Концепция культуры Н.А. Бердяева

 

Николая Александровича Бердяева (1874—1948) часто называют одним из властителей дум XX века, человеком, который с чуткостью сейсмографа ощущал подспудные сдвиги, неявно выраженные изменения в общественном организме, чреватые глобальными последствиями, пророком, с удивительной точностью предсказавшим на заре новой технотронной эры, что ожидает человечество на ее закате, величайшим гуманистом, возвысившим свой голос в защиту свободы и достоинства личности, испытывающей на себе давление тоталитарных систем, потерявшей смысл своего бытия в обществе всеобщего потребления, тоскующей и страждущей из-за нарастающего отчуждения, дегуманизации всей системы социальных связей и отношений.

На Западе, да и у нас в стране Бердяев известен прежде всего благодаря таким работам, как «Истоки и смысл русского коммунизма», «Духи русской революции», «Русская идея», «Душа России», его статьям в трех программных сборниках российского либерализма начала XX в. («Проблемы идеализма», «Вехи», «Из глубины»), книге «Самопознание». Однако его перу принадлежит значительное число трудов, где Бердяев выступает в роли оригинально мыслящего теоретика культуры, хорошо понимающего драматизм нынешней эпохи, видящего всю противоречивость развития социальной системы, которая, как он пишет, «есть детище пожирающей и истребляющей похоти»³⁵. Из них следует назвать прежде всего такие книги, как «Философия неравенства», «Смысл творчества», «Новое Средневековье», где в основном изложена бердяевская концепция культуры, которая с полным основанием может быть названа теологической, ибо, раскрывая свое понятие культуры, выясняя связь культуры и цивилизации, Бердяев предстает перед нами как религиозный мыслитель, глубоко верующий человек, исповедующий догматы неортодоксального православия.

Однако прежде чем перейти к ее критическому анализу, необходимо хотя бы несколько слов сказать о самом Бердяеве и системе его взглядов, ибо вне контекста его философских идей понять смысл бердяевской трактовки культуры представляется весьма затруднительным.

Бердяев родился в Киеве в аристократической семье. Его предки в нескольких поколениях были военными и занимали важные посты в русской армии тех времен. Мать, урожденная княгиня Ку-дашева, принадлежала к потомственной знати и обладала большими связями в придворных кругах. Из столь же старинной семьи столбового дворянина происходил и отец Бердяева. Как впоследствии напишет сам Бердяев, «в детстве и юности я знал мир феодально-аристократический высшего стиля».

Склонность к гуманитарным наукам и способность к языкам проявились у Бердяева в раннем возрасте, однако семья берегла традиции, и после завершения курса домашнего воспитания его отдают в кадетский корпус. Но казенная атмосфера военного заведения оказалась для него совершенно чуждой. Бердяев оставляет кадетский, корпус и поступает на естественный факультет Киевского университета. Через год он переводится на юридический факультет. Но стать прокурором или присяжным поверенным ему было не суждено: в 1898 г. его арестовывают за участие в пропаганде социалистических идей, которую он вел вместе с другими членами студенческого кружка Петра Струве — лидера так называемых «легальных марксистов». После месячного тюремного заключения и суда Бердяев был сослан в Вологодскую губернию, где провел около трех лет.

За годы ссылки в мировоззрении Бердяева происходят существенные перемены. Он отходит от социал-демократического движения и начинает сотрудничать в газете «Освобождение», вокруг которой группировалась либерально мыслящая часть национальной буржуазии и интеллигенции. В 1904 г. он становится членом редакции журнала символического направления «Новый путь», а вскоре вместе с С.Н. Булгаковым начинает издавать журнал «Вопросы жизни», ставший выразителем идей конституционных демократов и религиозно настроенной части образованного общества, объединившейся в движение «нового религиозного сознания».

Четыре года спустя Бердяев переезжает в Москву и становится членом «Религиозно-философского общества имени Владимира Соловьева», сыгравшего большую роль в развитии идеалистической философской мысли в России. Тогда же он начинает сотрудничать с издательством «Путь», выпускавшем религиозную и теософскую литературу, где выходит ряд его работ, в том числе «Философия свободы», «Смысл творчества» и другие.

