

— Я тоже. В смысле, спустилась с гор.

— А где вы живете?

— Я путешествую по Маршруту Тихоокеанского хребта.

— Ах, конечно, — он кивнул. — МТХ. Я бывал на этой тропе. Но живу в другом направлении. У меня в горах хижина, в которой я живу четыре или пять месяцев в году.

— Вы живете в хижине? — удивилась я.

Он кивнул.

— Ага. Я там совсем один. Мне нравится, но порой становится одиноко. Кстати, меня зовут Клайд, — он протянул мне руку.

— А я — Шерил, — сказала я, пожимая ее.

— Не хотите пойти выпить со мной чашечку чая?

— Спасибо, но на самом деле я жду, пока мой друг закончит работу. — Я бросила взгляд на дверь клуба, как будто Джонатан мог выйти оттуда в любую секунду.

— Ну, мой трейлер стоит прямо здесь, так что нам не придется далеко уходить, — сказал он, указывая на старый грузовик с молочной цистерной, стоявший на парковке. — В нем я живу, когда уезжаю из хижины. Я уже несколько лет отшельничаю, но иногда бывает так здорово приехать в город и послушать какую-нибудь команду.

— Понимаю, что вы имеете в виду, — сказала я. Мне понравился он сам и его мягкие манеры. Он напомнил мне некоторых людей, которых я знавала в Северной Миннесоте. Мужчин, друживших с моей мамой и Эдди, пребывавших в духовном поиске, открытых сердцем, совершенно выпавших из обычного общества. После смерти мамы я почти ни с кем из них не виделась. Теперь мне казалось, что я никогда не была с ними знакома и никогда не буду. Казалось, все, что некогда существовало в том месте, где я росла, стало теперь таким далеким, невозвратным.

— Что ж, приятно познакомиться с вами, Шерил, — проговорил Клайд. — Я собираюсь пойти поставить чайник. Как я и говорил, можете ко мне присоединиться.

— Конечно, — сразу же отозвалась я. — Я с удовольствием выпью чаю.

Я еще ни разу в жизни не видела превращенного в жилище грузовика, который не казался бы мне лучшим жильем на свете, и трейлер Клайда не был исключением. Упорядоченно и функционально, элегантно и с выдумкой, симпатично и утилитарно. Там была дровяная плита и крохотная кухонька, множество свечей и рождественская гирлянда, которая отбрасывала чарующие тени на все небольшое помещение. Вдоль трех бортов грузовика тянулась полка с книгами, а под ней была устроена широкая кровать. Пока Клайд хлопотал с чайником, я сбросила сандалии и разлеглась на кровати, доставая с полки то одну книгу, то другую. Там были книги о монахах и пещерных отшельниках; о людях, которые жили в Арктике, в амазонских джунглях, на островах у побережья штата Вашингтон.

— Чай из ромашки, я сам ее выращиваю, — проговорил Клайд, заливая кипяток в заварочный чайник. Пока он настаивался, Клайд зажег несколько свечей, подошел и уселся рядом со мной на кровати, где я лежала, опершись на локоть и пролистывая иллюстрированную книгу об индийских богах и богинях.

— Вы верите в реинкарнацию? — спросила я, пока мы вместе рассматривали затейливые рисунки, снабженные небольшими подписями на каждой странице.

— Нет, не верю, — ответил он. — Я верю, что мы здесь только раз, и то, что мы делаем, имеет значение. А во что верите вы?

— Я все еще пытаюсь выяснить, во что же я верю, — ответила я, принимая в ладони горячую кружку, которую он мне протянул.

— У меня есть для вас кое-что еще, если захотите. Штука, которую я собираю в лесах. — Он вытащил из кармана искривленный корень, похожий на имбирь, и показал его мне на раскрытой ладони. — Это жевательный опиум.

— Опиум? — переспросила я.

— Да, только гораздо более мягкий. Просто дает расслабленный приход. Хотите попробовать?

— Конечно, — рефлекторно согласилась я, он отрезал кусочек и протянул его мне, потом отрезал еще ломтик для себя и положил в рот.

