На основании некоторых фактов из жизни Достоевского, я решил поместить главу о нем после рассказа о самоубийствах психически больных людей, поскольку Ф.М. Достоевский также имел патологии в психике, о которых будет сказано позже.
Интерес к проблеме самоубийства проявляли многие писатели, но болезненнее всех, пожалуй, Ф. М. Достоевский. По пространству его романов и дневников положительно невозможно пройти без содрогания - непременно наткнешься на человека, наложившего на себя руки. Впрочем, виною здесь не только тяга писателя к "проклятым вопросам", но и русская действительность. Хроникер, задающий вопрос герою "Бесов" Кириллову: "Разве мало самоубийств?" - это живая реальность. В прессе тех лет Достоевский читал: "В последнее время газеты сообщали почти ежедневно о разных случаях самоубийства. Какая-то дама бросилась недавно в воду с елагинской "стрелки" в то время, когда муж ее пошел к экипажу за конфектами <...>; в Измайловском полку застрелился молодой офицер; застрелился еще какой-то мальчик, лет 16-ти или 17-ти; на Митрофаньевском кладбище найден, с порезанным горлом, кронштадтский мещанин, зарезавшийся от любви; в Москве девушка, соблазненная каким-то господином, утопилась от того, что другой господин назвал ее "содержанкою". Цитата, приведенная выше, относится к 1871 году. А всего лишь за период с 1870 по 1887 год в России покончили самоубийством 36 тысяч человек.41
Писательница Л. X. Симонова-Хохрякова вспоминает, что, общаясь с Достоевским, несколько раз беседовала с ним на эту тему. "Федор Михайлович был единственный человек, - пишет она, - обративший внимание на факты самоубийства; он сгруппировал их и подвел итог, по обыкновению глубоко и серьезно взглянув на предмет, о котором говорил. Перед тем, как сказать об этом в "Дневнике [писателя]", он следил долго за газетными известиями о подобных фактах, - а их, как нарочно, в 1876 г. явилось много, - и при каждом новом факте говаривал: "Опять новая жертва и опять судебная медицина решила, что это сумасшедший! Никак ведь они (то есть медики) не могут догадаться, что человек способен решиться на самоубийство и в здравом рассудке от каких-нибудь неудач, просто с отчаяния, а в наше время и от прямолинейности взгляда на жизнь. Тут реализм причиной, а не сумасшествие".42
Но только ли современная Достоевскому реальность послужила причиной столько пристального внимания писателя к проблеме самоубийства? Не было ли каких-то более глубоких мотивов? Если обратиться к статье З. Фрейда “Достоевский и отцеубийство”, то можно узнать, что с раннего детства писатель страдал припадками эпилепсии: “Достоевский называл себя сам … эпилептиком, на том основании, что он был подвержен тяжелым припадкам, сопровождавшимися потерей сознания, судорогами и последующим упадочным настроением”.43 Причиной этих припадкой был страх смерти и выражалось это в состоянии летаргического сна. Фрейд определяет причину этих припадков: “На известны смысл и намерение таких припадков смерти. Они означают отождествление с умершим – человеком, который действительно умер, или с человеком живым еще, но которому мы желаем смерти. Второй случай более значителен. Припадок в указанном случае равноценен наказанию. Мы пожелали смерти другому, - теперь мы стали сами этим другим, и сами умерли”.44 Таким образом, становится ясно, что Достоевский обладал по крайней мере одним из тех компонентов, которые выделил К. Меннингер для суицидального поведения, - желанием убить (своего отца). Возможно, что он обладал и скрытым желанием быть убитым, поскольку его припадки являлись именно следствием укоров его совести из-за нарушения моральных норм (мысль об убийстве отца); получается, что только страх смерти позволил Достоевскому избежать самоубийства.
Теория Фарбера
Заканчивая работу мне хочется изложить наиболее приемлимую, на мой взгляд, концепцию самоубийств, предложенную в 60-е годы Морисом Фарбером.
Закон Фарбера звучит так: Частота самоубийств в популяции прямо пропорциональна количеству индивидов, отличающихся повышенной ранимостью, и масштабу лишений, характерных для этой популяции.
В виде общей формулы эта закономерность предстает как:
S = f (V,D)
Где
S – вероятность самоубийства;
f – функция;
V – повышенная ранимость (vulnerability);
D – масштаб общественных лишений (deprivation);
Таким образом, эта концепция вбирает в себя из теории Дюркгейма социологическую переменную D, а из теории психоанализа – личностную переменную V.
Наиболее вероятен суицидальный исход, когда легко ранимый человек оказывается в экстремальном положении (V=maximum, D=maximum).
Часты случаи суицида и тогда, когда человек с достаточно устойчивой психикой оказывается в невыносимо тяжелой общественной ситуации (V=0, D=maximum). Фарбер приводит пример скачкообразного возрастания D: после того, как Берлин в одну ночь был поделен надвое (13 августа 1961 г.), уровень самоубийств в восточном секторе увеличился в 25 раз, хотя величина V, разумеется осталась неизменной.
Если же величина V очень велика, то для побуждения к самоубийству объективных лишений может и не понадобиться (V=maximum, D=0).
Теория Фарбера однако помимо положительных моментов имеет и свои недостатки, например, она не учитывает влияние наследственности. Впрочем вопрос о влияние генетических механизмов на суицид до сих пор затуманен.
Заключение
“То, что называется смыслом жизни,
есть одновременно и великолепный смысл смерти”
(А. Камю)
Самоубийство, “неизъяснимый феномен в нравственном мире”, как назвал его Карамзин, с моей точки зрения понять невозможно. Каждое самоубийство индивидуально и затрагивает тысячи различных причин, как социальных, так и внутриличностных. Факторы, влияющие на выбор смерти перед жизнью, столь разнообразны, что восстановить душевное состояние самоубийцы просто невозможно, обычно все дело сводится к внешним причинам. Рассмотренные в данной работе теории хороши каждая по своему, но тем не менее решающее слово остается не за ними, а за человеком, который стоит на грани жизни и смерти.
