Покупка трюфелей у мсье Икс 2 страница

Уже почти в сумерки, entre chien et loup, [85]мы услыхали, как к дому подъехал фургон. Мы собирались на встречу с друзьями, и я вышел, чтобы завернуть визитера, пока не поздно.

Фургон стоял с распахнутыми задними дверьми и интенсивно раскачивался из стороны в сторону. Внутри что‑то грохнуло, оттуда раздалось проклятие – Putaing! Мой бизнес‑партнер боролся с застрявшей в решетке позади сиденья водителя киркой. Героическим усилием Массо наконец высвободил инструмент и вылетел наружу несколько быстрее, чем намеревался.

Гардероб его полностью изменился. Камуфляжные брюки, камуфляжный свитер, камуфляжная шляпа с полями – все с армейской распродажи. Ни дать ни взять наемник какой‑нибудь банановой хунты. Он тут же выгрузил кирку, лопату с длинным черенком и нечто, обернутое мешковиной. Оглядевшись по сторонам, он сдернул мешковину и предъявил металлоискатель.

– Voilà! Лучше не найдешь. Берет на глубину до трех метров.

Он включил прибор и провел им над лопатой и киркой. Естественно, металлоискатель обнаружил инструменты и заскрежетал, как возбужденные вставные челюсти. Массо пришел в восторг.

– Видал? И рыть не надо. Сам найдет и сообщит.

Я сказал, что это очень здорово и что я его надежно запру на ночь, чтобы завтра с утра начать поиски.

– Завтра? – поразился Массо. – Немедленно!

Я указал на то, что через полчаса стемнеет, но Массо это обстоятельство не смутило.

– Именно! Пусть стемнеет. Ни к чему, чтобы все нами любовались. Лучше всего работать в темноте. Пошли! Несите инструменты.

– Но мы уезжаем, – возразил я.

Массо непонимающе на меня уставился.

– Уезжаете? Сейчас? На ночь глядя?

Жена крикнула из дому, что мы уже опаздываем. Массо изумился нашему расписанию, ничуть не удивляясь своему намерению работать ночью. Ладно, он сделает все сам. Фонарь‑то хоть у меня есть? Я показал, где подключить фонарь у колодца, и он приладил его, направив свет на участок возле нашего розария, ворча, что все приходится делать самому.

Отъезжая, мы остановились и оглянулись. Удлиненная тень Массо двигалась между деревьями, тиканье металлоискателя ясно слышалось в вечерней тишине. Я покачал головой.

Высшая степень секретности. Можно было повесить у въезда табличку:

 

 

ИДУТ ПОИСКИ КЛАДА. ПРОСЬБА НЕ МЕШАТЬ

 

 

Мы рассказали друзьям о происходившей на нашем участке разведке зарытых сокровищ. Глава семьи, родившийся и выросший в Любероне, оптимизма не проявил. Он помнил, что, когда появились первые металлоискатели, они мгновенно стали у крестьян популярнее, чем охотничьи собаки. Да, кое‑кто действительно обнаружил кое‑какое золото, но сейчас вся местность так прочесана, что Массо обнаружит разве что старую подкову.

Однако два золотых оставались фактом, неопровержимым аргументом. Он поднял выложенные перед ним на стол монеты. Как знать, может, нам и повезет. Или повезет моему бизнес‑партнеру, а мы и не узнаем, что ему повезло. Он хотя бы заслуживает доверия? Мы с женой переглянулись и решили, что пора домой.

Вернулись мы сразу после полуночи. Массо и след простыл. Фонарь он выключил, но луна светила так ярко, что включать его снова не было необходимости. То, что мы пытались превратить в газон, усеивали беспорядочно навороченные кучи земли. Мы решили отложить оценку ущерба до утра.

Казалось, что гигантский крот, заболевший клаустрофобией, вырвался на поверхность, рассеяв вокруг землю и множество фрагментов металла. Гвозди, куски обода тележного колеса, древняя отвертка, половина серпа, здоровенный ключ, как будто от крепостных ворот, латунные гильзы, болты, гайки, дно от решета, спутанные мотки проволоки, нераспознаваемые проржавевшие куски. Но только не золотые монеты.

Большинство высаженных розовых кустов уцелело, как и вся лаванда. Я подумал, что Массо просто надоело ковыряться в земле.