— Его жуют? — спросила я, и он кивнул. Я положила корешок в рот и начала жевать. Это было все равно что жевать древесину. Мне понадобилось всего одно мгновение, чтобы осознать, что лучше всего воздержаться от жевания опиума — или любого другого корешка, который предложил бы мне этот странный человек, если уж на то пошло, каким бы милым и безобидным он ни казался. Я выплюнула корень в ладонь.

— Что, не понравилось? — проговорил он, рассмеялся и протянул мне маленькое мусорное ведерко, чтобы я выбросила остатки.

Мы с Клайдом проговорили в его грузовичке до одиннадцати вечера, а потом он проводил меня обратно к главному входу клуба.

— Удачи вам в лесах, — сказал он, обнимая меня на прощание.

Через минуту из дверей вышел Джонатан и повел меня к своей машине, «Бьюик-скайларк», которую, как он сообщил, звали женским именем Беатрис.

— Ну, как тебе сегодня поработалось? — спросила я. Теперь, сидя рядом с ним в машине, я перестала так нервничать, как в баре, когда он смотрел на меня.

— Отлично, — ответил он. Пока мы ехали по темным полям, простиравшимся за Эшлендом, он рассказывал мне о своей жизни на органической ферме, которая принадлежала его друзьям. Он живет там бесплатно, выполняя в обмен кое-какую работу, объяснял он, время от времени бросая на меня взгляд; лицо его мягко освещали огоньки приборной панели. Он свернул на одну дорогу, потом на другую, потом на третью, пока я совершенно не перестала понимать, в какой стороне находится Эшленд, — что для меня, в сущности, означало, что я понятия не имею, где находится мой Монстр. Я даже пожалела, что не взяла его с собой. Я не уходила от своего рюкзака надолго с того самого момента, как начала движение по маршруту, и теперь это ощущение казалось мне странным. Джонатан свернул на подъездную дорожку, проехал мимо неосвещенного дома, рядом с которым залаяла собака, по ухабистой проселочной дороге, которая шла между рядами кукурузы и цветов, пока наконец свет фар не мазнул по большой, похожей на коробку палатке, возведенной на высокой деревянной платформе, где он припарковался.

— Вот здесь я и живу, — сказал он, и мы вышли из машины. Воздух здесь был прохладнее, чем в Эшленде. Я поежилась, и Джонатан обнял меня за плечи — так естественно, что показалось, будто он проделывал это уже сотни раз. Мы шли между рядами кукурузы и цветов под полной луной, обсуждая различные группы и музыкантов, которые нравились нам обоим, вспоминая истории, связанные с концертами, на которых нам случалось бывать.

— А я трижды видел Мишель Шокд^[38], — похвастался Джонатан.

— Трижды?!

— Однажды я ради этого концерта проехал через снежную бурю. В зале в тот вечер было всего десять человек.

— Вау, — протянула я, осознавая, что никоим образом не смогу оставаться в джинсах наедине с мужчиной, которых целых три раза видел Мишель Шокд вживую, какой бы отвратительной ни была кожа на моих бедрах.

— Вау, — отозвался он, его карие глаза отыскали в темноте мои.

— Вау, — повторила я.

— Вау, — снова повторил он.

Мы ничего не произнесли, кроме этого одного слова, но я внезапно смутилась. Было такое ощущение, что мы говорим уже не о Мишель Шокд.

— Что это за цветы? — спросила я, указывая на цветущие растения, окружавшие нас со всех сторон, внезапно испугавшись, что он меня сейчас поцелует. Дело не в том, что я не хотела с ним целоваться. Дело в том, что я ни с кем не целовалась с тех пор, как два месяца назад целовала Джо. А всякий раз, как мне случалось столько времени прожить без поцелуев, во мне рождалась уверенность, что я напрочь забыла, как это делается. Чтобы отсрочить поцелуй, я принялась расспрашивать его о работе на ферме и в клубе, о том, из каких краев он родом, кто были его родители, кем была его последняя подружка и долго ли они пробыли вместе, и почему расстались, и все это время он отвечал мне односложно и не стал ни о чем расспрашивать в ответ.

