Часть третья. Испытание и торжество 15 страница

открыли, и трущобная кошка оказалась на даче.

Окружающие были добры до навязчивости. Всем хотелось угодить

королевской особе, но почему-то никому это не удавалось, кроме большой

жирной кухарки. С кухаркой киска познакомилась на кухне. Запах этой жирной

женщины напоминал запах трущоб, и Королевская Аналостанка сразу заметила

это. Узнав, что хозяева боятся, как бы кошка не удрала, кухарка обещала

приручить ее. Она проворно схватила недоступное божество в передник и

совершила ужасное кощунство - смазала ей пятки салом. Киска, разумеется,

возмутилась. Однако, когда ее отпустили на волю, она принялась облизывать

лапки и нашла в этом сале некоторое удовлетворение. Она лизала все четыре

лапы в течение целого часа, и кухарка торжествующе объявила, что "теперь

уж киска наверняка останется". И точно, киска осталась, но зато обнаружила

поразительное и возмутительное пристрастие к кухне, кухарке и помойному

ведру.

Хотя хозяева и сокрушались по поводу этих аристократических чудачеств,

они тем не менее рады были видеть Королевскую Аналостанку довольной и

доброй.

Спустя одну-две недели ей стали предоставлять несколько больше свободы.

Ее охраняли от малейшей неприятности. Собаки научились уважать ее. Ни один

человек, ни один мальчик в околотке не смел швырнуть камнем в знаменитую

кошку с аттестатом. Пищи ей давали вдоволь, и все же она была несчастна.

Ей смутно хотелось многого; она сама не знала чего. У нее было все, но ей

хотелось чего-то другого. У нее было много еды и питья, но у молока совсем

не тот вкус, когда можно пойти и лакать сколько угодно из блюдечка. Надо

выкрасть его из жестяного бидона, когда подвело живот от голода и жажды, а

то в нем не будет того смака - не молоко это, да и только.

Правда, за домом находился большой двор, но он весь был опоганен и

отравлен розами. Даже лошади и собаки пахли не так, как следует. Вся

страна была сплошной пустыней, состоящей из противных садов и лугов, без

единого жилья, без единой печной трубы. Как все это было ей ненавистно! Во

всей ужасной усадьбе был один только благоуханный кустик, и тот скрывался

в заброшенном углу. Она с удовольствием пощипывала его листочки и валялась

на нем. Это было единственное приятное место в усадьбе, ибо с самого

приезда она не видела ни одной тухлой рыбьей головы, ни одного мусорного

ящика.

Дачная местность казалась ей гнусной, некрасивой страной. Она,

несомненно, удрала бы в самый первый вечер, если бы была на воле. Но воля

пришла много недель спустя, а тем временем она подружилась с кухаркой.

Однако в конце лета произошли события.

В деревенскую усадьбу привезли большой тюк товара из порта. Он весь

пропитался острейшими и пленительнейшими ароматами порта и трущоб, и

прошлое киски властно возникло перед нею. А на следующий день кухарку

рассчитали и выгнали из дома. После ее ухода кошка совсем осиротела. В тот

же вечер младший сын хозяйки, скверный маленький американец, лишенный

всякого чувства уважения к королевской крови, задумал привязать жестянку к

хвосту аристократки. Киска ответила на эту вольность движением лапки,

вооруженной пятью большими рыболовными крючками. Вой оскорбленной Америки

взорвал американскую мать. Киска каким-то чудом увернулась от запущенной в

нее с чисто женской ловкостью книжки и бросилась бежать. Побежала она,

разумеется, наверх. Крыса, когда ее гонят, бежит вниз, собака прямо, кошка

- кверху.

Она притаилась на чердаке, укрылась от преследования и дождалась ночи.

Тогда, проскользнув вниз по лестнице, она перепробовала все двери одну за

другой, пока не нашла отпертую, и погрузилась в черную августовскую ночь.

Черная, как смола, для человеческих глаз, для нее она была только серой.

Беглянка прокралась между кустами и клумбами, щипнула на прощанье

привлекательное растение в саду и отважно пустилась отыскивать свою

родину.

