Часть третья. Испытание и торжество 5 страница

Бинго, она поняла, что единственная надежда на спасение - это ее хлев, а

Бинго был уверен, что единственная цель его жизни - ускорять ее бег в

направлении хлева. И вот они понеслись по прерии друг за другом, как волк

за ланью, держа прямой курс на хлев, находящийся на расстоянии двух миль

отсюда, и вскоре исчезли из виду. Судьи больше не видели ни коровы, ни

собаки. Награда досталась другой овчарке, единственной сопернице Бинго.

 

 

 

Я принялся воспитывать Бинго ранней весной, но очень скоро он сам стал

учить меня.

На половине дороги между нашей хижиной и деревней, в двух милях от нас,

стоял столб, отмечавший границу нашей фермы. Это был большой, толстый

столб, поставленный на маленьком холмике и хорошо видный издали.

Я скоро заметил, что Бинго никогда не пройдет мимо этого столба без

того, чтобы не исследовать его самым тщательным образом. Спустя немного

времени я убедился, что столб этот посещается также шакалами и всеми

собаками, живущими по соседству с нами.

С помощью подзорной трубы я сделал целый ряд наблюдений, давших мне

возможность узнать, в чем тут дело, и более основательно познакомиться с

личной жизнью Бинго.

Столб этот, по взаимному соглашению животных, служил своего рода

адресным столом для собачьего племени. Благодаря своему изумительному

чутью каждая собака могла тотчас же определить по следу и запаху, кто из

собак побывал здесь недавно. Когда же выпал снег, то я узнал еще многое

другое. Этот столб, как я убедился, был лишь частью целой системы адресных

столов, покрывавших сетью все окрестности.

Короче говоря, во всей этой области были расположены, на

соответствующем расстоянии друг от друга, сигнальные станции. Они были

отмечены каким-нибудь бросающимся в глаза предметом. Это был или столб,

или камень. И тщательное наблюдение скоро убедило меня, что тут была целая

система сигнализации. Каждая собака или шакал непременно посетит те

станции, которые лежат у них на пути, для того чтобы узнать, кто тут был

недавно. Это похоже на то, как поступает член клуба, который, вернувшись в

город, берет для просмотра книгу записи посетителей, желая знать, кто

посещал клуб в его отсутствие.

Я видел, как Бинго подходил к столбу, нюхал, исследовал землю вокруг

него. Он рычал, ощетинивал шерсть и, сверкая глазами, принимался яростно и

с презрением скрести землю задними ногами. Затем он отходил с очень важным

видом, временами оглядываясь. В переводе на человеческий язык это означало

следующее:

"Гррр! Ввууф! Опять эта грязная дворняга, пес Мак-Карти! Ввууф! Я ему

задам сегодня ночью. Ввууф! Ввууф!"

В другой раз случалось, что, обнюхав столб, он внезапно с волнением

начинал изучать след шакала. При этом Бинго говорил себе, как я догадался

потом:

"След шакала, идущий с севера и притом пахнущий околевшей коровой... Да

ну! Старуха Бриндл, корова Поллуарта, околела наконец! Это стоит

расследовать".

Иногда же он принимался махать хвостом, бегал кругом и снова

возвращался к столбу, чтобы еще заметнее сделать свое посещение, - может

быть, для того, чтобы его брат Билл, только что вернувшийся из Брендона,

узнал его. Таким образом, вовсе не случайно однажды вечером Билл явился в

гости к Бинго и вместе с ним отправился к холмам, где они могли как

следует отпраздновать свою встречу над свежим лошадиным трупом.

Бывало и так, что весть, которую Бинго узнавал у столба, потрясала его

до глубины души. Тогда он бежал по следу к следующей станции, чтобы там

получить более свежие новости.

Порой я замечал, что он внимательнейшим образом осматривал столб, точно

спрашивая себя: "Что это? Кто бы это мог быть?.."

Или как будто размышлял, исследуя столб: "Кажется, я встречался с ним

прошлым летом у переправы?"