Но это было неважно. Было приятно ощущать его руку на моем плече, и стало еще лучше, когда он опустил ее на талию; и к тому моменту, как мы совершили полный круг, вернувшись к его палатке на платформе, он повернулся, чтобы поцеловать меня, и до меня дошло, что я на самом деле не разучилась целоваться, и все незаданные или оставшиеся без ответа вопросы отпали сами собой.

— Это было реально круто, — сказал он, и мы улыбнулись друг другу — глупо, как всегда улыбаются друг другу два человека, которые только что впервые поцеловались. — Я рад, что ты сюда приехала.

— Я тоже, — отозвалась я. Я обостренно чувствовала его ладони на своей талии, такие теплые, согревавшие меня сквозь тонкую ткань футболки, упирающиеся в пояс моих джинсов. Мы стояли в промежутке между машиной Джонатана и его палаткой. Передо мной были два пути — либо назад, в собственную кровать под крышей хостела в Эшленде, либо в его кровать вместе с ним.

— Погляди на небо, — сказал он. — Смотри, сколько там звезд.

— Как красиво, — отозвалась я, хотя на звезды не смотрела. Вместо этого я обвела взглядом темную землю, испещренную крохотными пятнышками света, горящего в домах и на фермах, разбросанных по всей равнине. Я подумала о Клайде, который в полном одиночестве под тем же самым небом читает хорошие книжки в своем грузовичке. Я подумала об МТХ. Он сейчас казался таким далеким. До меня дошло, что я ничего не сказала о своем маршруте Джонатану, если не считать той фразы, которую прокричала ему в ухо во время нашего знакомства. А он не спрашивал.

— Не знаю, в чем дело, — проговорил Джонатан. — В ту минуту, когда я увидел тебя, я понял, что должен подойти и поговорить с тобой. Я знал, что ты окажешься потрясающе клевой.

— Ты тоже клевый, — ответила я, хотя в жизни никогда не использовала слово «клевый».

Он наклонился и снова поцеловал меня, и я ответила на поцелуй с бо́льшим пылом, чем прежде, и мы стояли там, между палаткой и машиной, и целовались, целовались, и вокруг нас кружились кукуруза, и цветы, и звезды, и луна, и этот поцелуй казался мне лучшим, что есть в мире, и руки мои медленно забрались в его вьющиеся волосы, спустились по мускулистым плечам, по сильным рукам, по мощной спине, прижимая ко мне его роскошное мужественное тело. И, делая это, я не могла не вспомнить о том, как же сильно я люблю мужчин.

— Хочешь, пойдем в дом? — спросил Джонатан.

Я кивнула, и он попросил меня подождать снаружи, пока он войдет, включит свет и обогреватель; а минуту спустя он вернулся, придерживая для меня матерчатую дверь палатки, и я вошла внутрь.

Эта палатка была не похожа ни на одну из тех, в каких мне случалось бывать. Это был роскошный шатер. Согретый крохотным обогревателем и с достаточно высоким потолком, чтобы можно было стоять, не сгибаясь, с достаточным пространством, чтобы по нему можно было ходить, не спотыкаясь о двуспальную кровать, установленную в центре. По обе стороны кровати стояли маленькие фанерные тумбочки, на каждой из них — небольшой светильник в форме свечки, работавший от батарейки.

— Как у тебя здесь мило, — проговорила я, стоя рядом с ним в небольшом проеме между дверью и изножьем кровати, и он притянул меня к себе, и мы снова поцеловались.

— Знаешь, мне неловко об этом спрашивать, — проговорил он через некоторое время. — Я не хочу ни на чем настаивать, потому что меня вполне устроит, если мы просто… ну, понимаешь, потусуемся — это было бы очень клево… Или ты хочешь, чтобы я отвез тебя обратно в хостел… можно даже прямо сейчас, если ты этого хочешь, хотя я надеюсь, что ты не хочешь. Но… прежде всего — я имею в виду, мы совсем не обязательно будем этим заниматься, но на случай, если мы… Я имею в виду, что у меня ничего нет, никаких болезней, ничего такого, но если мы… у тебя, случайно, нет презерватива?

