Единственная девушка в лесу 4 страница

К концу дня я добралась до горного гребня, с которого была видна глубокая, заполненная снегом котловина.

К этому моменту я уже дрожала, стоя в снегу в шортах и пропитанной потом футболке. Но не решалась сделать шаг дальше, пока не сориентируюсь.

— Грэг! — позвала я, просто чтобы проверить, нет ли его где-нибудь поблизости. За весь долгий день я не увидела ни одного его следа, но все равно ждала, что он вот-вот появится, надеясь, что снег замедлит его продвижение достаточно, чтобы я успела его нагнать и мы вместе сориентировались на местности. Я услышала тихие, далекие возгласы и увидела трех лыжников на соседнем хребте, по другую сторону снежной котловины. Они были достаточно близко, чтобы мы слышали друг друга, но добраться до них было невозможно. Они активно размахивали руками, и я помахала в ответ. Они были далеко, одеты в горнолыжную амуницию, которая не давала мне понять, женщины это или мужчины.

— Где мы?! — прокричала я им через широкую снежную пустошь.

— Что?! — их ответ едва долетел до меня.

Я выкрикивала эти слова снова и снова — где мы, где мы, — пока у меня не заболело горло. Я приблизительно знала, где нахожусь, но хотела услышать, что они скажут, просто чтобы быть уверенной. Я кричала снова и снова, но крики мои до них не долетали, так что я решила попробовать один последний раз, вложив в этот крик все свои силы, и едва не скатилась с горы в результате отчаянных усилий:

— ГДЕ МЫ?!

Возникла пауза, которая говорила о том, что они наконец расслышали мой вопрос, а потом, в унисон, они заорали в ответ:

— В КАЛИФОРНИИ!!

Судя по тому, как они повалились при этом друг на друга, я догадалась, что их одолел неудержимый хохот.

— Спасибо!! — саркастически крикнула я в ответ, хотя весь мой сарказм достался ветру.

Они крикнули мне еще что-то, но я не расслышала, что именно. Они повторяли много раз, но эхо смешивало слова, пока наконец они не прокричали их одно за другим, тогда я смогла их расслышать.

— ТЫ! ЗАБЛУДИЛАСЬ?!

Я пару секунд обдумывала этот вопрос. Если я скажу «да», они спасут меня и я покончу с этим проклятым Богом маршрутом.

— НЕТ!!! — завопила я в ответ. Я не заблудилась.

Я просто перенервничала. Оглянулась и посмотрела на деревья, сквозь которые просачивался угасающий дневной свет. Скоро вечер, а мне еще нужно найти место, чтобы поставить лагерь. Я поставлю свою палатку в снегу, проснусь в снегу и пойду дальше по снегу. И это несмотря на все, что я сделала, чтобы избежать снега!

Я шла дальше, пока не нашла нечто, относительно напоминавшее уютное местечко для палатки — в смысле, уютное тогда, когда у тебя нет выбора, кроме как счесть таким местечком подмерзшую корку снега под деревом. Забравшись в спальный мешок, надев на себя все вещи, которые у меня были, я мерзла, но чувствовала себя сносно, а бутылки с водой лежали рядом со мной, так что они замерзнуть не могли.

Утром стены моей палатки были покрыты узорами инея — паром от моего дыхания, который ночью осел на них и заиндевел. Некоторое время я лежала молча, полностью проснувшись, не готовая снова сталкиваться со снегом, прислушиваясь к песням птиц, которых не знала по именам. Знала только, что их песни становятся для меня привычными. Когда я наконец села, расстегнула молнию на двери и выглянула наружу, то увидела, как птицы перелетают с дерева на дерево, изящные, беззаботные и совершенно равнодушные ко мне.