Однажды утром, когда Бинго подошел к столбу, вся шерсть у него встала

дыбом, хвост повис и задрожал, а внезапные признаки тошноты были явным

доказательством крайнего ужаса, который он испытывал. Он не выказал ни

малейшего желания идти по следу дальше и расследовать дело, а прямо

направился домой; и даже полчаса спустя он все еще не мог успокоиться:

шерсть на загривке торчала у него дыбом, а взгляд выражал страх и

ненависть.

Тогда я, в свою очередь, исследовал этот страшный след и узнал, что

горловые звуки: "Грр! Вууф!" означают на языке Бинго: "Волк!"

Вот чему научил меня Бинго. И когда потом мне случалось видеть, что он

встает со своей холодной постели у входа в конюшню, потягивается и

стряхивает снег, облепивший его лохматую спину, а затем исчезает в

темноте, мерно постукивая лапами: "трот, трот, трот", я всегда думал про

себя:

"Ага, старый пес! Знаю, куда ты бежишь и почему ты не захотел ночевать

под крышей! Теперь мне понятно, почему твои ночные прогулки по

окрестностям всегда бывают так своевременны и почему ты всегда в точности

знаешь, куда тебе надо идти за поживой и как и когда надо ее искать!"

 

 

 

Осенью 1884 года хижина на ферме де Винтона была заколочена, и Бинго

переменил свое местожительство. Он переселился в другое место - в конюшню

нашего соседа Гордона Райта, моего друга.

Бинго с детства ни за что не хотел входить в дом, за исключением лишь

тех случаев, когда разражалась гроза. Гром и ружья внушали ему величайший

страх. Нет сомнения, что он стал бояться грома после того, как

познакомился с ружьями.

Бинго всегда ночевал на дворе, у конюшни, даже в самую холодную погоду,

и ясно было, что ему нравится неограниченная свобода, которой он мог

беспрепятственно пользоваться, только живя на дворе.

По ночам Бинго уходил на много миль. Этому было немало доказательств.

Очень дальние фермеры неоднократно говорили старику Гордону, что, если его

собака будет шляться к ним по ночам, они станут стрелять в нее дробью.

Очевидно, они исполнили свою угрозу: оттого Бинго так и боялся

огнестрельного оружия.

Один человек, живший далеко, в Петреле, рассказывал, что он видел

большого черного волка, который однажды зимним вечером загрыз шакала. Но

после он изменил свое мнение и говорил, что, по всей вероятности, это был

не волк, а пес Райта.

Где бы ни лежал труп быка или лошади, околевших зимой, Бинго непременно

отправлялся туда каждую ночь и, отгоняя шакалов, наедался до отвала.

Иногда он уходил из дому только для того, чтобы подраться с собакой

какого-нибудь дальнего соседа. Но, несмотря на все угрозы соседей, мы

никогда не опасались, что Бинго погибнет и род его прекратится. Один

человек даже уверял, что он видел самку шакала с тремя детенышами, причем

детеныши были крупнее и чернее матери, а вокруг их носов сверкали белые

кольца.

Как-то раз, в конце марта, мы ехали в санях, а Бинго бежал за нами по

пятам. Вдруг из ложбины выскочил шакал. Он бросился бежать, Бинго - за

ним. Однако ясно было, что шакал вовсе не пытается спастись от

преследования. Вскоре Бинго настиг его, но, как это ни странно, никакой

схватки и борьбы не произошло. Бинго дружелюбно бежал с ним рядом и

наконец лизнул его в морду.

Мы были поражены и кричали, чтобы науськать Бинго на шакала. Наши крики

пугали шакала и заставляли его ускорять бег, но Бинго снова бросался за

ним и настигал его с самым дружелюбным видом.

- Это самка! Он не сделает ей никакого вреда! - воскликнул я,

догадавшись наконец, в чем дело.

Пришлось насильно увести Бинго и ехать дальше.

В течение нескольких недель после этого мы подвергались нашествиям этой

самки-шакала: она похищала наших цыплят, воровала куски свинины из

кладовой и несколько раз пугала детей, заглядывая в окно, когда взрослых

не было дома.

А Бинго не желал сторожить дом и не мешал ее набегам. Наконец она была

убита, и Бинго страшно рассердился. Он объявил непримиримую войну Оливеру,

ее убийце.

