Quot;Достигайте любви; ревнуйте о дарах духовных, особенно же о том, чтобы пророчествовать. Ибо, кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу; потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом; А кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение. Кто говорит на незнакомом языке, тот назидает себя; а кто пророчествует, тот назидает церковь. Желаю, чтобы вы все говорили языками; но лучше, чтобы вы пророчествовали, ибо пророчествующий превосходнее того, кто говорит языками, разве он при том будет и изъяснять, чтобы церковь получила назидание" (14:1-5).
Слово диоко (достигать) означает следовать или охотиться за кем-нибудь или всеми силами преследовать его; иногда это слово переводится как "гнать" ("гонизм", как в 2 Кор. 4:9). Прежде всего остального, как Павел подчеркивал в предшествовавшей главе, коринфянам следовало достигать любви. Отсутствие любви было их самой большой бедой, и все остальные беды так или иначе были с нею связаны. Единственным сильным чувством, которое многие из них испытывали, была большая любовь к самим себе. В этом стихе Павел заповедует им стремиться к любви.
Однако, тот факт, что любовь стоит на первом месте, не означает, что всем остальным следует пренебрегать. Ревнуйте о дарах духовных, - продолжает Павел. Любовь не замещает ни другие добродетели, ни даже добрые дела. На самом деле - она великая движущая сила, единственная движущая сила добрых дел. Она также - великая движущая сила любого духовного служения, помогающая правильно употреблять каждый из духовных даров.
Сильное желание иметь духовные дары, которое одушевляло коринфян, само по себе не было неправильным; неправильной была его эгоистичная направленность - только к "большим дарам" (13:31), к эффектным дарам, притягающим к себе всеобщее внимание. Коринфяне были правы в том, что желали духовных даров: но им следовало заботиться о том, чтобы научиться употреблять те духовные дары, которые они уже имели, а не завистливо желать даров, которые были у других. Их желание должно было быть направленным в сторону служения другим их духовными дарами, а не к тому, чтобы выставлять себя в выгодном свете, щеголяя особенно "видными" дарами. И особенно им следовало желать пророчества. Особенно же о том, чтобы пророчествовать, - по гречески глагол пророчествовать стоит во множественном числе ("о том, чтобы вы пророчествовали"). Это указывает на то, что не отдельным личностям следовало желать пророчествовать, но всей церкви в целом, чтобы в их собрании служить этим даром. Пророчество было более значительным даром, чем дар языков, потому что при помощи пророчества было возможно добиться того, чего при помощи дара языков добиться невозможно.
А уж тот тип говорения на языках, который был распространен в Коринфе, никакой назидающей ценности не имел. Коринфяне, говорившие на языках, не могли говорить людям; они никому не могли дать указаний или увещаний; они могли говорить только Богу. Однако, я считаю, что лучше было бы перевести "какому-то богу". В греческом языке нет определенного артикля, и такой оборот обычно переводится с неопределенным артиклем (см. Деян. 17:23, где та же самая форма слова тео (бог) употребляется в ссылке на "неведомого Бога").
Мнение, что в этом случае следует перевести "какому-то богу", подтверждается и тем фактом, что в Библии не содержится записи ни об одном случае, когда верующие обращались к Богу на каком-то ином языке, кроме нормального, разборчивого. Даже язык великой первосвященнической молитвы Иисуса (Иоан. 17), в которой Сын изливал Свое сердце Отцу, когда Божество общалось с Божеством, является замечательно простым и ясным. На самом деле Иисус предостерегал: "молясь, не говорите лишнего, как язычники; ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны" (Матф. 6:7). В этих стихах ссылка и на повторяющуюся нечленораздельную тарабарщину языческого говорения на языках, когда определенные бессмысленные звуки повторялись снова и снова. Молитва, которую тогда дал Иисус и которую обычно называют Господней молитвой, является образцом простоты и ясности.
Но плотские коринфяне гораздо больше интересовались изощренным, чем простым, и таинственное увлекало их сильнее, чем назидательное. Их не беспокоило то, что говорящих на языках никто не понимает, или, как в греческом оригинале буквально - "никто не слушает". Им хотелось тайны говорить духом, потому что в этом для них было что-то волнующее, вызывающее самодельное удовольствие. И их вовсе не заботило, что эти тайны не имели смысла ни для них самих, ни для кого-нибудь другого.