Февральскую буржуазную революцию Бердяев встретил восторженно. Ее лозунги и дух были близки его мировосприятию рафинированного интеллигента, стоящего на позициях религиозного экзистенциализма и стремящегося к свободе и духовному совершенству.

К Великой Октябрьской социалистической революции Бердяев отнесся настороженно. Он не принял ее идей и вскоре оказался в лагере непримиримых противников советской власти. О позиции Бердяева можно судить по характеристике, данной ему Александром Блоком, который в своем дневнике писал:

 

Бердяев после Октября пишет многословно и талантливо, что революции никакой и не было, что все — галлюцинация, что движения в хаосе и анархии не бывает, что все еще пока — продолжение догнивания старого, что пришло смутное время... что все революционные идеи давно опошлились и ненависть к буржуазии есть исконная ненависть темного Востока к культуре³⁶.

 

Непосредственного участия в так называемом «белом движении» Бердяев не принимал, хотя идейно был явно на стороне контрреволюции.

Свою деятельность публициста, общественного деятеля либерально-демократического направления Бердяев в первые послереволюционные годы сочетал с большой преподавательской и исследовательской работой. В 1918 г. он создает Вольную академию духовной культуры, читает обзорные курсы по русской философии и философии истории в Московском университете, выступает с публичными лекциями. Однако вскоре его деятельность педагога и просветителя прерывается. Вместе с другими представителями оппозиционно настроенной элитарной интеллигенции Бердяева в 1922 г. высылают из Советской России на так называемом «философском пароходе».

В годы вынужденной эмиграции он не прерывает своей интенсивной творческой работы. Сначала в Берлине, затем в Париже, куда он переезжает в 1924 г., Бердяев преподает, занимается изданием журналов, пишет ряд научных трудов, в том числе такие, как «О назначении человека», «Дух и реальность», «Русская идея», которые переводятся на основные европейские языки. Много сил и времени тратит на налаживание работы основанной им Религиозно-философской академии, президентом которой он был до конца своих дней.

В середине 30-х годов к Бердяеву приходит мировая известность. Его книги издаются массовыми тиражами, к его мнению, высказанному на страницах периодической печати, внимательно прислушиваются не только западные интеллектуалы, но и политические деятели различных направлений, представители делового мира. Это был «звездный час» Бердяева, который к началу Второй мировой войны занимал если не лидирующее, то весьма почетное место среди европейских мыслителей. Имя Бердяева встречается среди участников практически всех философских и интерконфессиональных конгрессов предвоенной поры, он неоднократно выступает перед элитной публикой в самых престижных аудиториях Европы. На него ссылаются представители различных философских направлений, и прежде всего французской ветви персонализма, которые много позаимствовали из его сочинений при разработке основ собственного учения.

Нападение фашистской Германии на Польшу в сентябре 1939 г. Бердяев воспринял как исходную точку всемирной трагедии, как акт торжества иррационального начала над человеческим разумом. «Фашизм, — подчеркивал он в своей книге «Новое Средневековье», — есть непосредственное обнаружение воли к жизни, воли к власти, обнаружение биологической силы, а не права»³⁷. Его антифашистские настроения усиливаются после оккупации Франции и начала агрессии против Советского Союза. Он пишет в своей философской биографии: «Вторжение немцев в русскую землю потрясло глубины моего существа. Моя Россия подверглась смертельной опасности, она могла быть порабощена и расчленена... Я все время верил в непобедимость России. Но опасность для России переживалась очень мучительно. Естественно присущий мне патриотизм достиг предельного напряжения»³⁸. Бердяев не участвовал в Сопротивлении, однако он никогда не скрывал своего крайне негативного отношения к фашистскому режиму, и только его известность как ученого с мировым именем помешала гитлеровцам расправиться с ним.

