Часть вторая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАХИД-ИБН-РАБАХА 26 страница

Король Эдуард усмехается:

— Понятно. Обычное дело.

И спрашивает:

— А что вы, милорд, можете сказать об ильхане Абаке? Можно ли его считать надёжным союзником?

Молчавший доселе король Гуго вмешивается в их разговор:

— А вас, сир? Называл ли кто-нибудь хоть однажды Англию надёжным союзником?

Король Эдуард напыщенно заявляет:

— До тех пор, пока султан Бейбарс не разгромлен, Англия намерена соблюдать союзнические обязательства!

Улыбнувшись, король Гуго спрашивает:

— А потом? Когда ильхан передаст нам Сирию и Палестину? Напоминаю, сир, что в уплату за это ильхан хочет видеть все государства Ближнего Востока своими вассальными территориями.

На что король Эдуард уклончиво отвечает ему:

— До этого надо ещё дожить.

И затем вновь обращается к рыцарю:

— Милорд, когда ильхан сможет получить наше послание?

Сделав постное лицо, рыцарь произносит:

— Как я уже сообщал, его трудно застать в каком-то определенном месте. Лишь часть года ильхан проводил в Багдаде или в Тебризе, а остальное время вместе со своей ставкою, которую монголы называют ордой, он кочует: летом в горах, зимою в степях. И я слышал, что ему особенно полюбились прекрасные пастбища Азербайджана.

Король Эдуард принимается чесать у себя за ухом:

— А мы можем чем-нибудь его заинтересовать? Золотом, например?

Рыцарь отрицательно мотает головою:

— Вряд ли. Даже тем сокровищам, которые багдадские халифы собирали целых пятьсот лет, отец ильхана не нашёл лучшего применения, нежели поместить их в подвалы замка, построенного на горе Шахи у озера Урмия.

Алчно заблистав глазами, король Эдуард переспрашивает:

— В подвалы?

Король Гуго вновь вмешивается в разговор:

— Успокойтесь, сир! Во время землетрясения эта гора обрушилась, и сокровища погибли в озере.

Отметив это сообщение гримасой сожаления, король Эдуард вновь обращается к рыцарю:

— Но ведь у него есть увлечения?

Рыцарь оживляется:

— Конечно, есть. Соколиные и облавные охоты и ещё пышные пиры. Но я не понимаю, чем мы тут можем его удивить.

Король Эдуард задумчиво спрашивает:

— Но как-то на него можно воздействовать? Он человек слова? Чем он руководствуется?

Рыцарь рассказывает:

— В государственной и личной жизни он руководствуется монгольскими кочевыми традициями и законами хана Чингиса, которые у них называются Великая Яса.

Король Эдуард, продолжая нащупывать подходы к ильхану, задаёт следующий вопрос:

— А во что он верит?

Рыцарь сообщает:

— Он шаманист, то есть язычник. Отличается большой веротерпимостью и — благодарение богу! — особо покровительствует христианам. И потому наша церковь даже направила монахов-миссионеров в города Ирана.

Король Эдуард удивляется:

— Чем же вызвано его доброе отношение к нашей вере?

Рыцарь рассказывает:

— Причин тому много. Его бабушка и мать — христианки. Его вассалы, грузинское и армянское царства, — христиане. Мы, его союзники, — тоже христиане. Хотя, следует признать, что ильхан берёт на службу нужных ему людей независимо от их религиозной принадлежности. Главою гражданского управления своего улуса он назначил мусульманина, а придворным лекарем — китайца.

И тогда король Эдуард, наконец, задаёт свой главный вопрос:

— Но вам известны какие-то его слабости?

Рыцарь доносит:

— Да. Он крайне суеверен. Гадатели, прорицатели, астрологи и духовные лица всех религий пользуются его благосклонностью и сопровождают каждое его действие.

Король Эдуард радуется:

— Отлично! Нам остаётся только установить добрые отношения с самыми доверенными из них. У вас есть кто-нибудь на примете?