Я отправился к нему во второй половине дня, чтобы дать человеку выспаться после ночных трудов. Еще издали я услышал щелканье металлоискателя, из‑за которого он не заметил меня и не сразу услышал мои оклики. Массо вылез из зарослей смородины, вскинул миноискатель на плечо, как ружье, и направился ко мне. Я подивился его бодрому виду. Может быть, он все же нашел, что искал.

– Salut! – приветствовал он меня, широко улыбаясь.

Я сказал, что по виду его можно заключить, что ему повезло. Оказалось, что пока нет. Ему пришлось прекратить работу на самом интересном месте, потому что соседи принялись орать на него, жалуясь на шум в ночное время.

Я не понял. До ближайших соседей не менее двухсот пятидесяти ярдов. Неужто он так шумел, что мешал им?

– Pas moi. [86]– И Массо похлопал по инструменту. – Куда ни сунься, везде железо, и везде он тарахтит: так‑так‑так‑так‑так…

Железо, но не золото, подвел я итог.

Массо приблизился ко мне, как будто собирался меня поцеловать. Он дернул носом и понизил голос до свистящего шепота.

– Я знаю, где оно. Beh oui. Знаю.

Мы с ним вдвоем в лесу, до ближайшего двуногого, пожалуй, с милю, но страх Массо перед свидетелями заразил и меня. Я тоже понизил голос до шепота.

– Где?

– В конце бассейна.

– Под розами?

– Под плитами.

– Под плитами?

– Oui. C'est certaing. [87]Клянусь честью покойной бабушки.

Меня это известие вовсе не порадовало. Мощение вокруг пруда состояло из каменных плит в три дюйма толщиной, уложенных на бетонное основание такой же толщины. Сколько нужно усилий, чтобы добраться до земли!

Массо понял, о чем я думаю. Он снял металлоискатель с плеча и опустил его наземь, чтобы можно было разговаривать двумя руками.

– В Кавайоне можно арендовать marteau‑piqueur. [88]Он все возьмет. Паф!

Конечно же, он прав. Такой инструмент пройдет сквозь камень, сквозь бетон, сквозь питающие бассейн трубы, сквозь электрические кабели, идущие к насосу. Вот именно – паф! А то еще и БУММММ! А когда осядет пыль, мы, если останемся живы, обнаружим еще одну половинку крестьянского серпа или пролетарский молот, чтобы пополнить коллекцию металлолома. Нет, сказал я. Очень жаль, но нет.

Массо легко пережил мое решение и удовлетворился бутылкой пастиса, которой я вознаградил его за причиненное беспокойство. Однако время от времени я вижу его, стоящего перед нашим участком, глядящего на наш бассейн, задумчиво посасывающего свой мелированный ус. Бог знает, на что он решится в подпитии, если кто‑нибудь подарит ему на Рождество marteau‑piqueur.

 

По объявлению в «Вог»

 

Возможно, помня свое голодное и бездомное прошлое, Бой использует любую возможность, чтобы продемонстрировать свою преданность. Он то и дело приносит в дом подарки – свалившееся с ветки птичье гнездо, виноградный корень, изжеванную сандалию, пучок веточек – и складывает все это под обеденный стол с очевидным намерением доказать свою щедрость, полезность и выставить себя в более дорогом для нас свете. Он заботится о созданий фронта домашних работ, оставляя пыльные следы на полу, разбрасывая по нему сухие листья. Помогает и на кухне, выполняя функции передвижного улавливателя всего, что падает сверху. Он всегда рядом, вплотную или в нескольких футах, всегда старается угодить, чаще всего, правда, весьма шумно, иной раз и с грохотом, порой что‑нибудь опрокинув, всегда неуклюже.

Его попытки угодить не ограничиваются нами. Он выработал собственный неортодоксальный стиль радушного приветствия гостей дома. Выплюнув теннисный мяч, обычно покоящийся в каком‑нибудь углу его безграничной пасти, он сует свою не менее необъятную башку в паховую область любого вошедшего в дверь. Это своеобразный вариант мужского рукопожатия, и наши друзья вскоре к нему привыкли, воспринимают это как должное, чаще всего никак, и как ни в чем не бывало продолжают беседу с нами, и Бой, исполнив свой долг вежливости, опускается на ближайшую к нему пару ног.

