О старых и молодых бабенках 6 страница. И только тогда, когда ясное небо опять проглянет сквозь

И только тогда, когда ясное небо опять проглянет сквозь

разрушенные крыши на траву и пунцовый мак у разрушенных стен,

только тогда опять обращу я свое сердце к жилищам этого Бога.

Они называли Богом, что противоречило им и причиняло

страдание; и поистине, было много героического в их поклонении!

И не иначе умели они любить своего Бога, как распяв

человека!

Как трупы, думали они жить; в черные одежды облекли они

свой труп; и даже из их речей слышу я еще зловоние склепов.

И кто живет вблизи их, живет вблизи черных прудов, откуда

жаба, в сладкой задумчивости, поет свою песню.

Лучшие песни должны бы они мне петь, чтобы научился я

верить их избавителю: избавленными должны бы выглядеть его

ученики!

Нагими хотел бы я видеть их: ибо только красота должна

проповедовать покаяние. Но кого же убедит эта закутанная

печаль!

Поистине, сами их избавители не исходили из свободы и

седьмого неба свободы! Поистине, сами они никогда не ходили по

коврам познания!

Из дыр состоял дух этих избавителей; и в каждую дыру

поместили они свое безумие, свою затычку, которую они называли

Богом.

В их сострадании утонул их дух, и, когда они вздувались от

сострадания, на поверхности всегда плавало великое безумие.

Гневно, с криком гнали они свое стадо по своей тропинке,

как будто к будущему ведет только одна тропинка! Поистине, даже

эти пастыри принадлежали еще к овцам!

У этих пастырей был маленький ум и обширная душа; но,

братья мои, какими маленькими странами были до сих пор даже

самые обширные души!

Знаками крови писали они на пути, по которому они шли, и

их безумие учило, что кровью свидетельствуется истина.

Но кровь -- самый худший свидетель истины; кровь отравляет

самое чистое учение до степени безумия и ненависти сердец.

А если кто и идет на огонь из-за своего учения -- что же

это доказывает! Поистине, совсем другое дело, когда из

собственного горения исходит собственное учение!

Душное сердце и холодная голова -- где они встречаются,

там возникает ураган, который называют "избавителем".

Поистине, были люди более великие и более высокие по

рождению, чем те, кого народ называет избавителями, эти

увлекающие все за собой ураганы!

И еще от более великих, чем были все избавители, должны

вы, братья мои, избавиться, если хотите вы найти путь к

свободе!

Никогда еще не было сверхчеловека! Нагими видел я обоих,

самого большого и самого маленького человека.

Еще слишком похожи они друг на друга. Поистине, даже

самого великого из них находил я слишком человеческим! --

Так говорил Заратустра.

 

О добродетельных

 

 

Громом и небесным огнем надо говорить к сонливым и сонным

чувствам.

Но голос красоты говорит тихо: он вкрадывается только в

самые чуткие души.

Тихо вздрагивал и смеялся сегодня мой гербовый щит: это

священный смех и трепет красоты.

Над вами, вы, добродетельные, смеялась сегодня моя

красота. И до меня доносился ее голос: "Они хотят еще -- чтобы

им заплатили!"

Вы еще хотите, чтобы вам заплатили, вы, добродетельные!

Хотите получить плату за добродетель, небо за землю, вечность

за ваше сегодня?

И теперь негодуете вы на меня, ибо учу я, что нет

воздаятеля? И поистине, я не учу даже, что добродетель сама

себе награда.

Ах, вот мое горе: в основу вещей коварно волгали награду и

наказание -- и даже в основу ваших душ, вы, добродетельные!

Но, подобно клыку вепря, должно мое слово бороздить основу

вашей души; плугом хочу я называться для вас.

Все сокровенное вашей основы должно выйти на свет; и когда

вы будете лежать на солнце, взрытые и изломанные, отделится

ваша ложь от вашей истины.

Ибо вот ваша истина: вы слишком чистоплотны для

грязи таких слов, как мщение, наказание, награда и возмездие.