Я достала свой котелок, налила в него воды, всыпала заменитель молока, потом добавила гранолы и уселась завтракать перед открытым входом в палатку, надеясь, что по-прежнему нахожусь на МТХ. Доев, поднялась, вычистила котелок горстью снега и осмотрела окрестности. Меня окружали камни и деревца, торчавшие из-под заледенелого снега. Я по-прежнему ощущала дискомфорт из-за дурацкой ситуации, в которой оказалась, и при этом меня ошеломила бескрайняя одинокая красота. Что мне делать — идти дальше или повернуть обратно? Я ненадолго задумалась, хотя мне прекрасно был известен ответ. Он буквально сидел у меня в печенках: конечно, я пойду дальше. Я приложила слишком много усилий, чтобы добраться сюда, и не могла поступить по-другому. Повернуть обратно было бы логично. Я могла бы пройти по собственным следам обратно до Сьерра-Сити, поймать еще одну попутку и поехать еще дальше к северу, туда, где горы были свободны от снега. Это было безопасно. Это было разумно. Вероятно, именно так и следовало сделать. Но ничто во мне не желало так поступать.

Я шла весь день, падая и оскальзываясь, осторожно переступая, сжимая лыжную палку с такой силой, что на ладони появились мозоли. Я переложила ее в другую руку. Но мозоли появились и на другой. Перед каждым поворотом, на каждом гребне, по другую сторону каждой лужайки я надеялась, что снега больше не будет. Но всегда после нескольких прогалин, где была видна земля, снова начинался снег. «Я еще на МТХ?» — гадала я, увидев очередной кусок голой земли. Невозможно было сказать наверняка. Только время покажет.

Мне было жарко, и вся спина мокла там, где к телу прилегал рюкзак, вне зависимости от температуры воздуха или количества одежды, которая была на мне надета. Останавливаясь, я начинала дрожать через считаные минуты, и влажная одежда внезапно становилась ледяной. Мышцы начали наконец приспосабливаться к требованиям долгих переходов, но теперь к ним были предъявлены новые требования, и состояли они не только в том, чтобы сохранять постоянную собранность, стараясь держаться прямо. Если я шла по склону, то приходилось вырубать в снегу каждую ступеньку, чтобы у ног была точка опоры, иначе я бы съехала с горы и врезалась в камни и кусты, а то и деревья, или даже хуже — перелетела бы через край ущелья. Я методично вбивала ботинки в корку наста, покрывавшую снег, шаг за шагом готовя для себя ступеньки. Я помнила, как Грэг учил меня делать это ледорубом в Кеннеди-Медоуз. Теперь я изо всех сил, почти патологически желала, чтобы ледоруб был здесь со мной, представляя, как он бесполезно валяется в ящике для туристов МТХ в Сьерра-Сити. В результате всех этих пинков и напряжения в придачу ко всем старым мозолям на моих ногах появились новые, а кожу на бедрах и плечах по-прежнему стирали лямки Монстра.

Я шагала, как приговоренная к этой тропе, и продвижение мое было обескураживающе медленным. По большей части я проходила около 3 километров в час в обычные дни, но в снегу все было иначе: медленнее и с меньшей уверенностью. Я думала, что хватит шести дней, чтобы добраться до Белден-Тауна. Но когда я упаковывала в рюкзак еду на шесть дней, я и представления не имела, что меня ждет. О шести днях в таких условиях не шло и речи, и не только из-за физической трудности продвижения по снегу. Каждый шаг был рассчитанной попыткой оставаться приблизительно на тропе — по крайней мере, я так надеялась. С картой и компасом в руке я пыталась припомнить все, что могла, из книжки «Как не заблудиться», которую сожгла давным-давно. Многие из этих методов — триангуляция, перекрестное пеленгование, брекетинг — приводили меня в недоумение даже тогда, когда я держала книгу в руке. А теперь ими невозможно было воспользоваться даже с мало-мальской уверенностью. Я никогда не отличалась математическими способностями. Формулы и числа просто не держались у меня в голове. Математическая логика имела для меня мало смысла. В моем восприятии мир не был ни графиком, ни формулой, ни равенством. Он был историей. Поэтому я в основном полагалась на описания в своем путеводителе, перечитывая их снова и снова, сопоставляя с картами, пытаясь интуитивно проникнуть в предназначение и нюанс каждого слова и фразы. Я все равно что оказалась внутри вопроса гигантского стандартизированного теста: «Если Шерил взбирается по гребню на север в течение часа со скоростью 2,5 км в час, а потом на запад, на седловину, с которой она видит на востоке два продолговатых озера, значит ли это, что она стоит на южном склоне горы 7503?»

