Часть третья. Испытание и торжество 21 страница

ее права.

Лето подходило к концу, перья стали редки, и Бидди не могла их найти

для своей постели. Но она нашла нечто их заменяющее, чем лишний раз

доказала свою любовь ко всему новому. На площади была стоянка экипажей.

Вокруг лошадей на мостовой постоянно валялся конский волос, который мог

служить хорошей подстилкой. Это была превосходная мысль, и наша

неунывающая парочка с отменным усердием принялась за собирание конских

волос, по два и по три сразу. Возможно, что гнездо другой породы воробьев

в одном из парков внушило им эту мысль. Эта порода - Чиппи - всегда

пользуется конским волосом для подстилки и устраивает внутри гнезда

настоящий пружинный матрац из свернутых волос. Дело хорошее, но надо уметь

за него взяться. Все было бы хорошо, если бы наши воробьи предварительно

научились, как обращаться с волосом. Когда Чиппи собирает волосы, он

никогда не берет больше одного сразу и при этом осторожно поднимает его за

конец, зная, что волос, кажущийся таким безобидным, бывает и опасным. Наши

воробьи привыкли иметь дело только с соломинками. Бидди схватывала волос у

середины и, находя его слишком длинным, перебирала клювом на несколько

дюймов дальше.

В большинстве случаев от этого получалась большая петля из волоса над

ее головой или под клювом. Но это было очень удобно для нее при полете и

первое время не приносило ей вреда, хотя любой Чиппи, наверно, содрогнулся

бы при виде этой грозной петли.

Наступил последний день устройства их жилища. Бидди по-своему дала

понять Рэнди, что больше ничего не нужно приносить. С оживлением и

гордостью она заканчивала уборку и прилаживала на место последний волос, в

то время как Рэнди распевал свои лучшие песенки, усевшись на голове одной

из садовых статуй. Вдруг громкое, тревожное чириканье поразило его слух.

Он посмотрел по направлению к дому и увидел, что Бидди барахтается в

гнезде без всякой видимой причины и безуспешно старается вырваться из него

наружу. Ее голова попала в одну из опасных волосяных петель, сделанных ею

самой, петля затянулась, и она оказалась пойманной. Чем больше она

барахталась, стараясь высвободиться, тем туже затягивалась петля.

Рэнди доказал теперь, как глубока была его привязанность к своенравной

маленькой подруге. Он пришел в страшное волнение и с громким чириканьем

полетел на помощь. Пытаясь ее освободить, он стал тянуть ее за лапку, но

это только ухудшило дело. Все их усилия были напрасны и лишь прибавляли

новые узлы и петли. Остальные волосы, лежавшие в гнезде, казалось,

присоединились к заговору; они спутывались и переплетались, затягивая еще

больше несчастную жертву. И вскоре дети, собравшиеся внизу, в парке, с

удивлением разглядывали висевший наверху комочек перьев, растрепанный и

неподвижный, - все, что осталось от шумливой, предприимчивой Бидди.

Бедный Рэнди был глубокого огорчен. Соседи-воробьи собрались на тревогу

и присоединились к его крику, но тоже не могли помочь. Теперь они опять

разлетелись по своим домам, а Рэнди продолжал прыгать вокруг или тихо

сидеть на месте с опущенными крыльями. Долго еще он не мог примириться с

мыслью, что его подруга мертва, и весь день старался чем-нибудь ее

заинтересовать и вовлечь в их обычную жизнь. Ночь он провел в одиночестве

на дереве, а чуть забрезжило утро, он уже опять носился, чирикая и

распевая, вокруг гнезда, с края которого на злополучном конском волосе

висела его Бидди, молчаливая и окоченевшая.