Реакция на его приветственный жест с некоторой степенью точности отражает смену сезонов. Зимой, когда посетители, как и мы, постоянные жители Люберона, голову, вдруг выросшую в промежности, либо игнорируют, либо удостаивают ответного жеста, не прерывая плавного движения стакана ко рту и стряхивая с вельветовых брюк сухие листья и иной мусор, смоченный собачьей слюной. Если же стакан вздрагивает, вино проливается, а голову встречают лихорадочные попытки защитить чистую белую одежду, мы начинаем подозревать, что наступило лето. И вместе с летом прибыли «летние люди».

Ежегодно их оказывается все больше. Как обычно, их привлекает природа и погода, а в последнее время к обычным притягательным факторам прибавились еще два.

Первый фактор чисто практического характера. Прованс с каждым годом становится все доступнее. Поговаривают, что парижский экспресс TGV скинет еще полчаса с и без того беспрецедентных четырех, за которые он долетает до Авиньона. Крохотный городской аэропорт постоянно расширяют, того и гляди он превратится в «Авиньон Интернасьональ». Перед марсельским аэропортом выросла громадная зеленая модель статуи Свободы, маркирующая открытие прямой линии Марсель – Нью‑Йорк, два рейса еженедельно.

Кроме того, Прованс снова «открыли», и не просто Прованс вообще, а конкретно городишки и деревеньки, в которых мы закупаем продукты, роемся на рынках и в лавках. Мода наложила на нас лапу.

Библия прекрасного пола, «Вуменз виар дейли», нью‑йоркский провозвестник длины подола, объема бюста и веса обручей, навешиваемых на уши, отважилась в прошлом году на вылазки в Сен‑Реми и Люберон. В ней были продемонстрированы объекты поклонения при баклажанах, бокалах, стриженых кипарисах, в амплуа отшельников, отрешившихся от всего – кроме партнера, обычно противоположного пола, а также фотографа, bien sûr, [89]– и наслаждающихся прелестями «простой сельской жизни».

Американский «Вог», символ пресыщенности с пропитанными душистыми парфюмерными объявлениями страницами, втиснул статью о Любероне между афинскими звездными гороскопами и обзором парижских бистро. В первых строках статьи Люберон объявлялся «потайным югом Франции», но уже во вторых строках тайна улетучивалась, а область объявлялась самым модным местом французов‑отпускников. Как понимать эти авторские контрапункты, следовало бы справиться у редактора выпуска.

Редакторы французского выпуска «Вог», разумеется, посвящены во все тайны и секреты и готовы поделиться ими с читателями, о чем без утайки заявили в самом начале статьи. С томным, усталым вздохом они сообщили, что с Любероном покончено: le Lubéron, c'est fini. За сим последовали обвинения в снобизме, дороговизне и вообще, «сколько можно!». Люберон вышел из моды – démodé.

Неужто именно это они и хотели сказать? Еще чего! Упаси боже. Следующая дюжина страниц проповедовала прямо противоположное. Люберон по‑прежнему притягателен для парижан и для иностранцев, которые, по выражению автора, «часто знамениты». Насколько часто впадают они в пароксизмы знаменитости, сколько раз в неделю, в месяц или в год, «Вог» не конкретизирует, зато знакомит нас с этими персонами. Давайте заглянем в их частную жизнь, приглашает нас журнал.

Прощай, частная жизнь! Двенадцать страниц снимков «часто знаменитых» персон с дочками, собачками, подружками, подушками, сосредоточенных и рассеянных, на диванах и в бассейнах. Приводится карта укромных уголков этого «le who's who», разоблачаются попытки «часто знаменитых» спрятаться от – ах! – мирской суеты. Куда тут спрячешься! Бедолаги не могут сунуться в воду или сунуть нос в бокал, поправить прядь волос или лямку пляжного бюстгальтера без того, чтобы в кустах не щелкнул затвор фотоаппарата. Читатели «Вог» должны увидеть всё.

Среди фото артистов, писателей, дизайнеров, политиков и магнатов затесался снимок господина, который, как гласит подпись, знает все дома в ареале и который принимает одновременно по три приглашения на обед. Читатель может вообразить, что психология господина страдает от последствий голодного детства, либо снедает его страсть к gigot en croûte [90]ан нет. Господин этот трудится, аки пчелка, вкалывает в поте лица своего. Он агент по недвижимости. Он должен знать, кто хочет купить, кто хочет продать, кто просто приценивается, так что никакое количество обедов не покажется чрезмерным, чтобы оставаться au courant, в курсе.