Я гадала и снова гадала, вымеряя, считая, останавливаясь, вычисляя и снова считая, прежде чем поверить в то, что полагала истинным. К счастью, на этом отрезке маршрута нашлось немало примет, он был весь изрезан пиками и утесами, озерами и прудами, которые часто были видны с тропы. Меня преследовало то же ощущение, которое появилось с самого начала, когда я вступила в пределы Сьерра-Невады на ее южной оконечности, — словно я взгромоздилась на возвышение над всем миром, и сверху мне видно очень многое. Я шла от гребня к гребню, ощущая облегчение, когда мне удавалось заметить прогалину, где солнце растопило весь снег; дрожа от радости, когда мне удавалось идентифицировать водный источник или какое-то особенное скальное образование, соответствовавшее изображению на карте или описанию в путеводителе. В эти моменты я чувствовала себя сильной и спокойной. А какой-нибудь миг спустя, снова остановившись, чтобы поправить рюкзак, я думала, что совершила огромную глупость, решив идти дальше. Я проходила мимо деревьев, которые казались угрожающе знакомыми, будто я уже проходила мимо них час назад. Открывавшиеся мне широкие виды гор не так уж сильно отличались от прежних панорам. Я сканировала землю, ища чьи-нибудь следы, надеясь, что меня успокоит хотя бы малейший признак присутствия другого человеческого существа. Но ни одного так и не увидела. Мне попадались только следы животных — плавные зигзаги кроликов или скачущие треугольники, оставленные, казалось, дикобразами или енотами. Воздух то оживал от порыва ветра, хлещущего по деревьям, то совершенно замирал, поскольку все звуки поглощал снег. Все вокруг, кроме меня самой, казалось совершенно уверенным в себе. Еще бы! Небу-то не приходилось думать, где оно есть.

— Э-ге-гей! — периодически кричала я, всякий раз зная, что никто не ответит. Но мне нужно было услышать хоть какой-нибудь голос, пусть даже свой собственный. Мой голос спасет меня от того, чтобы затеряться в этом снежном безлюдье навсегда…

Пока я шла, в голове моей крутились обрывки мелодий, все то же микстейп-радио. Иногда его прерывал голос Пола, говорящий мне, какая глупость с моей стороны идти по такому снегу в одиночку. Он был бы тем, кто сделал бы все, что надо, если бы я действительно не вернулась. Несмотря на наш развод, он по-прежнему оставался моим самым близким родственником. По крайней мере, единственным достаточно организованным, чтобы взять на себя такую ответственность. Я вспомнила, как он разносил меня в пух и прах, когда мы ехали из Портленда в Миннеаполис, после того как прошлой осенью он вырвал меня из объятий героина и Джо. «Ты понимаешь, что могла умереть? — говорил он с отвращением, словно наполовину желал, чтобы я действительно умерла и он оказался прав. — Всякий раз как ты вводишь себе героин, ты словно играешь в русскую рулетку. Ты приставляешь пистолет к голове и нажимаешь спусковой крючок. Ты не знаешь, в какой момент в стволе окажется пуля».

Сказать в свою защиту было нечего. Он был прав, хотя в то время мне так не казалось.

Но идти по пути, который я прокладывала сама, надеясь, что это МТХ, было не то же самое, что колоть себе героин. Спусковой крючок, который я нажимала, ступая по снегу, заставлял меня осознавать свои чувства острее, чем когда-либо прежде. Как бы неуверенно я ни продвигалась вперед, я чувствовала себя правой в своем упрямстве, словно само по себе усилие что-то означало. Может быть, одно только присутствие посреди неоскверненной красоты дикой природы означало, что я тоже могу быть неоскверненной, вне зависимости от того, что я потеряла или что у меня отобрали. Вне зависимости от всех тех прискорбных поступков, которые я совершала по отношению к другим и себе, или всех прискорбных поступков, совершенных по отношению ко мне. Как бы скептически я ни относилась ко многому, это не настраивало меня на скептический лад. Дикая природа обладала ясностью, которая включала и меня.