Рыцарь усмехается:

— Думаю, что такой человек есть. Это монах.

И тогда король Эдуард обращается к правителям:

— Государи! Я всё же намерен направить милорда Жерара Эрбома к ильхану Абаке с посланием, в котором вопрос ставится ребром: либо он начинает наступление на султана Бейбарса, либо навсегда лишается союзников в нашем лице. Готовы ли вы, государи, подписаться под этим письмом?

Король Гуго соглашается с ним:

— Вы правы, сир, я тоже считаю, что наше положение становится всё более и более безнадёжным. И я, конечно же, подпишусь. Но если и после этого ильхан не вмешается, тогда мне придётся заключить с султаном перемирие.

С жалостью посмотрев на сморщенное и измученное болезнями лицо короля Гуго, король Эдуард говорит:

— Брат мой, не слишком ли вы пессимистичны?

Король Гуго, горько усмехнувшись, отвечает ему:

— Вы сами, брат мой, были свидетелем тому, как велики силы у сарацин. А действенной помощи от европейских государей мы уже давно не получаем. Так что неоткуда взяться оптимизму.

Боэмунд, бывший антиохийский князь, а ныне всего лишь триполийский граф, высказывает своё решение:

— Государи! Я поступлю точно так же, как и вы. Но если монголы не выступят, тогда лишь перемирие с султаном Бейбарсом избавит Триполи от бесконечных осад. Иного способа добиться этого я не вижу.

Переполненный презрением, король Эдуард вскакивает на ноги и принимается быстро прохаживаться по залу. Затем, немного успокоившись, он обращается к обоим правителям:

— Государи! Я не могу слышать ни о каком мире с султаном, и призываю также и вас не забывать свой долг перед христианским миром. Мы любым способом должны вернуть нашу святыню — Гроб Господень!

В это время рыцарь, имя которого, оказывается, — Жерар Эрбом, обходит правителей с длинной полосою пергамента, на котором те оставляют свои подписи. Когда эта процедура оканчивается, король Эдуард, кивнув правителям головою на прощание, покидает их в окружении своей свиты. Рыцарь Жерар Эрбом, посыпав песком и скручивая на ходу трубчатый свиток, отправляется следом. И как только они уходят, король и граф принимаются злословить.

Король Гуго говорит:

— А что Его Величество может-то? Собственные силы Его Величества крайне малы!

Граф Боэмунд соглашается с ним:

— Да, сир! А, кроме того, я заметил, что рыцари Его Величества на лошадях чувствуют себя не очень уверенно!

Услышав это, король Гуго смеётся и кашляет:

— Это, наверное, оттого, что седло со стременами добиралось до Англии слишком долго!

Вдруг из коридоров дворца через двери зала начинают доноситься топот, крики и команды, словно там завязался небольшой бой.

Вбегает рыцарь и сообщает:

— Государи! Покушение на Его Величество!

Молча переглянувшись между собою, король Гуго и граф Боэмунд спешат на место происшествия.

На первом этаже дворца, почти у выходных дверей стоит король Эдуард с обнажённым окровавленным мечом в руке, а два рыцаря по бокам поддерживают его за плечи. Перед ними в растекающейся луже крови лежит обезглавленное тело человека, одетого в ливрею слуги. А на полу валяется кинжал.

Вслед за спускающимся вниз королём Гуго, граф Боэмунд вступает на лестницу, но на него сбоку набрасывается человек в точно такой же ливрее, что и на лежащем внизу мертвеце. Сверкает сталь и граф Боэмунд, схватившись за горло и захлёбываясь кровью, валится на ступени.

Рыцарям из своей свиты, которые с поднятыми мечами накидываются на убийцу, король Гуго приказывает:

— Живьём!

Однако убийца и не думает сопротивляться — со спокойной улыбкою он глядит куда-то прямо перед собой.

Король Гуго спрашивает у него:

— Ассасин?