— А что, у тебя нет презервативов? — спросила я.

Он помотал головой.

— Нет, у меня нет, — ответила я, и это показалось мне самой абсурдной вещью на свете, поскольку я действительно тащила с собой презерватив через обжигающе жаркие пустыни и ледяные склоны, через леса, горы и реки, через мучительные, утомительные и полные радости дни. И вот теперь, здесь, в отапливаемой роскошной палатке с двуспальной кроватью и светильниками в форме свечей, когда я глядела в глаза сексуального, милого, сдержанного, кареглазого, любящего Мишель Шокд мужчины, этого-то презерватива у меня и не оказалось. Просто потому, что у меня на бедрах были два здоровенных пятна унизительно грубой кожи, и я настолько яростно поклялась себе, что не стяну с себя джинсы, что нарочно оставила его в аптечке первой помощи в своем рюкзаке, в городе, и теперь он находился бог знает где. А надо было всего лишь совершить разумный, рациональный, реалистичный поступок и сунуть его в мою маленькую квазисумочку, которая припахивала керосином!

— Ничего страшного, — прошептал он, беря обе мои руки в свои ладони. — Мы можем просто потусоваться. На самом деле мы можем много чем заняться…

И мы снова стали целоваться. И целовались, и целовались, и целовались, и его руки блуждали повсюду поверх моей одежды, а мои руки блуждали поверх его.

— Ты не хочешь снять футболку? — прошептал он через некоторое время, отстраняясь от меня, и я рассмеялась, потому что действительно хотела ее снять — и сняла ее, и он стоял рядом, глядя на меня в черном кружевном лифчике, который я упаковала в посылку много месяцев назад, когда думала, что, когда доберусь до Эшленда, мне захочется его надеть. И снова рассмеялась, вспомнив об этом.

— Что здесь такого смешного? — спросил он.

— Просто… тебе нравится мой лифчик? — картинно повела я руками, словно модель, демонстрирующая нижнее белье. — Он проделал долгий путь.

— Я рад, что он сюда добрался, — пошутил он, протянул руку и очень бережно провел пальцем по краю одной из ямок возле моей ключицы. Но вместо того чтобы зацепить лямку и спустить ее с моего плеча, как я думала, он все так же медленно провел пальцем по его верхней границе спереди, а потом вдоль всей нижней его границы. Все это время я наблюдала за его лицом. В этом жесте было нечто гораздо более интимное, чем в поцелуе. К тому времени как он закончил, его прикосновение было легче перышка, однако я настолько взмокла, что едва стояла на ногах.

— Иди ко мне, — проговорила я, притягивая его к себе, а потом вниз, на кровать, одновременно стаскивая сандалии. Мы по-прежнему не снимали джинсов, но он сбросил свою рубашку, а я расстегнула лифчик и зашвырнула его в угол палатки. Мы целовались и катались, перекатываясь друг на друга, в приступе лихорадочной страсти, пока не устали и не замерли снова, бок о бок, продолжая целоваться. Его ладони проделали весь путь от моих ладоней к груди, потом к талии и наконец начали расстегивать верхнюю пуговку моих джинсов, и в этот момент я вспомнила об ужасных пятнах на моих бедрах и откатилась от него.

— Извини, — пробормотал он. — Я думал, ты…

— Дело не в этом. Просто… я вначале должна кое-что тебе сказать.

— Ты замужем?

— Нет, — ответила я, хотя мне потребовалась пара секунд, чтоб осознать, что я говорю правду. Пол мелькнул в моих мыслях. Пол. И внезапно я села прямо. — А ты женат? — спросила я, оборачиваясь к Джонатану, который лежал на кровати позади меня.

— Не женат. И детей нет, — ответил он.

— Сколько тебе лет? — спросила я.

— Тридцать четыре.

— А мне двадцать шесть.