То мрачная, то ликующая, я шла, вдыхая холодный воздух. Солнце сверкало, пробиваясь сквозь ветви деревьев, отражалось от снега, слепило глаза, несмотря на то что я надела темные очки. Каким бы вездесущим ни был снег, я чувствовала, как он исчезает, неощутимо тает в эту самую минуту вокруг меня. И он казался таким же живым в своем умирании, каким бывает пчелиный улей в своей жизни. Порой я проходила участки, где слышала журчание, словно под снегом, невидимая, бежала вода. В других местах огромные влажные сугробы обваливались с древесных ветвей.

На третий день после выхода из Сьерра-Сити, сидя сгорбившись возле открытого входа в палатку и врачуя свои покрытые мозолями ноги, я сообразила, что вчера, оказывается, было Четвертое июля. Тот факт, что я живо представляла себе, чем занимаются сейчас без меня не только мои друзья, но и добрая доля населения Соединенных Штатов, заставил еще острее почувствовать свое отчуждение. Несомненно, у них там вечеринки и парады, они обгорают на солнце и жгут фейерверки, пока я одна здесь, в этом холоде. На мгновение я увидела себя со стороны и сверху — крохотную точку на фоне огромной массы зеленого и белого, не более и не менее значимую, чем любая из безымянных птах на деревьях. Здесь могло быть четвертое июля или десятое декабря. Эти горы дней не считают.

На следующее утро я шла по снегу несколько часов и наконец вышла на прогалину, на которой лежало огромное поваленное дерево. На его стволе не было ни снега, ни ветвей. Я сбросила рюкзак и вскарабкалась на ствол, оцарапавший меня шершавой корой. Вытащила из рюкзака пару полосок вяленой говядины и уселась, запивая ее водой из бутылки. Вскоре краем глаза я заметила рыжее пятнышко: на полянку, неслышно переставляя лапы по снегу, выходил лис. Он смотрел прямо перед собой, не глядя на меня, казалось, даже не сознавая, что я здесь. Когда лис оказался прямо передо мной, может быть, метрах в трех, он остановился, повернул голову и миролюбиво посмотрел в мою сторону, не встречаясь со мной глазами, но принюхиваясь. Он был одновременно похож и на кошку, и на собаку: мордочка заостренная и компактная, тело напряженное и бдительное.

Сердце мое понеслось вскачь, но я сидела совершенно неподвижно, борясь с желанием поджать ноги и прыгнуть за дерево, чтобы защититься. Я не знала, что лис сделает дальше. Я не думала, что он как-то навредит мне, хотя был вполне способен это сделать. В холке он едва доходил мне до колена, но сила его была очевидна, красота ослепительна, а его превосходство надо мной ясно читалось в каждой его чистейшей шерстинке. Он мог бы прыгнуть на меня в мгновение ока. Это был его мир. Он излучал такую же безмятежную уверенность, как и небо.

— Лис, — прошептала я как можно тише, словно, называя его по имени, могла одновременно защитить себя от него и подманить поближе. Он чуть приподнял свою точеную голову, но остался стоять где стоял. И еще несколько секунд изучал меня, прежде чем беспечно отвернуться и продолжить свою прогулку через полянку и дальше, в заросли.

— Вернись, — негромко позвала я, а потом внезапно завопила: — Мама! Мама! Мама! МАМА!

Я и представить себе не могла, что это слово слетит с моего языка, пока это не произошло.

А потом, так же внезапно, я умолкла, обессиленная.