Как найти дорогу, которую она никогда не видала? В каждом животном

живет чувство направления. Оно очень слабо у человека и очень сильно у

лошади. У кошек оно могущественно. Этот таинственный путеводитель направил

ее на запад. Через час она уже сделала две мили и достигла реки Гудзона.

Обоняние несколько раз убеждало ее, что она избрала правильный путь.

Припоминался один запах за другим, точно так же, как человек, пройдя

незнакомую улицу, сразу забывает ее, но, увидав ее вторично, внезапно

что-то припомнит и скажет себе: "Ну да, я уже был здесь однажды". Итак,

главным вожаком киски было чувство направления, а нос все время ободрял

ее: "Да, теперь верно, здесь мы проезжали прошлой весной".

 

ЖИЗНЬ ТРЕТЬЯ

 

 

 

Кошки могут очень быстро влезть на дерево или на стену, но в долгом

ровном беге первенство остается не за кошачьей припрыжкой, а за собачьей

рысью. Несмотря на ровную дорогу, прошел целый час, прежде чем она

удалилась еще на две мили.

Она устала и немножко захромала. Бедняжка собиралась уже расположиться

на покой, как вдруг по ту сторону забора раздался ужасающий собачий лай.

Киска в страхе рванулась вперед и побежала изо всех сил вдоль по дороге,

посматривая в то же время, не может ли собака пролезть сквозь забор. Нет,

пока еще нет! Но собака скакала рядом с ней, оглушительно рыча, и кошка

переправилась на другую сторону улицы. Собачий лай превратился в глухой

грохот, в рев, в ужасающий гром. Блеснул огонь. Киска оглянулась и увидела

- не собаку, а надвигавшегося на нее огромного черного зверя с

одним-единственным красным глазом - зверя, визжавшего и пыхтевшего, как

полный двор кошек. Киска напрягала все свои силы, мчалась с небывалой

скоростью, но не решалась перескочить через забор. Она бежала, летела...

Все напрасно: чудовище настигло ее, но промахнулось в темноте и промчалось

мимо, затерявшись в пространстве, в то время как киска, задыхаясь, припала

к земле на полмили ближе к дому, чем была до встречи с собакой.

Это было ее первое знакомство с неизвестным чудовищем. Впрочем, она

узнала его по запаху. Она уже встречалась с ним, когда ехала в корзине на

дачу. Страх, внушаемый ей этими чудовищами, значительно убавился: она

убедилась, что они очень бестолковы и никогда не поймают ее, стоит только

залечь под забором и притаиться. Прежде чем наступило утро, она

повстречала их несколько, но осталась невредимой.

На рассвете ей подвернулся славный грязный двор, и в куче золы удалось

отыскать немного съедобных отбросов. День она провела возле конюшни, где

жили две собаки и множество мальчишек, едва не убивших ее. Здесь было

очень похоже на родину, но она не собиралась оставаться. Старое стремление

неудержимо влекло ее, и с наступлением сумерек она снова пустилась в путь.

Мимо нее весь день пробегали одноглазые громовики. Но она теперь

освоилась с ними и продолжала бесстрашно бежать всю ночь. Следующий день

она провела в амбаре, где ей удалось поймать мышь; ночь прошла

приблизительно так же, как и предыдущая, с той разницей, что ей

повстречалась собака, которая загнала ее далеко назад. Несколько раз ее

сбивали с пути перекрестки, и она забиралась далеко в сторону, но

постоянно возвращалась к прежнему направлению. Дни проходили в отыскивании

пищи и увертываниях от собак и ребятишек, а ночи - в путешествии по

дороге. Беглянка начинала уставать, однако она все подвигалась вперед,

миля за милей, к югу, все к югу. Собаки, мальчишки, громовики, голод...

Собаки, мальчишки, громовики, голод... А она плелась все вперед и вперед,

и нос время от времени ободрял ее: "Этот самый запах мы чуяли прошлой

весной".

 

 

 

Так прошла неделя, и киска, грязная, хромая, без ленточки, достигла

Гарлемского моста. Несмотря на прекрасный запах, мост ей не понравился.

