Культура и художественная деятельность. Культура и искусство

Художественная деятельность – это особый вид человеческой активности, уникальный в его отношении к культуре. Это единственная деятельность, смыслом которой является создание, хранение, функционирование и передача духовных ценностей.

Эта деятельность прямо направлена на «обработку», оформление, облагораживание и одухотворение окружающего мира и самого человека. Поэтому именно в художественной деятельности и ее результатах ярче и непосредственнее, чем в чем–либо другом, выявляется культура эпохи, периода, страны, этноса.

Понятие «художественная деятельность» включает в себя художественное творчество и его результаты (художественные ценности), художественное восприятие явлений действительности и произведений искусства. Когда это понятие употребляется в таком значении, оно во многом совпадает с термином «искусство». Правда, «искусство» иногда употребляют и в более узких значениях: только как совокупность художественных произведений (исключая процессы их создания и восприятия) или только как специфическое мастерство высокого уровня (не включая его результаты). В более широком смысле (который мы будем дальше использовать)

► искусство – это особая сфера человеческой деятельности, целенаправленная, осознанная в своем значении специализированная художественная активность (художественное творчество) и ее результаты (художественные произведения, произведения искусства), их функционирование и восприятие.

Художественная деятельность вообще и искусство как ее специализированное выражение возможны потому, что существуют эстетические отношения и эстетические ценности. Эстетическое отношение всегда присутствует и в художественном замысле, и в художественном творчестве, и в художественном восприятии. Если произведение не вызывает такого отношения, то оно не является художественным или не выступает в этом качестве для данного человека. Эстетическое отношение – это средство и цель конкретной художественной деятельности.

Но, конечно, оно не единственное средство и не единственная цель. Только в простейших случаях (орнамент, элементарное украшение какой–нибудь вещи и т. п.) эстетическое и художественное практически совпадают. То есть в этих случаях художественная деятельность направлена на создание эстетической ценности и эстетического отношения. И если последнее возникает – цель достигнута. В других случаях развитое профессиональное искусство, используя особенности эстетических отношений, решает более сложные задачи.

Художественное творчество – это своеобразное осмысление человеком мира и себя в нем. Это осмысление выражается в специфическом оформлении материи, эстетической организации особых чувственно воспринимаемых знаков, особых языках (языках звучаний, линий, движений, ритмов, слов и т. д.). Обычно оно многослойно и многофункционально. В искусстве могут художественно осмысляться любые природные явления или разнообразные человеческие отношения. Произведение искусства может содержать в себе религиозные, философские, нравственные и политические пласты жизненных проблем. Искусство, действуя на того, кто воспринимает произведение (слушает музыку, читает стихи), пробуждает его мысли и чувства, возбуждает гамму художественно значимых смыслов. Художественная идея, по выражению А. А. Потебни, «развивается в понимающем, как его художественная мысль, его эстетическое переживание».^[146]

Искусство представляет собой и особый род вненаучного знания о мире, а главное – о человеке, его духе. Это такое знание, которое достижимо только способом художественного мышления. При этом художник может изображать не красоту, выражать не эстетический восторг, а, скажем, негодование и даже омерзение по отношению к уродству или бесчеловечности. В этом плане художественные ценности шире эстетических. В их носителях – знаках и знаковых системах (таких как храм, картина, икона, поэма, пьеса и т. д.) – может воплощаться разнообразное содержание. Художественному осмыслению доступны все сферы природы, жизни и культуры.

Однако такое эмоциональное воплощение содержания и его осмысление становятся художественно действенными, а их результат (произведение) выступает как художественная ценность лишь при некоторых обязательных условиях. Во–первых, если это чувственное воплощение смыслов, осмысление себя и мира эстетически значимы. Если все пласты и смыслы произведения искусства (религиозные, философские, нравственные и т. д.) «втянуты» художником в поле эстетических отношений. Во–вторых, произведение оказывается художественно ценным, только если есть те, кто способен его художественно «постичь».