Кипучая пора настала для агентов по недвижимости в Любероне. Мода подняла цены, как три обеда вздувают желудок. Даже за то краткое время, что мы провели здесь в качестве жителей, цены на недвижимость взмыли вверх без всякого на то основания. Живописная развалина с половиной крыши и несколькими акрами земли – три миллиона франков. Одни наши знакомые решили построить, а не перестраивать, и неделю не могли опомниться – пять миллионов только по прикидочной смете. Домик «с возможностями» в «привилегированной» деревне – пожалуйста, миллион.

Соответственно капают жиром и агентские гонорары, хотя насчет процента можно и поторговаться. Мы слышали о комиссионных в размере от трех до восьми процентов, взимаемых когда с продавца, когда с покупателя.

Такие комиссионные могут неплохо обеспечить агента и его семью. И профессия интересная. Разве не увлекательно осматривать дома и участки, знакомиться с продавцами и покупателями, не всегда честными, надежными, порядочными, как мы увидим, но редко скучными… Профессия не только достойная внимания, но и полезная как для общества, так и для посвятившего себя этой профессии индивида, дающая возможность занять время между обедами.

Но света без тени не бывает, везде жизнь понатыкает проблем, препон, рогаток. Главная проблема – проклятые конкуренты. Почти шесть желтых страниц воклюзского телефонного справочника заняты телефонами и объявлениями агентов по недвижимости. Недвижимость стильная, недвижимость с характером, недвижимость эксклюзивная, высокого качества, уникальная, чарующая… брови ползут вверх от изысков терминологии. В чем разница между характером и стилем? Выбрать себе халупу эксклюзивную или уникальную? А то, может, чарующей хижиной поинтересоваться? Единственный способ вызнать – прихватить свое воображение и терпение к агенту, потратить утро, день, неделю на осмотр bastides, mas, maisons de charme [91]и иных белых слонов, от которых возжелали избавиться владельцы.

В наши дни отыскать в Любероне агента по недвижимости не сложнее, чем продуктовую лавку. В старину обычно деревенский notaire [92] был в курсе, что матушка Бертран продает свою старую ферму, что недавняя кончина домовладельца произвела на свет божий бесхозный дом. Сейчас эти функции перенял агент, имеющийся почти в каждой деревне. В Менербе их два, в Боньё три, в более модном Горде аж четыре. Именно в Горде мы наблюдали конкуренцию в действии. Один агент всовывал свои листовки под дворники автомобилей на стоянке; за ним на почтенном удалении следовал второй. Этот деловито удалял визитки конкурента и заменял их своими. К сожалению, у нас не было времени дожидаться появления третьего и четвертого, вероятно затаившихся за углом.

Все без исключения агенты поначалу лучатся улыбками и стремлением услужить клиенту, все охотно продемонстрируют досье с прекрасно выполненными снимками воздушных замков на сухой почве Люберона. Цена на некоторые даже не дотягивает до семизначных цифр. Вот это, это и это, правда, уже продано… И это тоже… Но много еще осталось. Мельницы, монастыри, хижины пастухов, настоящие господские замки, причудливые домики с бельведерами, фермы… Такой богатый выбор у первого же агента!

Но если вы обратитесь ко второму, к третьему, непременно испытаете ощущение déjà vu. [93]Что‑то знакомое увидится в снимках. Они могут быть выполнены с другой точки, но объект‑то тот же самый, вне всякого сомнения. Те же мельницы и монастыри. В этом еще одна проблема, осложняющая жизнь агента. Не хватает в Любероне недвижимости на продажу!

Ограничения на строительство в Любероне жесткие, и их более или менее соблюдают все, кроме крестьян, которые, кажется, строят как бог на душу положит. Поэтому beaucoup d'allure [94]недвижимости катастрофически не хватает. Спасает охотничий инстинкт. Многие агенты периоды зимнего затишья проводят на колесах, присматриваясь и прислушиваясь, выискивая ниточки, ведущие к потенциальным продавцам, мечтая обнаружить сокровище, готовое появиться на рынке. Если повезет, если агент оперативен и убедителен, он может получить исключительное право на продажу и, соответственно, на комиссионные. Чаще же происходит иное, продавец обращается к двум‑трем агентам, оставляя без внимания вопрос их взаимоотношений. Комиссионные часто приходится делить.

