Родная речь как юридическая проблема

 

До недавних пор я мало интересовался законодательной деятельностью. Однако внезапно, как и многие другие лингвисты, оказался вовлечен если не в нее саму, то по крайней мере в дискуссии по ее поводу. Случилось это после того, как наши депутаты заговорили о законе о русском языке.

Какое-то время шла подготовка закона, сопровождающаяся выступлениями его инициаторов, а затем он с легкостью стал проходить чтение за чтением, несмотря на достаточно сильную критику в средствах массовой информации.

Надо отдать депутатам должное. С каждым чтением закон становился все лучше. Исчезали некоторые абсурдные и пустые формулировки, появлялись разумные идеи. Было изменено даже название. Казалось, еще чтений пять-семь, и выйдет что-то дельное. Но, во-первых, у закона всего три чтения. А во-вторых, это только казалось. Из этого закона ничего дельного получиться просто не могло. По определению.

Тем не менее, хроника событий такова. 5 февраля 2003 года закон прошел заключительное третье чтение в Государственной Думе, но был отклонен Советом Федерации и отправлен на доработку. Именно между этими двумя событиями и развернулась резкая дискуссия. Затем, после незначительных исправлений и уже без всяких дискуссий, закон был принят Государственной Думой 20 мая 2005 года и одобрен Советом Федерации 25 мая 2005 года.

 

Обращусь к более ранним этапам создания закона. Изначально он назывался законом «О русском языке как государственном языке Российской Федерации», и уже в названи

и отражалось некое противоречие, которое сохранялось, и, более того, развивалось в самом тексте закона.

В названии закреплялась определенная подмена понятий. Вместо закона о государственном языке предлагался закон о русском языке как государственном. Нетрудно представить себе дальнейшее развитие подобной логики и, скажем, вместо закона о президенте предложить закон о конкретном человеке как президенте и т. д. В действительности уже само название выдавало потаенные мысли депутатов: им хотелось говорить о наболевшем, то есть именно о русском языке, а чтобы оставаться юридически корректными, приходилось скрываться за формулировками о государственном языке. Несовместимое совмещалось плохо.

Текст закона также представлял собой соединение разных жанров и, говоря научным языком, смешение коммуникативных установок.

Главной составляющей закона стали различные декларации в поддержку русского языка. Государству или правительству вменялось осуществление различных действий, направленных на защиту и поддержку русского языка (в том числе загадочных «иных мероприятий»). В ведении органов власти оказывалось сохранение самобытности и чистоты русского языка, повышение культуры русской речи. Не будучи юристом, трудно понять юридическую ценность подобного рода формулировок, с обыденной же точки зрения, они выглядели довольно странно, особенно в сочетании с совершенно конкретными рекомендациями и запретами.

Эти предписания и запреты, адресованные непосредственно гражданам страны, и были вторым жанром. Запреты касались употребления нецензурных слов, сквернословия вообще, оскорблений с помощью языка, а также использования иностранных слов. Кроме некоторой невнятности формулировок, настораживал тот факт, что из текста закона не было ясно, как будут наказываться соответствующие нарушения.

Наконец, в-третьих, это была не очень удачная попытка сформулировать сферу употребления государственного языка. То есть в самой идее задать область функционирования государственного языка ничего плохого нет, но депутаты сразу же замахнулись на слишком многое: на культуру и прессу, промышленность и театр и так далее и тому подобное. Вместо того чтобы ограничить данную область, закон использовали как инструмент захвата и распространения.

Лингвистический анализ текста показывает, что между целями авторов текста (их коммуникативной установкой) и формой, в которую текст попытались облечь, существует все то же неустранимое противоречие. Закон был вызван не юридическими, социальными или лингвистическими причинами, а, очевидным образом, политическими. В конечном счете, это был поиск национальной идеи, создание своего рода государственного культа русского языка, которому не слишком умело попытались придать форму закона.

Этот текст по своей сути был вовсе даже не законом, а особого рода патриотическим высказыванием о русском языке, содержащим, с одной стороны, его восхваление («декларативная часть»), с другой стороны, не вполне ясную угрозу, не вполне понятно кому адресованную («запретительная часть»). Оставшаяся третья составляющая собственно и несла юридическую нагрузку, придавая тексту как бы юридическую форму.