Вы любите вашу добродетель, как мать любит свое дитя; но

когда же слыхано было, чтобы мать хотела платы за свою любовь?

Ваша добродетель -- это самое дорогое ваше Само. В вас

есть жажда кольца; чтобы снова достичь самого себя, для этого

вертится и крутится каждое кольцо.

И каждое дело вашей добродетели похоже на гаснущую звезду:

ее свет всегда находится еще в пути и блуждая -- и когда же не

будет он больше в пути?

Так и свет вашей добродетели находится еще в пути, даже

когда дело свершено уже. Пусть оно будет даже забыто и мертво:

луч его света жив еще и блуждает.

Пусть ваша добродетель будет вашим Само, а не чем-то

посторонним, кожей, покровом -- вот истина из основы вашей

души, вы, добродетельные!

Но есть, конечно, и такие, для которых добродетель

представляется корчей под ударом бича; и вы слишком много

наслышались вопля их!

Есть и другие, называющие добродетелью ленивое состояние

своих пороков; и протягивают конечности их ненависть и их

зависть, просыпается также их "справедливость" и трет свои

заспанные глаза.

Есть и такие, которых тянет вниз: их демоны тянут их. Но

чем ниже они опускаются, тем ярче горят их глаза и вожделение

их к своему Богу.

Ах, и такой крик достигал ваших ушей, вы, добродетельные:

"Что не я, то для меня Бог и добродетель!"

Есть и такие, что с трудом двигаются и скрипят, как

телеги, везущие камни в долину: они говорят много о достоинстве

и добродетели -- свою узду называют они добродетелью!

Есть и такие, что подобны часам с ежедневным заводом; они

делают свой тик-так и хотят, чтобы тик-так назывался --

добродетелью.

Поистине, они забавляют меня: где бы я ни находил такие

часы, я завожу их своей насмешкой; и они должны еще пошипеть

мне!

Другие гордятся своей горстью справедливости и во имя ее

совершают преступление против всего -- так что мир тонет в их

несправедливости.

Ах, как дурно звучит слово "добродетель" в их устах! И

когда они говорят: "Мы правы вместе", всегда это звучит как:

"Мы правы в мести!"

Своею добродетелью хотят они выцарапать глаза своим

врагам; и они возносятся только для того, чтобы унизить других.

Но опять есть и такие, что сидят в своем болоте и так

говорят из тростника: "Добродетель -- это значит сидеть смирно

в болоте.

Мы никого не кусаем и избегаем тех, кто хочет укусить; и

во всем мы держимся мнения, навязанного нам".

Опять-таки есть и такие, что любят жесты и думают:

добродетель -- это род жестов.

Их колени всегда преклоняются, а их руки восхваляют

добродетель, но сердце их ничего не знает о ней.

Но есть и такие, что считают за добродетель сказать:

"Добродетель необходима"; но в душе они верят только в

необходимость полиции.

И многие, кто не могут видеть высокого в людях, называют

добродетелью, когда слишком близко видят низкое их; так,

называют они добродетелью свой дурной глаз.

Одни хотят поучаться и стать на путь истинный и называют

его добродетелью; а другие хотят от всего отказаться -- и

называют это также добродетелью.

И таким образом, почти все верят, что участвуют в

добродетели; и все хотят по меньшей мере быть знатоками в

"добре" и "зле".

Но не для того пришел Заратустра, чтобы сказать всем этим

лжецам и глупцам: "Что знаете вы о добродетели! Что

могли бы вы знать о ней!" --

Но чтобы устали вы, друзья мои, от старых слов, которым

научились вы от глупцов и лжецов;

Чтобы устали от слов "награда", "возмездие", "наказание",

"месть в справедливости";

Чтобы устали говорить: "Такой-то поступок хорош, ибо он

бескорыстен".

Ах, друзья мои! Пусть ваше Само отразится в

поступке, как мать отражается в ребенке, -- таково должно быть

ваше слово о добродетели!