Всё так же улыбаясь, тот утвердительно кивает головою.

Мгновенно решив судьбу смертника, король Гуго бросает:

— Казнить!

И торопится к королю Эдуарду. А при виде крови, сочащейся из пораненной руки английского правителя, сразу же кричит:

— Лекаря Его Величеству! Кинжал, наверняка, отравлен.

Морщась от боли, король Эдуард спрашивает:

— Что с государем Боэмундом?

И король Гуго со скорбным видом сообщает ему:

— Государь Боэмунд оставил нас навсегда…

Доложив Хамзе обо всех увиденных в королевском дворце событиях, я пытаюсь выяснить у него:

— То, что за эти покушения Старцу Горы заплатил именно наш султан, это — несомненно. Но я, брат, одного не понимаю: почему ассасины не тронули короля Гуго?

Хамза усмехается:

— Не догадываешься? Во-первых, оставить его в живых для нас полезнее. Ведь он старый и больной. А во-вторых, это посеет среди крестоносцев недоверие друг к другу.

И на следующий день, по поручению Хамзы, я в первую очередь посещаю дворец, в котором расположена резиденция короля Эдуарда.

…Английский король лежит в постели, окружённый лекарями.

Слышатся чьи-то слова, обращённые к находящемуся здесь же королю Гуго:

— Его Величество серьёзно болен. И речи не может быть об его участии в дальнейших кампаниях против султана. По крайней мере, в течение нескольких месяцев…

Выслушав доклад, Хамза благодарит меня:

— Спасибо, брат. Но прежде, чем уведомлять султана о происходящем в стане врага, неплохо бы ещё узнать и о том, что теперь творится в Триполи.

Мне и самому это любопытно, поэтому я с готовностью переношу свою прозрачную сущность в этот город.

…На улицах Триполи я становлюсь свидетелем стычек между светскими рыцарями и рыцарями-монахами. Похоже, там начинается междоусобица. Я проникаю во дворец покойного графа Боэмунда Шестого и вижу там его вдову — Сибиллу Армянскую в окружении рыцарей.

Взывая к их вассальной преданности, она кладёт руку на плечо стоящего рядом с нею подростка и с горящим взором произносит:

— Его Милость граф Боэмунд Седьмой является законным правителем Триполи! И я не сомневаюсь, что вы, господа бароны, будете так же верно служить ему, как до этого служили его покойному батюшке. И вы не позволите захватить наши земли этим бесчестным тамплиерам!...

Затем уже по своей инициативе я перемещаюсь в резиденцию ордена тамплиеров.

…Командор Вильгельм даёт указания своим рыцарям-монахам:

— Мы должны захватить наследника графа Боэмунда! Во что бы это ни стало! Это позволит мне занять место регента Триполи. И тогда мы, наконец, сможем осуществить наши планы. С помощью графского золота мы укрепим и многократно расширим наш орден! Ибо только мы способны одержать решительную победу над сарацинами…

Выполняя поручения Хамзы, мне приходится по многу раз посещать Триполи, чтобы уследить за ходом творящихся там событий.

…Становлюсь свидетелем того, как графиня Сибилла со своим несовершеннолетним сыном опережает тамплиеров и успевает запереться в городской цитадели. Наблюдаю за спешной подготовкой рыцарей-монахов к штурму этой крепости. Вижу, как из окрестных замков прибывают бароны со своими войсками и, сплотившись вокруг графини Сибиллы, отгоняют тамплиеров к резиденции их ордена. Затем между ними происходит настоящее сражение, в результате которого рыцари-монахи покидают город, а их резиденцию мстительная вдова превращает в мусульманскую мечеть…

Мне становится любопытна дальнейшая судьба тамплиеров, и я решаю сопроводить их, чтобы знать в каком из замков они задумали держать оборону.

...В своей новой резиденции они первым делом устраивают богослужение.

