Поющие жабы святого Панталеона

 

Одно из самых странных и примечательных событий, организованных в память повальной декапитации французской аристократии двести лет назад, осталось незамеченным, не освещенным средствами массовой информации. Даже местный рупор времени, иной раз раздувающий на целую полосу такие малозначащие инциденты, как угон автофургона с рынка Кустеле или междеревенские соревнования в boules [48]даже, повторяю, акулы печати из «Le Provençal» не заметили этого исключительного в мировом масштабе события.

Впервые я услыхал об этом в конце зимы. Двое в кафе напротив boulangerie [49]в Люмьере обсуждали вопрос, показавшийся мне весьма странным: могут ли жабы петь.

Более крупный из двоих, судя по жестким мозолистым ладоням и запыленному комбинезону, каменщик, в это не верил.

– Если жабы поют, то я – президент Франции. – Он приложился к своему красненькому. – Эй, мадам! – заорал каменщик даме за стойкой. – Как ваше мнение?

Мадам подняла взор от подметаемого ею пола, оперлась обеими руками о древко швабры и обдумала вопрос.

– Что‑то не похож ты на президента. А насчет жаб… – Она пожала плечами. – Я в жабах не разбираюсь. Все может быть. Жизнь – штука странная. Вот я однажды сиамскую кошку видела, так та сама пользовалась туалетом. У меня и фото есть. Цветное.

Второй собеседник, тот, что поменьше, удовлетворенно откинулся на спинку стула, считая вопрос решенным.

– Вот видишь? Все может быть. Мне шурин говорил, что есть в Сен‑Панталеоне мужик с жабами, с кучей жаб, так он их тренирует к Bicentenaire. [50]

– Иди ты! – подивился крупный. – И чем они нас порадуют? Флажками будут махать? Плясать под музыку?

– Петь. Петь они будут. – Меньший допил вино и отодвинулся от стола. – Говорят, что к Четырнадцатому июля они смогут «Марсельезу» изобразить.

Так и не придя к согласию, они удалились, а я попытался представить себе, как можно добиться от существ с весьма ограниченными вокальными возможностями воспроизведения звуков, волнующих сердце каждого француза, затрагивающих его патриотическую гордость при мысли об отрубленных головах, сыплющихся в плетеные корзины. Возможно ли это? Я слышал до сих пор лишь неорганизованное кваканье неученых лягушек вблизи нашего дома. Более крупные и, возможно, более одаренные жабы смогли бы, вероятно, осилить и значительный диапазон, и большую длительность нот. Но каким образом их обучать, кто возьмется за это? Очень, очень интересно.

Прежде чем искать человека в Сен‑Панталеоне, я попытался заручиться авторитетным мнением. Мой сосед Массо должен знать о жабах. Он часто говорит, что в природе для него нет тайн. Природа, погода, живые существа, летающие, бегающие, ползающие в Провансе… Если в политике и ценах на недвижимость для него еще не все ясно, то в вопросах природы он дока.

Я дошел до глинистой ложбины на краю леса, в крутой склон которой врос домишко Массо. Три собаки дружно бросились мне навстречу, свирепо гавкая, пытаясь сорваться с цепей. Не подходя слишком близко, я свистнул. В доме тут же что‑то упало, послышалось проклятие – putain! – и в дверях появился Массо с перемазанными оранжевой краской руками.

Он подошел к собакам, распихал их по конурам и, сунув мне для пожатия локоть, сообщил, что пытается сделать свою собственность еще более привлекательной к весне, когда возобновит попытки ее продать. Как, с моей точки зрения, оранжевый – не слишком броско?

Подивившись его художественному вкусу, я перешел к жабам. Он схватился за усы, окрасив и их в оранжевый цвет, вспомнил о краске, отдернул руку.

– Merde! – Массо протер усы тряпкой, размазав краску и модифицировав их кричащую расцветку, в которой преобладал кирпичный цвет, результат воздействия вина и ветра.

Пригорюнившись, Массо покачал головой.

– Нет, жаб я не ел. Лягушек ел. Но жаб не доводилось. Конечно, английский рецепт, так?

Решив не описывать ему английский деликатес «жаба в норе»,[51]я уточнил:

– Не о еде речь. Меня интересует, могут ли жабы петь.