 

 

 

Удивительная и трогательная вещь - дружба человека с собакой!

Рассказывают об одном индейском племени на дальнем Севере, которое почти

все погибло из-за внутренней распри: все началось с того, что собака

одного из индейцев была убита его соседом. Но ведь и у нас бывают распри,

тяжбы, даже битвы из-за собаки, и для нас живо древнее правило: "Любишь

меня - люби мою собаку".

У одного из наших соседей была прекрасная гончая, по имени Тан. Он

считал ее самой лучшей и самой красивой собакой на свете. Я любил его и

потому любил его собаку. Однажды бедный Тан приполз домой страшно

израненный и испустил дух у порога дома. Хозяин негодовал, грозил

отомстить за смерть собаки, и я ему сочувствовал, я сам взялся за поиски

преступника и предлагал награду за его поимку. Я подозревал, что Тана убил

один фермер, живший к югу от нас. Улики были против него, и мы надеялись

заставить негодяя понести должное наказание за гнусное убийство бедного

старого Тана.

Однако тут случилось нечто, заставившее меня совершенно изменить мою

точку зрения на это дело, и я готов был отнестись к убийству этого старого

пса снисходительно.

Ферма Гордона Райта лежала к югу от нас, и когда я однажды туда зашел,

Гордон младший, зная, что я разыскиваю убийцу, отвел меня в сторону и,

боязливо озираясь, прошептал трагическим голосом:

- Тана убил Бинго...

Тем дело и кончилось, так как я должен сознаться, что с этой минуты

делал все от меня зависящее, чтобы сбить с толку правосудие, тогда как

раньше, наоборот, прилагал все усилия, чтобы разыскать убийцу.

Я давно уже отдал Бинго, но дружба наша не кончилась.

Гордон и Оливер были старыми товарищами. Они подрядились вместе

вырубить лес и работали дружно до половины зимы. Но затем старая лошадь

Оливера пала, и он, желая извлечь из нее наибольшую пользу, выволок ее в

степь и заложил в нее отраву для волков.

Увы, бедный Бинго! Он хотел вести волчью жизнь и постоянно подвергался

тем же опасностям, что и волки. Он так же любил лакомиться падалью, как и

его дикие родичи. В ту же ночь он отправился к трупу лошади вместе с

собакой Гордона Райта, которую звали Керли.

Следы на снегу рассказали историю пира, прерванного, когда яд стал

действовать и начались мучительные схватки. Псы кое-как добрели домой.

Керли свалился в судорогах к ногам Гордона и умер в страшных мучениях.

"Любишь меня - люби мою собаку!"

Никакие объяснения не помогли. Напрасно было доказывать, что все

случилось нечаянно. Давнишняя вражда Бинго к Оливеру выставлялась как

неопровержимое доказательство. Договор о рубке леса был уничтожен, и

дружбе двух приятелей пришел конец. И до сего дня в этой местности

существуют две враждебные партии, образовавшиеся из-за смерти Керли.

Прошло несколько месяцев, прежде чем Бинго окончательно оправился от

действия яда. Мы даже боялись, что он больше уже никогда не будет прежним,

сильным и смелым Бинго. Но с наступлением весны он начал поправляться.

 

 

 

Некоторые перемены в моей жизни заставили меня уехать далеко от

Манитобы, но когда я вернулся туда в 1886 году, Бинго все еще жил в доме

Гордона Райта. Я думал, что он забыл обо мне за время моего двухлетнего

отсутствия, но не тут-то было.

Однажды, в самом начале зимы, он пропадал около двух суток и наконец

приполз домой, волоча за собой волчий капкан с тяжелым бревном. Лапа,

попавшая в капкан, была отморожена и тверда как камень. Никто не

осмеливался подойти к нему, чтобы освободить его, так как он тотчас же

приходил в ярость. Тогда я, ставший для него уже совсем чужим, подошел к

нему и одной рукой взялся за капкан, а другой взял его ногу. Он мгновенно

схватил мою руку зубами.

- Бинго, разве ты не узнаешь меня?

