Часть вторая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАХИД-ИБН-РАБАХА 28 страница

Хамза задумчиво произносит:

— Посмотрим, что будет делать ильхан, когда разведчики донесут ему о нашем расположении и численности.

И стараясь не упустить этого момента, я регулярно навещаю передвижную монгольскую ставку.

…Выслушав очередных гонцов, ильхан Абака обращается к ханам, которые возглавляют его армии:

— Мы, монголы, почти достигли своей конечной цели по разгрому ислама! Ассасины и багдадский халиф нами уничтожены! А как только приведём к покорности египетского султана, завоевание стран Ближнего Востока можно считать завершённым!

Затем, сделав паузу и поглядев каждому в глаза, он продолжает:

— И вот мне доносят, что большое войско султана Бейбарса находится прямо на нашем пути. Какие действия с нашей стороны предлагаете вы, мои ханы?

Один из ханов произносит:

— Самым правильным было бы обойти их стороною и ограничиться грабежом окрестностей!

Ильхан недовольно хмурит брови:

— Оставив султана у себя в тылу?

И отрицательно качает головою:

— Тем более что наши лазутчики доложили об усилении гарнизонов ближайших крепостей. Взять их города быстро не получится. Они ждут нас, и успеют отправить войска на помощь к осаждённым.

Другой хан предлагает:

— Тогда надо остановиться здесь, в степи, и дождаться, когда султан разделит свои силы! А потом поочерёдно уничтожить их!

Ильхан спрашивает у него:

— И сколько придётся этого ждать? Ведь за десять или двенадцать дней все окрестные пастбища будут полностью вытоптаны нашими стадами. Мы не можем долго задерживаться на одном месте!

Остальные ханы молчат, не желая быть ответственными за то единственно возможное решение, которое, кстати говоря, давно известно им всем, и в том числе даже султану Бейбарсу.

После минутного колебания ильхан произносит решающие слова:

— К сожалению, мы не можем рассчитывать на внезапность. Однако на сорокатысячное войско султана мы можем обрушить шестьдесят тысяч наших воинов. Поэтому я приказываю: соединив наши главные силы перед позициями султана, начать сражение и победить врага!

Монгольские военачальники принимаются обсуждать детали предстоящего сражения.

Но ильхан взмахом руки велит им замолчать и произносит:

— Перед боем надо ослабить армию султана. Поэтому отправьте в его стан перебежавших к нам бедуинских вождей. Пускай займутся подкупом своих земляков.

Какой-то молодой хан советует:

— А может, начать переговоры и ввести султана в заблуждение? А потом неожиданно атаковать!

Ильхан собирается что-то сказать, но предвосхищая его, говорит уже знакомый мне хан Батар:

— Хан Баяр[143]! Если ты возьмёшься за это дело, то наши глаза уже никогда не испытают радости лицезреть тебя. Ведь султан Бейбарс всех наших послов немедленно казнит!

Посмеявшись над незадачливым ханом Баяром, монгольские военачальники продолжают обсуждать план предстоящего сражения. Они даже назначают ханов, войска которых после разгрома султана должны преследовать его разбитую армию. А остальные армии в это время, вновь разделившись, должны заняться разграблением страны.

Завершая совещание, ильхан Абака даёт военачальникам следующее напутствие:

— Отправляйтесь к своим армиям и помните, что после победы мы должны обеспечить себе полное господство на этих землях! Мы должны не только полностью уничтожить войска султана, но и не позволить возродиться сопротивлению! А для этого захватывайте в плен мастеров-оружейников и отправляйте их на нашу родину! …

Выслушав меня, Хамза ворчит:

— Им уже мало дани и разорений!

После чего с небольшим отрядом мы отправляемся навстречу бедуинам-перебежчикам, которые стали лазутчиками монголов. И все они подвергаются быстрой казни.

Сражение разгорается постепенно. Небольшие, но многочисленные легковооружённые отряды, двигающиеся впереди шести монгольских армий, с ходу в рассыпном строю принимаются обстреливать нас из луков. Затем монгольские лучники, построившись перед нашими войсками цепью в виде огромного круга, начинают скакать друг за другом, стреляя на ходу.

Сбив стрелою очередного всадника, Лопоухий, глядя на монгольский «хоровод», с ухмылкою произносит:

— Думают, что так в них будет сложнее попасть!