Поистине, я отнял у вас сотню слов и самые дорогие

погремушки вашей добродетели; и теперь вы сердитесь на меня,

как сердятся дети.

Они играли у моря -- вдруг пришла волна и смыла у них в

пучину их игрушку: теперь плачут они.

Но та же волна должна принести им новые игрушки и

рассыпать перед ними новые пестрые раковины!

Так будут они утешены; и подобно им, и вы, друзья мои,

получите свое утешение -- и новые пестрые раковины!

Так говорил Заратустра.

 

О людском отребье

 

 

Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все

родники бывают отравлены.

Все чистое люблю я; но я не могу видеть морд с оскаленными

зубами и жажду нечистых.

Они бросали свой взор в глубь родника; и вот мне светится

из родника их мерзкая улыбка.

Священную воду отравили они своею похотью; и когда они

свои грязные сны называли радостью, отравляли они еще и слова.

Негодует пламя, когда они свои отсыревшие сердца кладут на

огонь; сам дух кипит и дымится, когда отребье приближается к

огню.

Приторным и гнилым становится плод в их руках: взор их

подтачивает корень и делает сухим валежником плодовое дерево.

И многие, кто отвернулись от жизни, отвернулись только от

отребья: они не хотели делить с отребьем ни источника, ни

пламени, ни плода.

И многие, кто уходили в пустыню и вместе с хищными зверями

терпели жажду, не хотели только сидеть у водоема вместе с

грязными погонщиками верблюдов.

И многие приходившие опустошением и градом на все хлебные

поля хотели только просунуть свою ногу в пасть отребья и таким

образом заткнуть ему глотку.

И знать, что для самой жизни нужны вражда и смерть и

кресты мучеников, -- это не есть еще тот кусок, которым давился

я больше всего:

Но некогда я спрашивал и почти давился своим вопросом:

как? неужели для жизни нужно отребье?

Нужны отравленные источники, зловонные огни, грязные сны и

черви в хлебе жизни?

Не моя ненависть, а мое отвращение пожирало жадно мою

жизнь! Ах, я часто утомлялся умом, когда я даже отребье находил

остроумным!

И от господствующих отвернулся я, когда увидел, что они

теперь называют господством: барышничать и торговаться из-за

власти -- с отребьем!

Среди народов жил я, иноязычный, заткнув уши, чтобы их

язык барышничества и их торговля из-за власти оставались мне

чуждыми.

И, зажав нос, шел я, негодующий, через все вчера и

сегодня: поистине, дурно пахнут пишущим отребьем все вчера и

сегодня!

Как калека, ставший глухим, слепым и немым, так жил я

долго, чтобы не жить вместе с властвующим, пишущим и

веселящимся отребьем.

С трудом, осторожно поднимался мои дух по лестнице; крохи

радости были усладой ему; опираясь на посох, текла жизнь для

слепца.

Что же случилось со мной? Как избавился я от отвращения?

Кто омолодил мой взор? Как вознесся я на высоту, где отребье не

сидит уже у источника?

Разве не само мое отвращение создало мне крылья и силы,

угадавшие источник? Поистине, я должен был взлететь на самую

высь, чтобы вновь обрести родник радости!

О, я нашел его, братья мои! Здесь, на самой выси, бьет для

меня родник радости! И существует же жизнь, от которой не пьет

отребье вместе со мной!

Слишком стремительно течешь ты для меня, источник радости!

И часто опустошаешь ты кубок, желая наполнить его!

И мне надо еще научиться более скромно приближаться к

тебе: еще слишком стремительно бьется мое сердце навстречу

тебе:

Мое сердце, где горит мое лето, короткое, знойное,

грустное и чрезмерно блаженное, -- как жаждет мое лето-сердце

твоей прохлады!

Миновала медлительная печаль моей весны! Миновала злоба

моих снежных хлопьев в июне! Летом сделался я всецело, и

полуднем лета!

Летом в самой выси, с холодными источниками и блаженной

тишиной -- о, придите, друзья мои, чтобы тишина стала еще

блаженней!