Художник, создавая произведения искусства, художественные ценности, воспроизводит эстетические ценности и творит новые, тем самым порождая красоту хотя бы в форме выражения художественной мысли, органично воплощающей художественное содержание. Он создает чувство красоты и в себе, и в тех, кому адресовано искусство. И чувство, родившись, снова и снова влечет человека к этой и подобным художественным ценностям.

Поэтому искусство – одно из мощнейших средств воспитания культуры вообще и эстетической культуры в частности, поскольку в искусстве духовное становится зримым, слышимым, осязаемым и вместе с тем чувственно привлекательным и желаемым, конкретным проявлением человеческого в человеке, волнующим его, способным захватить все его существо.

Но это может происходить, только если человек встречается с настоящим искусством и если его эстетический и художественный вкус достаточно развит. Причем, опять–таки, в основе художественного вкуса лежит вкус эстетический, т. е. прежде всего способность различать красоту и уродство. Но развитый художественный вкус – это уже способность отличать художественные ценности (во всем их богатстве, включающем и не собственно эстетические элементы) от того, что не ценно (от подделок, имитаций). Художественный вкус – это один из главных показателей наличия, характера и уровня художественной культуры человека (а художественные вкусы – культуры социальной группы).

Во–первых, художественная культура – это способность людей создавать художественные ценности и воспринимать их в этом качестве, т. е. развитие и реализация художественных способностей человека. Во–вторых, это процесс создания таких ценностей (художественное творчество), т. е. «обработка», оформление, облагораживание и одухотворение разных материалов, вещей, и т. д., творение искусственных, эстетически и художественно значимых форм и смыслов (создание произведений искусства). В–третьих, художественная культура выявляется в функционировании художественных ценностей, которое приводит к облагораживанию и одухотворению людей, взаимодействующих с ними.

Художественная культура тесно связана не только с эстетической, но и с другими сторонами и сферами культуры. Она, как и вообще культура, реализуется не абстрактно, а в конкретных условиях, в разной мере, на разных уровнях. Есть и в разной степени эстетически и художественно культурные люди и их группы. Полное отсутствие эстетической и художественной культуры означало бы, что у человека (или группы общества) настолько неразвиты чувства, что он вообще не может отличить красоту от безобразия. А это значит, что такой человек совершенно неспособен ни испытывать наслаждение от красоты (и отвращение к безобразию), от художественных ценностей, ни создавать что–либо эстетически или художественно ценное. В норме все люди в той или иной мере хотя бы эстетически восприимчивы. Эстетическая и художественная культура так или иначе реализуется в их жизни, существуя и проявляясь, однако, по–разному, в разной степени, на разных уровнях.

Низший уровень эстетической культуры определен прежде всего тем, что у людей, находящихся на нем, главными являются утилитарные потребности. Это жизненные потребности физического существования (в частности, здоровья), имущественного благополучия, комфортности бытия (материально–вещного и не очень высокого духовного). В общем, для человека этого уровня ценны прежде всего польза, успех, комфорт. В связи с этим возможности реализации эстетической и художественной культуры весьма ограничены.

Ведь красота в данном случае может оказываться значимой, но не быть действительной ценностью. Значимость красоты может проявляться в том, что она способна доставлять человеку удовольствие, а иногда и наслаждение. Но, во–первых, обычно ценятся элементарные и очевидные ее проявления: то, что развлекает не слишком тонкие чувства человека; то, что ласкает его зрение или слух; то, что доступно, понятно и, в общем, привычно, то, что не требует особого чувственного богатства, глубины и напряжения чувств, то, что способно затронуть их поверхностно. Это могут быть природные явления (цветы, пейзажи, пение птиц и т. п.) или доступные для людей этого уровня традиционно–привычные ценности: натуралистическое изображение тех же явлений природы, простая мелодичная музыка, легкая бытовая комедия, оперетта, мелодрама, несложная детективная или любовная история со счастливой или «слезливой» развязкой.