 

 

 

Рэнди никогда не был так осторожен, как остальные воробьи. Воспитанный

вместе с канарейками, он не был приучен к осторожности. Он не боялся ни

детей, ни экипажей. Теперь это его свойство еще усилилось, потому что он

был угнетен и опечален. В тот же самый день, разыскивая себе пищу, он не

успел вовремя отскочить от посыльного-велосипедиста и попал хвостом под

колесо велосипеда. При попытке вырваться хотя бы ценою потери хвоста его

правое крыло очутилось под задним колесом. Посыльный промчался дальше, а

Рэнди со сломанным крылом стал метаться и прыгать в сторону окаймляющих

аллею деревьев. Тут его поймала маленькая девочка. Она взяла его домой,

посадила в клетку и с самой неуместной, по мнению ее братьев, нежностью

принялась за ним ухаживать. Выздоравливая, он в один прекрасный день

привел всех в изумление своими канареечными трелями.

Об этом узнал один газетный репортер. В газете появилась о Рэнди

заметка. Заметка эта попалась парикмахеру. Парикмахер явился с несколькими

свидетелями, восстановил свои права на диковинную птицу и получил Рэнди

обратно.

Итак, Рэнди снова в клетке, его тщательно берегут и откармливают, он

снова - первое лицо в этом маленьком мире. Он вовсе не чувствует себя

несчастным. Он все-таки никогда не был настоящей дикой птицей. На свободе

он очутился совершенно случайно. Случай его свел с Бидди. Их короткая

совместная жизнь была полна тревог и случайностей. Случайность погубила

ее, и другая случайность вернула его в клетку. Жизнь в клетке, спокойная и

бедная событиями, дала ему теперь возможность развивать свои музыкальные

способности. Здесь, бок о бок со своими старыми учителями и воспитателями,

он живет, словно в консерватории.

Иногда, предоставленный самому себе, он начинает развлекаться

постройкой гнезда из прутиков, но с виноватым видом оставляет этот угол

клетки, когда видит, что кто-нибудь подходит к ней. Если ему подбросить

несколько перьев, он сначала прилаживает их к гнезду, но на следующее утро

они неизменно оказываются выброшенными на пол.

Эти упорные попытки строительства возбудили догадку, что он нуждается в

подруге, и на выбор ему подсаживали в клетку разных птиц, но результат

получался неблагоприятный. Всякий раз требовалось быстрое вмешательство,

чтобы предотвратить кровопролитие и спасти птицу, предназначенную ему в

невесты. Наконец эти опыты прекратились, так как было очевидно, что певец

предпочитает оставаться холостяком. В его песнях звучал скорее

воинственный, чем любовный, пыл, и вскоре парикмахер сделал открытие, что

Рэнди поет особенно звонко после победы не над канарейками, а над чучелом

самца-воробья. Колотя чучело, Рэнди поет вдохновенно и громко, в

особенности, если немой противник имеет памятный ему большой черный

галстук на шее.

 

 

ТИТО

 

 

Если бы не маленький камешек, мой рассказ никогда не был бы написан.

Этот камешек, лежал на дороге в Дакоте и в одну жаркую темную ночь

попался под ноги лошади, на которой ехал пьяный пастух Джек. Пастух

соскочил на землю, чтобы посмотреть, обо что споткнулась лошадь. Спьяну он

выпустил поводья из рук, и лошадь умчалась в темноту. Пастух Джек понял,

что лошади ему не догнать, улегся под кустом и захрапел.

Золотые лучи утреннего летнего солнца дрожали на вершинах деревьев. По

дороге, идущей вдоль Верхнего ручья, пробиралась старая самка шакала. В

зубах она несла кролика на завтрак для своих детенышей.

С давних пор скотоводы этой местности вели ожесточенную войну с

шакалами. Капканы, ружья, яд и собаки почти совсем уничтожили шакалов, а

те немногие, что остались в живых, научились остерегаться на каждом шагу.

Поэтому старая самка шакала скоро свернула с проезжей дороги: все

места, где ступала нога человека, грозят шакалу гибелью. Самка шакала

прошла по краю невысокой гряды холмов, потом перебралась через кусты

остролистника, озабоченно внюхалась там в выветрившийся уже запах

человеческих следов и побежала к другой гряде холмов. Здесь на солнечной

стороне была пещера, где жили ее детеныши. Около пещеры она осторожно

покружила, сделала несколько прыжков в разные стороны, потянула носом

воздух. Запахов, грозящих опасностью, она не почуяла. Успокоенная, она

приблизилась ко входу в свое жилье и тихо фыркнула.