Ибо это -- наша высь и наша родина: слишком высоко

и круто живем мы здесь для всех нечистых и для жажды их.

Бросьте же, друзья, свой чистый взор в родник моей

радости! Разве помутится он? Он улыбнется в ответ вам

своей чистотою.

На дереве будущего вьем мы свое гнездо; орлы должны в

своих клювах приносить пищу нам, одиноким!

Поистине, не ту пищу, которую могли бы вкушать и нечистые!

Им казалось бы, что они пожирают огонь, и они обожгли бы себе

глотки!

Поистине, мы не готовим здесь жилища для нечистых! Ледяной

пещерой было бы наше счастье для тела и духа их.

И, подобно могучим ветрам, хотим мы жить над ними, соседи

орлам, соседи снегу, соседи солнцу -- так живут могучие ветры.

И, подобно ветру, хочу я когда-нибудь еще подуть среди них

и своим духом отнять дыхание у духа их -- так хочет мое

будущее.

Поистине, могучий ветер Заратустра для всех низин; и такой

совет дает он своим врагам и всем, кто плюет и харкает:

"Остерегайтесь харкать против ветра!"

Так говорил Заратустра.

 

О тарантулах

 

 

Взгляни, вот яма тарантула! Не хочешь ли ты посмотреть на

него самого? Вот висит его сеть -- тронь, чтобы она задрожала.

Вот идет он добровольно: здравствуй, тарантул! Черным

сидит на твоей спине твой треугольник и примета; и я знаю

также, что сидит в твоей душе.

Мщение сидит в твоей душе: куда ты укусишь, там вырастает

черный струп; мщением заставляет твой яд кружиться душу!

Так говорю я вам в символе, вы, проповедники

равенства, заставляющие кружиться души! Тарантулы вы для

меня и скрытые мстители!

Но я выведу ваши притоны на свет; поэтому и смеюсь я вам в

лицо своим смехом высоты.

Поэтому и рву я вашу сеть, чтобы ярость ваша выманила вас

из вашей пещеры лжи и чтобы месть ваша выскочила из-за вашего

слова "справедливость".

Ибо, да будет человек избавлен от мести -- вот для

меня мост, ведущий к высшей надежде, и радужное небо после

долгих гроз.

Но другого, конечно, хотят тарантулы. "По-нашему,

справедливость будет именно в том, чтобы мир был полон грозами

нашего мщения" -- так говорят они между собою.

"Мщению и позору хотим мы предать всех, кто не подобен

нам" -- так клянутся сердца тарантулов.

И еще: "Воля к равенству -- вот что должно стать отныне

именем для добродетели; и против всего власть имущего поднимаем

мы свой крик!"

Проповедники равенства! Бессильное безумие тирана вопиет в

вас о "равенстве": так скрывается ваше сокровенное желание

тирании за словами о добродетели!

Истосковавшийся мрак, скрытая зависть, быть может, мрак и

зависть ваших отцов -- вот что прорывается в вас безумным

пламенем мести.

То, о чем молчал отец, начинает говорить в сыне; и часто

находил я в сыне обнаженную тайну отца.

На вдохновенных похожи они; но не сердце вдохновляет их --

а месть. И если они становятся утонченными и холодными, это не

ум, а зависть делает их утонченными и холодными.

Их зависть приводит их даже на путь мыслителей; и в том

отличительная черта их зависти, что всегда идут они слишком

далеко; так что их усталость должна в конце концов засыпать на

снегу.

В каждой жалобе их звучит мщение, в каждой похвале их есть

желание причинить страдание; и быть судьями кажется им

блаженством.

Но я советую вам, друзья мои: не доверяйте никому, в ком

сильно стремление наказывать!

Это -- народ плохого сорта и происхождения; на их лицах

виден палач и ищейка.

Не доверяйте всем тем, кто много говорят о своей

справедливости! Поистине, их душам недостает не одного только

меду.

И если они сами себя называют "добрыми и праведными", не

забывайте, что им недостает только -- власти, чтобы стать

фарисеями!