Мы немного посидели, обдумывая сказанное. То, что ему тридцать четыре года, было для меня необычно. Этот возраст казался мне идеальным. Словно, несмотря на тот факт, что он ни о чем меня не расспрашивал, я, по крайней мере, оказалась в постели с мужчиной, который уже не был мальчишкой.

— Что ты хочешь мне рассказать? — спросил он и положил ладонь на мою голую спину. И когда он это сделал, я почувствовала, что дрожу. Интересно, он тоже это почувствовал?

— Дело в том, что мне немного стыдно. Кожа на моих бедрах… ну, она… помнишь, я вчера сказала тебе, что иду по МТХ? Мне постоянно приходится таскать на себе рюкзак, и там, где ремень рюкзака трется о кожу, она стала… — я поискала слова, пытаясь объяснить это так, чтобы избежать фраз «древесная кора» и «ощипанный цыпленок». — Она загрубела. На ней вроде как образовались мозоли. Я просто не хочу, чтобы ты был шокирован…

Мне не хватило воздуха, фраза оборвалась, и остатки моих слов совершенно утонули в ничем не замутненном удовольствии, когда его губы коснулись моей спины в районе поясницы, а руки потянулись вперед, чтобы завершить задачу по расстегиванию моих джинсов. Он сел и прижался ко мне обнаженной грудью, убрав с моей шеи волосы, чтобы поцеловать ее, а потом стал целовать плечи. Я развернулась и потянула его на себя, одновременно извиваясь и выползая из джинсов. А он покрыл поцелуями все мое тело — ухо, шею, ключицу, грудь, живот, и под конец добрался до кружева моих трусиков, оттянув их в сторону и добравшись до тех самых мест на бедренных косточках, к которым, как я надеялась, он никогда не прикоснется.

— Ох, детка, — прошептал он, нежно прикасаясь губами к загрубелой коже. — Тебе совершенно не из-за чего волноваться.

Это было здорово. Это было более чем здорово. Это был настоящий праздник. Мы уснули в шесть утра и проснулись через два часа, утомленные, но бодрые, наши тела были слишком полны энергии, чтобы продолжать спать.

— Сегодня у меня выходной, — сказал Джонатан, садясь на постели. — Хочешь поехать на пляж?

Я согласилась, даже не зная, где именно находится этот пляж. У меня тоже был выходной. Последний. Назавтра мне предстояло вернуться на маршрут, направляясь к Кратерному озеру. Мы оделись и поехали по длинной, вытянувшейся по дуге дороге, которая пару часов шла через лес, а потом через прибрежные горы. В пути мы пили кофе, жевали булочки и слушали музыку, придерживаясь в разговоре тех же однообразных тем, что и в прошлую ночь: казалось, музыка была единственным, что мы могли обсуждать. К тому моменту как мы остановились в прибрежном городке Брукингз, я уже наполовину жалела, что согласилась поехать, и не только потому, что мой интерес к Джонатану начал таять. Но и потому, что ехать нам пришлось целых три часа. Мне казалось странным, что я оказалась так далеко от МТХ, как будто я каким-то образом его предала.

Но вид чудесного пляжа несколько приглушил это чувство. Гуляя по берегу океана вместе с Джонатаном, я сообразила, что уже была на этом самом пляже раньше, с Полом. Мы жили в кемпинге в расположенном поблизости национальном парке, когда совершали свое долгое путешествие после отъезда из Нью-Йорка — то самое, во время которого побывали в Большом Каньоне и Вегасе, Биг-Сюре и Сан-Франциско, и под конец вернулись в Портленд. По дороге остановились, заночевав на этом пляже. Мы развели тогда костер, приготовили себе ужин и играли в карты за столом для пикника, а потом забрались в кузов моего грузовичка, чтобы заняться любовью на разложенном в нем футоне. Я чувствовала, как воспоминания об этом обволакивают мою кожу, точно плащ. Все изменилось — и я сама, и мои мысли, вообще все.

Хотя я замолчала, Джонатан не стал спрашивать, о чем я думаю. Мы просто молча шли вместе, встречая по дороге очень немногих людей, хотя был воскресный полдень; все шли и шли, пока не остались совсем одни.