Во–вторых, для людей этого уровня утилитарное, полезное, удобное, функциональное, обыденно–разумное всегда важнее, чем красивое или высокохудожественное. Значимость и красоты, и искусства почти во всех отношениях ограничивается, задается и определяется утилитарностью, например, престижностью. Престижно иметь украшения (на себе и в доме), красивые вещи, иногда и произведения искусства, часто – красивую жену. Причем красивое на этом уровне – это обычно то, что считается таковым в кругу людей данного уровня, хотя иногда и то, что позволяет как–то выделиться. Нередко красота сводится к внешней красивости, т. е. ее выражениями оказываются наружный блеск, яркость и броскость; кроме того, красивым может считаться и то, что полезно. В крестьянской среде, например, женская красота связывалась прежде всего со здоровьем, необходимым и для работы, и для воспроизводства здорового потомства. В аристократической среде в женщине ценились такие черты, как слабость, хрупкость, изнеженность, так как у женщины этой среды было иное предназначение, нежели у крестьянки.

Примитивный эстетический вкус ориентирован не только на сближение красоты и полезности, но и на отождествление определенных свойств носителя эстетической или художественной ценности и самой ценности. При этом красивым считается и кажется именно то, что симметрично, геометрически правильно, соразмерно, пропорционально.

Для людей этого уровня искусство, художественные ценности значимы прежде всего как полезное средство украшения, развлечения и отдыха. Польза искусства очевидна и тогда, когда оно выступает средством идеологического воздействия или нравственного воспитания.

Таким образом, эстетический и художественный вкус человека, находящегося на низшем уровне культуры, грубоват и бедноват. Многое в жизни вообще эстетически не оценивается, т. е. многие художественные ценности не могут быть восприняты. Тем не менее эстетическая и художественная культура минимально реализуется и на этом уровне. Эстетическое восприятие и художественное «украшение» жизни делает ее, пусть и не слишком, но более человечной, несколько облагороженной и в какой–то мере одухотворенной.

На следующем, более высоком уровне, уровне самопроявления, красота оказывается одной из высших ценностей или самой высокой ценностью, а сфера эстетических отношений, эстетическая сторона чего бы то ни было вызывают специализированный интерес. Этот интерес, а также эстетический и художественный вкус имеют в своей основе специфическую развитость чувств. Человек такого уровня обычно наделен задатками, которые имеют отношение к эстетическому восприятию мира, художественному творчеству, наслаждению искусством. Это может быть музыкальный слух, чувство ритма, слова, способность к тонкому цветоразличению, эмоциональность натуры, сильное воображение и т. д. Вот поэтому возможно появление способностей (талантов) к рисованию, пению, танцам, сочинению музыки и стихов, игре на музыкальных инструментах. Эстетически, художественно одаренные люди нередко реализуют свои задатки и способности, ведь они дают им возможность для самовыражения в сфере эстетических и художественных явлений, возможность испытывать наслаждение от красоты и искусства.

Человек может быть или не быть художником–профессионалом, но интерес к проявлениям красоты и выразительности и в том и в другом случае серьезен и глубок. Стремление к красоте отчетливо и реализуемо. Оно может выявиться и в декоративно–прикладной деятельности, и в позиции любителя музыки, балетомана, завзятого театрала, серьезного читателя.

Вкус человека такого рода достаточно тонкий. Наслаждение, которое он получает (а если это художник, то и дает), настолько сильное, что оно существенно перевешивает «презренную» пользу и отодвигает разумность, тем более обыденную рассудочность, на второй план. Человек может как бы «раствориться» в эстетическом созерцании, т. е. настолько углубиться в звучащую музыку или читаемую книгу, что порой забывает обо всем: времени, заботах, делах. Красота, искусство в этом случае становятся самоценными и действуют на людей этого уровня, возвышая их душу до неземного восторга и неподдельных страданий. Эти впечатления настолько мощны, что люди преклоняются перед красотой и художественными ценностями, как перед святынями. Русский художник Врубель заявлял: «Красота – вот наша религия!» Люди, находящиеся на этом уровне эстетической и художественной культуры, способны погибать за красоту, жертвовать собой ради искусства.