А Хамза раскрывает нам суть этих действий противника:

— Они хотят изранить наших коней! Или расстроить ряды!

Ответными выстрелами мы вынуждаем отступить на почтительное расстояние эту лёгкую кавалерию, которая, однако, свои наскоки не прекращает. При этом мы наблюдаем за тем, как на расстоянии полёта стрелы из непрерывно подходящих отрядов формируются два крыла монгольского войска. А оттого, что мы стоим чуть выше наших врагов, хорошенько присмотревшись, можем даже видеть, как великое множество их полков выстраивается в пять эшелонов.

Не удержавшись от любопытства, я перемещаю в стан монголов мою прозрачную сущность и более подробно рассматриваю там всё происходящее. А вернувшись в явь, рассказываю:

— Тяжеловооружённые воины у них занимают две задних линии. А вот впереди, помимо монголов и тюрков, я видел армянские и грузинские отряды, а также ополчение из местных жителей.

Хамза скупо комментирует:

— Это их союзники.

И вот наступает самый захватывающий миг: оба крыла монгольского войска начинают решительное сражение. Их левое крыло, приблизившись на расстояние убойного выстрела из лука, останавливается и принимается осыпать стрелами ряды мамлюков. Те отвечают. Стоящим в передних рядах и экипированным в полные доспехи мамлюкам султана это не наносит большого ущерба. Зато на каждый десяток поражённых стрелами воинов-мамлюков, приходится по сотне убитых и раненых монголов. Однако количественное превосходство монголов над нами столь велико, что эти понесённые ими потери пока никак не отражаются на ходе боя. Более того, время от времени монголы затевают короткие рукопашные схватки: их тяжёлая кавалерия, выставив вперёд копья, наскакивает на мамлюков и тут же отступает.

Наблюдая за безуспешными попытками монголов, Хамза говорит:

— Выманивают! Но не тех нарвались! Мы и сами мастера таких хитростей!

Располагающиеся по центру основные силы монголов в сражение пока не вступают. В их тылу полощутся знамёна ильхана Абаки.

Перехватив мой взгляд и указывая взмахом руки на неподвижные ряды тяжеловооружённых монголов, Хамза поясняет:

— Там гвардия ильхана — это их резерв.

В это время под барабанный бой правое крыло монголов всей своей мощью наносит главный удар. Нацелившись на стык между нами, халка, и пешими лучниками, их войска пытаются прорваться к вершине холма, где развевается знамя султана Бейбарса. С помощью сигналов белыми и чёрными флагами военачальники из монгольской ставки передают команды, которые повторяют находящиеся среди войска, высоко сидящие на верблюдах трубачи и барабанщики. Если бы не ржание лошадей и звуки летящих и попадающих в цели стрел, то могло бы показаться, что все манёвры у монголов выполняются совершенно беззвучно.

Выпустив очередную стрелу, Лопоухий отмечает:

— Хотят захватить нашего султана, чтобы скорее закончить этот бой!

Хамза соглашается с ним:

— Верно! Монголы обычно избегают длительных сражений, чтобы не понести крупных потерь.

Монгольские всадники в тяжёлых доспехах в плотно сомкнутом строю легко прорывают нашу оборону и начинают медленно подыматься вверх по крутому склону холма, а вслед за ними в прорыв устремляется и вся лёгкая кавалерия их правого крыла.

Однако такое развитие событий не вызывает в наших войсках ни малейшей паники. Наши пешие лучники, пропустив монголов мимо себя, смыкаются у них за спиною, отрезая им путь назад. А на вершине холма появляются другие отряды, скрывавшиеся до этого в засаде.

Хамза, глядя на меня и Лопоухого, ухмыляется:

— Вы не в обиде, что я оставил вас без ваших воинов?

Отправив очередную стрелу в одного врагов, я отвечаю:

— Мне, брат, приятнее воевать рядом с тобою!

А Лопоухий, который уже успел опустошить свой второй колчан, интересуется нашим будущим:

— Надеюсь, после сражения статусы эмиров сорока воинов у нас сохранятся?

Однако Хамза оставляет его вопрос без ответа и, отбросив свой легкомысленный тон, сообщает нам:

— На ваших подопечных я возлагаю особую надежду! Если эти стрелки сумеют уничтожить монгольских знаменосцев, трубачей и барабанщиков, то их войско лишится связи, а значит и командования!