Дополнительные проблемы. Кто обнаружил клиента? Кто первым продемонстрировал объект? Мирное сосуществование и сотрудничество не всегда возможны, дух конкуренции часто ведет к недоразумениям, к конфликтам. Следует обмен обвинениями в неэтичном поведении, телефонные перепалки, иногда привлекается в качестве третейского судьи клиент. В общем, складывается неприятная ситуация и вчерашний уважаемый коллега превращается в escroc. [95]

C'est dommage, mais. [96]

Тяжкий крест для агента – клиенты, их ненадежность, непредсказуемое поведение. По какой причине агнец, подставляющий бока для стрижки, вдруг превращается в клацающего клыками волка? Бесспорно, деньги, это неизбежное зло, играют решающую роль. Однако не они одни. Желание спорить с пеной у рта, отстаивать свой кровный интерес опирается не только на франки и сантимы, но и на спортивный азарт, на желание добиться победы, самоутверждения. За счет контрагента. И за счет агента, который оказывается между продавцом и покупателем, между двумя жерновами.

Трения вокруг цены и суммы – феномен общечеловеческий, но в Любероне, как и везде, воду мутят и специфические местные особенности. Покупатель недвижимости здесь чаще всего парижанин или другой иностранец. Продавцы же почти всегда paysans du coin, местные крестьяне. Разный типаж, разное отношение к сделке, разные позиции. Изнуряющая покупателя и агента торговля затягивается на месяцы.

Для крестьянина «да» звучит почти как анафема. Если сумма, которую он запросил за развалюху своей почившей бабки, принимается с ходу, в нем сразу начинают копошиться подозрения, что продешевил он, ох маху дал! И будет грызть его раскаяние до конца дней, и будет глодать сварливая жена, попрекать соседом, который не такой олух, не позволил хитрым иностранцам себя одурачить. И вот, когда покупатель уже уверен, что сделка состоялась, продавец начинает выискивать уловки. Сельский труженик встречается с агентом, чтобы обтолковать кое‑что.

Он сообщает, что, может быть, он забыл упомянуть, что лужайка при доме, та самая, с колодцем, единственным источником воды, в цену не включена. Pas grande chose, [97]поэтому вот, он подумал, стало быть, что лучше сразу упомянуть…

Покупатель хмурит чело. Разумеется, лужайка была включена в оговоренную сумму. Как же, ведь это единственное достаточно плоское место, где можно устроить теннисный корт! Теннисный аргумент доводится до сведения крестьянина, который лишь плечами пожимает. Но все же он человек чуткий, может подумать, не уступить ли такую ценную лужайку с такой сочной травой. Можно потолковать.

Покупатель обычно человек занятой, трудящийся, он кует деньги в Париже, Цюрихе или Лондоне, он не может каждые пять минут мотаться в это захолустье. Для крестьянина время не меряно, ему некуда торопиться. Нынче не продаст – в следующем году накинет пару сотен тысяч и снова выставит.

Препирательства продолжаются, в первую очередь за счет нервов агента и покупателя. Но вот сделка заключена, и новый владелец полагает, что все хлопоты позади. В конце концов, прекрасная покупка, дом его мечты, можно сказать. Он отправляется в этот дом один или в компании, возможно, на пикник. Прогуливается по помещениям, планирует изменения.

Но позвольте, куда девалась чугунная ванна на львиных лапах или на орлиных когтях? Покупатель, то есть новый владелец, звонит агенту. Агент звонит крестьянину. Где ванна?

Какая ванна? Священная ванна его обожаемой бабушки? Ценнейшая семейная реликвия? Да как можно помыслить, что от такой вещи можно отступиться! Но он человек разумный, так что можно и потолковать…

Такого рода увертки заставляют покупателей, тоже не лыком шитых, осторожно ступать по тропе войны, уподобляться судейским стряпчим, ограждаться подробнейшими актами с приложениями и перечнями позиций, меняющих хозяина. Проводится инвентаризация, включающая ставни, дверные колотушки, кухонные раковины, бревна в штабеле и дрова в поленнице, ветки на садовых деревьях, плитки кровельной черепицы. Случаются курьезы, показывающие всю глубину взаимного недоверия, не перекрывающегося никакими актами и перечнями.