На следующее утро я добрела до дороги. Несколько раз за предшествующие дни я пересекала другие, меньшие, грубые колеи, оставленные внедорожниками, но они были похоронены под снегом, и ни одна из них не была такой широкой и явной, как эта. Увидев ее, я едва не рухнула на колени от облегчения. С красотой снежных вершин ничто не могло сравниться, но дорога была моей родственницей. Если это была та самая дорога, про которую я думала, то просто дойти до нее уже было победой. Это означало, что я не отклонилась от МТХ. Это также означало, что в обоих направлениях по ней в нескольких километрах отсюда есть города. Я могла повернуть вправо или влево, пойти по ней — и выйти в тот вариант начала июля, к которому привыкла и который имел для меня смысл. Я сняла рюкзак, присела на зернистый холмик снега, размышляя, что делать дальше. Если я была действительно там, где предполагала, то я прошла 70 километров за четыре дня, то есть с тех пор как вышла из Сьерра-Сити. Впрочем, в реальности, вероятно, я прошла намного больше, учитывая мои жалкие навыки обращения с картой и компасом. До Белден-Тауна было еще 88,5 маршрутных километра, в основном покрытых снегом. Об этом едва ли стоило думать. В моем рюкзаке осталось пищи всего на пару дней. Пойди я дальше, мне просто не хватило бы еды. И я пошла вниз по дороге в сторону городка под названием Квинси.

Дорога почти ничем не отличалась от дикой местности, по которой я шла последние несколько дней. Она была безмолвной и заснеженной, только теперь мне не приходилось останавливаться каждые несколько минут, чтобы вычислить, где я нахожусь. Я просто шла по ней вниз, и снег постепенно уступил место мокрой глине. В моем путеводителе не было сказано, насколько далеко находится Квинси, было только туманное определение «долгий день пути». Я ускорила шаг, надеясь достичь его к вечеру, хотя… что я буду там делать с какими-то жалкими шестьюдесятью центами — это был другой вопрос.

К одиннадцати часам я завернула за поворот и увидела зеленый внедорожник, припаркованный на обочине дороги.

— Эй! — позвала я, гораздо осторожнее, чем в те моменты, когда выкрикивала это слово над белой пустыней. Никто не отозвался. Я подошла к машине и заглянула внутрь. Поперек переднего сиденья лежал свитер с капюшоном, на приборной доске стояла картонная чашечка с кофе, там и сям виднелись другие предметы, напоминавшие мою прежнюю жизнь. Я пошла дальше по дороге и шла с полчаса, а потом услышала позади приближавшийся рокот мотора и повернулась.

Это был тот самый зеленый внедорожник. Через пару минут он резко затормозил рядом со мной, за рулем был мужчина, а на пассажирском сиденье — женщина.

— Мы едем в Пэкер-Лейк-Лодж — если хотите, подвезем вас, — проговорила женщина, опустив стекло.

Сердце мое упало, хотя я поблагодарила ее и забралась на заднее сиденье. Пару дней назад я читала о Пэкер-Лейк-Лодж в своем путеводителе. Я могла бы выбрать боковой маршрут к нему в тот день, когда вышла из Сьерра-Сити, но решила миновать его, предпочтя оставаться на МТХ. Пока мы ехали, я буквально чувствовала, как все мое продвижение на север отматывается в обратную сторону. Все километры, которые я с такими мучениями прошла, были потеряны меньше чем за час; и все же находиться в этой машине было для меня просто раем земным. Я протерла пятнышко на запотевшем стекле и наблюдала, как мимо проносятся деревья. Предел нашей скорости, пока мы ползли по поворотам дороги, составлял, вероятно, километров 30 в час, но мне все равно казалось, что мы едем безрассудно быстро. И земля обретала общие черты вместо конкретных, больше не принимая меня, но молча отступая в сторону.

Я думала о том лисе. Гадала, вернулся ли он к поваленному дереву, задумался ли, куда я делась. Вспомнила тот момент, когда он исчез среди деревьев, и я позвала маму. После этого мгновенного смятения воцарилось безмолвие — безмолвие того рода, которое, казалось, содержит в себе все. И птичьи песни, и скрип деревьев. И умирающий снег, и невидимую журчащую воду. И сверкающее солнце. И невозмутимое небо. И пистолет, в стволе которого не было пули. И маму. Всегда — маму. Маму, которая никогда не придет ко мне.