Закатив глаза под лоб, командор Вильгельм вещает:

— Осквернение божьего храма — это величайший грех! Да будут графиня Сибилла и сын её граф Боэмунд прокляты и отлучены от церкви!...

А однажды во сне я встречаюсь с прозрачной сущность Чёрного Суфии, которая жестами передаёт мне его новую мысль:

— Раз ты не желаешь следовать путём просветлённых, тебя, Вахид, следует убить! Возможно, вместо тебя появиться кто-нибудь другой, более сговорчивый. Ты ещё не искал себе ученика?

Я интересуюсь:

— Так вы объявляете мне войну?

Чёрный Суфий улыбается:

— Пока нет. Фатьян предложил дать тебе последний шанс. Он сам хочет поговорить с тобою.

Я удивляюсь:

— Он здесь?

И Чёрный Суфий отвечает мне:

— И не только он. Нима тоже здесь.

Так я оказываюсь приглашённым в разрушенный замок крестоносцев вблизи города Иерусалима для разговора с тремя просветлёнными. Наша встреча назначена после заката в развалинах главной башни. Придя первым, я собираю в кучку куски древесины и зажигаю их, превращая в костёр. Трое просветлённых появляются одновременно и усаживаются вокруг моего костра. И в мерцающих бликах огня я внимательно рассматриваю их.

Кажется, нельзя было собрать в одном месте более несхожих людей. Седая пушистая и окладистая борода Белого Монаха свидетельствует о его преклонных годах, однако прямая осанка, высокий рост и широкие плечи говорят об огромной физической мощи. Наголо обритая голова Жёлтого Ламы позволяет разглядеть черты человека в расцвете сил, крепкого, как корень. Его твёрдое лицо будто высечено из тёмного камня. А Чёрный Суфий по-юношески тонок и изящен. У него длинные волнистые волосы, небольшие усы и едва заметная мягкая бородка.

Но, несмотря на внешние различия, та внутренняя сущность, что переполняет их физические оболочки, указывает на удивительное подобие. Их лица спокойны и при этом будто сияют. Глядя на них, я понимаю, что люди с такими лицами никогда не обеспокоятся ни тем, что произошло вчера, ни тем, что случится завтра. Они будут спокойными в любой ситуации. Каждое их движение наполнено таким достоинством, будто они рождены повелевать, и при этом они тихие и скромные. Я понимаю, что их ничего не расстроит. Они не будут зря мстить мне, не станут злоупотреблять своими возможностями, не будут надсмехаться над моими глупостями. Однако я знаю, что их расслабленность обманчива, и если они примут какое-нибудь решение, то станут острыми и опасными как лезвия бритв.

Всё их имущество находится при них. Они не загромождают свои жизни, живут просто и удовлетворяются тем, что идут своим путём. Их невозможно подкупить золотом, ведь они берут от жизни ровно столько, сколько им действительно нужно, а потребности их очень малы. И даже здесь, среди развалин башни они чувствует себя как дома. Это доказывает появившийся откуда-то из темноты дикий песчаный кот, который забирается на плечо к Белому Монаху и, удобно устроившись там, мурлычет, как домашний.

Белый Монах учтиво приветствует меня на арабском языке, выговаривая слова с излишней чёткостью:

— Здравствуй, Вахид. Раньше у меня не было возможности говорить с тобою. Поэтому, если просветлённые не возражают, обязанность вести эту беседу я возьму на себя.

Жёлтый Лама и Чёрный Суфий согласно кивают головами на предложение Белого Монаха. Мне приятно слышать его голос, и я тоже не возражаю.

И Белый Монах продолжает:

— Вахид, как я понимаю, все слова для тебя уже были сказаны. Поэтому говорить будем только по существу. Вахид, мы не за тебя, но мы и не против тебя. Мы не смотрим с точки зрения добра или зла, чистоты или нечистоты, успеха или неудачи. Мы понимает, что мир двойственный, и хотим выйти за его пределы. Мы хотим выйти за пределы всего и освободиться от всего. Уйти туда, где нет желаний, нет страхов, нет мыслей, нет беспокойств.