Опасаясь подвохов, один из покупателей уполномочил местного huissier, [98]мелкого чиновника, учесть все возможное, включая держатель рулона туалетной бумаги. Представляю себе, как huissier впихивает продавца в кабинку туалета, заставляет его поднять правую руку и клятвенно пообещать оставить в исправном состоянии приспособление для удержания бумаги, означенное в перечне под номером таким‑то… Прелестная картина!

Но, вопреки всем сложностям, недвижимость в Провансе продается по все возрастающим ценам. Недавно я слышал, как один агент воодушевленно восхвалял Прованс как «европейскую Калифорнию», и не только из‑за климата, но и по причине чего‑то неопределяемого и неотразимого, что можно обозначить термином, тоже, похоже, изобретенным в стране Калифорнии – стиль жизни, Life‑style.

Насколько я смог понять, этот Life‑style определяется преобразованием сельской общины в своеобразный лагерь отдыха с высокотехнологичной структурой, городскими удобствами и, по возможности, с полем для гольфа. В нашем уголке Прованса я не заметил такой реорганизации и спросил агента, где можно видеть пример реформы такого типа. Где находится ближайший Life‑style ‑центр?

Он глянул на меня как на выходца из далекого средневековья.

– В Горде давно не бывали?

Впервые я увидел Горд шестнадцать лет назад, он был прелестнейшей из прелестных деревенек округи, медовый городок, взбежавший на верхушку пологого холма, с прекрасным видом на долину до Люберона. Любой агент по недвижимости без колебаний назвал бы его жемчужиной, ожившей пейзажной почтовой открыткой. Ренессансный замок, узкие улочки, мощенные брусчаткой, и все, что полагается в деревне: мясник, два пекаря, простенький отель, кафе без претензий, почта с мрачным почтальоном за окошечком.

Окружающая Горд природа вечно зеленела, пестрели заросли сосны и трюфельного дуба, иссекали местность тропки между стенками из плоского камня. Можно было шагать часами, не встретив живой души, лишь изредка увидишь кое‑где сквозь чащу рыжую черепичную кровлю. И никто ничего там не строил, уж запрещено было строительство или нет.

Так было шестнадцать лет назад. Горд и сегодня выглядит прекрасно, во всяком случае издали. Но, подъехав поближе, вы попадаете в частокол плакатов, приглашающих в отель, ресторан, чайную, кофейню – рекламируется все, необходимое туристу, кроме разве что общественных туалетов.

Вдоль дороги торчат фонари а‑ля XIX век, выглядящие на фоне выцветших каменных стен вызывающе и нелепо. На повороте, от которого открывается вид на деревню, наверняка застанете хоть один остановившийся автомобиль, водитель и пассажиры которого заняты съемкой панорамы. На последнем повороте заасфальтирована под стоянку значительной величины площадка. Если вы ее игнорируете и проедете дальше, возможно, придется вернуться. Пляс дю Шато тоже заасфальтирована, но обычно полностью заставлена автомобилями со всей Европы.

Старый отель все еще на своем месте, но рядом с ним открыт еще один. Через несколько метров вывеска «Сидни‑фуд». Рядом бутик Сулейадо. Прежнее кафе обновлено. Да и все тут освежено. Старик за почтовым окошечком ушел на пенсию, общественные туалеты получили подкрепление, деревня теперь рассчитана не на обитателей, а на туристов. Продаются оригинальные футболки – визитные карточки Горда.

Еще километр – еще один отель, за высокой стеной, оборудованный вертолетной площадкой. Запрещение на строительство на garrigue [99]снято, громадный плакат на французском и английском предлагает приобрести виллы с электронной сигнализацией, полностью оборудованные сантехникой, всего за два миллиона пятьсот тысяч франков.

Где скрываются «часто знаменитые» персоны «Вога», плакаты не указывают, предоставляя пассажирам громадных экскурсионных автобусов гадать, чьи крыши торчат из‑за деревьев и заборов. Однажды какой‑нибудь всезнайка издаст карту наподобие опубликованных в голливудских путеводителях, с указанием домов знаменитостей, и тогда мы еще больше сблизимся с Калифорнией. Джакузи и массажеры перестанут привлекать внимание, улетучится и экзотичность тюканья теннисных мячиков и сонного жужжания бетономешалок.