И наши ученики принимаются за дело. Эти искусные лучники, которых Хамза распределил по десять в каждый свой полк, поражают избранные цели — восседающих на верблюдах барабанщиков и трубачей. И вскоре сигналы из монгольской ставки перестают исполняться. А в результате неуправляемая монгольская конница продолжает слепо и упорно карабкаться вверх по склону холма в самоубийственной попытке добраться до ставки султана Бейбарса. Скучившись, монгольские воины топчутся почти на одном месте, представляя собою прекрасные мишени.

Чтобы спасти от уничтожения эти утерявшие способность к маневрированию войска, монголы отправляют к ним на помощь свой резерв — гвардию ильхана. Но к нам уже успевают подвести скакунов, и раздаётся сигнал к атаке.

А наши эмиры кричат:

— По коням!

Мы, халка, атакуем тяжёлую конницу монголов, навязываем им ближний бой, где действуем копьями, мечами и булавами. Высота коней даёт нашим воинам большое преимущество при нанесении смертоносных ударов.

Моё копьё сразу же застревает в теле одного из вражеских воинов, и в тесноте боя я не могу его вынуть. Взамен мне приходится достать мой дамасский клинок, который на удивление легко перерубает кольчуги вместе с находящимися внутри руками и ногами. Мой боевой скакун крутится на месте как угорь на горячей сковороде. Я наношу удары с широким замахом, и вскоре расчищаю вокруг себя значительное пространство.

А в это же время, в окружённое со всех сторон правое крыло монголов летят тучи наших стрел, каждая из которых забирает чью-то жизнь. Немного погодя я оглядываюсь и вижу, что уничтожать там становится уже некого. Вот так, неожиданно для себя, монгольская армия быстро теряет убитыми около двадцати тысяч воинов.

Звучат сигналы труб и барабанов и войска противника отступают. Мамлюки султана бросаются в атаку в разрыв между центром и левым крылом монголов, пытаясь в ближнем бою разделить их войска надвое. Но монголы держат чёткий строй и действуют на удивление слаженно. Стрелы их лёгкой кавалерии поражают коней мамлюков, вынуждая прекратить атаку.

Я гляжу на испачканные грязью лица Лопоухого и Хамзы, и с трудом узнаю их. У них, как и у меня, доспехи забрызганы вражеской кровью, на которую уже успела налипнуть почерневшая пыль.

Провожая взглядом отступающие войска монголов, Лопоухий с печалью в голосе произносит:

— Эх! Коней жалко! А то бы сейчас можно было их преследовать вплоть до полного уничтожения!

Хамза задумчиво и печально вторит ему:

— Мы победили. Но, к глубокому сожалению, это не разгром.

А затем, словно встряхнувшись, весело добавляет:

— Пускай уходят! А если и вернутся, то это будет нескоро!

 

 

Глава 11. Крах и счастье

 

Отравление. Твердыня. Бегство. Пустыня. Бедуины. Пастушка. Свадьба. Дорога. Деревня.

 

По случаю победы над монголами султан Бейбарс распоряжается выдать всем простым воинам по десять золотых монет, а для великих эмиров устраивает роскошный пир.

Из любопытства я в моей прозрачной сущности проникаю вслед за Хамзою, который приглашён на этот пир.

…Огромный стол уставлен редкими яствами и даже запретным для мусульман вином. Не найдя больше ничего примечательного, я уже хочу покинуть это пиршественное место, как неожиданно среди снующих слуг замечаю знакомое лицо. Это один из тех молодых смертников-ассасинов, наблюдая за которыми, мы с Лопоухим учились меткой стрельбе из лука…

И вернувшись в явь, я изо всех сил спешу к султану. Эмир мамлюков, охраняющих ставку, выслушав меня, велит мне оставить всё оружие и ведёт к пирующим военачальникам. Приблизившись к султану, он склоняется к его уху и что-то тихо говорит.

Султан сначала обращает свой взор на двух воинов-мамлюков, которые скручивают руки указанному мною ассасину. А потом жестом подзывает меня к себе. Кивнув на коленопреклонённую фигуру смертника, он произносит:

— Вахид, ты знаешь этого человека?

Я, волнуясь, отвечаю:

— Да, великий султан! Это ассасин!

Султан подзывает старшего слугу и спрашивает:

— Какие блюда были ему доверены?

И тот, испуганно запинаясь, сообщает:

— Кумыс.