Не выдержав, я перебиваю его:

— Вы стремитесь к пустоте? К неограниченной свободе? Чтобы быть там счастливыми всё время? Вы хотите достичь нирваны? Стать святыми? Но ведь такое счастье вполне по плечу любому дурачку-юродивому и некоторым сумасшедшим. Если это и есть счастье, то они все счастливы. Вас не называют дурачками?

Белый Монах добродушно смеётся и говорит:

— Нам всё равно, что о нас думают! Но, действительно, очень похоже. Есть, правда, одно существенное отличие — мы делаем это осознанно. Это наш выбор. Ибо мы выполнили свою задачу, и нам нечего больше делать.

А я продолжаю наш завязавшийся диалог:

— И в чём будет ваше занятие? Всё своё время проводить в созерцании собственного пупка?

Чтобы не спугнуть кота, он осторожно покачивает головою:

— Не совсем так. Мы намерены спокойно наблюдать за своими собственными действиями.

Я зол на себя за то, что опять втянулся в рассуждения просветлённых, и снова загнан ими в тупик. И я с раздражением говорю:

— Хорошо! Оставим это! Ваш выбор меня не должен касаться! Но ведь от меня вы что-то хотите?

Белый Монах беззлобно отвечает мне:

— Ты, Вахид, мешаешь нам. Ты обладаешь таким же даром, как и мы, однако природа твоего дара отличается — она нечеловеческая. Пока ты, подобно нам, не принимаешь ни сторону добра, ни сторону зла — миру ничего не угрожает. Но стоит тебе избрать любую из сторон, как начнётся закат жизни.

Наступает тишина. Она может длиться сколько угодно, ведь просветлённые любят хранить молчание.

И я нахожу, как мне думается, подходящий вопрос:

— А вы не боитесь смерти?

Белый Монах произносит:

— Мы идет своим путем без сожаления, и примем смерть без страха.

Тогда я спрашиваю:

— Так вы хотите моей смерти?

И он объявляет:

— Если это понадобится — мы убьём тебя. Но прежде я должен получить от Создателя все ответы о тебе. А пока мы вынуждены остановиться посреди своего жизненного пути и наблюдать за тобою. Но при этом мы не оставим попыток обуздать тебя.

Общение с просветлёнными заканчивается тем, что я говорю им:

— Я понимаю, что мы с вами абсолютно разные. Вы за чистую духовность, а мне интереснее всё материальное, в том числе богатство и власть. Поэтому я пойду своим путём.

Эта встреча оставляет после себя какое-то тягостное чувство, и поэтому мне не хочется рассказывать о ней ни Хамзе, ни Лопоухому.

И вот, наконец, от рыцаря Роберта приходит сообщение, в котором тот назначает время и указывает название деревни, где должна состояться наша встреча.

За прошедший месяц его жена, леди Алиса, сумела доставить мне много удовольствия, хотя и измучила своими бесконечными капризами, жалобами и просьбами. Однако я понимаю, что общение с нею всё-таки благотворно отражается на мне. Теперь в присутствии женщин я чувствую себя более спокойным и уверенным. А к леди Алисе, несмотря на её страстные стоны, я с каждым днём всё более охладеваю. Ведь мы с нею совершенно чужие друг другу люди, чьи жизненные пути волею обстоятельств случайно пересеклись лишь на небольшое время. Поэтому в последние дни, получив от неё требуемое, я старался сразу же её покинуть. Тем не менее, почти всю ночь перед отъездом из замка я не сплю сам и не позволяю этого ей, пытаясь насладиться впрок.

Лишь утром я объявляю ей:

— Собирайтесь леди Алиса! Рыцарь Роберт вас уже заждался.

Провожающий нас Хамза, спрашивает у меня:

— Ну, что, брат, теперь ты понял, что не каждая женщина годится в жёны?

Я соглашаюсь с ним:

— Кажется, да.