Из пещеры, около которой рос куст шалфея, выскочила целая куча

маленьких шакалов, прыгавших друг через друга. Отрывисто лая и визжа,

точно щенята, они накинулись на завтрак, принесенный матерью. Они пожирали

мясо, вырывая его друг у друга, а мать смотрела на них и радовалась.

Пастух Джек проснулся на восходе солнца. Он успел заметить самку шакала

в ту минуту, когда она перебиралась через холм. Как только она исчезла из

виду, он вскочил на ноги, дошел до вершины холма и увидел оттуда всю

веселую семью.

Пастух Джек смотрел и думал о том, что за каждого убитого шакала можно

получить хорошую денежную награду. Налюбовавшись, он вытащил свой большой

револьвер и прицелился в мать. Грянул выстрел, и она упала мертвая.

Маленькие шакалы в ужасе спрятались в свое логово, а Джек завалил

камнями вход в пещеру и ушел. Пленники выли и визжали в темноте.

Весь день они просидели в темной норе, удивляясь, почему мать не

приходит кормить их. Уже под вечер они услышали шум у входа, и в норе

опять стало светло. Они побежали навстречу Матери, но это была не она. Два

каких-то чудовища разрывали вход в их жилье.

Примерно через час люди добрались до конца пещеры и тут, в самом

дальнем углу, нашли мохнатых светлоглазых детенышей, сбившихся в один

пушистый комок. Сильным ударом лопаты приканчивали они беспомощных и

дрожавших от ужаса зверьков и одного за другим кидали в мешок.

Каждый звереныш вел себя перед смертью по-своему. Одни из них визжали,

другие рычали, когда их вытаскивали из норы. Двое или трое попробовали

даже кусаться.

Когда люди убили шестерых, они заметили в глубине пещеры седьмого,

последнего зверька. Он лежал совсем тихо, с полузакрытыми глазами.

Вероятно, ему казалось, что так его не заметят. Один из людей поднял его,

хотел было прикончить, но вдруг, неожиданно для себя самого, пожалел.

- Джек, - сказал он, - если этот еще жив, возьмем его на ферму. Я его

подарю ребятам. Пусть возятся с ним, как со щенком. Если тебе жалко

потерять полдоллара за шкуру, я тебе верну его когда-нибудь потом.

- Ладно, как хочешь, - вяло ответил Джек, вытирая о землю окровавленную

лопату.

Итак, последний детеныш живым попал в мешок, где лежали его мертвые

братья. Даже в мешке он не ворочался и не визжал.

После долгой тряски мешок открыли, зверька вытащили - и он очутился

перед целой толпой детей.

- Собачка! Собачка! - весело кричали они. - Почему она такая маленькая,

а голова у нее такая большая? Почему у нее такая острая морда?

Мексиканец, который был в это время на ферме Чимни-Пот, объяснил детям,

что это не собака, а "койотито" - маленький койот, степной шакал.

Звереныша стали звать Койотито, а потом, для краткости, просто Тито.

 

 

 

Оказалось, что это самка. Она была хорошеньким маленьким зверьком с

пушистой шерстью. С виду она была похожа на щенка, но для игры с ребятами

не годилась.

Тито ела все, что ей давали, но ни с кем не дружила и никогда не

выходила на зов из своей конуры. Она боялась людей потому, что они были с

ней грубы и часто вытаскивали за цепь, если хотели ее видеть. Тогда она

страдала молча, а иногда прикидывалась мертвой.

Среди детей фермера был тринадцатилетний мальчик Линкольн. Впоследствии

он стал похож на своего отца, доброго, мужественного и умного человека, но

в то время он был беспощаден и жесток.

Подобно всем своим товарищам. Линкольн мечтал сделаться пастухом и

поэтому все время учился бросать лассо - длинный кожаный аркан для ловли

животных. Но ловить ему было некого. Набрасывать лассо на столбы и пни

очень скучно. Ловить братьев и сестер ему запрещали. Собаки удирали от

него, как только видели его с арканом в руках. Оставалось охотиться на

Тито. Несчастная жертва скоро поняла, что спасение можно найти только в

конуре. Стоило ей выйти наружу, как на нее со свистом летела петля. Тито

припадала к земле и таким образом избавлялась от аркана.