Но они же порой могут принести в жертву Афродите и Аполлону других. Описываемый уровень бытия эстетической и художественной культуры – высокий, но не высший, хотя он обычен для творцов и страстных ценителей художественных ценностей. Во–первых, ограниченность этого уровня чаще всего связана с узкой «специализацией» интересов и пристрастий. И дело совсем не в том, что человек отдает наибольшее предпочтение одному виду или жанру искусства, хотя и это бывает. «Узкоспециализированным» на этом уровне часто оказывается вкус человека, так как вкус этот определяется преимущественным интересом к чему–либо. И если в «полосу пристрастий» человека не укладываются другие проявления красоты (художественности), то он становится «слеп» и «глух» к ним. Это ведет к отторжению «чуждых» эстетических и художественных ценностей. Эстетический и художественный вкус человека может развиться односторонне, будучи ограниченным определенной традицией, канонами, нормами. Или, если речь идет о новаторе, наоборот, может развиться абсолютное предпочтение эстетически или художественно нового, когда традиционное представляется уродливым в силу того, что оно традиционно.

Уровень самопроявления, специализированный уровень эстетической культуры может быть ограничен еще и чрезмерным интересом к этой сфере и абсолютизацией красоты и искусства в качестве ценностей. Это может приводить к существенным смещениям, т. е. эстетическое отношение фактически заменяется эстетским, а самоценность искусства делает его изолированным от жизни. Абсолютизация ценности красоты приводит к противопоставлению ее другим высшим человеческим ценностям (добру, истине), т. е. к нарушению целостности поля культуры.

Рафинированное эстетство выражается в том, что красота оказывается совершенной формой. То есть именно форма, а не органичность воплощения в ней духовности и содержательной человечности осознается и чувственно переживается как красота. Форма настолько утрачивает связь с духовно–содержательной стороной, что становится возможным как бы «эстетическое навыворот», т. е. восприятие и представление безобразного, уродливого в качестве эстетически ценного. Если до этого не доходит, то красота «разводится», например, с добром на том основании, что «тигр прекрасен и когда терзает несчастную лань», как говорил один из героев О. Уайльда.

Второй уровень эстетической и художественной культуры не исключает возможности перехода эстетического в эстетское и обессмысливания художественного, к чему в конце концов приводят концепции «искусства для искусства». И при переходе эстетического в эстетское, и при обессмысливании художественного человеческая чувственность формализуется до предела, за которым исчезает ее содержательная очеловеченность (облагороженность). А при выхолощенном содержании обедняется и форма. Можно сколько угодно молиться на красоту, но нельзя забывать о том, что она не ценнее человека.

Уже упоминавшийся художник Врубель считал, что глубоко почувствовать в искусстве – это значит «забыть, что ты художник, и обрадоваться тому, что ты прежде всего человек».^[147] Другое дело, что не следует подчинять красоту как ценность иным ценностям (например, нравственным, а тем более – политическим), заранее определяя, что прекрасным может быть только то, что ведет к добру. Не следует требовать от искусства, чтобы оно становилось «учебником морали», «учебником жизни» или орудием в идеологической борьбе. Не следует требовать от художников, которые творят эстетические и художественные ценности, чтобы они непременно были красивы внешне и благопристойны в поведении. Любой человек, в том числе и художник, в каких–то отношениях может быть на высоком уровне культуры, а в каких–то – на низком. Для людей сферы искусства (художников, артистов, писателей и т. д.) обычным является второй, специализированный уровень эстетической и художественной культуры со всеми его преимуществами и издержками, поскольку это не самый высокий уровень.