И он продолжает свою мысль:

— При всём многообразии женщин — они являются лишь обрамлением того единственного, что есть у каждой из них, и что так ценится мужчиною, как, впрочем, и любым другим самцом.

И тут в нашу беседу вклинивается Лопоухий:

— Ты хочешь сказать, что нет большой разницы в том, как женщина выглядит? Стара она или молода? Красавица или уродка?

Хамза на это ничего не отвечает, а лишь весело смеётся.

А я задумчиво произношу:

— С точки зрения целесообразности, я с этим готов согласиться. Но внутри у меня есть что-то такое, которое, наряду с грубым и похотливым, испытывает желание обладать и чем-то другим — тёплым и истинным.

Хамза иронизирует:

— Это пройдёт!

Покинув замок, я увожу леди Алису туда, где обменяю её на деньги. Меня сопровождает Лопоухий и ещё десяток боевых товарищей. Неподалёку от нужной нам деревни мы видим группу кавалеристов-крестоносцев. Один из них салютует нам копьём и выезжает навстречу.

При виде приближающегося всадника, леди Алиса испуганно восклицает:

— Но ведь это не сэр Роберт!

Однако, приглядевшись, с облегчением молвит:

— Это его сквайр! Мой брат Генри!

Сквайр Генри, раненая левая рука которого висит на перевязи, вручает мне тяжёлый кошелёк.

Пока я пересчитываю золотые монеты, леди Алиса заводит со своим братом разговор:

— Генри, скажите мне, где сэр Роберт? Что с ним?

Сквайр Генри отвечает ей:

— Он всё ещё не может оправиться от лихорадки. И прислал меня. Но не беспокойтесь, сестра. Скоро он обязательно поправится.

Провожая взглядом леди Алису, уезжающую со сквайром Генри, я тяжело вздыхаю.

Лопоухий на это замечает:

— Вахид! У тебя глаза сверкают так, словно ты тоже в лихорадке!

И я признаюсь:

— Неудивительно! Ведь я навсегда прощаюсь со своей первой женщиною.

Он шутит:

— И поэтому ты теперь похож на больного сэра Роберта!

Я отмахиваюсь от него:

— Не думаю! Ведь у меня с ним нет ничего общего, кроме его жены.

Не удержавшись от очередной шутки, он произносит:

— И ещё, возможно, будущего ребёнка!

На следующий же день, желая узнать, как последние события сказываются на знакомых мне обитателях замка барона Джона Фина, я заглядываю туда и вижу довольную леди Алису в кругу её семьи, а так же застаю сквайра Генри, участвующего в каком-то обряде. Этот ритуал во многом напоминает мне тот, при котором он получал свой статус сквайра.

…В той же христианской кумирне, перед теми же идолами, тот же самый епископ Уильям, тем же торжественным голосом обращается к одетому в бело-красное платье сквайру Генри:

— Исполнился ли вам, милорд, двадцать один год?

— Да, Ваше Преосвященство, — отвечает Генри, — мне исполнился двадцать один год.

— Хотите ли вы, милорд, быть посвящённым в рыцари?

— Да, Ваше Преосвященство, я хочу стать рыцарем.

— Провели ли вы, милорд, прошлую ночь в часовне?

— Да, Ваше Преосвященство, я бодрствовал и молился.

— Посвящаете ли вы, милорд, свой меч богу?

— Да, Ваше Преосвященство, я буду вынимать свой меч лишь во славу божью.

Подавая сквайру Генри немного хлеба и вина, епископ завершает церемонию словами:

— Так вкусите же, милорд, от тела и крови Иисуса Христа, бога нашего, — и тем самым соединитесь с ним!