Она полночи пробродила взад и вперед по берегу, не узнав ничего

интересного, за исключением того, что мужчины так же опасны, как и

мальчишки. Пришлось поневоле возвратиться к мосту. Запахи его казались ей

чем-то родственным, а когда по нему пробегал одноглазый громовик,

поднимался тот глухой грохот, который она слышала во время своего

весеннего путешествия.

Вокруг царила ночная тишина, когда кошка вскочила на ряд бревен и

понеслась по мосту над водой. Она не пробежала еще и третьей части пути,

когда с противоположного конца моста на нее с ревом ринулся гремящий

громовик. Она сильно перепугалась, но, зная глупость и слепоту громовика,

прильнула к перилам и замерла. Бестолковое чудовище, разумеется,

промахнулось и пролетело мимо, и все было бы хорошо, да только оно

завернуло обратно или другое, подобное ему, внезапно запыхтело у нее за

спиной.

Киска сломя голову пустилась вперед. Быть может, она и достигла бы

противоположного берега, если бы с этой стороны на нее с воплем не

бросился третий красноглазый зверь. Она бежала изо всех сил, но оказалась

между двух огней. Не оставалось ничего, кроме отчаянного прыжка с моста в

неизвестность. Вниз, вниз, вниз... Шлеп, плеск - и она погрузилась в

глубокую воду, еще не холодную в августе, но, ах, какую противную! Она

всплыла на поверхность, кашляя и отплевываясь, оглянулась посмотреть, не

гонятся ли за ней чудовища, и поплыла к берегу. Она никогда не училась

плавать, а между тем плыла по той простой причине, что положение и

движения кошки при плавании те же, что и при ходьбе. Попав в неприятное ей

место, она, естественно, попыталась выплыть и в результате поплыла к

берегу. К которому же? Любовь к родине никогда не обманывает: единственным

берегом для нее был южный, ближайший к дому. Мокрая, она вскарабкалась на

илистый берег и пробралась между грудами угля и кучами сора, черная,

замазанная и совсем не царственная, а самая обыкновенная трущобная кошка.

Немного оправившись от потрясения, королевская трущобница

почувствовала, что ванна пошла ей впрок. Ей стало тепло, и у нее появилось

гордое сознание победы - ведь она перехитрила трех больших чудовищ.

Нос, память и чувство направления склоняли ее вернуться к старому

следу, но прямой путь кишел одноглазыми громовиками, и осторожность

заставила ее пойти по речному берегу, который своей вонью напоминал ей о

родине. Так она избежала повторения невыразимых ужасов моста.

Более трех дней ушло на изучение различных опасностей набережных

Восточной реки. Однажды она по ошибке попала на паром, который перевез ее

на Долгий остров, но вернулась оттуда с первым обратным паромом. Наконец,

на третью ночь, она достигла знакомого места, пройденного ею в ночь

первого своего бегства. Отсюда путь был быстрый и надежный. Она в точности

знала, куда идет и как добраться до дому. Беглянка прибавила шагу; на

сердце стало веселее. Еще немного - и она свернется клубочком в ящике на

своем "родном Востоке" - заднем дворе.

Еще один поворот - и она увидит знакомые здания.

Но что это? Всех зданий как не бывало! Киска не верила своим глазам, но

поневоле пришлось им поверить. Там, где прежде толпились дома, виднелась

пустынная путаница кирпичей, хлама и ям.

Киска обошла вокруг. Она знала по цвету мостовой, что достигла своей

родины, что именно здесь жил продавец птиц, здесь находился старый двор.

Но все это исчезло, исчезло безвозвратно, унеся с собой все привычные

запахи, и сердце бедняжки сжалось от полной безнадежности. Любовь к родине

была главным ее двигателем. Она пожертвовала всем на свете, чтобы

вернуться к дому, который перестал существовать, и впервые ее отважное

сердечко переполнилось отчаянием. Она обошла безмолвные кучи сора и не

нашла ни утешения, ни пищи.

Разорение захватило несколько кварталов и дошло до самой реки. Это не

был пожар: киска однажды видела пожар и знала, как он выглядит. Скорее,

это было похоже на работу целого стада красноглазых чудовищ. Киска не

подозревала о большом мосте, который собирались воздвигнуть на этом самом

месте.