Но когда Тито настолько наловчилась, что поймать ее стало невозможно,

жестокий мальчишка придумал новое развлечение. Он достал большой капкан

для лисиц, врыл его в землю у самой конуры и сверху прикрыл разными

объедками. Через некоторое время Тито, привлеченная запахом пищи,

осторожно подкралась к приманке и одной ногой попала в капкан. Мальчик

наблюдал за нею из укромного местечка. Он издал боевой индейский клич и

бросился к ней. Он накинул на Тито свое лассо и с помощью младшего брата,

своего способного ученика, высвободил ее из капкана прежде, чем старшие

открыли его проделку.

Два-три подобных опыта внушили Тито смертельный страх перед капканами.

Она скоро научилась узнавать запах стали и избегала капканов, несмотря на

то что Линкольн чрезвычайно искусно закапывал их в землю.

Тито сидела на цепи. Однажды цепь распалась, и Тито попыталась бежать.

Нерешительными шагами вышла она из своей конуры, волоча за собой цепь. Но

один из рабочих увидел Тито и выстрелил в нее мелкой дробью. Ожог и

нежданная боль заставили ее сейчас же вернуться в единственное убежище -

конуру.

Тито снова посадили на цепь. Теперь Тито знала, что следует бояться не

только капканов, но и ружей.

Скоро она узнала, что есть и другие опасности.

Линкольн не раз слыхал от взрослых, что шакалов часто уничтожают

отравой. Ему пришло в голову проделать опыт над Тито.

Добыть стрихнин [сильный яд, которым пользовались для истребления

хищных животных] было трудно - взрослые его слишком тщательно прятали. И

вот Линкольн достал крысиной отравы и дал ее Тито в куске мяса. Стоя у

конуры, он спокойно ждал, чем кончится его опыт, как профессор химии,

приступающий к новому исследованию.

Тито понюхала мясо. Всякую вещь необходимо прежде всего проверить

носом. Носу пища показалась подозрительной - он различал в ней три запаха:

мяса, человеческих рук и еще чего-то незнакомого. Так как это незнакомое

не пахло ни капканом, ни порохом, Тито решила съесть мясо. Но через

несколько минут после того, как она проглотила кусок, у нее сильно заболел

живот, а потом с ней сделались судороги. Сильным напряжением воли она

заставила себя отрыгнуть отравленное мясо.

После этого она с жадностью набросилась на какую-то траву и проглотила

несколько стебельков. Не прошло и часа, как она совсем поправилась.

Линкольн закатил ей такую дозу яда, которая могла бы убить целую дюжину

волков. Если бы он дал ей меньше, она, вероятно, почувствовала бы боль в

желудке слишком поздно и не успела бы отрыгнуть отраву.

С того времени Тито навсегда запомнила особенный запах крысиной отравы,

от которой бывает так больно.

Кроме того, Тито научилась пользоваться травами - целебным средством,

которое природа почти повсюду заготовила для нее. С тех пор как только она

чувствовала боль, она бросалась искать траву.

Спустя некоторое время один родственник прислал в подарок Линкольну

бультерьера. Собака доставила много радости Линкольну и много горя шакалу.

Мальчик постоянно натравливал на Тито свирепого бультерьера. Тито еще

тверже запомнила, что в случае опасности лучше всего тихо и скромно лежать

на земле.

Но не думайте, что Тито всегда была тиха и скромна. Она научилась

огрызаться. Она охотилась на цыплят, бродивших по двору. Притворяясь

спящей, она незаметно следила за ними и, когда они подходили к самой

конуре, внезапно набрасывалась на них и хватала самого неосторожного

цыпленка.

В довершение всего, она раздражала людей своим пением: пела она по

утрам и по вечерам.

За эту страсть ее много раз били. Как только хлопнет дверь или

форточка, Тито переставала петь и удирала в конуру. Она знала, что вслед

за стуком в нее полетит палка, или камень, или заряд мелкой дроби. С

каждым днем все больше рос ее ужас перед людьми и ружьями.