Тайны, которые имел здесь в виду Павел, имели отношение к языческим религиям мистерий, из которых вышли многие из коринфских христиан. В отличие от тайн Евангелия, являющихся откровением в том, что прежде было сокрыто (Матф. 13:11; Еф. 3:9, и т.п.), языческие тайны намеренно оставались таинственными. Это были неизвестные истины и принципы, которые, как предполагалось, имела привилегию знать только посвященная элита.
Тот дух, на который здесь ссылается Павел, это не Святой Дух, как утверждают некоторые интерпретаторы, но собственный дух человека: в греческом языке это подразумевается, потому что здесь употребляется местный падеж, и в НАСБ на это же указывает слово "его" (ср. стихи 14-16). Павел не защищает дар языков, он просто показывает, что все усилия подделывать его - бесполезны.
Тот верующий, который правильно служит настоящим духовным даром, служит не ложному богу, но другим людям. Например, тот, кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение. Цель пророчества состоит в том, чтобы укрепить назиданием, поддержать увещанием и ободрить утешением. Духовные дары даются для того, чтобы верующий мог выполнить что-нибудь ценное в духовном или практическом отношении, они всегда предназначаются для пользы других верующих или неверующих.
А кто говорит на незнакомом языке, тот, с другой стороны, назидает себя. Я думаю, что Павел говорит с сарказмом. (То, что он склонен к сарказму, проявляется также в 4:8-10 и достигает своего апогея в 14:16: "Разве от вас первых вышло слово Божие?"). Поскольку даже истинный дар языков нуждается в истолковании, чтобы быть понятным, говорящие на языках без такого истолкования не могут назидать никого, и самих себя в том числе. Поэтому дар языков не может быть предназначен Богом для личного молитвенного употребления, как считают пятидесятники и харизматики. Павел ссылается здесь на предполагаемую ценность, которую коринфяне приписывали своему самоосознанному, мнимому говорению на языках. То удовлетворение, которое многие из верующих испытывали от своего злоупотребления даром языков, было самоудовлетворением, которое происходило от эмоций, называемых гордостью, а не от духовного назидания. Это - незаконное самоназидание, часто не созидающее ничего, кроме духовной гордости.
А верующий, который пророчествует, назидает церковь. Этот человек использует свой дар для служения, для чего и предназначены все дары. Дары, как говорил Павел, предназначались для того, чтобы служить за Бога, а не Богу. Их предназначение, конечно, не в том, чтобы эгоистично служить самим себе, как думали некоторые из коринфян, что они и делали, говоря языками. Наши дары должны служить другим к Божьей славе. "Каждому дается проявление Духа на пользу" (12:7).
Почему, спрашивают многие люди, Павел говорил: Желаю, чтобы вы все говорили языками? Он предостерегал коринфян против злоупотребления даром языков, и посвятил начало этой главы показу неполноценности этого дара. Почему же ему могло прийти в голову, что эту проблему можно решить, втягивая в говорение на языках всех коринфян?
Но Павел говорил о том, что желает невозможного, ради того, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. Он знал, что все христиане не могут иметь одни и те же дары: "Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Все ли истолкователи?" (12:30). Апостол, конечно, не предполагал, что его мудрость могла бы быть больше, чем мудрость Святого Духа, Который "все же сие производит..., разделяя каждому особо, как Ему угодно" (12:11). В буквальном смысле пожелать, чтобы все коринфские верующие получили дар языков, это означало бы позволять себе сомневаться в мудрости Духа, позволять себе указывать Ему, как следует распределить духовные дары. Этими словами Павел просто хотел как можно яснее показать, что он не относится с презрением к подлинному дару языков, истинное проявление которого - от Бога. "Если Святой Дух решит одарить всех вас даром языков, - говорит он этими словами, - я буду совсем не против".
Но еще больше Павел ждал, однако, чтобы все коринфские верующие пророчествовали. Он знал, что и это невозможно, по той же самой причине, по которой было невозможно, чтобы все они имели дар языков. Тут его точка зрения состояла вот в чем: если уж они неразумно настаивали на том, чтобы всем иметь один и тот же дар, то было бы намного лучше, чтобы они требовали себе дар пророчества, чем гоняться за даром языков. Пророчество превосходнее дара языков не только потому, что назидает церковь. Превосходство этого дара состояло еще и в том, что этот дар должен был быть гораздо более жизнестойким: Павел знал, что Господь будет использовать этот дар еще долгое время после того, как языки умолкнут.