С восходом солнца она принялась искать пристанища. Один из соседних

кварталов сохранился почти в первоначальном виде, и Королевская

Аналостанка решила приютиться там. Ей были известны некоторые из тамошних

ходов и выходов. Но, перебравшись туда, она была неприятно поражена

обилием кошек, изгнанных, подобно ей, со старого местожительства. Теперь

на каждый мусорный ящик приходилось по нескольку кошек. Это означало

голод, и киска, потерпев несколько дней, была вынуждена отправиться на

розыски своего другого дома, на Пятой авеню. Она застала его запертым и

пустым. Прокараулив там целый день, она поссорилась с высоким человеком в

синем пальто и на следующий вечер возвратилась в свою переполненную

трущобу.

Прошел сентябрь, за ним и октябрь. Многие из кошек околели с голоду или

попались, по слабости, в лапы своих врагов. Но наша киска, крепкая и

молодая, все еще была жива.

Между тем в разрушенных кварталах произошли большие перемены. Эти

кварталы киска впервые увидела ночью, и тогда они были пустынны; но днем

их заполняли шумные рабочие. К концу октября там построили высокое здание,

и трущобница, теснимая голодом, однажды прокралась к ведру, оставленному

во дворе негром. К сожалению, ведро не было помойным. Это было ведро для

мытья пола. Печальное разочарование сопровождалось, однако, некоторым

утешением: на ручке оказались следы знакомой руки. В то время как она

изучала их, приставленный к-лифту негр появился на пороге. Несмотря на

синюю ливрею, она по запаху узнала его и попятилась на другую сторону

улицы. Он не сводил с нее глаз.

- Неужто это Королевская Аналостанка? Слышь-ка, кис, кис, кис-с-с!

Сюда, киска, сюда! Уж и голодна-то, наверно!

Голодна! Она за несколько месяцев ни разу не поела досыта. Негр вошел в

дом и вскоре вернулся с остатками своего завтрака:

- Слышь-ка, киска, кис, кис, кис!

Еда была очень заманчива, но киска имела основания не доверять этому

человеку. Наконец он положил мясо на мостовую и вошел обратно в дверь.

Трущобница осторожно подкралась, понюхала мясо, схватила его и умчалась,

как тигрица, чтобы съесть добычу в безопасности.

 

ЖИЗНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 

 

 

Так началась новая эпоха. Теперь киска стала приходить к дверям дома,

когда была очень голодна, и с каждым днем все крепче привязывалась к

негру. Она раньше не понимала этого человека. Он всегда казался ей врагом.

А оказалось, что это ее друг, единственный друг в целом свете.

Однажды ей выпала счастливая неделя: семь сытных обедов семь дней

подряд. И как раз после последнего обеда ей подвернулась сочная мертвая

крыса, настоящая крыса, сущий клад. Киска ни разу не видела взрослой крысы

за все свои разнообразные жизни, однако схватила находку и потащила ее,

намереваясь припрятать впрок. Она переправлялась через улицу у нового

дома, когда показался ее старый враг - собака с верфи, и она, естественно,

бросилась к двери, за которой жил ее друг. Как раз когда она поравнялась с

ней, негр распахнул дверь, выпуская хорошо одетого человека. Они оба

увидали кошку с крысой.

- Ого! Вот так кошка!

- Да, сэр, - отозвался негр. - Это моя кошка, сэр. Гроза для крыс, сэр.

Всех почти переловила, сэр, вот почему она так худа.

- Не давайте ей голодать, - сказал господин, по всем признакам

домохозяин. - Вы возьметесь кормить ее?

- Продавец печенки приходит каждый день, сэр. Четверть доллара в

неделю, сэр, - сказал негр, находя, что имеет полное право на добавочные

пятнадцать центов за выдумку.

- Хорошо, я буду платить.

 

 

 

- Мя-я-со! Мя-я-со! - раздается чарующий крик старого продавца печенки,

везущего свою тачку по переродившемуся Скримперскому переулку, и кошки,

как в прежнее время, стаей сбегаются за своей порцией.