После завершения войны Бердяев возвращается к преподавательской и научной деятельности, от которой он был насильственно отстранен в период оккупации. В 1947 г. его избирают почетным доктором Кембриджского университета за большой вклад в развитие европейской философской мысли.

Умер Н.А. Бердяев в 1948 г. за своим письменным столом в Париже, работая над рукописью своей последней книги «Царство духа и царство кесаря», которая так и осталась незаконченной.

Бердяев прошел сложный, тернистый путь идейно-философской и мировоззренческой эволюции. В начале своей научной деятельности он был марксистом и убежденным атеистом, разоблачавшим теорию и практику православия в едких памфлетах и язвительных статьях. Завершил же он свой жизненный путь глубоко верующим человеком, разделяющим основные доктрины экзистенциализма, стремящимся понять, в чем смысл жизни как отдельного индивида, так и всего человечества, видящим выход из кризисной ситуации в обретении веры.

Принадлежность к различным философским течениям и школам в разные периоды его творческой биографии не могла не сказаться на системе взглядов Бердяева, в которой можно найти отдельные заимствования из Вл. Соловьева и Г.П. Федотова, К. Маркса и И. Канта, Вяч. Иванова и Гуссерля. Однако это вовсе не означает, что мировоззрение Бердяева было эклектичным, что в его лице мы встречаемся еще с одним эпигоном, способным только к компиляции чужих мыслей и идей. Бердяев создал свое собственное оригинальное учение, хотя к нему вряд ли приложим термин «система». Это скорее, если использовать характеристику философии Ясперса, данную К. Гоффманом, «системно связанная, но открытая структура», где проблемы не выстроены в строгой иерархии, а переплетаются одна с другой, образуя сложный, многоцветный узор. Суть этого учения состоит в том, что в центр мира поставлен человек как мыслящее, чувствующее, страдающее существо, осознающее конечность своего бытия и стремящееся обрести смысл существования через приобщение к вечным истинам, через религиозное откровение. Только тогда, когда у личности есть подобная установка, когда акт познания дополняется актом веры, по мысли Бердяева, возникает принципиальная возможность проникнуть в тайну человека, понять суть процессов, протекающих в различных сферах жизни общества.

Бердяев — религиозный мыслитель, наследующий традиции русской религиозно-мистической философии, и этим обстоятельством прежде всего определяется его подход к постановке и решению животрепещущих проблем, в том числе и к проблеме культуры.

Культура, согласно воззрениям Бердяева, несет на себе отпечаток сакрального, ибо

 

вокруг храма зачалась она и в органический свой период была связана с жизнью религиозной³⁹.

 

Корни и исток культуры, считает Бердяев, надо искать в культе. Недаром у этих слов один и тот же корень. Подтверждение этой мысли Бердяев видит в том, что культура символична по своей природе, а символизм культура получает от культа, в котором символ играет основополагающую роль.

Культура, пишет Бердяев, относится к числу благородных феноменов не только потому, что изначально связана с религией, но и потому, что ее основу составляют культ предков, почитание могил и памятников, священные предания и легенды, которые передаются от поколения к поколению. Культура обеспечивает связь времен, и чем она древнее, тем она прекраснее, ибо аккумулирует в себе все самое лучшее, что было выработано тем или иным народом, нацией на протяжении многих столетий.

 

Культура, — говорит Бердяев, — всегда гордится древностью своего происхождения, неразрывной связью с великим прошлым. И на культуре почиет особого рода благодать священства. Культура, подобно Церкви, более всего дорожит своей преемственностью. В ней нет хамизма, нет пренебрежительного отношения к могилам отцов. Слишком новая, недавняя культура, не имеющая преданий, стесняется своего положения⁴⁰.

 

Культура, будучи аристократичной по своей природе, основана, как пишет Бердяев, «на принципе качественного отбора». Творцы культуры всегда стремятся к совершенству, к достижению высшего качества и в научном познании, и в искусстве. Она всегда связана с процессом формирования душевного благородства и высших человеческих качеств. Для культуры, считает Бердяев, высшими абсолютами являются истина, красота, правда, любовь, добро, и только тот, кто принимает их как ценности собственного бытия, является истинно культурным человеком. То, что создается культурой, подчеркивает Бердяев, создается не для одного, а для многих поколений. Творения культуры вечны, в отличие от тех подделок, которые создаются для того, чтобы сделать жизнь человека более удобной и комфортной.