Он не укусил меня и тотчас же выпустил мою руку. Он не выказал больше

никакого сопротивления, хотя громко визжал, пока снимали капкан. Он все

еще признавал во мне своего господина, несмотря на то что не жил у меня и

долго не видал меня. И я также, хотя уступил свои права на него другому,

все же чувствовал, что это моя собака.

Бинго, против его желания, внесли все-таки в дом, и его замерзшая лапа

оттаяла. Он хромал всю зиму, и два пальца у него омертвели и отпали. Но

еще до наступления теплой погоды он совсем поправился.

 

 

 

В ту зиму много шакалов и лисиц попалось в мои капканы. Я не убирал

капканов даже весной, так как за истребление хищников получал денежное

вознаграждение.

Равнина Кеннеди - очень удобное место для капканов, так как люди мало

ее посещают. Она расположена между густым, дремучим лесом и деревней. Я

добыл много меха в этих местах.

В конце апреля я отправился туда в один из своих объездов, которые

всегда совершал регулярно.

Капканы делают из твердой стали. Они снабжены двумя пружинами, и сила

каждой из них равняется ста фунтам. Вокруг каждой приманки ставят по

четыре капкана и крепко привязывают к хорошо запрятанным бревнам. После

этого их тщательно прикрывают ватой и засыпают сверху мелким песком.

В один из моих капканов попался шакал. Я убил его ударом дубины и,

отбросив труп в сторону, принялся вновь устанавливать капкан. Так я

поступал уже сотни раз.

Скоро все было готово. Я бросил отвертку, отмыкающую капкан, туда, где

стояла моя лошадь, и, заметив поблизости хороший, мелкий песок, сгреб его

рукой.

Какая это была несчастная мысль! Какая безумная неосторожность! Этот

мелкий песок лежал поверх соседнего капкана, и я в один миг очутился в

плену.

Я не был ранен, потому что эти капканы не имеют зубьев, а мои толстые

охотничьи перчатки ослабили тиски, но все же я был крепко схвачен

стальными челюстями за кисть руки.

Сначала я не очень испугался и попытался достать отвертку правой ногой.

Вытянувшись ничком во всю длину, я старался дотянуться до нее, вытягивая

мою зажатую капканом руку насколько возможно. Я не мог одновременно и

смотреть и шарить, но полагался на большой палец своей ноги, который,

конечно, даст мне знать, если я прикоснусь к маленькой железной отвертке.

Моя первая попытка была неудачной. Как я ни вытягивал ногу, я ничего не

мог достать. Я медленно повертывал ее, но снова терпел неудачу. Тогда я

начал шарить кругом, слепо двигая ногой во все стороны, чтобы найти

отвертку. И вот, занятый правой ногой, я совсем упустил из виду левую

ногу, пока не послышалось резкое щелканье и крепкие челюсти капкана N_3 не

сомкнулись над ней.

Я не сразу понял весь ужас моего положения, но скоро убедился, что мне

из капканов не вырваться. Я даже не мог сдвинуть их с места и лежал

вытянувшись во весь рост, пригвожденный к земле.

Что же теперь будет со мной? Я не боялся замерзнуть в это время года,

но знал, что равнину Кеннеди никто не посещает, кроме дровосеков, зимой.

Никто не знает, куда я поехал, и если мне не удастся освободиться, меня

растерзают волки или я умру с голоду.

Пока я лежал, красное солнце спускалось к соснам. В нескольких шагах от

меня, на бугре, береговой жаворонок прощебетал свою вечернюю песенку,

точь-в-точь как накануне вечером у дверей моей хижины. И хотя тупая боль

поднималась в моей руке и мертвящий холод охватывал меня, но я все же

заметил, какие длинные пучки маленьких перьев торчали у птицы над ушами.

После этого мысли мои перенеслись к уютному вечернему столу в доме

Райта. Я думал о том, что они, быть может, как раз в эту минуту жарят

свинину к ужину или уже садятся за стол. Моя лошадь продолжала стоять на

том самом месте, где я оставил ее, с уздечкой на земле, и терпеливо ждала,

чтобы отвезти меня домой. Она не понимала, отчего я задерживаюсь так

долго, и когда я позвал ее, она перестала щипать траву и взглянула на меня

с немым, беспомощным недоумением.