Массо уставился на меня, подозревая подвох, и обнажил свои ужасные зубы.

– Собаки поют. Врежь псу сапогом по яйцам, еще как споет. – Он задрал голову к небу и изобразил, как запоет пес, которому врезали сапогом по… м‑да. – Жабы… Да отчего б и жабам не спеть. Кто знает… Вопрос дрессировки. Мой дядя в Форкалькье козу плясать научил. Как только аккордеон услышит, сразу в пляс. Очень неплохо изображала, только, скажу я вам, все ж не так, как одна свинья, которую цыгане научили. Вот та была танцором – высший класс! Très délicat, [52]несмотря на габариты.

Я рассказал Массо о подслушанной в кафе беседе. Не мог ли он подсказать, как найти того человека?

– Non. Il n'est pas du coin. [53]

Сен‑Панталеон, хотя и всего в нескольких километрах, находится на другой стороне шоссе N100, посему – чужая земля, заграница.

Массо начал увлекательную историю о дрессированной ящерице, затем вспомнил о своем прерванном занятии, сунул мне на прощанье локоть и вернулся в свои оранжевые пенаты. По пути домой я решил, что не след беспокоить соседей вопросами о том, что происходит в дальнем зарубежье, лучше пересечь дорогу да разузнать самому.

Сен‑Панталеон невелик даже по деревенским стандартам. Не более сотни жителей, конечно же, auberge, [54]конечно же, крохотная церквушка XII века с врезанным в скалы кладбищем. Могильные ниши давным‑давно пусты, но сохранили форму. Некоторые детского размера, вплоть до младенческого. День выдался мрачный, мистраль тарахтел ветками деревьев, голыми, как обглоданные кости.

Отвернувшись от ветра, какая‑то старуха сметала с порога пыль да пустые пачки «Голуаз», поднимая мусор на ветер, переносивший старухины дары к соседскому порогу. Я спросил бабулю, не подскажет ли она мне, как найти дом человека, который учит жаб петь. Она вскинула на меня испуганный взгляд, скакнула за порог и захлопнула за собой дверь. Отходя от ее дома, я заметил шевеление занавески в окошке рядом с дверью. Вот и готов у нее для вечерних посиделок с соседками рассказ о сбежавшем из психушки иностранце, слоняющемся по деревне.

Перед поворотом к ателье художественной ковки «Ferronnerie d'Art» мсье Ода над неподвижным мотоциклом согнулся мужчина, ковыряя в своем железном коне отверткой. Я спросил и его. Этот не удивился.

– Beh oui. Мсье Сальк. Слыхал я, что он с жабами занимается, хоть с ним и не встречался. Он за деревней живет.

Последовав указаниям этого человека, я добрался до небольшой каменной постройки в достаточном удалении от дороги. Гравий во дворе как будто только что пересеян, почтовый ящик недавно выкрашен, на нем визитка, защищенная пластиком: HONORÉ SALQUES, ÉTUDES DIVERSES.[55]Исследователь‑универсал. Что угодно можно предположить. Интересно, чем еще он мог заниматься, кроме управления хором лягушек.

Дверь дома открылась, едва я ступил во двор. Мсье Сальк следил за моим приближением с каким‑то нетерпением, глаза сверкали за стеклами очков в золоченой оправе. Очень аккуратный господин, филигранно прямой пробор, тщательно повязан галстук, острые складки брюк, начищенные до блеска небольшие черные туфли. Из открытой двери доносились звуки флейты.

– Наконец‑то. Двадцатый век, и три дня без телефона, позор! А где ваши инструменты?

Я объяснил, что я не из бюро ремонта телефонов, а интересуюсь его работой с жабами. Он приосанился, тонкой белой рукой разгладил галстук, не нуждающийся в этом.

– Насколько я могу судить, вы англичанин. Приятно, что слух о моем маленьком достижении дошел до Англии.

Не хотелось сообщать ему, что его достижения подвергаются сомнению уже через дорогу, в Люмьере. Пользуясь его добродушным настроем, я спросил, нельзя ли поглядеть на его хор. Он слегка усмехнулся и просветил меня насчет моего ляпсуса.

– Вот и видно, что вы в жабах не разбираетесь. До весны от них не стоит ждать активности. Однако показать, где они зимуют, могу. Подождите немного.