 

В культуре, — пишет Бердяев, — происходит великая борьба вечности со временем, великое противление разрушительной власти времени. Культура борется со смертью, хотя бессильна победить ее реально... Культура, в которой есть религиозная глубина, всегда стремится к воскрешению⁴¹.

 

Весьма показательна в этом отношении, считает Бердяев, культура Древнего Египта, где идея вечного круговорота, неизменного воскрешения после смерти является базисной не только для религии, но и мифологии, искусства, морали.

Исследуя природу культуры, Бердяев постулирует следующий тезис: в культуре изначально борются два начала — консервативное, обращенное к прошлому, и творческое, обращенное к будущему. Однако в культуре отсутствует революционное начало. Революция и культура, с точки зрения Бердяева, «две вещи несовместные». Когда общество вступает в пору революционных катаклизмов, тогда для культуры наступает черная пора. Базисные основания культуры расшатываются и она гибнет. Революционному духу, утверждает Бердяев, культура не нужна, ибо он стремится овладеть благами цивилизации, а не достичь вершин духа. В результате революционных преобразований возникновения нового типа культуры не происходит, ибо нарушается принцип преемственности, наследия культурных ценностей. Поэтому все попытки создания пролетарской культуры, коренным образом отличающейся от культуры буржуазного общества, по его мнению, обречены на провал. Точно так же неудача ожидает всех тех, кто стремится приобщить к культуре широкие народные массы. Повышение их культурного уровня в принципе невозможно, ибо для того, чтобы это свершилось, надо изменить установку необразованной части населения, сформировать у масс отношение к овладению культурными ценностями как главному делу их жизни. Следовательно, утверждает Бердяев, все разговоры об овладении высотами культуры широкими слоями трудящихся относятся к числу утопических прожектов.

Подобно другим теоретикам культуры начала и середины XX в., Бердяев считает, что процессы демократизации общественной жизни самым негативным образом сказались на состоянии культуры, уровень которой стремительно падает по мере того как все большее число людей получают избирательные права, образование, необходимое для выполнения их профессиональных функций, и, соответственно, возможность влиять на процесс создания, распространения и потребления культурных ценностей. «Закрытие аристократических источников культуры есть иссякновение всяких источников»⁴², — пишет Бердяев. Сохранение слоя тех, кто способен создавать подлинные, а не мнимые культурные ценности является, с точки зрения Бердяева, главным, если не единственным, условием прогресса.

Раскрытие сущности культуры Бердяев производит через сопоставление ее с цивилизацией. Однако логика его мысли не тождественна логике Шпенглера и других исследователей, близких к нему по теоретическим позициям. Если для немецкого культуролога цивилизация представляет собой итог культурного развития общества, завершающую стадию генезиса культуры, после чего следует ее распад и гибель, то для Бердяева культура и цивилизация существуют одновременно. В придании данным понятиям «чисто хронологического смысла» Бердяев видел главную ошибку Шпенглера и его последователей, не понявших простой истины, что цивилизация и культура не есть две исторические эпохи, а два качественно различных состояния общества, существующих в один и тот же момент времени.

Цивилизацию Бердяев воспринимает исключительно негативно. В цивилизации, по его словам, «есть яд, есть неправда». Она «зачата во грехе» и посему изначально не может нести в себе ничего положительного. Свое резко отрицательное отношение к цивилизации Бердяев объясняет тем, что последняя возникает в результате установления социального неравенства и угнетения, эксплуатации человека человеком, в результате подчинения индивида технике, которая заставляет его строить жизнь на основе принципа технической рациональности. «Цивилизация, — пишет Бердяев, — обещает освободить человека, и, бесспорно, она дает орудия освобождения. Но она также есть объективация человеческого существования и потому несет в себе порабощение»⁴³. Поэтому видеть в цивилизации результат прогрессивного развития общества и вкладывать в это понятие позитивное содержание не представляется возможным. Недаром против цивилизации выступали такие люди, как Руссо, Лев Толстой, которые воспели осанну человеческой индивидуальности и гимн свободе. Цивилизации, считает Бердяев, противостоит не «здоровое и блаженное варварство» какого-то природного человека или доброго по природе дикаря, а культура. «Суд над цивилизацией, — пишет Бердяев, — не может совершать природа, его может совершать только дух»⁴⁴.