Султан, заглянув в свой наполовину опустошённый кубок с кумысом, бросает его на землю и, указав на ассасина, велит:

— Подведите его к султану!

Два мамлюка волоком подтаскивают к нему связанного по рукам смертника.

Вглядываясь в лицо этого человека, султан спрашивает:

— Ты ассасин?

Смертник подтверждает:

— Ассасин!

И, лучезарно улыбаясь и устремив свой взор к небу, дерзко добавляет:

— Я отравил тебя, султан Бейбарс!

Острая боль в животе заставляет султана резко согнуться. Сбегаются лекари. Султана укладывают в паланкин, и чем-то поят, вызывая рвоту.

А когда суета мало-помалу утихает, султан подзывает к себе Хамзу, которого сопровождаем мы с отцом. И я замечаю, как сильно побледнела кожа у султана, как от пота блестит его лицо и как лихорадочно сверкают глаза.

Превозмогая боль, султан приказывает:

— Хамза! Возьми с собою пеших лучников! Столько, сколько сочтёшь нужным! И уничтожь крепость Гирдкух! Никого не щадить!

Сказав это, он закрывает глаза.

Мы кланяемся султану и отходим в сторону.

Отец, лицо которого на наших глазах буквально чернеет от обуревающих его мрачных мыслей, обращается к нам:

— Хамза! Вахид! Постарайтесь быстрее исполнить волю султана и сразу же возвращайтесь в Дамаск. И знайте: если организм султан не переборет отраву, то для нас наступят тяжёлые времена. А я буду сопровождать его до конца, несмотря на то, что сейчас было бы правильнее заняться переговорами с великими эмирами и заручиться их поддержкою.

И когда мы уже собираемся расстаться с ним, он на прощание тихо говорит Хамзе:

— Сейчас полагаться можно лишь на верных людей, поэтому из всех воинов-халка возьми с собою только свою личную тысячу.

Войска Хамзы осаждают крепость Гирдкух, окружив её насколько это вообще возможно. Ведь сделать это непросто, потому что она стоит на вершине скалы и с трёх сторон защищена глубокими ущельями.

Оглядывая высоко возвышающиеся над нами неприступные стены последней твердыни ассасинов, которые касаются облаков, Лопоухий озадаченно восклицает:

— Неудивительно, что монголы ничего не смогли поделать с этой крепостью!

А Хамза спрашивает у меня:

— Сколько там защитников?

И, пересчитав ассасинов, я вскоре сообщаю ему:

— Триста или чуть больше.

Хамза продолжает задавать мне вопросы, ответы на которые ему необходимо знать для успешного проведения осады:

— А как у них с запасами воды и провианта?

Я выкладываю неутешительные для нас сведения:

— В подвале главной башни есть глубокий колодец, а провианта защитникам может хватить на целый год.

Вытянув из меня все, что мне известно, Хамза задумчиво произносит:

— Ты говоришь, толщина этих стен у основания достигает десяти метров? Выходит, их не проломить нашими осадными машинами.

И принимает решение:

— Тогда нам не остаётся ничего другого, как измотать гарнизон непрерывным штурмом.

После чего отдаёт приказ начать атаку.

Пока одна тысяча наших пеших лучников пытается взобраться на стену, другая — обстреливает защитников, а три остальных — отдыхают. И когда первая тысяча выдыхается, в бой вступает вторая тысяча, затем третья, четвёртая, пятая, и так без конца. Но за каждый десяток погибших ассасинов, мы вынуждены платить ста жизнями наших боевых товарищей.

А вечером в рядах наших воинов происходит некоторое замешательство. В их спины начинают лететь смертоносные стрелы. Однако вскоре выясняется, что это дело рук двоих ассасинов, которые каким-то образом забрались в наш тыл. И пока мы их уничтожаем, теряем ещё один десяток воинов.

Хищно ощерившись, Хамза обращается ко мне:

— Вахид! У них должен быть подземный ход! Найди мне его!

И я начинаю исследовать все закоулки в подвалах крепости, хотя и понимаю, что, не зная наверняка, замаскированный вход в подземелье можно искать бесконечно долго. И, в конце концов, я заглядываю во дворец имама.

...Обращаясь к коленопреклонённым фигурам, имам говорит:

— Я обещаю вам, что вы, минуя чистилище, сразу попадёте в рай! Идите и убейте великого эмира Хамзу!

— Да, Наш Господин! — в один голос произносят два ассасина и удаляются в сопровождении своего начальника.