Хребет Света

Уже сам по себе вид Пэкер-Лейк-Лодж подействовал на меня, как удар. Это был ресторан. С едой. А я с тем же успехом могла быть немецкой овчаркой. Я учуяла его сразу же, как выбралась из машины. Поблагодарила пару, которая подвезла меня, и все равно пошла к маленькому зданию, оставив Монстра на крыльце, прежде чем войти внутрь. Там было полным-полно туристов, большинство из них арендовали отделанные в деревенском стиле коттеджи, окружавшие ресторан. Похоже, они не обращали внимания на то, как я пялилась на их тарелки, пробираясь к стойке. На ней были стопки блинчиков, окруженные юбочками из бекона, красиво уложенная кучками яичница-болтунья и — на это смотреть было больнее всего — чизбургеры, похороненные под зубчатыми холмами картошки фри. Один их вид приводил меня в неистовство.

— Что там слышно об уровне снега к северу отсюда? — спросила я женщину, которая работала за кассой. Мне ясно было, что она здесь начальница — по тому, как ее глаза следили за официантками, пока она двигалась вдоль конторки с кофейником в руке. Я никогда не встречалась с этой женщиной, но работала на таких, как она, тысячу раз. Мне пришло в голову, что я могла бы спросить у нее насчет работы на все лето и сойти с маршрута.

— Практически везде на бо́льших высотах, чем здесь, сплошные завалы, — ответила она. — Все, кто проходил мимо в этом году, сошли с маршрута. Вместо этого народ идет вдоль шоссе Голд-Лейк.

— Шоссе Голд-Лейк? — переспросила я озадаченно. — А здесь в последние несколько дней не проходил мужчина? Его зовут Грэг. Ему чуть за сорок. С каштановыми волосами и бородой.

Она покачала головой, но одна из официанток вклинилась в наш разговор, сказав, что она недавно разговаривала с туристом, который отвечал этому описанию, хотя по имени она его не знала.

— Если хотите поесть, можете присесть здесь, — проговорила женщина.

На конторке лежало меню, и я взяла его, просто чтобы посмотреть.

— У вас есть что-нибудь, что стоит шестьдесят центов или меньше? — спросила я ее шутливым тоном, настолько тихо, что голос мой был едва слышен из-за шума.

— Семьдесят пять центов — и вы получите чашку кофе. Добавка бесплатно, — ответила она.

— Ну, на самом деле у меня с собой обед в рюкзаке, — ответила я и пошла к двери мимо отставленных в сторону тарелок, на которых были горками свалены совершенно съедобные остатки еды. На них не позарился бы никто, кроме меня, медведей и енотов. Я мужественно дошла до крыльца и уселась рядом с Монстром. Вытащила из кармана свои 60 центов и уставилась на серебристые монетки в своей ладони, будто они могли умножиться, если смотреть на них достаточно долго. Я думала о ждущей меня в Белден-Тауне коробке с двадцатью долларами внутри. Я была смертельно голодна, и действительно обед лежал в моем рюкзаке, но я пребывала в слишком глубоком унынии, чтобы съесть его. Вместо этого я принялась перелистывать страницы путеводителя, снова пытаясь придумать новый план.

— Я подслушала, как вы в ресторане разговаривали о Маршруте Тихоокеанского хребта, — проговорила какая-то женщина. Средних лет, стройная, вытравленные до белизны волосы подстрижены в стильный «боб». В каждом ухе — по маленькой бриллиантовой сережке.

— Я иду по нему второй месяц, — сказала я.

— О, по-моему, это просто потрясающе! — улыбнулась она. — Мне всегда было любопытно, какие люди это делают. Я знаю, что тропа пролегает там, наверху, — проговорила она, махнув рукой в сторону запада, — но я на ней никогда не бывала. — Она подошла ближе, и какое-то мгновение мне казалось, что она вот-вот меня обнимет, но она лишь похлопала меня по плечу. — Но вы же не одна или… — Когда я кивнула в ответ, она рассмеялась и прижала руку к груди. — Бога ради, а что по этому поводу думает ваша мама?