По мысли Бердяева, цивилизация суть промежуточное состояние общества. Она находится между «царством природы и царством свободы». Следовательно, человечество должно идти не вспять к природе, как считали Руссо и другие представители европейской просвещенческой мысли, а вперед — к свободе. Тяга же к природе, которую демонстрируют многие философы, есть не что иное как стремление избавиться от «раздробленности» окружающего мира через слияние с первоосновами бытия. Но сегодня решение этой задачи лежит на совершенно иных путях. Только свободный человек способен обрести свою целостность.

Бердяев резко выступает против апологетов цивилизации вообще и апологетов буржуазной цивилизации в частности. Он пишет:

 

Нет ничего более банального и плоского, чем защита благ цивилизации идеологами буржуазных классов. Эти классы любят сознавать себя носителями цивилизации и противопоставлять себя внутренним варварам, под которыми обыкновенно понимают рабочий класс. Боятся пролетария, потому что пролетарий означает существо, у которого отняты все блага цивилизации и все ценности культуры, от которого, по мысли Маркса, отчуждена его человеческая природа. Но кто виноват в появлении такого несчастного существа и возрастании количества таких существ? Виноваты именно те командующие классы, которые в защите своих интересов декламируют против внутреннего варварства, кричат об угрозе цивилизации. Нет ничего противнее буржуазной защиты цивилизации⁴⁵.

 

Бердяев убедительно показывает, что индустриальная техническая цивилизация суть «цивилизованное варварство», что в носителе ценностей такой цивилизации периодически пробуждается зверь, первобытный человек, для которого самым значимым аргументом оказывается дубина, который живет по принципу — «кто силен, тот и прав». Дикарь, считает Бердяев, с таким же успехом может пользоваться благами цивилизации, как и европейский человек XX в., но это не делает его совершеннее и гуманнее. Бердяев настойчиво подчеркивает мысль — «цивилизованно есть процесс, не идущий особенно глубоко»⁴⁶, в силу чего в экстремальных ситуациях пленка цивилизованности разрушается достаточно быстро. Истинное преображение души человека, по его мысли, совершается только тогда, когда субъект истории входит в мир культуры, приобщается высшим духовным ценностям.

По Бердяеву, цивилизация представляет собой развивающийся социальный организм. Но она может двигаться не только по пути прогресса, но и регресса. Если развитие идет по второму варианту, то неизбежно наступает кризис цивилизации, за которым следует ее гибель. Кризис цивилизации возникает тогда, когда происходит «вторжение массы»

Масса, с точки зрения Бердяева, не народ. Народ всегда имеет свою культуру. Масса — нет. Она темна, ею движут инстинкты, и, в первую очередь, инстинкт агрессии. Представители массы рекрутируются прежде всего из слоев мелкой буржуазии, чиновничества и люмпен-пролетариата. Ценности массы альтернативны ценностям меньшинства, являющегося носителем духа высокой культуры. Масса, согласно воззрениям Бердяева, чрезвычайно опасна и не только потому, что навязывает свои ценности всему обществу, но и потому, что из нее вербуются фашистские банды. Бердяев, подобно X. Ортеге-и-Гассету, однозначно связывает омассовление буржуазного общества с возникновением бациллы фашизма и считает, что расширение пласта ценностей массовой культуры есть путь к установлению тоталитарного политического режима.