Только на третьем, высшем уровне смысл эстетической культуры определяется доминирующей в жизни человека потребностью – потребностью в другом человеке. И тогда красота как ценность оказывается неотделимой от добра и истины в их высших проявлениях. И дело не в том, что красота может стать внешним выражением добра, его «оформлением» или – «предупреждающим сиянием истины» (В. Гейзенберг). Добро, красота и истина действительно неразделимы, хотя добродетель и красота – не одно и то же. Гений в искусстве и злодейство в жизни вполне совместимы. Ведь художественная ценность – это не гений, а его произведение. В жизни и порочное может выглядеть красивым, так как порок, вообще говоря, не античеловечен. А вот гнусность, подлость, предательство, доносительство и жестокость – антиэстетичны, безобразны. И эстетически культурный человек чувствует это, испытывая отвращение к тому злу, которое лишает человечности, противостоит ей. Говорят, что это чувственное отвращение к злу – нравственное чувство, и с этим можно согласиться. Но в то же время оно и эстетическое. Для высшего уровня культуры то и другое неразличимо или почти неразличимо. Ведь культура нравственная и культура эстетическая не просто взаимосвязаны, они едины в своих высших проявлениях. Ключевые ценности обеих сторон культуры («добро» и «красота») направлены к взаимоутверждению: красота реализуется полностью именно как добро, а добро выявляет свою полноту именно в красоте.

Но на более низких уровнях культуры они соотносятся иначе. Нравственность низшего уровня, граничащая с полным ее отсутствием, совершенно безразлична к эстетической стороне жизни. Осуществление добра как значимости (полезности, да еще и для себя) не связано с красотой и эстетическим наслаждением ни в намерении, ни в действии. Противодействие злу в той мере, в какой его понимает человек этого уровня, тоже не связано с безобразием зла и эстетическим отвращением к нему. Примитивные моральные и эстетические установки просто не пересекаются. Человек такого уровня культуры может быть, как это ни странно звучит, «отвратительно добрым». Скромные проявления сочувствия, жалости и милосердия, на которые он способен, часто оказываются анэстетичными. Дело еще и в том, что проблематично само отношение таких чувств и действий к нравственной культуре. Ведь в данном случае человек балансирует на грани культуры и бескультурья. Нравственное содержание его чувств, намерений и действий предельно бедно, соответственно, и оформленность, окультуренность их тоже бедны, грубы и заведомо неэстетичны. Хотя при подчеркнутом, лицемерно–заботливом отношении к другому человеку формы действий могут как бы эстетизироваться. Но именно «как бы», т. е. внешне, в виде имитации красоты, фальшивой красивости. В общем, человек, находящийся на низшем уровне нравственной культуры, обычно так же неразвит и эстетически (рафинированное эстетство – это не эстетическая развитость). В его поведении, общении с людьми едва намеченные нравственные и эстетические аспекты разделены и не противоречат друг другу.

На следующем уровне культуры между ее нравственными эстетическими компонентами и ценностями зачастую возникают противоречия, иногда доходящие до взаимоисключения. И это происходит тогда, когда нравственные ценности выступают как абсолютно высшие. При этом устанавливается подозрительное или негативное отношение к эстетическим и художественным явлениям. Считается, что красота в жизни не так уж важна, а если и важна, то для развлечения чувств, что допустимо, пока это не нарушает добропорядочности и не мешает вере. Красота может пониматься и как нечто злое, дьявольское, как плотское искушение. Тогда ценна только та красота, которая непосредственно ведет к Богу (ангельская), которая и есть добро. Подчеркнем, что речь здесь идет не об органичном единстве добра и красоты, а о том, что только добро и добродетель прекрасны. И, следовательно, о том, что произведение искусства ценно лишь тогда, когда в нем четко выражено нравственное содержание, когда оно очевидно способствует нравственному совершенствованию человека. Остальное в искусстве выглядит или пустым (и поэтому неценным), или аморальным (например, изображение обнаженных тел). Художники, артисты, вся атмосфера их жизни тоже кажутся в лучшем случае подозрительными, а в худшем вызывают нравственное негодование.