Почему она любила петь, никому не известно. Песня ее состояла из

отрывистого лая и жалобных воплей. Все собаки сочувственно отвечали на ее

пение, а однажды даже дикий шакал отозвался из-за далеких холмов. Обычно

Тито пела в сумерках и на заре, но иногда и в лунную ночь она заливалась

воем, заслышав какой-нибудь внезапный шум.

В самой глубине своей конуры Тито запрятала маленькую кучку костей, а

перед конурой зарыла в землю несколько кусков мяса. Это были запасы на

случай голодовки. Она прекрасно помнила, где лежат ее сокровища.

Если она замечала, что люди узнавали, где зарыты ее запасы, она при

первой возможности зарывала их в другое место.

Прошел год с тех пор, как Тито попала в неволю. За это время она совсем

выросла и приобрела много опыта, за который ее дикие сородичи нередко

расплачивались жизнью. Тито познакомилась с капканами и ружьями и

научилась бояться их. Она навсегда запомнила, как пахнет ядовитая приманка

и что надо делать, если нечаянно проглотишь отравленное мясо. Она поняла,

что ее вечерние и утренние песни должны быть как можно короче. Она

научилась ненавидеть и бояться собак. А тверже всего она запомнила

правило: когда опасность близка, приникни к земле, ничего не делай и не

шевелись, чтобы тебя не заметили.

Тито была уже взрослой, когда хозяин фермы купил двух чистокровных

борзых. Он думал с их помощью истребить последних шакалов, которые еще

нападали на стада в окрестностях фермы.

Для того чтобы испытать своих новых борзых, он решил натравить их на

Тито. Ее посадили в ящик и вывезли в степь. Там ее выпустили на свободу и

сейчас же вслед за ней спустили с цепи борзых. Тито помчалась со всех ног,

подгоняемая криками людей и лаем собак. Борзые летели следом. Спасения для

Тито не было. Через минуту собаки должны были настичь и разорвать ее. Но

вдруг Тито остановилась, повернула и пошла навстречу собакам, приветливо

помахивая хвостом.

Борзые - совсем особенные собаки. Они готовы загрызть всякого, кто

бежит от них. Но тот, кто не убегает, а спокойно глядит им в глаза, сразу

перестает быть для них врагом.

Так случилось и теперь. Разогнавшиеся борзые промчались мимо Тито, но

сейчас же вернулись, смущенные. Фермеры тоже были смущены. Маленькая,

смелая самка шакала оказалась хитрее всех.

Тито снова загнали в ящик и отвезли на ферму.

На другой день фермеры решили повторить свой опыт, но на этот раз к

борзым присоединили свирепого бультерьера. Как и накануне, Тито смутила

борзых своей хитрой уловкой. Но бультерьер не был так вежлив, как борзые.

Он ловко схватил Тито за шею, покрытую густой шерстью, и стал трясти изо

всех сил. Через несколько мгновений Тито неподвижно лежала на земле.

Фермеры стали расхваливать храброго бультерьера, а борзые в это время

шныряли кругом, растерянные и недоумевающие.

Все думали, что Тито околела. Один англичанин, приехавший поглядеть,

как травят шакала, попросил позволения взять себе на память хвост "этого

странного животного". Ему разрешили. Он поднял Тито за хвост и одним

ударом ножа отрубил у нее половину хвоста. Тито грохнулась наземь с

пронзительным визгом и сейчас же кинулась бежать. Оказалось, что она все

время только притворялась мертвой. Теперь, обезумев от боли, она помчалась

во всю прыть через заросли кактуса и шалфея.

Для борзых убегающее животное - враг, которого нужно во что бы то ни

стало настичь. Тонконогие борзые и белогрудый бультерьер стремительно

бросились в погоню. Но, на счастье, дорогу собакам перерезал кролик.

Потеряв Тито из виду, борзые кинулись за кроликом, который тоже скоро

исчез в норе суслика. Так и Тито и кролик были спасены.

Тито чувствовала себя прекрасно, хотя обрубок хвоста все еще сильно

болел. Она быстро бежала вперед, скрываясь в кустах и в ложбинах, пока не

нашла надежное убежище среди холмов.