Сквайр Генри съедает и выпивает всё предложенное ему и совершает ритуальное омовение. Вслед за этим сквайр Генри преклоняет колено перед своим рыцарем — сэром Робертом, — который ладонью наносит ему слабый удар по щеке. После этого на сквайра Генри надевают доспехи, позолоченные шпоры и перепоясывают мечом. Затем он вновь встаёт на колено перед сэром Робертом и тот на этот раз ударяет его мечом плашмя по плечу. В завершение этой процедуры сквайр — или уже рыцарь? — Генри, несмотря на свою рану, садится на коня и поражает мишень, видимо, показывая присутствующим свою ловкость и умение владеть копьем…

Лопоухий задумчиво комментирует этот обряд:

— А я так до сих пор и не понял, что даёт рыцарям их статус?

Однако Хамзу больше увлекают мои рассказы о продолжающихся жестоких междоусобных битвах крестоносцев, которые оборачиваются для них тяжёлыми потерями.

Внимая мне, он одобрительно произносит:

— То, что они дерутся между собою — это очень хорошо!

И делится со мною и Лопоухим важной информацией:

— Тем более что теперь у нас появляется новая забота: ильхан Абака всё-таки направил свои монгольские отряды к нашим границам.

Вмиг оживившись, я интересуюсь:

— И когда мы, брат, пойдём войною на монголов?

Хамза, недовольно поморщившись, говорит:

— Прежде, чем выступить им навстречу, нам надо обезопасить свои тылы от крестоносцев. Сейчас, как никогда раньше, нам необходимо перемирие с ними. Султан Бейбарс приказывает сделать всё возможное, чтобы принудить крестоносцев принять его предложение.

Я вновь загораюсь:

— И что ты собираешься предпринять для этого?

Наблюдая за моей горячностью, Хамза смеётся:

— Устроим крестоносцам весёлую жизнь! Готовься, брат, к ночным набегам! Разорим все их земли!

И тут я, немного смутившись, сообщаю ему:

— Брат, у них появились монахи, у которых такой же дар, как и у меня.

Хамза сразу же мрачнеет и после некоторого раздумья говорит:

— Это многое меняет. Я уже убедился, насколько такой дар может быть полезен на войне. Но не волнуйся, брат, мы найдём выход. Ведь мы — воины, а они — всего лишь монахи.

Пока Хамза собственноручно пишет приказы для эмиров своих полков, я слежу, чтобы прозрачная сущность Чёрного Суфии не заглядывала ему через плечо. Как только я замечаю эту сущность, сразу просыпаюсь и окликаю Хамзу. Брат морщится, но послушно прекращает свою писанину.

А своим военачальникам он объясняет так:

— Цель каждого набега должна оставаться в строжайшем секрете. Каждый эмир полка, проводящий операцию, будет держать приказ запечатанным вплоть до выхода на границу с землями крестоносцев.

Когда эмиры, прихватив опечатанные свитки, уходят к своим полкам, я восхищаюсь изобретательностью Хамзы:

— Теперь, брат, никто не сможет предсказать, куда двинутся твои полки!

Хамза доволен:

— Это вынудит крестоносцев распылить свои силы, прикрывая как можно больше вероятных объектов нападения.

Хамза решает сам возглавить один из полков, и мы отправляемся в ночной набег. В принадлежащем христианам оазисе мы разоряем жилища крестьян, сжигаем посевы и угоняем скот. Однако просветлённым каким-то образом удаётся проследить за нами, и на обратном пути мы попадаем в засаду. Лучники и арбалетчики крестоносцев неожиданно расстреливают весь наш авангард. И то, что крестоносцев слишком много, лишь подтверждает участие просветлённых.

Хамза командует:

— Отступаем в пустыню!

На привале в оазисе, как только появляется возможность для этого, я погружаюсь в сон и замечаю, что крестоносцы не отстают от нас и продолжают преследование.

Выслушав меня, Хамза отдаёт приказ своим воинам:

— Возьмите с собою воды, сколько возможно, и завалите колодец камнями!

Эта мера оказывается очень действенной, и я замечаю, как вскоре христиане начинают страдать от жажды.