— Как тебе это местечко? — спросил Джонатан, когда мы добрались до клочка пляжа, с трех сторон окруженного валом темных камней. Я смотрела, как он расстилает одеяло и ставит сумку с продуктами к обеду, которые он купил в магазине по дороге, потом села.

— Если ты не против, я прогуляюсь еще немного дальше, — сказала я, ставя сандалии возле одеяла. Было приятно оказаться одной, почувствовать ветер в волосах, песок, ласкавший ноги. На ходу я подбирала красивые камешки, которые все равно не смогла бы взять с собой. Зайдя настолько далеко, что Джонатана не было видно, я наклонилась и написала на песке имя Пола.

К тому моменту как мы остановились в прибрежном городке Брукингз, я уже наполовину жалела, что согласилась поехать.

 

Сколько раз я уже это делала! Я делала это не один год — всякий раз как попадала на пляж, с тех пор как влюбилась в Пола, когда мне было девятнадцать, и неважно, были мы в тот момент вместе или нет. Но сейчас, написав его имя, я поняла, что делаю это в последний раз. Я не хотела больше страдать по нему, гадать, не совершила ли ошибку, бросив его, мучить себя воспоминаниями обо всех своих поступках, которые были несправедливы по отношению к нему. А что будет, если я себя прощу? — думала я. Что, если я прощу себя, пусть даже и делала нечто такое, чего не должна была делать? Что, если я была лгуньей и изменницей, и моим действиям не было никакого оправдания, кроме того, что я хотела это сделать и нуждалась в этом? Что с того, что мне жаль, но если бы я вернулась назад во времени, то не стала бы поступать иначе, чем поступала тогда? Что, если я действительно хотела спать с каждым из этих мужчин? Что, если героин меня действительно чему-то научил? Что, если правильным ответом было «да», а не «нет»? Что, если все, что я не должна была делать, но делала, в конечном итоге привело меня сюда? Что, если мне никогда не удастся искупить свою вину? Что, если я уже ее искупила?..

— Тебе нужны такие камешки? — спросила я Джонатана, вернувшись к нему, протягивая ему собранную гальку.

Он улыбнулся, покачал головой и смотрел, как я роняю их обратно в песок.

Я уселась рядом с ним на одеяло, и он стал доставать еду из пакета — бейглы и сыр, маленькую пластиковую баночку с медом в форме медвежонка, бананы и апельсины, которые он чистил для нас обоих. Я ела, а потом он протянул к моим губам палец, окунув его в мед, вымазал мои губы медом и стал его сцеловывать, под конец нежно прикусив мою губу.

И так началась наша пляжная медовая фантазия. Он, я, мед с неизбежно попадавшими в него песчинками. Мои губы, его губы, весь долгий путь по внутренней стороне моей руки до груди. Весь долгий путь по широкой равнине его голых плеч, вниз, к соскам, к животу, до верхней границы его шортов, пока я не почувствовала, что больше не могу сдерживаться.

— Вау, — выдохнула я, потому что это слово казалось нашим. Оно означало то, чего я не говорила — что для мужчины, не очень-то ловкого в разговоре, он был потрясающе хорош в постели. А ведь мы с ним пока даже не переспали.

Без единого слова он вынул из пакета коробку с презервативами и вскрыл ее. Поднявшись на ноги, протянул руку и помог мне встать. Мы вместе пошли по песку к скоплению валунов, которые образовали небольшую бухточку, обогнули ее и вошли внутрь, в некое уютное убежище на общественном пляже — ущелье между темными камнями, залитое ярким светом солнца. Я никогда не была особенной поклонницей секса на свежем воздухе. Я уверена, что на свете есть женщины, которые предпочтут простор природы даже самой уютной временной квартире, но я таких не встречала. Хотя в этот день и решила, что защиты, которую давали нам валуны, будет достаточно. В конце концов, за последние пару месяцев чем я только не занималась под открытым небом. Мы раздели друг друга, и я легла голой спиной на наклоненный валун, обвивая ногами Джонатана, а потом он перевернул меня, и я обхватила камень руками. В воздухе пахло остатками меда, морской солью и песком, камышовым ароматом мха и планктона. И вскоре я уже забыла о том, что над нами только небо, а потом забыла думать и о привкусе меда, и даже о том, задал ли он мне хоть один вопрос…