 

 

 

У каждого дикого животного есть три источника познания. Первый источник

- это опыт предков, инстинкт, переданный ему по наследству. Этот опыт

накопился у целого ряда поколений за долгие века борьбы с опасностями.

Второй источник познания - пример родителей и других взрослых животных той

же породы. Детеныш перенимает обычаи и повадки своего племени. Третий

источник познания - собственный опыт.

Наследственный инстинкт не всегда помогает животному, так как он

недостаточно изменчив и подвижен, а условия жизни постоянно меняются.

Пример взрослых тоже не может научить детеныша всему необходимому. А

третий источник знаний плох тем, что личный опыт всегда приобретается

слишком опасным путем.

Тито училась жизни не так, как ее сородичи. Собственного опыта она

приобрела гораздо больше, чем другие молодые шакалы, но зато она никогда

не видела примера старших и поэтому не умела добывать себе пропитание

охотой.

Теперь она очутилась на воле. Спасаясь от погони, она только один раз

присела, чтобы полизать окровавленный обрубок хвоста. Она бежала и бежала,

пока не наткнулась на поселок сусликов.

Тито попробовала поохотиться. Множество сусликов сидело у своих нор и

глядело на непрошеную гостью, но все они мигом исчезли, едва только Тито

приблизилась к ним. Напрасно металась она из стороны в сторону.

Тито так и осталась бы голодной, если бы ей не удалось поймать в траве

на речном берегу двух полевых мышей.

Но через несколько дней Тито уже знала, как добывать еду. Мышей,

кроликов, сусликов, ящериц кругом было много.

С каждым днем Тито охотилась все хитрее и удачнее. Раза два видела она

за это время людей с собаками. Всякий дикий шакал начал бы на ее месте

вызывающе лаять или взобрался бы на холм, чтобы оттуда следить за врагами.

Но Тито понимала, что это глупо и опасно. Она только ложилась на землю и

замирала. Если бы она бросилась бежать, она неминуемо привлекла бы

внимание собак. Так опыт, который она приобрела на ферме, спасал ее от

смертельной опасности.

Шакалы славятся быстротой бега. Шакал не верит, что на свете есть

животное, которое может догнать его, - он обыкновенно только играет со

своими преследователями. Но когда его преследуют борзые, эта игра

кончается плохо для шакала. Он слишком поздно соображает, что ему нужно

бежать от этого врага всерьез.

Тито выросла на цепи и совсем не умела бегать. Поэтому у нее не было

основания доверять своим ногам. Она жила, полагаясь только на свой опыт, и

это было для нее спасением.

В течение всего лета Тито оставалась у реки Малой Миссури. Она

продолжала учиться охотничьим хитростям и уловкам. Если бы она выросла на

воле, она изучила бы эти приемы еще до того, как у нее выпали молочные

зубы.

Она старалась держаться как можно дальше от ферм и пряталась, как

только чуяла запах человека или незнакомого животного.

Тито провела лето в полном одиночестве. Днем она не чувствовала себя

одинокой, но когда солнце заходило, ее охватывало непреодолимое желание

петь.

Песню свою выдумала не она сама. С незапамятных времен все шакалы

выражали свои чувства в этих диких звуках, в которых чувствуешь и самого

шакала и равнину, его породившую. Когда один шакал начинает петь, это так

же действует на остальных, как звук трубы или барабана на солдат или

воинственный гимн - на индейцев. Всякий шакал, где бы он ни вырос,

отвечает на ночную песню. Они поют ее после заката солнца и при восходе

месяца. На рассвете степные волки поют самую громкую и волнующую песню:

- У-я-яяя-оо-оо-о-у...

И опять и опять повторяется этот дикий напев. Человеку он кажется

однообразным только потому, что он не может различить отдельные звуки -

точно так же, как шакал не различает слов в песне пастуха.

Тито по врожденной привычке пела эти песни в положенное время. Но

печальный опыт научил ее петь коротко и глухо. Несколько раз она слышала

далекий ответ своих сородичей, но сейчас же смущенно замолкала и быстро

переселялась в другое место.