— Брат, видел бы ты это! — со смехом рассказываю я Хамзе. — От недостатка воды падают их боевые кони и волы! Многим рыцарям приходится брести по дороге пешком! А повозки с их снаряжением и доспехами везут овцы и козы!

Когда мы из этого набега благополучно возвращаемся в Дамаск, Хамзу сразу же приглашают в ставку к султану Бейбарсу. Моё любопытство неистребимо, и моя невидимая сущность следует за ним.

…Султан Бейбарс говорит:

— Как султан и предполагал — разобщённые крестоносцы уже не могут воевать с султаном на равных. Поэтому они покупают себе мир за деньги. Граф Боэмунд Седьмой отправил султану двадцать тысяч золотых монет. К этому договору о перемирии на десять лет присоединился и король Гуго. Султану пока лишь неизвестно, как поведёт себя борющийся с болезнью король Эдуард…

А в городе Акра я уже вижу, как английский король Эдуард ставит подпись под свитком, чем он выражает своё согласие присоединиться к мирному договору.

…Вытирая ослабевшей рукою потный лоб, он даёт указание своим придворным:

— Готовьтесь к отъезду. Мы возвращается в нашу Англию…

И ещё я успеваю возвратиться в ставку султана за миг до завершения речи Бейбарса.

…Султан произносит:

— Заключив этот договор с крестоносцами, султан приказывает отвести все его войска в Дамаск. Нужно готовиться к войне с монголами! …

 

 

Глава 10. Монголы

 

Стойбище. Предосторожность. Смотр. Знамя. Схожесть. Лошадь. Пожоги. Прорыв. Повышение. Орда. Битва. Перелом.

 

Я хочу узнать, чем занимается Жёлтый Лама и поэтому, взвившись над степью в моём волшебном сне, ищу его в монгольских селениях, которые называются стойбищами.

…Оглядывая одно из таких стойбищ сверху, обращаю внимание, что все жилища там расположены по кругу, а их выходы обращены в сторону юга. Свои войлочные жилища монголы называют юртами. Кружа над стойбищем, замечаю, как к одной из таких юрт, выглядящей наиболее богато, направляется какой-то знатный монгол в сопровождении десятка телохранителей. Эта юрта находится в самом центре стойбища, она намного шире соседних и ещё отличается от них белым цветом войлока. Мне известно, что в таких юртах живут монгольские князья, которые обладают многочисленными стадами и обширными пастбищами. Проникаю туда вслед за знатным монголом. А попав внутрь, интересуюсь её устройством. И вижу, что она представляет собою разборный переносной деревянный остов, который покрывает белая войлочная кошма.

Входя в юрту, знатный монгол с уважением приветствует хозяина:

— Как ты кочевал, князь? Как твой скот?

Хозяин, оказавшийся и в самом деле князем, улыбаясь, отвечает:

— У меня скот жирный! А здоров ли твой скот, хан? Благополучно ли встречаешь весну?

Знатный монгол, являющийся ханом, говорит:

— И у меня скот жирный!

С радостными возгласами князь усаживает хана на почётное место — подальше от входа. Сам князь располагается слева от гостя, а его жена начинает заниматься своими хозяйственными делами по другую сторону.

Монголы, как оба мужчины, так и женщина, одеты в летние халаты на тонкой подкладке. Эти халаты у них запахнуты слева направо, застёгнуты у ворота и на правом боку и перепоясаны многометровыми шёлковыми поясами. А у хана поверх ещё надета безрукавка. Замечаю, что под халатами они носят штаны и рубахи. Головные уборы у них странной формы и напоминают кораблики — таких я раньше нигде не встречал. Обуты они в кожаные сапоги на толстой подошве с загнутыми вверх носами. У мужчин на поясах висят ножи и огнива, а другие мелкие вещи они, по-видимому, хранят за пазухами. Голова, лоб, грудь и косы у женщины украшены изделиями из серебра, кораллов и бирюзы. На руках у неё звенят браслеты, а пальцы унизаны кольцами.