Так часто случалось во многих уголках земного шара. Народ обращает внимание на местность, привлекающую живописностью и обе‑, щанием покоя. И преобразует эту местность под мир и покой с шумными коктейлями и рычанием внедорожников, с электронной сигнализацией и иными необходимыми атрибутами la vie rustique [100]пасторальной идиллии.

Местные не в обиде. С чего бы им возражать? Пересохшие пастбища едва могли прокормить сотню коз, а тут свалились миллионы. Лавки, кафе, рестораны процветают. Каменщики, плотники, садовники, дизайнеры не успевают принимать заказы. Бум заполняет карманы. Возделывать туризм куда выгоднее, чем ухаживать за виноградом.

На Менербе бум пока не сказался. «Кафе дю Прогрес» шик не затронул. Открывшийся два года назад маленький ресторанчик не выдюжил, зачах, центр деревни выглядит по‑прежнему, если не считать знамением появившейся вывески агента по недвижимости.

Но перемены неизбежны. Кто‑то уже присвоил Менербу титул «одной из красивейших деревень Франции», и некоторые из жителей уже ощутили специфический привкус массмедиа.

Моя жена заметила сидящих на каменном пристеночке трех весьма пожилых леди, перед которыми столь же чинно восседали рядком три их моськи. Жене эта картина показалась весьма занимательной, живописной, и она спросила разрешения сделать снимок.

Самая старая матрона пожевала сухими губами.

– А вы откуда?

Очевидно, «Вог» здесь уже побывал.

 

Сухо, местами пожары

 

 

Как и наши соседи, возделывающие землю, мы постоянно подписываемся на прогнозы метеостанции в Карпантра и дважды в неделю получаем отпечатанные на ротаторе листки. Они с достаточной точностью предсказывают, сколько придется на нашу долю солнца и дождя, когда нагрянут грозы, когда задует мистраль, какая температура ожидается в Воклюзе.

Пошли первые недели 1989 года, и прогнозы стали выглядеть зловеще. Погода вела себя неподобающим образом. Дождей недоставало катастрофически.

Предыдущая зима выдалась мягкой, так что горные снега выдали по весне вместо бурных потоков жалкие ручейки. И опять зима сухая. Январь подарил девять с половиной миллиметров осадков вместо средних шестидесяти. Февраль и март тоже не порадовали. Летний запрет на открытый огонь в полях ввели раньше обычного. Традиционно мокрая воклюзская весна оказалась лишь слегка влажной, что уж говорить о лете. Майские осадки в Кавайоне – миллиметр! Это вместо средних пятидесяти четырех и шести десятых миллиметра. Июньские – семь миллиметров вместо сорока четырех. Колодцы пересыхали, уровень воды в Фонтен‑де‑Воклюз значительно понизился.

Засуха в Любероне давит на фермеров, как долговое ярмо. Разговоры в полях и в деревне ведутся уныло, все растущее сохнет, земля каменеет, трескается. И возрастает опасность пожаров, о которых не хочется думать и невозможно забыть.

Достаточно искры – небрежно брошенного тлеющего окурка, непогашенной спички – и мистраль мгновенно превратит искру в пламя, раздует его в огненную стену, бегущую быстрее человека. Мы слышали о гибели молодого pompier [101] под Мюром. Он бился с огнем, стоя к нему вплотную, когда какая‑то искра – может быть, от лопнувшей сосновой шишки – упала за его спиной. Секунды – и его охватило пламя.

Пожар и сам по себе трагедия, даже случайный, но ужаснее всего, когда причина пожара – злой умысел. К сожалению, это не редкость. Засуха притягивает маньяков, за которыми трудно уследить. Весной поймали одного молодого человека, поджегшего garrigue. Он хотел стать pompier, но его не приняли, и он решил отомстить при помощи коробка спичек.

Впервые мы заметили дым жарким ветреным вечером 14 июля. Небо весь день сияло безоблачной голубизной, которую часто приносит мистраль, и на фоне этого голубого неба выделялись черные клубы дыма, вздымавшиеся над деревней Руссильон в нескольких милях через долину. Мы настороженно следили за этим зловещим явлением, когда в небе показались низко летящие пожарные самолеты «Канадэйр». За ними появились пожарные вертолеты, bombardiers d'eau. Со стороны Боньё донесся нервный вой пожарной сирены, заставивший нас вздрогнуть. Мы огляделись. От нашего дома до линии деревьев какая‑то сотня ярдов, для лесного пожара в ветреную погоду – ничто.