Наиболее яркое выражение все это получает у выдающихся моралистов, таких как Л. Толстой. Толстой искренне считал, что красота есть последствие добра и что «…красота, не имеющая в основании своем добро, как, например, красота цветов, форм, женщины, не суть ни истина, ни добро, ни красота, но только подобие их».^[148] Музыка, которую он любил, понималась им как «наслаждение только немногим выше сортом кушанья…», потому что она «не нравственное дело».^[149] Он был уверен в том, что «искусство, чтобы быть уважаемым, должно производить доброе».^[150] Такая позиция писателя очень благородна и кажется проявлением культуры самого высокого уровня. Однако если ценность эстетических явлений и произведений искусства ставится в зависимость от нравственности, то на деле это приводит к ограниченному морализаторству и к искажению оценок достижений эстетической и художественной культуры. Хорошо известно, что, когда художник начинает специально направлять свое творчество к утверждению определенных нравственных принципов и идей, оно становится художественно ущербным. Конечно, искусство чему–то учит и пробуждает добрые чувства, но вовсе не потому, что оно нацелено на нравственное совершенствование читателей, зрителей, слушателей. Моральный ригоризм Толстого привел его к неадекватным, отрицательным оценкам творчества Шекспира, в пьесах которого нет ни грана морализаторства. Художественный вкус великого русского писателя (возможно, именно в связи с абсолютизацией нравственных установок) оказался консервативным и в оценках живописи импрессионистов, в которой он увидел лишь непонятные «выверты». К счастью, вкус некоторых русских купцов был более развитым в том смысле, что они умели мыслить перспективно, и потому, покупая полотна импрессионистов, они ориентировались на их эстетическую и художественную ценность, а не на временный социальный и ограниченный нравственный смысл.

Неоправданные смещения и в творчестве, и в оценочных суждениях тех, кто абсолютизирует нравственные ценности, во–первых, связаны с тем, что речь обычно идет об устоявшихся, привычных ценностях, нормах бытия. И все новое, не укладывающееся в нормы, с трудом воспринимается. Во–вторых, искажения в творчестве и его оценках вызваны и тем, что морализующий человек отказывает эстетическим явлениям в самостоятельной ценности. Красота кажется ему связанной с человечностью, только если она служит добру и если искусство и красота нравственно оправданны и полезны.

Но ни настоящее искусство, ни подлинная красота не нуждаются в «оправданиях» путем соотнесения с иными ценностями культуры (нравственными, религиозными). Они ценны сами по себе и человечны по своей сути. Поэтому их связь с нравственностью вполне органична для высшего уровня культуры. На этом уровне добро и красота не противоречат друг другу. Эстетический вкус в этом случае не терпит никакого безобразия, в том числе и нравственного. Высокоразвитое нравственное чувство ограждает от пошлости, «грязи» и в жизни, и в искусстве.

Правда, при этом важно помнить о возможности имитаций и эстетических, и нравственных ценностей (подделок, фальшивок), околокультурных явлений и тех, что представляют низший уровень культуры. Человек высокой культуры как раз обладает способностью к тонкому различению нюансов в сферах нравственных и эстетических ценностей. Эта способность проявляется в отношении ценностей культуры прошлого, настоящего и будущего, а также ценностей других культур, как бы они ни были непохожи на собственную культуру человека.

Естественно, поскольку люди даже высшего уровня культуры несовершенны, они тоже могут и ошибаться, и заблуждаться. Но главное здесь – сама настроенность и высокая степень умения отличать в конкретностях бытия культуру от некультуры, псевдокультуры, антикультуры. Отличать, благодаря и эстетическому вкусу, и нравственному чувству, развитым в определенной среде через воспитание, через общение с разными людьми и разнообразными ценностями культуры.

Добро реализуется не полностью там, где нет красоты, а если и реализуется, то несколько натужно. Красота, в свою очередь, не полностью реализуется там, где есть зло. Истинно добрые намерение, поступок вполне добры, если они прекрасны и могут быть пережиты как радость (для себя и для другого). Важно, правда, чтобы была возможность эстетического (а не эстетского) восприятия.

Эстетическое наслаждение полноценно как высшая человеческая радость, как праздник духа. Красота для человека полноценной эстетической культуры – это разнообразное (по носителям, формам, видам) чувственное выражение человечности человека вообще, в том числе добра и истины жизни. Такой человек способен к глубокому сопереживанию, сочувствию. Его вкус индивидуализован, не замкнут в рамки традиций, специализированных предпочтений, канонов и правил. Ему свойственно достаточно точно оценивать новое и перспективное в искусстве, при уважении к ценностям прошлых эпох и иных (чем его собственная) культур.