В процессе прохождения закона третья часть совершенствовалась и улучшалась (в частности, название «О русском языке как государственном языке Российской Федерации» было заменено на «О государственном языке Российской Федерации»), а первые две затушевывались, однако исчезнуть совсем не могли. В этом случае закон терял бы смысл для предложивших его депутатов, поскольку исчезало его политическое звучание. В результате из семи статей закона содержательную ценность представляют только две: третья («Сферы использования государственного языка Российской Федерации») и пятая («Обеспечение прав граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации»). Но даже в них присутствуют странные формулировки, отражающие, повидимому, подавленные и скрытые юридической обработкой желания депутатов.

 

Теперь, если говорить более конкретно, можно выделить те самые отдельные места и формулировки, которые не дают закону о государственном языке быть законом, или, по крайней мере, не дают быть хорошим законом.

В третьей статье, безусловно, неудачным является следующее высказывание:

 

Государственный язык Российской Федерации подлежит обязательному использованию:

<…>

в деятельности общероссийских, региональных и муниципальных организаций телерадиовещания, редакций общероссийских, региональных и муниципальных периодических печатных изданий, за исключением деятельности организаций телерадиовещания и редакций периодических печатных изданий, учрежденных специально для осуществления теле– и (или) радиовещания либо издания печатной продукции на государственных языках республик, находящихся в составе Российской Федерации, других языках народов Российской Федерации или иностранных языках, а также за исключением случаев, если использование лексики, не соответствующей нормам русского языка как государственного языка Российской Федерации, является неотъемлемой частью художественного замысла; в рекламе; в иных определенных федеральными законами сферах.

 

Попытка целиком охватить (а по существу – захватить) телевидение и газеты, а также рекламу, а также «иные сферы» (последнее звучит не просто многозначительно, а почти мистически) и распространить на них «государственные» и довольно малопонятные запреты (о «несоответствующей лексике» будет сказано ниже) приводит к вынужденной и юридически беспомощной формулировке: за исключением случаев, если использование лексики, не соответствующей нормам русского языка как государственного языка Российской Федерации, является неотъемлемой частью художественного замысла. Как показала практика борьбы с порнографией, корректно определить «неотъемлемость» от художественного замысла в принципе невозможно. Претензия на охват рекламы и «иных сфер» также выглядит смешной, поскольку реклама регулируется другим законом, а иные сферы, сами знаете чем. А ведь последуй депутаты небезызвестной мудрости – не пытаться объять необъятное, и не было бы проблемы. Неужели не очевидно, что герои сериала, участники молодежной передачи, персонажи фельетона и т. п. не должны говорить на государственном языке, даже если речь идет о государственных СМИ.

В пятой статье странной кажется такая формулировка:

 

Обеспечение права граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации предусматривает:

<…>

получение информации на русском языке через общероссийские, региональные и муниципальные средства массовой информации. Данное положение не распространяется на средства массовой информации, учрежденные специально для осуществления теле– и (или) радиовещания либо издания печатной продукции на государственных языках республик, находящихся в составе Российской Федерации, других языках народов Российской Федерации или иностранных языках.

 

Получается, что информация должна распространяться в СМИ на государственном языке, то есть русском, правда, это не касается СМИ, вещающих или пишущих на других языках, то есть русские газеты пишут по-русски, а нерусские не по-русски и т. д. Кажется, это называется тавтологией.

Это замечания по поводу самых содержательных статей. Другие же статьи закона даже странно обсуждать. Достаточно привести выдержки, скажем, из статьи 1 «Русский язык как государственный язык Российской Федерации» (бывшее название закона все-таки проникло в его текст в качестве названия первой статьи):

 

Государственный язык Российской Федерации является языком, способствующим взаимопониманию, укреплению межнациональных связей народов Российской Федерации в едином многонациональном государстве

 

или

 

Защита и поддержка русского языка как государственного языка Российской Федерации способствуют приумножению и взаимообогащению духовной культуры народов Российской Федерации.