— Она умерла, — проговорила я, слишком расстроенная и голодная, чтобы смягчить свой ответ извиняющимся тоном, как делала обычно.

— Боже ты мой! Как ужасно! — На груди у нее болтались солнечные очки, висевшие на шнурке из блестящих светлых бусин. Она поймала их и надела. Ее зовут Кристин, сказала она мне, они с мужем и двумя дочерями-подростками снимают коттедж неподалеку. — Не хотите зайти к нам и принять душ? — спросила она.

Муж Кристин, Джеф, сделал мне сэндвич, пока я мылась. Когда я вышла из ванной, он лежал на тарелке, разрезанный по диагонали и гарнированный кукурузными чипсами и маринованным огурчиком.

— Если захотите добавить туда побольше мяса, на здоровье, — проговорил Джеф, подталкивая через стол ко мне тарелку с холодной нарезкой. Он был симпатичный и пухленький, с волнистыми темными волосами, седеющими на висках. Присяжный поверенный, как сказала мне Кристин за время нашей недолгой прогулки от ресторана до их коттеджа. Они жили в Сан-Франциско, но каждый год первую неделю июля проводили здесь.

— Может быть, еще пару ломтиков… Спасибо, — проговорила я, потянувшись за индейкой с деланым равнодушием.

— Она органическая, если это имеет для вас значение, — добавила Кристин. — И выращена в гуманных условиях. Мы стараемся работать над собой в этом направлении, насколько возможно. Ты забыл про сыр, — попрекнула она Джефа и пошла к холодильнику. — Хотите немного укропного сыра к сэндвичу, Шерил?

— Да нет, спасибо, — сказала я из вежливости, но она все равно отрезала несколько ломтиков и принесла мне, и я слопала его настолько быстро, что она отошла к другому столу и нарезала еще, не говоря ни слова. Потом раскрыла пакет с хлебом и положила еще несколько кусков на мою тарелку, достала банку с рутбиром и поставила ее передо мной. Даже если бы она вывалила передо мной весь свой холодильник, я бы съела все до последней крошки. — Спасибо, спасибо большое, — говорила я всякий раз, как она выставляла на стол новые продукты.

За дверями кухни, раздвижными, стеклянными, я видела двух дочерей Джефа и Кристин. Они сидели на веранде в одинаковых креслах, листая журналы Seventeen и People, заткнув уши наушниками.

— Сколько им лет? — спросила я, кивая в сторону девочек.

— Шестнадцать и почти восемнадцать, — ответила Кристин. — Второй и третий курсы колледжа.

Девушки почувствовали, что на них смотрят, и оторвались от чтения. Я махнула им рукой, и они робко помахали в ответ, прежде чем вернуться к своим журналам.

— Я порадовалась бы, если бы они сделали что-то подобное тому, что делаете вы. Если бы они могли быть такими же отважными и сильными, как вы, — проговорила Кристин. — Хотя, может быть, и не настолько отважными. Думаю, я бы до смерти боялась отпустить в такой поход, как ваш, кого-то из них. Скажите, а вам не страшно вот так, совсем одной?

— Иногда, — пожала я плечами. — Но не настолько, как может показаться.

Вода капала с моих мокрых волос на грязную рубашку. Я сознавала, что от моих вещей здорово несет, хотя под ними я чувствовала себя чище, чем все последнее время. Душ был почти священным переживанием после многих дней потения и замерзания в одной и той же пропотевшей одежде, горячая вода и мыло обжигали, сдирая с меня грязь. Я заметила на дальнем конце стола несколько книг — «Случка» Нормана Раша, «Тысяча акров» Джейн Смайли и «Корабельные новости» Анни Пру. Это были книги, которые я читала и любила, их обложки казались мне знакомыми лицами. Уже один только их вид создал у меня такое ощущение, будто я оказалась почти дома. Может быть, Джеф и Кристина позволят мне остаться здесь, с ними, мелькнула абсурдная мысль. Я могла бы быть такой, как одна из их дочерей, читать журналы и загорать на веранде. Если бы они это предложили, я бы согласилась.