Они направляются в цоколь главной башни, туда, где вырыт колодец. И хотя видеть они меня не могут, но, следуя за ними, я боюсь спугнуть удачу и изо всех сил сдерживаю радостные вопли. Подземный ход ассасинов располагается в кишащем крысами тёмном подвале цитадели, между двух забранных решётками камер, где, лёжа на охапках гнилой соломы, умирают от голода и жажды несчастные узники…

Сопроводив убийц до выхода и запомнив его точное местоположение, я просыпаюсь и спешу с докладом к Хамзе.

Первым делом мы избавляемся от двух смертников. Затем Хамза отправляет по подземному ходу отряд воинов, снабдив их таранами для выламывания дверей.

Волна за волною наши отряды продолжают штурм крепостной стены. На них валятся камни и льётся горячее масло, в них летят стрелы и дротики. Но вот за спинами осаждённых раздаются знакомые кличи. Это наши воины пробиваются из подземелья. И вот уже становится некому оборонять стену. Ворота крепости распахиваются. Мы захватываем её и гоняемся за ассасинами, чтобы уничтожить их всех поголовно.

Как только всё заканчивается, Хамза велит своим воинам-халка:

— Берём с собою только серебро и золото! И налегке скачем в Дамаск!

И, обратившись к эмирам отрядов пеших лучников, приказывает:

— А вы останетесь здесь до тех пор, пока не сравняете эту крепость с землёю!

Когда мы прибываем в Дамаск, проходит уже тринадцать дней с момента отравления султана. А нашего неожиданно одряхлевшего отца мы с Хамзою находим в одной из комнат султанского дворца.

Поприветствовав нас объятьями, он хриплым голосом отрывисто сообщает:

— Бейбарс только что скончался! В ужасной агонии! Об этом ещё никто не знает! Однако заговор давно созрел! И я думаю, что весть о его смерти для заговорщиков послужит сигналом к нападению!

Разом подобравшись, Хамза спрашивает у него:

— Кто возглавляет заговор?

И уже более спокойным тоном, отец вкратце рассказывает нам о закулисных событиях:

— Всё это устроил визирь Калаун. В Каире он уже взял под свою опеку всех сыновей султана. И когда старшего Саида провозгласят новым повелителем, Калаун от его лица станет управлять Египтом. А мне и вам от Калауна пощады не будет. Ведь мы — его единственные соперники.

Хамза вопросительно бормочет:

— Значит, договориться с ним не получиться?

И сам же себе отвечает:

— Нет! Не получится!

Отец восклицает:

— Вам надо бежать! Спасаться!

А Хамза, положив руку ему на плечо, спрашивает:

— А тебе, отец, разве не надо?

Равнодушно махнув рукою, отец отвечает:

— Я сколько смогу, буду скрывать смерть Бейбарса.

Сверкнув глазами, Хамза говорит ему:

— Нет, отец! Мы сделаем по-другому!

И Хамза развивает бурную деятельность.

Тело султана укладывается в плотно зашторенный паланкин и окружается охраною из мамлюков отца. Рядом располагается группа лекарей, что должно создавать впечатление, будто султан ещё жив.

А мне Хамза даёт такое поручение:

— Вахид, проследи, чтобы за паланкином султана везли все его сокровища!

Шествие устраивается через весь город от дворца султана до нашей цитадели, на крепостных стенах которой нас уже ожидает тысяча мамлюков отца и тысяча воинов-халка Хамзы.

И лишь когда для защиты от крыс ящик с телом султана подвешивается на цепях в одной из сторожевых башен, отец делает объявление для великих эмиров:

— Великий султан Бейбарс скончался!

После чего задаёт им вопрос:

— Что вы думаете об избрании нового султана?

И, как обычно, первое слово берёт седобородый военачальник:

— А что тут думать? Султан Бейбарс уже давно назвал своим преемником сына Саида!

Тогда отец принимается взывать к справедливости:

— Но ведь вы понимаете, что управлять за него станет визирь Калаун! А мне известно, что именно по его указанию убийца был принят в слуги к султану!

В ответ ему военачальник в позолоченной кирасе произносит:

— Это ещё нужно доказать!

И, повернувшись, он уходит прочь. А за ним в молчании удаляются и остальные великие эмиры.

Хамза обращается к нашему отцу:

— Отец, ты же видишь, Калаун уже их всех подкупил. И нам теперь не помогут даже все сокровища султана.