 

Комментарии излишни, и после прочтения этих двух абзацев (из той самой «декларативной» части) можно закрыть дискуссию и легко ответить на вопрос, необходим ли такой закон. Тем не менее, нужно упомянуть еще один запрет (из статьи 1), вызвавший, пожалуй, наиболее бурное обсуждение:

 

При использовании русского языка как государственного языка Российской Федерации не допускается использование просторечных, пренебрежительных, бранных слов и выражений, а также иностранных слов при наличии общеупотребительных аналогов в русском языке.

 

Поскольку только ленивый не поиздевался над этой формулировкой, я ограничусь одним замечанием. Выделение «просторечных, пренебрежительных, бранных слов и выражений», а также определение «наличия общеупотребительных аналогов в русском языке» для иностранных слов представляет достаточно сложную лингвистическую проблему и поэтому не может быть юридически корректным. Одно дело – запретить нецензурную брань в общественных местах, что уже сделано другим законом (нецензурных, то есть матерных, корней в русском языке ограниченное и вполне четко фиксируемое количество), и другое дело – бороться с просторечием и бранью вообще. Скажем, что такое идиот, произнесенное в разговоре с экрана телевизора, – брань или неудачно поставленный диагноз? Можно только посочувствовать судам, которые будут рассматривать дела, опираясь на данный закон.

Что же касается иностранных слов, то здесь все же придется сделать небольшой комментарий. Наиболее спорным, как уже сказано, является наличие русского аналога. Как правило, при заимствовании почти всегда можно говорить о стилистическом или пусть небольшом смысловом сдвиге, так что полной аналогии практически не существует. Борьба с заимствованиями ведется внутри самого языка. Иностранное слово либо благополучно исчезает, либо осваивается и перестает восприниматься как иностранное. Таких заимствований в русском языке огромное количество, и никакого вреда от них нет. Более того, обойтись без них современный человек, говорящий по-русски, просто не может. И конечно, меня самого раздражает леность журналистов, неспособных до конца перевести иностранные выражения или хотя бы перефразировать текст, заменив иностранных «монстров». Но когда я это слышу, моя рука не тянется ни к пистолету, ни, как у депутата, к перу, чтобы написать новый закон и запретить «безобразие». Нужно просто издавать словари и грамматики русского языка и делать это независимо от его «государственности» и соответствующего закона.

В результате доработки закона в окончательной редакции это высказывание преобразовалось в следующее:

 

При использовании русского языка как государственного языка Российской Федерации не допускается использование слов и выражений, не соответствующих нормам современного русского литературного языка, за исключением иностранных слов, не имеющих общеупотребительных аналогов в русском языке.

 

Формулировка не стала лучше, поскольку понятие нормы в этом случае слишком неопределенно. Однако можно предположить, что депутаты теперь обречены постоянно нарушать закон. Ведь многие из слов, которые мы сегодня регулярно употребляем, еще не вошли в словари русского языка и, значит, «не соответствуют его нормам».

Конечно, глупо отрицать важность государственной поддержки, в том числе финансовой, но я не понимаю, почему для этого необходим закон, содержащий статью 4 под названием «Защита и поддержка государственного языка Российской Федерации», в свою очередь содержащую фразу:

 

В целях защиты и поддержки государственного языка Российской Федерации федеральные органы государственной власти в пределах своей компетенции… принимают иные меры по защите и поддержке государственного языка Российской Федерации.

 

Неужели «иные меры» нельзя принять без этой фразы, без этой статьи и без этого закона? И уж совсем не могу понять, зачем

 

Порядок утверждения норм современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации, правил русской орфографии и пунктуации определяется Правительством Российской Федерации.

 

Неужели у Правительства нет других дел, и неужели нормы русского языка не «утвердятся» сами без всякого правительства?

А поскольку я всего этого не понимаю, то на почти риторический вопрос «Нужен ли нам такой закон о языке?», отвечаю не так, как ответил бы раньше, «нужен, но не такой», а совсем просто – «нет, не нужен».