Ключ, помогающий нам понять эту главу, состоит в том, чтобы заметить такую деталь: в стихах 2 и 4 слово язык (на языке) стоит в единственном числе (ср. ст. 13, 14, 19, 27), в то время как в стихе 5 Павел употребляет множественное число этого слова: языками (ср. стихи б, 18, 22, 23, 39). Очевидно, апостол употреблял единственное число, чтобы указать на поддельный дар, а множественное число - чтобы указать на подлинный дар. Может быть, осознание этой разницы и было причиной того, почему переводчики Версии Короля Джеймса вставили слово "неизвестный" перед единственным числом слова "язык". Единственное число употребляется для подделок, потому что слово тарабарщина - единственного числа; не может быть несколько тарабарщин. Не существует различных родов языческой экстатической речи. Однако в том, что касается истинного дара языков, существовали языки разного рода, - вот почему для обозначения истинного дара и используется множественное число - языки. Единственное исключение из этого правила находим в стихе 27, где единственное число употребляется в ссылке на одного человека, говорящего на одном подлинном языке.
В любом случае даже тот верующий, который имеет подлинный дар языков, не должен говорить языками, если он при этом не будет и изъяснять. Либо сам говорящий на языках, либо другой человек (стих 28) всегда должен был изъяснять сказанное, чтобы церковь получала назидание (в греческом здесь - придаточное цели). Никакое честное, самоназидающее говорение не могло быть подлинным даром, потому что предназначение дара языков осуществлялось только в том случае, когда на них говорили и изъясняли публично, так, чтобы собрание могло получить назидание.
Языки невразумительны
Quot;Теперь, если я приду к вам, братия, и стану говорить на незнакомых языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением? И бездушные вещи, издающие звук, свирель или гусли, если не производят раздельных тонов, как распознать то, что они играют на свирели или на гуслях? И если труба будет издавать неопределенный звук, кто станет готовиться к сражению? Так, если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер. Сколько, например, различных слов в мире, и ни одного из них нет без назначения. Но, если я не разумею значения слов, то я для говорящего чужестранец, и говорящий для меня чужестранец. Так и вы, ревнуя о дарах духовных, старайтесь обогатиться ими к назиданию церкви" (14:6-12).
Вторая основная причина, по которой Павел считает дар языков второстепенным, состоит в том, что языки сами по себе невразумительны. Чтобы подкрепить свою точку зрения, он приводит в качестве примера самого себя, говоря: если я приду к вам. Даже, когда на незнакомых языках станет говорить апостол, это не принесет пользу, если познание (сокровенное), или пророчество, или учение (вечное) не понимаемы для тех, кто слушает. Любое сообщение напрасно, если оно не может быть воспринято. И снова использование этого дара для личных целей исключается. Дар языков бесполезен, если не назидает церковь.
Это просто невероятно, что некоторые христиане поощряют невразумительное говорение для себя или en masse, которое никто не может даже попытаться понять, в том числе и сам говорящий. В некоторых случаях было доказано, что то, что выдается за истолкование, никакого отношения к сказанному не имеет. Люди, которые проверяли толкователя, говоря на еврейском или другом языке, известном им, но неизвестном толкователю, получали такой "перевод" своих слов, который не имел ничего общего с тем, что было сказано. Такие злоупотребители, как и некоторые в Коринфе, не только ставят самопрославление выше назидания церкви, но и прибавляют к злоупотреблению обман.
Даже от бездушных вещей, таких, как свирель и гусли, ожидается, что они будут издавать раздельные, осмысленные звуки. Благодаря ритму, структуре, гармонии и другим упорядочивающим элементам группа нот превращается в музыку, а не просто в шум. Чтобы музыка была музыкой, она должна быть по-своему понятной; она должна иметь музыкальный смысл. Каждая нота, каждый аккорд и каждая музыкальная фраза имеют особое предназначение: передать радость или печаль, воинственные или мирные чувства, призыв к борьбе или что-нибудь другое, что задумал передать своим слушателям композитор. Если не производят различных тонов, как распознать то, что играют на свирели или гуслях? Если отсутствуют вариации, порядок и раздельность нот, музыкальный инструмент издает только шум. Этот пример, связанный с музыкальной жизнью, коринфяне могли особенно хорошо понять и оценить, потому что их город имел один из самых больших музыкальных залов античности, вмещавший около 20.000 человек.