Надо помнить всех кошек, черных, белых, желтых и серых, а главное, надо

держать в памяти всех их владельцев.

Обогнув угол нового дома, тачка делает непривычную в прежние времена

остановку.

- Эй, вы, прочь с дороги, низкий сброд! - кричит продавец печенки и

размахивает волшебным жезлом, очищая дорогу для серой кошечки с голубыми

глазами и белым носом.

На ее долю выпадает самая большая порция, потому что негр разумно делит

доходы пополам с продавцом печенки. Трущобная киска удаляется со своим

обедом под кров большого здания, сделавшегося ее жилищем. Ее четвертая

жизнь принесла ей такое счастье, о каком она и не мечтала. Вначале все

было против нее, теперь же счастье так и лезет к ней. Вряд ли она поумнела

после своих странствий, но теперь она хорошо знает, чего хочет, и получает

то, что хочет. Честолюбивая мечта всей ее жизни также осуществилась, ибо

ей удалось поймать не одного воробья, а целых двух, в то время как они

дрались на мостовой.

Ей так и не удалось поймать крысу, но негр подбирает дохлых крыс, где

только может, и выставляет их напоказ. Покойница лежит в сенях до прихода

домовладельца, затем с извинением торопливо выбрасывается вон:

- Чтоб ее, эту кошку, сэр!.. Это аналостанская кровь, сэр, гроза крыс.

За это время у нее несколько раз бывали котята. Негр думает, что желтый

кот - отец некоторых из них, и негр, без сомнения, прав.

Он продавал ее несчетное количество раз со спокойной совестью, хорошо

зная, что Королевская Аналостанка возвратится домой через несколько дней.

Она отделалась от своей нелюбви к лифту и даже приучилась подниматься и

спускаться в нем. Негр упорно утверждает, что в один прекрасный день,

когда она услышала зов продавца печенки, находясь на верхнем этаже, она

ухитрилась нажать электрическую кнопку лифта и спуститься вниз.

Шерсть ее по-прежнему шелковиста и прекрасна. Она числится в первых

рядах кошачьей аристократии. Продавец печенки чрезвычайно почтителен с

ней. Даже вскормленная на сливках и цыплятах кошка хозяина ломбарда не

занимает такого положения, как Королевская Аналостанка. А между тем,

несмотря на все ее благополучие, общественное положение, королевское

звание и поддельный аттестат, она никогда не бывает так счастлива, как в

то время, когда ей удается улизнуть в сумерки и порыскать по задворкам,

потому что в глубине души она осталась и всегда останется грязной

трущобной кошкой.

 

 

МАЛЬЧИК И РЫСЬ

 

МАЛЬЧИК

 

Торберну только что исполнилось пятнадцать лет. Он очень любил охоту.

Над синим озером целый день тянулись стаи диких голубей и садились

вереницами на высохшие стволы у просеки. Как хотелось ему подстрелить их!

Но напрасно он караулил их в течение долгих часов. Казалось, они в

точности рассчитали, на какое расстояние бьет его старое охотничье ружье,

и каждый раз шумно поднимались, не дав ему приблизиться. Наконец небольшая

стая рассыпалась по кустам у ручья вблизи хижины, в которой он жил.

Прячась за хижиной, Торберн осторожно подкрался к ним. Он наметил голубя,

отделившегося от стаи, старательно прицелился и выстрелил. Почти

одновременно раздался другой выстрел, и птица упала на землю.

Торберн бросился подбирать ее, но в то же мгновение из кустов выступил

высокий молодой человек и поднял ее.

- Эй, Корни! Ты взял мою птицу!

- Твою птицу? Твоя вон куда улетела! Я увидел, как они рассаживались

здесь, и решил сбить одного голубка из винтовки.

Внимательное расследование подтвердило, что голубя настигли

одновременно и пуля винтовки и дробь старого охотничьего ружья. Стрелки

целились в одну и ту же птицу. Оба от души посмеялись над совпадением,

хотя, кроме смешного, в нем было много грустного, так как и съестных и

боевых припасов не хватало в лесном жилье.