Если б она вернулась домой! Опустевшее седло могло бы вызвать

подозрение, что со мной случилось несчастье. Меня стали бы искать и могли

бы спасти. Но преданность лошади заставляла ее ждать часами, в то время

как я погибал от голода и холода.

Тут я вспомнил гибель старого волчьего охотника Жиру.

Только следующей весной нашли его скелет, прикованный за ногу к

медвежьему капкану. И я думал о том, какая часть моей одежды поможет моим

друзьям опознать мой скелет...

Вдруг меня осенила новая мысль. Так вот что чувствует волк, когда

попадает в капкан! Сколько мучений причинил я им на своем веку! Теперь я

расплачиваюсь за это...

Ночь медленно наступала. Где-то завыл шакал. Лошадь насторожила уши и,

подойдя ближе ко мне, остановилась, опустив голову. Завыл другой шакал, и

еще третий... Я понял, что они собираются тут, по соседству. А я лежал

распростертый на земле и беспомощный и думал, что будет очень справедливо,

если они сейчас явятся сюда и растерзают меня на части.

Я долго слышал их призывное завыванье, пока не увидел их неясные

очертания во тьме. Лошадь первая заметила шакалов, и ее испуганное

фырканье заставило их сначала несколько отступить. Но затем они подошли

ближе и уселись вокруг меня на равнине. Вскоре один из них, более смелый,

чем другие, подкрался к трупу своего родича и стал дергать его. Я крикнул,

и он с рычаньем попятился. Лошадь в ужасе отбежала в сторону. Вскоре шакал

опять вернулся; после некоторых колебаний он в конце концов оттащил труп,

который был съеден остальными в несколько минут.

После этого шакалы подошли еще ближе и уселись вокруг, разглядывая

меня. Один из них, самый смелый, даже понюхал мое ружье и соскреб с него

землю. Он отбежал, когда я с криком замахнулся на него свободной ногой, но

по мере того, как я слабел, он делался храбрее и даже рычал мне прямо в

лицо. Увидя это, другие шакалы тоже зарычали и приблизились ко мне. Я

понял, что мне предстоит быть растерзанным самым презренным из моих

врагов, как вдруг из окружающей темноты выскочил с глухим ревом большой

черный шакал.

Шакалы тотчас же разбежались в разные стороны, кроме одного смельчака,

который был схвачен этим новым пришельцем и мгновенно обращен в труп. Но -

о, ужас! - страшный зверь после этого бросился ко мне, и... Бинго, мой

благородный Бинго, - это он терся о меня своими мохнатыми боками и лизал

мое похолодевшее лицо!

- Бинго! Бинго! Старый друг! Принеси мне отвертку!

Он тотчас же побежал и вернулся, волоча ружье.

- Нет, Бинго! Принеси отвертку!

Он опять побежал и принес мой кушак. Но в конце концов он все же принес

мне отвертку и радостно махал хвостом, оттого что угадал мое желание.

Протянув свободную руку, я с величайшим трудом отвинтил гайку. Капкан

раскрылся, и моя рука освободилась, а через минуту и я сам был на свободе.

Бинго пригнал ко мне лошадь. Медленно пройдясь немного, чтобы восстановить

кровообращение, я наконец мог сесть в седло.

Мы отправились домой, сначала тоже медленным шагом, а лотом вскачь.

Бинго бежал впереди, как настоящий герольд, и громким, торжествующим лаем

возвестил о нашем возвращении.

Дома я узнал, что накануне вечером этот удивительный пес очень странно

вел себя, хотя я никогда не брал его с собой для осмотра капканов. Он

визжал и не спускал глаз с лесной дороги. Наконец, когда настала ночь, он,

несмотря на все попытки удержать его, убежал и скрылся в темноте.

Мой верный старый Бинго! Какой это был странный пес! Его привязанность,

несомненно, принадлежала мне, а между тем на другой же день он почти не

удостоил меня взглядом. И таким он оставался до конца.