Беспомощно разведя руками, отец вопрошает:

— И что же нам теперь делать?

Хамза с решительным видом заявляет:

— Ты об этом уже сам сказал — надо бежать! Этой же ночью Вахид с нашей матерью и большей частью сокровищ должен уйти в сторону Йемена! А мы будем держаться здесь столько, сколько получится, а потом налегке быстро нагоним их.

Согласившись с Хамзою в главном, отец спрашивает только о маршруте:

— Но почему в Йемен?

Хамза объясняет:

— Думаю, это единственное направление, которое не будут охранять.

Оставив на время своих родных, я отыскиваю на территории цитадели Лопоухого и говорю ему:

— Последнее время мы с тобою очень мало общались.

Он кивает головою:

— Да.

И оправдывается:

— Не до того было. Ведь все прошедшие дни были переполнены событиями.

Я подтверждаю:

— Это так. Сложившиеся обстоятельства требовали дел, а не болтовни. Однако, по-моему, для нас с тобою уже настал момент внести ясность в наши дальнейшие отношения.

Он кивает на снующих во все стороны воинов, которые должны защищать нашу цитадель, и произносит:

— Здесь очень много разных людей. Давай, поищем место, где можно поговорить спокойно.

И, в конце концов, мы оказывается в защитной башне, в которой помещено мёртвое тело султана Бейбарса.

С горькой усмешкою Лопоухий отмечает:

— Сейчас здесь самое безлюдное место.

И мы размещаемся неподалёку от ящика с телом султана.

Бросая взгляды на мертвеца, я говорю Лопоухому:

— Не знаю, как просветлённые этого добились, но чувствую, что смерть султана — дело их рук. Они ведь предупреждали, что уничтожат всех моих покровителей: и султана, и отца, и брата.

А Лопоухий кручинится:

— Мы недооценили их, Вахид! Давно уже следовало бы выследить их и убить!

Однако, оставив без внимания его сетования, я продолжаю:

— Аариф, заговоры и убийства — это ведь обычное дело для элиты любого государства. И у нас, египтян, внутренние конфликты — тоже нередкое явление. Но отражаются они обычно лишь на мамлюках. Правда, на этот раз всё получается немножко не так. И хотя мой отец — дядя Саида, а визирь Калаун — всего лишь его тесть, однако борьбу за влияние над будущим султаном мой отец уже проиграл. А значит, и ему, и Хамзе, и мне — грозит смерть, как государственным преступникам.

Лопоухий смотрит на меня с сочувствием и молчит.

И я говорю ему:

— Другое дело ты, Аариф. Ты не мамлюк, а халка, и уже имеешь статус эмира сорока воинов. Этот переворот тебя не затронет, и поэтому ты можешь продолжать службу в египетской армии. Однако отныне наши с тобою дороги круто расходятся. И пригласил я тебя сюда, чтобы навек проститься.

Мы понимаем, что много слов не нужно и долго смотрим в глаза друг другу, а затем крепко обнимаемся.

Лопоухий даёт мне обещание:

— Вахид, если из города придётся прорываться с боем, я помогу тебе. Это — самая малая плата за твою дружбу.

Я произношу успокоительные слова:

— Надеюсь, всё обойдётся без лишней крови.

И благодарю его:

— А в тебе я никогда не сомневался!

Покинув защитную башню, мы отправляемся в отцовский дом.

Там в большой комнате отец совещается со своими друзьями-ветеранами. Они когда-то вместе были куплены султаном, учились в школе мамлюков и прошли через множество сражений. Их объединяют узы нерушимой верности, которые способна расторгнуть одна лишь смерть. И все они понимают, что при новом султане могут потерять не только свои статусы, но и головы.

Затем появляется Хамза и подходит к нам, сопровождаемый улыбчивым эмиром кочевников-бедуинов, которого я уже не раз встречал во время наших военных походов.

Кивнув на бедуина, Хамза спрашивает у меня:

— Ты ведь знаешь эмира Амина[144]?

Мы с Амином друг друга приветствуем и улыбаемся.

— Вот и хорошо, — произносит Хамза. — Как только стемнеет, вместе с отрядом эмира Амина уйдёшь в пустыню. Так что на сборы у нас остаётся совсем немного времени.