Нам было особо не о чем говорить, пока мы совершали свой долгий обратный путь в Эшленд. Я настолько устала от секса и недосыпа, от песка, солнца и меда, что в любом случае едва могла слово произнести. Нам было тихо и спокойно вместе, и всю дорогу до хостела мы слушали на полной громкости Нила Янга, а потом, без особых церемоний, наше двадцатидвухчасовое свидание закончилось.

— Спасибо тебе за все, — сказала я, целуя его. Уже снова стемнело, было девять часов вечера воскресенья, городок притих, став спокойнее, чем в предыдущую ночь: половина туристов разъехались по домам, все умолкло, пыль осела.

— Оставь свой адрес, — сказал он, протягивая мне клочок бумаги и ручку. Я написала адрес Лизы, ощущая растущее во мне чувство чего-то, что было не вполне печалью, не вполне сожалением, не вполне желанием, но смесью всех этих чувств. Бесспорно, мы замечательно провели время, но теперь я чувствовала себя опустошенной. Как будто я хотела чего-то этакого, и даже не догадывалась о своем желании, пока не получила это.

Я протянула ему записку.

— Не забудь свою сумку, — напомнил он, подавая мне красную сумочку от походной плитки.

— Пока, — сказала я, повесив ее на локоть и протягивая руку к двери.

— Не торопись, — попросил он, притягивая меня к себе. Он жадно поцеловал меня, а я в ответ поцеловала его еще более жадно, словно то был конец эпохи, длившейся всю мою жизнь.

На следующее утро я переоделась в свою походную одежду — прежний старый, покрытый пятнами спортивный лифчик и изрядно поизносившиеся темно-синие шорты, которые носила с первого дня, а также пару новых шерстяных носков и последнюю свежую футболку, которая оставалась у меня до самого конца пути, дымчато-серую, поперек груди которой была надпись: «Калифорнийский университет, Беркли». Закинула на спину Монстра и дошла до кооперативного магазина с лыжной палкой, свисающей с руки, и коробкой в руках. Заняла один из столиков в гастрономической секции магазина, чтобы заново переложить рюкзак.

Когда я закончила, аккуратно уложенный Монстр стоял на полу рядом с маленькой коробкой, в которой лежали мои джинсы, лифчик и белье. Их я собиралась отправить почтой обратно Лизе. А рядом с ними стоял пластиковый пакет с продуктами, которые я уже больше видеть не могла. И поэтому планировала оставить в бесплатной коробке для туристов с МТХ возле почты, когда буду выходить из города. Следующая остановка предстояла мне в 177 километрах отсюда, в национальном парке Кратерного озера. Мне нужно было вернуться обратно на МТХ. И все же я с неохотой покидала Эшленд. Я порылась в рюкзаке, отыскала свое именное ожерелье и надела его. Протянула руку и коснулась вороньего пера, которое подарил мне Дуг. Оно по-прежнему висело на моем рюкзаке в том месте, куда я его прикрепила изначально, хотя теперь стало уже потертым и растрепанным. Я расстегнула боковой карман, где хранилась аптечка, вытащила ее и открыла. Презерватив, который я пронесла с собой весь путь от Мохаве, лежал там, по-прежнему такой же новенький и блестящий. Я вынула его и сунула в пластиковый пакет с продуктами, которые были мне больше не нужны, потом закинула Монстра на плечи и вышла из магазина с коробкой и пакетом в руках.

Я прошла всего несколько шагов и увидела того мужчину с повязкой на голове, с которым мы познакомились возле Тоуд-лейк. Он сидел на обочине, там же, где я видела его в прошлый раз, и на земле перед ним по-прежнему стоял стаканчик из-под кофе и картонка с надписью от руки.

— Я ухожу, — сказала я, подходя к нему.

О