Так же до конца он жил волчьей жизнью и всегда отправлялся, согласно

своей волчьей повадке, отыскивать трупы павших зимой лошадей. Это и было

его погибелью. Он опять наткнулся на отравленный лошадиный труп и с

волчьей прожорливостью полакомился им. Затем, в предсмертных муках, он

притащился, но не к Гордону Райту, а ко мне, к дверям моей хижины.

На следующий день, возвращаясь домой, я нашел его мертвым на снегу. Он

оставался до последней минуты моей собакой, и моей помощи он искал -

напрасно искал! - в минуту предсмертной тоски.

 

 

ЛОБО

 

 

Большая, населенная скотоводами область в северной части Новой Мексики

называется Куррумпо. Это страна богатых пастбищ, огромных стад, страна

потоков с чистой, прозрачной водой, впадающих в реку Куррумпо, по имени

которой названа вся эта местность. И властелином всей этой страны был

старый серый волк.

Старый Лобо был гигантским вожаком стаи серых волков, опустошавших

долину Куррумпо в течение долгих лет. Все пастухи и скотоводы хорошо знали

его, и где бы он ни появлялся со своей верной стаей, там воцарялся ужас.

Владельцы стад приходили в отчаяние. Старый Лобо был великаном среди

других волков, и хитрость его и сила соответствовали его росту. Его ночной

вой был хорошо известен всем местным жителям. Выл он громче всех других

волков. Обыкновенный волк мог часами выть вблизи пастушьего лагеря, не

привлекая к себе внимания, но когда в ущелье раздавался громкий рев

старого волчьего вожака, пастухами овладевало беспокойство, и они знали,

что утром им придется услыхать о новых опустошениях в стадах.

Стая Лобо была невелика. Я никак не мог понять почему. Обыкновенно,

если какой-нибудь волк достигает выдающегося положения и могущества в

стае, он привлекает к себе многочисленных сторонников. Но, может быть,

Лобо имел их лишь столько, сколько ему хотелось иметь; возможно даже, что

его свирепый нрав препятствовал увеличению стаи. Несомненно одно, что в

последние годы жизни Лобо его стая состояла всего лишь из пяти волков,

однако каждый из них пользовался известностью и отличался огромными

размерами. Один из них, помощник Лобо, был настоящим гигантом. Но даже он

далеко уступал Лобо в силе и проворстве.

Многие другие волки этой стаи тоже хорошо были известны. Один из них,

красивый белый волк, был назван мексиканцами Бланкой. Полагали, что это

была волчица и, вероятно, подруга Лобо. Другой, желтый волк, отличался

быстротой бега и, по рассказам, не раз догонял быстроногую антилопу.

Жизнь этих волков была тесно связана с жизнью скотоводов, которые рады

были бы их уничтожить. Любой скотовод отдал бы многих молодых быков за

скальп любого волка из стаи Лобо. Но убить их не удавалось никакими

способами. Они точно насмехались над всеми охотниками, презирали всякую

отраву и продолжали, по крайней мере в течение последних пяти лет, взимать

дань со скотоводов Куррумпо по одной корове каждый день. Согласно такому

подсчету, волки истребили более двух тысяч животных. Они всегда выбирали

самых лучших из всего стада.

Старинное убеждение, что волк постоянно голоден и готов пожирать все

что угодно, в данном случае было очень далеко от истины, так как эти

хищники были толсты, упитанны и отличались большой разборчивостью в еде.

Они никогда не прикасались к животному, умершему естественной смертью,

больному или грязному и даже пренебрегали теми, которых убивал пастух.

Обычно они выбирали себе на обед самую нежную часть только что убитой ими

годовалой телки. Они брезговали старым быком или коровой. Известно также,

что они не любили баранины, хотя частенько убивали овец ради забавы.

Однажды ночью в ноябре 1893 года Бланка и желтый волк растерзали двести

пятьдесят овец и даже не попробовали их мяса.

Я мог бы привести тут много рассказов о разорительных набегах этой

стаи. Ежегодно придумывали и испытывали всевозможные новые средства для их

истребления, но все было напрасно, и они продолжали жить и

благоденствовать, несмотря на все усилия и ухищрения своих врагов.