И когда в сумерках наш окружённый охраною караван движется по Дамаску, я испытываю щемящее чувство, зная, что уже больше никогда не увижу этого города, который сделался для меня родным. Проезжая по его улицам, которые утопают в виноградниках и фруктовых садах, я стараюсь на всю оставшуюся жизнь запечатлеть его красоты. Испытываю умиление при виде текущих вдоль улиц арыков с прозрачной проточной водою, и восхищаюсь великолепием высящихся по сторонам зданий.

Лопоухий, по-видимому, проникается моими чувствами. Он тычет меня в бок, и, указывая на роскошные бани, являющиеся городской достопримечательностью, с грустной улыбкою говорит:

— Помнишь, как в детстве мы шалили здесь? Как наслаждались в их прохладных бассейнах?

За городскими воротами я расстаюсь с ним:

— Прощай, Аариф!

С печалью в голосе он в ответ произносит:

— Прощай, Вахид!

И даёт последний совет:

— Постарайся какое-то время обходиться без своих волшебных снов. А то по дуновению ветерка просветлённые обнаружат тебя и выведут на твой след палачей нового султана.

Со всей возможной скоростью наш караван удаляется прочь от Дамаска. А через неделю нас нагоняют отец и Хамза. Их сопровождает лишь небольшой отряд телохранителей — это десяток мамлюков отца и десяток воинов-халка Хамзы. Но вместе с сотней бедуинов Амина, это составляет уже значительную силу.

Подтверждая выбранный ранее маршрут, отец отдаёт приказание:

— Пойдём через пустыню на юг, в Йемен! Мекку и Медину обойдём стороною! Их гарнизоны уже могут быть предупреждены о том, что новый султан объявил нас своими врагами!

Путь себе мы прокладываем на юго-восток, по заброшенной караванной дороге, через пустынное плоскогорье, которое расчленёно глубокими сухими руслами от некогда существовавших рек.

В пути Амин рассказывает нам об этих родных для него краях:

— А на западе это плоскогорье круто обрывается прямо в Красное море.

Чтобы не глотать лишнюю пыль, наш отряд из кавалеристов и верблюдов далеко растягивается по этой унылой безводной местности. Вдоль дороги не встречается почти никакой растительности. Только возле солёных заболоченных озёр иногда заметны какие-то чахлые кустики. И лишь редкие ручейки, стекающие с невысоких склонов, поддерживают здесь какое-то подобие жизни, если, конечно, можно считать её проявлением змей и ящериц. Воду для питья мы добываем из глубоких колодцев, которые разбросаны вдоль всей этой дороги.

Указывая глазами на небо, где нещадно палит раскалённое аравийское солнце, Амин предлагает:

— Давайте, днём будем больше отдыхать, а по ночам — двигаться. Так будет легче.

Дышать раскалённым воздухом становится почти невозможно, и поэтому мы без лишних споров следуем его совету. Однако, к сожалению, ночи тоже душны и не приносят достаточной прохлады.

Но я всё равно рад, что мне не нужно теперь спать по ночам. Потому что при последней ночёвке мне приснился странный сон, в котором мои попутчики будто бы начали проявлять друг к другу и к нашим животным нездоровый интерес. И я решаю: «В ближайшем же селении непременно женюсь!» Течение моих мыслей то и дело прерывают всхрапы лошадей, пугающихся тоскливого воя шакалов, которые сопровождают нас в темноте.

В таком скучном однообразии проходит целая неделя. Но вот однажды утром по правую руку на горизонте становится заметной полоска тянущихся к югу гор. И, кажется, что оттуда даже начинает веять прохладою.

Однако Амин предупреждает:

— Приближаться к ним нам пока нельзя. Там во всех селениях размещены гарнизоны султанских войск.

И потому мы продолжает двигаться по выжженной солнцем степи. Но, к нашей великой радости, на пути всё чаще начинают встречаться зелёные оазисы.

А когда мы располагаемся в прохладной тени деревьев, Хамза громко выражает своё удовольствие:

— Ни с чем другим невозможно сравнить этот блаженный отдых! И ощущать на теле прохладный ветерок после целого дня зноя!

Вскоре совершенно неожиданно для себя мы оказываемся рядом с временным поселением бедуинов.

И Амин со своей неизменной улыбкою сообщает:

— Это — моё племя! А мой отец — тут вождь!

Вокруг этого поселения обнаруживаются озёра и луга с сочными травами, где наши кони, наконец-то, получают обильный корм.