Мсье Сальк скрылся в доме и появился снова в теплой кофте. В руке он держал фонарик и древнего фасона ключ с аккуратной пластиковой биркой. На бирке каллиграфически выведено слово STUDIO. Мсье Сальк провел меня через сад к сооружению в форме улья, сложенному из плоских камней, – тысячу лет назад типичная для Воклюза постройка.

Сальк отпер дверь и посветил внутрь. Вдоль стен тянулись песчаные насыпи с уклоном к центру, где находился надувной бассейн. Над бассейном висел микрофон, но артистов я не увидел.

– Они спят в песке, – пояснил мсье Сальк, показывая лучом фонаря на насыпи. – Здесь, – он указал влево, – вид Bufo viridis. Их голос напоминает пение канарейки. – Он вытянул губы и издал иллюстрирующую трель. – А вон там, – луч метнулся к противоположному песчаному валу, – зимуют Bufo calamita. Их «звуковой мешок» способен растягиваться до удивительных размеров, звук получается très, très fort. [56]– Мсье Сальк склонил голову, упер подбородок в грудь и очень похоже квакнул. – Вы, конечно, заметили контраст между этими двумя звуками.

Затем он объяснил мне, как из такого странного материала получается музыка. Весной, когда все помыслы этих столь разных особей направлены лишь на спаривание, обитатели песчаных куч пробуждаются от спячки и направляются в бассейн, распевая песни любви. Генетическая скромность позволяет им сочетаться лишь по ночам, но – pas de problème [57]– каждый звук улавливается микрофоном и записывается магнитофоном. Мсье Сальк, не выходя из студии, редактирует, усиливает, микширует, монтирует, синтезирует и при помощи электроники получается, к примеру, «Марсельеза».

И это лишь начало! Скоро нагрянет 1992 год, и мсье Сальк встретит его во всеоружии. Он готовит совершенно оригинальный опус, гимн стран Общего рынка. Здорово, не правда ли?

Я, однако, не разделял энтузиазма мсье Салька. Оригинально, спору нет, но все же фантастика живого жабьего хора отсутствует. Что же касается гимна Общего рынка, тут как раз сплошная фантастика. Если брюссельские бюрократы валандаются годами, не приходя к согласию по таким простым вопросам, как цвет паспорта или бактериальный баланс йогуртов, как они достигнут единства в таком вопросе, как гимн, да еще в жабьем исполнении? Что скажет миссис Тэтчер?

Впрочем, что скажет госпожа Тэтчер, как раз не секрет.

«Жабы должны быть британскими!» – вот чего она потребует. Однако мне не хотелось замешивать в искусство политику, поэтому я задал очевидный вопрос:

– Почему жабы?

Мсье Сальк глянул на меня так, будто хотел спросить, дурак я или только прикидываюсь.

– Потому что этого никто еще не делал.

Конечно же!

Весной и в начале лета мысли мои то и дело возвращались к мсье Сальку и его питомцам, но я решил дождаться июля, когда concerto Bufo уже наверняка будет записан. Если повезет, смогу услышать и гимн Общего рынка.

Но, прибыв к мсье Сальку с повторным визитом, я его не застал. Дверь открыла женщина, чье лицо весьма походило на поверхность скорлупы грецкого ореха, с пылесосной насадкой в руке.

– Дома ли мсье?

Женщина отвернулась и выключила пылесос.

– Нет. В Париж отъехал. – Она помолчала и добавила: – По случаю Bicentenaire.

Музыку он, конечно, забрал с собой?

Этого она не знала. Она всего лишь экономка.

Не хотелось, чтобы поездка прошла совсем уж впустую, и я спросил, нельзя ли хоть жаб увидеть.

Нет. Они отдыхают. Мсье Сальк велел их не беспокоить.

Благодарю вас, мадам.

Не за что, мсье.

Перед Четырнадцатым июля газеты улавливали и излучали новости, повествовали о приготовлениях, о платформах, декорациях, визитах глав государств, о гардеробе Катрин Денев… Но нигде я не нашел ни единого упоминания, даже в разделе культуры, о поющих жабах. День взятия Бастилии прошел без единого квака. Да, мсье Сальку следовало бы добиться живого исполнения.