За голову Лобо была назначена огромная премия. Его пробовали отравить,

но он всегда угадывал присутствие отравы и избегал ее. Одного он только

боялся - огнестрельного оружия. Зная, что все жители этой области носят

ружья с собой, Лобо никогда не нападал на человека и старался не

встречаться с ним. У стаи было правило тотчас же обращаться в бегство, как

только разведчики давали знать о появлении днем человека, как бы далеко он

ни был в ту минуту. Лобо позволял своей стае употреблять в пищу лишь тех

животных, которые были убиты ими самими, и это было спасением для них. Его

тонкое чутье давало ему возможность тотчас же обнаружить прикосновение

человеческих рук и присутствие отравы. Вот почему стая была в полной

безопасности.

Однажды один ковбой услышал слишком хорошо ему знакомый призывный вой

старого Лобо и, приблизившись украдкой, увидел, что стая окружила

небольшое стадо коров.

Лобо сидел в стороне на пригорке, а Бланка вместе с остальными волками

старалась поймать молодую корову. Но стадо сбилось в одну плотную массу и

стояло головами наружу, выставив навстречу врагу сплошной ряд рогов.

В конце концов Лобо потерял терпение и, покинув пригорок, с глухим

ревом бросился к стаду.

Перепуганные животные расступились перед ним, и он вскочил в середину

стада. Коровы кинулись во все стороны, точно осколки разорвавшейся бомбы.

Намеченная жертва тоже бросилась бежать, но не успела она сделать и

двадцати пяти шагов, как Лобо уже настиг ее. Схватив телку за шею, он изо

всей силы ударил ее и повалил на землю. Удар был так силен, что телка

перекувырнулась вверх ногами. Лобо тоже упал, но тотчас же вскочил на

ноги. Остальные волки бросились на бедную телку и покончили с ней в

несколько секунд. Лобо не принимал никакого участия в этом убийстве.

Швырнув на землю свою жертву, он точно хотел сказать другим волкам:

"Отчего никто из вас не сделал этого раньше? Отчего вы потеряли понапрасну

столько времени?"

Ковбой, видевший все это, с громким криком поскакал на них, и волки,

как всегда, разбежались. Он вынул бутылочку со стрихнином, быстро насыпал

в трех местах отраву на мертвую телку и удалился, зная, что волки

непременно вернутся съесть телку, раз они ее сами убили. Но когда на

следующее утро он пришел взглянуть на свои предполагаемые жертвы, то

увидел, что волки хотя и ели телку, но при этом тщательно отделили и

выбросили все отравленные части.

Страх перед этим огромным волком распространялся среди скотоводов все

больше и больше, и ежегодно увеличивалась награда, назначенная за голову

Лобо, пока не достигла наконец тысячи долларов - еще небывалой цены за

убитого волка.

Соблазненный такой наградой, техасский охотник Теннерей прискакал

однажды в ущелье Куррумпо. Он был превосходно снаряжен для волчьей охоты,

взял с собой лучшие ружья, лучших лошадей и свору огромных волкодавов. У

себя в Техасе он вместе со своими собаками истребил немало волков и потому

нисколько не сомневался, что через несколько дней скальп старого Лобо

будет болтаться на луке его седла.

И вот он ранним летним утром, едва рассвело, отважно пустился на охоту,

и вскоре большие собаки веселым лаем возвестили, что напали на след

добычи.

Волков увидели на расстоянии двух миль, и погоня стала еще яростнее,

еще неистовее. Собаки-волкодавы должны были только задержать волков, пока

не подоспеет охотник и не перестреляет их. Это нетрудно сделать на

открытых равнинах Техаса, но тут условия были иные. Старый Лобо хорошо

умел выбрать местность. Скалистые ущелья реки Куррумпо и ее притоков

пересекали равнину во всех направлениях. Старый волк тотчас же отправился

в ближайшее из этих ущелий и, перебравшись через него, ушел от охотника.

Его стая разбежалась в разные стороны, а вслед за волками разбежались и

собаки. Когда же собаки соединились вновь, то, разумеется, многих из них

недоставало. Когда Теннерей вечером стал сзывать своих собак, то вернулось