— Хотите почитать? — спросила Кристин. — Мы все только этим и занимаемся, когда приезжаем сюда. Таково наше представление об отдыхе.

— Чтение — это моя награда в конце дня, — сказала я. — Сейчас у меня с собой книга Флэннери О’Коннор «Полное собрание рассказов».

В моем рюкзаке по-прежнему лежала целая книжка. Я не стала сжигать ее, страница за страницей, помня, что из-за снега и изменений в программе похода неизвестно, когда я доберусь до своей следующей коробки с припасами. Я уже дочитала ее до конца и начала заново накануне вечером.

— Тогда можете взять одну из этих, — предложил Джеф, приподнимаясь, чтобы взять в руки «Случку». — Мы их уже прочли, и не один раз. Или, если эта не в вашем вкусе, возьмите другую, — добавил он и удалился в спальню, расположенную за кухней. Через минуту он вернулся с толстым томом Джеймса Миченера в бумажной обложке, который водрузил рядом с моей, теперь опустевшей, тарелкой.

Я бросила взгляд на обложку книги. Она называлась «Роман», я никогда о ней не слышала и не читала ее, хотя Джеймс Миченер был любимым писателем моей мамы. И только когда я пошла в колледж, я узнала, что в этом, оказывается, есть нечто неприличное. «Писатель-развлекатель для массового читателя», — фыркнул один из моих преподавателей, когда спросил, какие книги я читаю. Миченер, наставительно сказал он, не тот писатель, которого мне стоит читать, если я действительно хочу сама стать писательницей. Я чувствовала себя полной дурой. Все свои подростковые годы я считала себя утонченной и искушенной, погружаясь в мир «Польши» и «Дрифтеров», «Космоса» и «Саёнары». В первые же месяцы в колледже я быстро усвоила, что ничего не понимаю в том, какой писатель действительно важен, а какой — нет.

— Ты же знаешь, что это не настоящая книга, — пренебрежительно бросила я матери, когда кто-то подарил ей «Техас» Миченера на Рождество.

— Да что ты, правда? — мать взглянула на меня загадочно, явно забавляясь.

— Я имею в виду — это же не серьезная литература. Не настоящая литература, которая стоит твоего времени, — уточнила я.

— Ну, как ты, возможно, знаешь, мое время никогда так уж много не стоило, поскольку я никогда не получала ничего выше минимальной зарплаты, да и ради нее-то мне приходилось вкалывать, как римской рабыне. — Она легко рассмеялась и похлопала меня по плечу ладонью, без усилий ускользнув от моего осуждающего взгляда, как она всегда и делала.

Когда моя мать умерла и женщина, на которой со временем женился Эдди, переехала к нам, я забрала с собой все книги, которые хотела забрать, с маминой полки. Я взяла те, которые она купила в начале 1980-х, когда мы перебрались на собственную землю: «Энциклопедию органического садоводства» и «Двойную йогу». «Дикие цветы севера» и «Одежду из лоскутков». «Мелодии для дульцимера» и «Основы хлебопечения». «Использование целительных растений» и «Я всегда ищу в словаре слово „вопиющий“». Я взяла книги, которые она читала мне главу за главой, пока я сама не научилась читать: несокращенные варианты «Бэмби», и «Черного красавчика», и «Большой дом в маленьких лесах». Я взяла книги, которые она покупала, уже будучи студенткой колледжа, в последние годы своей жизни: «Священный обруч» Полы Ганн-Аллен и «Женщина-воин» Максины Хонг-Кингстон, «Мост, который называется моей спиной» Черри Морага и Глории Анзалдуа и «Моби Дик» Германа Мелвилла, «Гекльберри Финн» Марка Твена и «Листья травы» Уолта Уитмена. Но книги Джеймса Миченера — те, которые мама любила больше всех, — я не взяла.