Однажды, бродя вдоль берегов Верхнего ручья, она наткнулась на след:

очевидно, здесь волокли кусок мяса. Запах был необыкновенно привлекателен,

и она пошла по следу. Внезапно Тито натолкнулась на кусок мяса. Она была

голодна - теперь ее почти всегда мучил голод. Искушение было велико, и,

несмотря на то что запах был совсем особенный, она проглотила мясо. Но уже

через несколько секунд она почувствовала ужасную боль. Воспоминание об

отравленном куске, который ей подсунул мальчик на ферме, было еще свежо.

Дрожащими, покрытыми пеной челюстями она схватила несколько стебельков

травы и, изрыгнув отравленное мясо, упала в судорогах на землю.

Этот кусок мяса подбросил Джек. Он нарочно волочил его по земле, чтобы

след привел шакала к отраве. Все это проделал он накануне, а утром,

проезжая по мосту через реку, издалека увидел бьющуюся в судорогах Тито.

Он сейчас же догадался, что яд подействовал, и быстро подъехал к своей

жертве. При стуке лошадиных копыт страшным усилием воли Тито вскочила на

ноги. Джек схватил револьвер и выстрелил, но только напугал ее. Тито

попробовала бежать, но ее задние ноги отнялись. Она собрала все свои силы

и кинулась вперед, волоча обе задние ноги.

Если бы она осталась неподвижной, она умерла бы через несколько минут.

Но выстрелы и приближение человека внушали ей отчаянную решимость. Она

продолжала бороться с собственным бессилием. Омертвевшие нервы ее ног

напрягались от этих усилий и должны были уступить воле. Каждый выстрел из

револьвера придавал Тито все больше и больше энергии. Новое дикое усилие -

и одна нога стала слушаться, еще несколько мгновений - ожила и другая. И

Тито легко понеслась вдоль извилистого берега, не обращая внимания на

ужасную боль, все еще сводившую ее внутренности.

 

 

 

Если бы Джек на этом прекратил свое преследование, она бы, наверно,

все-таки легла на землю и тогда бы неминуемо умерла. Но он скакал вслед за

ней и посылал ей вдогонку выстрел за выстрелом, пока наконец, на второй

миле, Тито не перестала чувствовать боль. Враг принудил ее прибегнуть к

единственному действительному средству - к сверхъестественному напряжению

сил, которое заставило ожить отнявшиеся ноги. Так Джек спас Тито.

Новые сведения, которые Тито почерпнула из приключений этого дня,

сводились к следующему: странный запах этого мяса влечет за собой

смертельные муки. Она никогда не забывала этого и с тех пор всегда

узнавала стрихнин.

К счастью, когда охотятся с капканами или отравой, не пускают в дело

собак, ибо собаки сами могут попасться в капканы или отравиться

стрихнином. Если бы в преследовании Тито участвовала хоть одна собака,

наша история была бы окончена.

С приближением осенних холодов Тито сделала большие успехи. Теперь она

всеми своими привычками походила на обыкновенного дикого шакала и смелее

пела свою вечернюю песню.

Однажды лунной ночью, услышав ответ, она отозвалась на голос своего

сородича и скоро увидела крупного темного шакала. Он осторожно двигался к

Тито. Грива Тито поднялась дыбом. Она приникла к земле и стала выжидать.

Незнакомец решительно приближался. Втягивая носом воздух, он направлялся

прямо по ветру к ней. Затем он обошел вокруг нее так, чтобы и она могла

почуять его запах, и приветливо замахал хвостом. Такое поведение было

ясным выражением дружбы. Тито поднялась, помахала обрубком своего хвоста,

и знакомство состоялось.

Пришелец оказался очень крупным шакалом, почти вдвое больше Тито, а

темная полоса на его спине была так широка и черна, что пастухи прозвали

его Оседланным. С этого времени новые друзья стали жить большей частью

вместе. Это не значит, что они всегда были друг около друга. Нет, иногда в

течение целого дня их разделяло несколько миль. Но с приближением ночи

один из них всегда взбирался на какой-нибудь холм и запевал громко:

- Яп-яп-яп йоу-оу-ууу-ууу-ууу...