Друзья мои, я не хочу, чтобы меня смешивали или ставили

наравне с ними.

Есть такие, что проповедуют мое учение о жизни -- и в то

же время они проповедники равенства и тарантулы.

Они говорят в пользу жизни, эти ядовитые пауки, хотя они

сидят в своих пещерах, отвернувшись от жизни: ибо этим они

хотят причинять страдание.

Этим они хотят причинять страдание всем, у кого теперь

власть: ибо у этих преобладает еще проповедь смерти.

Будь иначе, и тарантулы учили бы иначе: ибо они некогда

были худшими клеветниками на мир и сожигателями еретиков.

Я не хочу, чтобы меня смешивали или ставили наравне с

этими проповедниками равенства. Ибо так говорит ко мне

справедливость: "люди не равны".

И они не должны быть равны! Чем была бы моя любовь к

сверхчеловеку, если бы я говорил иначе?

Пусть по тысяче мостов и тропинок стремятся они к будущему

и пусть между ними будет все больше войны и неравенства: так

заставляет меня говорить моя великая любовь!

Изобретателями образов и призраков должны они стать во

время вражды своей, и этими образами и призраками должны они

сразиться в последней борьбе!

Добрый и злой, богатый и бедный, высокий и низкий, и все

имена ценностей: все должно быть оружием и кричащим символом и

указывать, что жизнь должна всегда сызнова преодолевать самое

себя!

Ввысь хочет она воздвигаться с помощью столбов и ступеней,

сама жизнь: дальние горизонты хочет она изведать и смотреть на

блаженные красоты, -- для этого ей нужна высота!

И так как ей нужна высота, то ей нужны ступени и

противоречия ступеней и поднимающихся по ним! Подниматься хочет

жизнь и, поднимаясь, преодолевать себя.

И посмотрите, друзья мои! Здесь, где пещера тарантула,

высятся развалины древнего храма, -- посмотрите на них

просветленными глазами!

Поистине, тот, кто некогда здесь, в камне, воздвигал свои

мысли вверх, знал о тайне всякой жизни наравне с мудрейшим из

людей!

Что даже в красоте есть борьба, и неравенство, и война, и

власть, и чрезмерная власть, -- этому учит он нас здесь с

помощью самого ясного символа.

Как божественно преломляются здесь, в борьбе, своды и

дуги; как светом и тенью они устремляются друг против друга,

божественно стремительные, --

Так же уверенно и прекрасно будем врагами и мы, друзья

мои! Божественно устремимся мы друг против друга! --

Горе! Тут укусил меня самого тарантул, мой старый враг!

Божественно уверенно и прекрасно укусил он меня в палец!

"Должны быть наказание и справедливость -- так думает он,

-- ведь недаром же ему петь здесь гимны в честь вражды!"

Да, он отомстил за себя! И, горе! теперь мщением заставит

он кружиться и мою душу!

Но чтобы не стал я кружиться, друзья мои, привяжите

меня покрепче к этому столбу! Уж лучше хочу я быть столпником,

чем вихрем мщения!

Поистине, не вихрь и не смерч Заратустра; а если он и

танцор, то никак не танцор тарантеллы! --

Так говорил Заратустра.

 

О прославленных мудрецах

 

 

Народу служили вы и народному суеверию, вы все,

прославленные мудрецы! -- а не истине! И потому только

платили вам дань уважения.

И потому только выносили ваше неверие, что оно было

остроумным окольным путем к народу. Так предоставляет господин

волю своим рабам и еще потешается над их своеволием.

Но кто же ненавистен народу, как волк собакам, --

свободный ум, враг цепей, кто не молится и живет в лесах.

Выгнать его из его убежища -- это называлось всегда у

народа "чувством справедливости"; на него он все еще

натравливает своих самых кусачих собак.

"Истина существует: ибо существует народ! Горе, горе

ищущему!" -- так велось исстари.