Корни был старший сын в большой семье. Желая обзавестись собственным

домом, он снял участок в лесу. Две его взрослые сестры, степенная Маргет и

веселая Лу, взялись вести его хозяйство. Торберн Олдер жил у них в гостях.

Он только что оправился от серьезной болезни, и родные отправили его

пожить первобытной жизнью в лесу, надеясь, что он сделается сколько-нибудь

похожим на своих здоровяков-приятелей. Жилище их было построено из

необтесанных бревен, без пола, с дерновой крышей, на которой буйно

разросся бурьян. Однообразие окружавших их девственных лесов нарушалось

лишь пролегавшей вблизи первобытной дорогой и сверкающим озером в

каменистых берегах, за которым виднелся дом ближайшего соседа.

Жизнь их текла монотонно. Корни вставал на заре, разводил огонь, будил

сестер и шел кормить лошадей, пока они готовили завтрак. В шесть часов

завтрак был съеден, и Корни отправлялся на работу. В полдень, о

наступлении которого Маргет узнавала по тени, падавшей от одного дерева на

ручей, Лу вывешивала белую тряпку на жерди, и Корни, увидев сигнал,

возвращался с пашни или сенокоса, грязный, загорелый и румяный. Тор иногда

отсутствовал по целым дням. Вечером, когда все снова сходились за столом,

он являлся с озера или с отдаленного горного хребта и ел ужин, который

ничем не отличался от завтрака и обеда, так как еда была так же

однообразна, как и образ жизни: свинина, хлеб, картофель и чай, иногда

яйца, которые несла дюжина кур, ютившихся возле маленькой бревенчатой

конюшни. Дичь ели редко, так как Тор стрелял плохо, а Корни был поглощен

работой на ферме.

 

 

РЫСЬ

 

В лесу доживала свой век огромная старая ива. Смерть великодушно

поступила с ней, послав ей три предостережения: во-первых, она переросла

всех своих сестер, во-вторых, дети ее были уже взрослыми, и, наконец, сама

она была пуста внутри. Зимний вихрь сломал ее и обнаружил большое дупло в

том месте, где должна находиться сердцевина. Теперь ива лежала посреди

освещенной солнцем просеки, как длинный деревянный грот, и в ней

поселилась рысь, искавшая надежного приюта для будущих малюток.

Рысь эта была старая да впридачу еще тощая, так как год выдался плохой

для хищников. Предыдущей осенью мор уничтожил главную их пищу - кроликов.

Снежная зима с внезапной гололедицей истребила почти всех куропаток.

Долгая дождливая весна переполнила пруды и реки, так что рыбы и лягушки

оказались недоступными для когтистых лап, и наша рысь-мать страдала не

меньше всех остальных хищников.

Слабенькие рысенята были только обузой для матери, отнимая у нее время,

которое она могла бы употребить на охоту.

Любимая еда рыси - зайцы и кролики. Бывали годы, когда она ловила их по

пятидесяти штук в день. Но в этом году ей не попалось ни одного.

Как-то раз она поймала красную белку, забежавшую в дупло ивы. В другой

раз единственной ее пищей за день был вонючий уж. Затем выдался день вовсе

без еды, и малыши жалобно визжали, так как им не хватало молока. Однажды

она увидела большого черного зверя с неприятным, но знакомым запахом.

Быстро и безмолвно она прыгнула на него и хватила по носу. Но дикобраз

пригнул голову, хвост его взлетел кверху, и рысь-мать была поражена в

десяти местах жгучими маленькими дротиками. Она вытащила их зубами, так

как познакомилась с уловками дикобраза уже много лет назад, и одна только

горькая нужда могла заставить ее теперь напасть на него.

В этот день она ничего не поймала, кроме лягушки. На следующий, во

время долгой мучительной охоты, она услышала странный зовущий голос; он

был ей неизвестен. Осторожно приближаясь к нему против ветра, она уловила

много новых запахов и несколько неизвестных звуков. Громкий, ясный,

раскатистый зов повторился, когда рысь-мать достигла открытой просеки.

Посреди просеки находились два огромных выхухолевых или бобровых дома.