Несколько изменяя свое сравнение, Павел замечает: если труба будет издавать неопределенный звук, кто станет готовиться к сражению? Звук трубы для бойца ничего не означает, если на трубе не играют определенный военный сигнал. Просто ноты, сыгранные на трубе, бессмысленны, даже, если их исполняет официально назначенный трубач на лучшем из всех доступных инструментов. Боец не мог бы извлечь никакого сообщения из ряда беспорядочно сыгранных нот, выбранных наугад. Он начинает готовиться к бою только тогда, когда играют "К оружию", "Атака" или тому подобные военные сигналы.
Таким же самым образом и мы не можем передавать христианскую истину при помощи бессмысленных звуков. Так, если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер.
Коринфяне были до того плотскими, до того сосредоточенными на самих себе, что они не могли больше заботиться об общении с другими. Они интересовались только тем, чтобы общаться с ними, и еще меньше они заботились о том, чтобы назидать их. Павел сравнивает таких христиан с музыкальными инструментами, в которые дует кто-нибудь, кто не является музыкантом, или с трубой, на которой играют так плохо, что в результате получаются только бессмысленные звуки, которые невозможно разобрать. Из-за такой некомпетентности, к которой приводили гордость и безлюбовность, коринфское собрание верующих и не могло быть ничем иным, чем оно было: запутанным, беспорядочным и неплодотворным (11:21; 14:23, и т.п.).
Продолжая развивать ту же мысль, Павел пишет: Сколько, например, различных слов в мире, и ни одного из них нет без значения. Здесь он просто отмечает очевидное. Язык, не имеющий значения, бессмыслен. Язык без значения - это на самом деле вовсе не язык. Именно значение делает язык языком. Большое количество различных слов в мире и все звучат различно. Но каждое из них имеет общее предназначение, одну и ту же цель - служить общению, передавать значение в среде тех, кто говорит на данном языке.
Для того, чтобы общение могло происходить, должен употребляться не только всеми признанный язык, но и такой язык, который понимает и говорящий, и слушающий. Общение уже по своему определению должно быть двусторонним. Иначе я для говорящего чужестранец, и говорящий для меня чужестранец. Чужестранец в греческом оригинале - варвар. Это - звукопродолжительное слово, происходящее из двойного слога "вар-вар". Для чужестранца, не знающего языка, чужой язык звучит зачастую так, как если бы все его слова были сходными между собой и все - без значения. Для большинства греков в дни Павла любой, не говорящий по-гречески, был варваром. Язык такого человека, был невразумительным.
Таким образом, даже если настоящие языки без перевода бессмысленны, говорит Павел, насколько же более бессмысленна тарабарщина, которая, уподобляясь языческим обычаям, подделывает истинный дар? Ревнуя о дарах духовных, старайтесь обогатиться ими к назиданию церкви. Другими словами, "если вы жаждете служить духовными дарами, служите ими так, как предназначил Бог: для пользы церкви, а особенно для ее назидания". И снова Павел ясно высказывает, что этот дар для общественного, а не для частного употребления, и для общей пользы. Настоящее время глагола зетео (старайтесь) указывает на продолжающееся, привычное действие.
Цель дара языков, в точности так же, как цель всех остальных даров, состояла в том, чтобы верующие общались между собой. Хотя это был чудесный дар знамений, это был также и дар общения. Начиная с его первого проявления в Пятидесятницу, Господь предназначил его для общения. Чудо языков в Пятидесятницу на самом деле состояло в том, что каждый присутствующий, - хотя там были люди из разных стран, - слышал апостолов "говорящих его наречием" (Деян. 2:6).
И это было всегда свойством подлинного дара языков. Проявление дара языков в Пятидесятницу, как и каждое истинное проявление этого дара после Пятидесятницы и до их прекращения, было понятным, либо прямо (Деян. 2:6), либо через истолкователя (1 Кор. 14:27). Бог не дал дар языков двух родов: один - понятный, а другой - непонятный. Библия говорит только об одном даре языков, чье предназначение и чьи свойства остаются неизменными.