Своему народу хотели вы дать оправдание в его поклонении;

это называли вы "волею к истине", вы, прославленные мудрецы!

И ваше сердце всегда говорило себе: "Из народа вышел я,

оттуда же низошел на меня голос Бога".

Упрямые и смышленые, как ослы, вы всегда были ходатаями за

народ.

И многие властители, желавшие ладить с народом, впрягали

впереди своих коней -- осленка, какого-нибудь прославленного

мудреца.

А теперь, прославленные мудрецы, хотелось бы мне, чтобы вы

наконец совсем сбросили с себя шкуру льва!

Пеструю шкуру хищного зверя и космы исследующего, ищущею и

завоевывающего!

Ах, чтобы научился я верить в вашу "правдивость", вам надо

сперва отказаться от вашей воли к поклонению.

Правдивым называю я того, кто идет в пустыни, где нет

богов, и разбивает свое сердце, готовое поклониться.

На желтом песке, палимый солнцем, украдкой смотрит он с

жадностью на богатые источниками острова, где все живущее

отдыхает под тенью деревьев.

Но его жажда не может заставить его сделаться похожим на

этих довольных: ибо, где есть оазисы, там есть и идолы.

Быть голодным, сильным, одиноким и безбожным -- так хочет

воля льва.

Быть свободным от счастья рабов, избавленных от богов и

поклонения им, бесстрашным и наводящим страх, великим и

одиноким, -- такова воля правдивого.

В пустыне жили исконно правдивые, свободные умы, как

господа пустыни; но в городах живут хорошо откормленные,

прославленные мудрецы -- вьючные животные.

Ибо всегда тянут они, как ослы, -- телегу народа!

За это не сержусь я на них; но слугами остаются они для

меня и людьми запряженными, даже если сбруя их сверкает

золотом.

И часто бывали они хорошими слугами, достойными награды.

Ибо так говорит добродетель: "Если должен ты быть слугою, ищи

того, кому твоя служба всего полезнее!"

"Дух и добродетель твоего господина должны расти благодаря

тому, что ты его слуга, -- так будешь ты расти и сам

вместе с его духом и его добродетелью!"

И поистине, вы, прославленные мудрецы, вы, слуги народа!

Вы сами росли вместе с духом и добродетелью народа -- а народ

через вас! К вашей чести говорю я это!

Но народом остаетесь вы для меня даже в своих

добродетелях, близоруким народом, -- который не знает, что

такое дух!

Дух есть жизнь, которая сама врезается в жизнь: своим

собственным страданием увеличивает она собственное знание,

знали ли вы уже это?

И счастье духа в том, чтобы помазанным быть и освященным

быть слезами на заклание, -- знали ли вы уже это?

И слепота слепого, и его искание ощупью свидетельствуют о

силе солнца, на которое глядел он, -- знали ли вы уже это?

С помощью гор должен учиться строить познающий!

Мало того, что дух двигает горами, -- знали ли вы уже это?

Вы знаете только искры духа -- но вы не видите наковальни,

каковой является он, и жестокости его молота!

Поистине, вы не знаете гордости духа! Но еще менее

перенесли бы вы скромность духа, если бы когда-нибудь захотела

она говорить!

И никогда еще не могли вы ввергнуть свой дух в заснеженную

яму: вы недостаточно горячи для этого! Оттого и не знаете вы

восторгов его холода.

Но во всем обходитесь вы, по-моему, слишком запросто с

духом; и из мудрости делали вы часто богадельню и больницу для

плохих поэтов.

Вы не орлы -- оттого и не испытывали вы счастья в испуге

духа. И кто не птица, не должен парить над пропастью.

Вы кажетесь мне теплыми; но холодом веет от всякого

глубокого познания. Холодны, как лед, самые глубокие источники

духа: услада для горячих рук и для тех, кто не покладает рук.

Вот стоите вы, чтимые, строгие, с прямыми спинами, вы,

прославленные мудрецы! -- вами не движет могучий ветер и

сильная воля.