Таких больших домов она никогда еще не видала. Они были сложены из бревен

и расположены не на пруду, а на сухой полянке.

Возле этих домов прогуливалось несколько куропаток, то есть похожих на

куропаток птиц, только крупнее и разноцветных: красных, желтых и белых.

Она трепетала от возбуждения. Еда, еда, множество еды! И старая

охотница припала к земле. Грудь ее скользила по траве. Во время этого

хитрейшего, тончайшего выслеживания локти ее поднялись выше спины. Ей

необходимо поймать одну из этих куропаток, чего бы это ни стоило. В этой

охоте недопустимо ни малейшее упущение, никакая уловка не должна остаться

неиспробованной. Хотя бы на то пошли часы, целый день, надо только

приблизиться настолько, чтобы обеспечить себе победу.

Между лесом и бобровым жильем было расстояние всего в несколько

прыжков, но она употребила целый час, чтобы переползти его. От пня к

кусту, от бревна к пучку травы она переправлялась, стелясь по земле, и

куропатки не замечали ее. Они продолжали клевать, и самая крупная из

куропаток время от времени повторяла тот звонкий клич, который рысь

слышала в лесу. Был момент, когда куропатки как будто почуяли опасность,

но долгое ожидание рассеяло их страх. Теперь они были уже почти на

доступном расстоянии, и она вся тряслась от голода и охотничьего пыла.

Взгляд ее сосредоточился на белой птице, не самой близкой, но почему-то

привлекавшей ее своим цветом.

Бобровый дом стоял на расчищенном месте. Немного поодаль начинался

высокий бурьян с торчавшими там и сям пнями. Белая птица забрела в бурьян,

голосистая красная взлетела на верх бобровой кучи и запела по-прежнему.

Рысь-мать еще ниже припала к земле. В крике красной птицы ей почудился

тревожный сигнал. Но нет, белая все еще тут - вот ее перья проглядывают

сквозь стебли.

Теперь перед рысью лежало открытое место. Сплющившись, как пустая

шкура, охотница медленно и безмолвно проползла за бревно, которое было не

толще ее шеи. Если ей удастся достигнуть вон того пучка травы, она оттуда

проберется в бурьян, и тогда можно будет прыгнуть. Теперь к ней долетал

уже запах птиц - теплый и могучий запах жизни, крови и плоти. Почуяв этот

запах, она задрожала, и глаза ее заблестели.

Куропатки продолжали разгребать землю и клевать. Одна из них взлетела

на вышку, но белянка все не двигалась. Еще пять скользящих, беззвучных

шагов - и рысь очутилась за бурьяном, сквозь который просвечивали белые

перья. Она измерила расстояние, нащупала почву, отодвинула задними ногами

хворост, который мешал ей, и прыгнула. Белянка так и не узнала, какой

смертью умирает. Налетела серая тень, быстрые и смертоносные когти

вонзились в тело, и не успели другие птицы заметить врага и улететь, как

рысь уже исчезла, неся в челюстях белую птицу.

Рыча от ярости и восторга, она скачками унеслась в лес и помчалась

прямо домой. Последний трепет замер уже в теле жертвы, когда рысь услышала

тяжелые шаги. Она вскочила на бревно. Крылья добычи заслоняли ей глаза,

поэтому она положила курицу перед собой, крепко придерживая ее одной

лапой. Звук приблизился, кусты раздвинулись, и показался мальчик.

Старая рысь знала и ненавидела людей. Она наблюдала за ними по ночам,

выслеживала их, убегала от них, и однажды они ранили ее.

С минуту рысь и мальчик стояли лицом к лицу. Охотница зарычала, что

означало предостережение и вызов, подхватила птицу и спрыгнула со ствола в

спасительные кусты. До логовища оставалось еще около двух миль, но она не

остановилась для еды, пока не увидела солнечную просеку с большой ивой.

Тогда тихое "пр-р, пр-р!" вызвало малюток из дупла, и начался упоительный

пир.

 

 

ДОМ РЫСИ

 

Вначале Тор, выросший в городе, не решался забираться в чащу. Если в

лесу не слышен был стук топора Корни, он возвращался домой. Но с каждым