Видели ли вы когда-нибудь парус на море, округленный,

надутый ветром и дрожащий от бури?

Подобно парусу, дрожащему от бури духа, проходит по морю

моя мудрость -- моя дикая мудрость!

Но вы, слуги народа, вы, прославленные мудрецы, -- как

могли бы вы идти со мною! --

Так говорил Заратустра.

 

Ночная песнь

 

 

Ночь: теперь говорят громче все бьющие ключи. И моя душа

тоже бьющий ключ.

Ночь: теперь только пробуждаются все песни влюбленных. И

моя душа тоже песнь влюбленного.

Что-то неутоленное, неутолимое есть во мне; оно хочет

говорить. Жажда любви есть во мне; она сама говорит языком

любви.

Я -- свет; ах, если бы быть мне ночью! Но в том и

одиночество мое, что опоясан я светом.

Ах, если бы быть мне темным и ночным! Как упивался бы я

сосцами света!

И даже вас благословлял бы я, вы, звездочки, мерцающие,

как светящиеся червяки на небе! -- и был бы счастлив от ваших

даров света.

Но я живу в своем собственном свете, я вновь поглощаю

пламя, что исходит из меня.

Я не знаю счастья берущего; и часто мечтал я о том, что

красть должно быть еще блаженнее, чем брать.

В том моя бедность, что моя рука никогда не отдыхает от

дарения; в том моя зависть, что я вижу глаза, полные ожидания,

и просветленные ночи тоски.

О горе всех, кто дарит! О затмение моего солнца! О алкание

желаний! О ярый голод среди пресыщения!

Они берут у меня; но затрагиваю ли я их душу? Целая

пропасть лежит между дарить и брать; но и через малейшую

пропасть очень трудно перекинуть мост.

Голод вырастает из моей красоты; причинить страдание хотел

бы я тем, кому я свечу, ограбить хотел бы я одаренных мною --

так алчу я злобы.

Отдернуть руку, когда другая рука уже протягивается к ней;

медлить, как водопад, который медлит в своем падении, -- так

алчу я злобы.

Такое мщение измышляет мой избыток; такое коварство

рождается из моего одиночества.

Мое счастье дарить замерло в дарении, моя добродетель

устала от себя самой и от своего избытка!

Кто постоянно дарит, тому грозит опасность потерять стыд;

кто постоянно раздает, у того рука и сердце натирают себе

мозоли от постоянного раздавания.

Мои глаза не делаются уже влажными перед стыдом просящих;

моя рука слишком огрубела для дрожания рук наполненных.

Куда же девались слезы из моих глаз и пушок из моего

сердца? О одиночество всех дарящих! О молчаливость всех

светящих!

Много солнц вращается в пустом пространстве; всему, что

темно, говорят они своим светом -- для меня молчат они.

О, в этом и есть вражда света ко всему светящемуся:

безжалостно проходит он своими путями.

Несправедливое в глубине сердца ко всему светящемуся,

равнодушное к другим солнцам -- так движется всякое солнце.

Как буря, несутся солнца своими путями, в этом -- движение

их. Своей неумолимой воле следуют они, в этом -- холод их.

О, это вы, темные ночи, создаете теплоту из всего

светящегося! О, только вы пьете молоко и усладу из сосцов

света!

Ах, лед вокруг меня, моя рука обжигается об лед! Ах, жажда

во мне, которая томится по вашей жажде!

Ночь: ах, зачем я должен быть светом! И жаждою тьмы! И

одиночеством!

Ночь: теперь рвется, как родник, мое желание -- желание

говорить.

Ночь: теперь говорят громче все бьющие ключи. И душа моя

тоже бьющий ключ.

Ночь: теперь пробуждаются все песни влюбленных. И моя душа

тоже песнь влюбленного. --

Так пел Заратустра.

 

Танцевальная песнь

 

 

Однажды вечером проходил Заратустра со своими учениками по

лесу; и вот: отыскивая источник, вышел он на нелепый луг,

окаймленный молчаливыми деревьями и кустарником, -- на нем