Свое исследование взаимосвязи культуры и цивилизации Бердяев завершает постулированием нескольких принципиальных тезисов. Он провозглашает:

 

Латинское слово «цивилизация» указывает на социальный характер определяемого этим словом процесса. Цивилизацией следует называть более социально-коллективный процесс; культурой же процесс более индивидуальный и идущий вглубь... Культура означает обработку материала актом духа, победу формы над материей... Эпохой цивилизации по преимуществу можно назвать такую эпоху, в которой преобладающее значение получают массы⁴⁸.

 

Излагая свою культурологическую концепцию, Бердяев обстоятельно исследует проблему генезиса культуры. Последняя для него не есть нечто ставшее, данное изначально и на веки веков. Культура, считает он, проходит в своем развитии ряд стадий, среди которых можно выделить стадии зарождения, цветения, или высшего подъема, и упадка. Самым плодотворным периодом развития культуры является стадия увядания.

 

Осень культуры, — пишет Бердяев, — самая прекрасная и утонченная пора. Поздние цветы культуры — самые изысканные ее цветы. В это время в культуре достигается наибольшая острота познания и наибольшая сложность. Раздвоение упадочной культуры открывает многое, закрытое для более цветущих и здоровых культурных эпох... В искусстве, в философской мысли, в мистической настроенности открываются две полярные бездны. Приобретается острое знание и добра, и -зла. Но воля к жизни, к ее устроению и развитию не имеет прежней цельности. Появляется утонченная усталость. Нет уже веры в прочность культуры в этом мире, в достижимость совершенства и красоты цветущей культуры⁴⁹.

 

Завершение одной культурной эпохи и начало другой сопровождаются катаклизмами, глубокими потрясениями, возникновением социального типа личности с расщепленным сознанием, не способной совершить акт культурной идентификации. В такие периоды у многих возникают апокалипсические настроения, ощущение завершенности истории, затерянности в мире, который воспринимается чужим и враждебным. Нечто подобное, по мнению Бердяева, происходит сегодня с европейской культурой, которая полностью исчерпала себя и быстро движется к закату. «Она отходит все дальше и дальше от своих творческих источников, делается все более и более отвлеченной, все менее онтологической по своему характеру»⁵⁰.

Европейская культура становится, считает Бердяев, все более варварской, все более грубой. Она теряет свою изысканность, превращаясь постепенно в масскульт, способствующий пробуждению низменных инстинктов и желаний.

Сегодня европейской культуре угрожает, как выражается Бердяев, «внутреннее» и «внешнее» варварство. Под первым он имеет в виду то варварство, которое несет с собой получившее широкий размах революционное движение. Под вторым он подразумевает то варварство, которое имманентно самой западной цивилизации и в наиболее яркой форме проявилось во время первой мировой войны, когда обнаружилось, что за тонкой культурной оболочкой европейского человека скрыта звериная сущность питекантропа, испытывающего садистское удовлетворение от убийств и теряющего рассудок при запахе крови.

Ныне европейская культура находится в глубоком кризисе, который проявляется не только, как пишет Бердяев, в «остром переживании и остром осознании противоположности и внутренней несоизмеримости культуры и наличного бытия», но и в том, что в продуктах культурной деятельности (книгах, картинах, музыкальных произведениях и т.д.) происходит «умаление самой жизни, ис-сякание бытия». Мир культуры все более отдаляется от реального мира, где действуют, живут, любят, совершают праведные и неправедные поступки эмпирические индивиды, ощущающие, как и создатели культурных ценностей, неудовлетворенность культурой.

Кризис культуры, считает Бердяев, осознается далеко не всеми. Только личности ранга Ницше, Ибсена, Льва Толстого, Достоевского способны ощущать те глухие подземные толчки, которые разрушают здание европейской культуры. Все же остальные, не обладающие даром предвидения, не «погруженные» в культуру, не видят и даже не догадываются о кризисных процессах, происходящих сегодня в глубинных пластах общественного бытия. «Кризис культуры, — пишет Бердяев, — по характеру своему есть кризис аристократический, а не демократический»⁵¹, а следовательно, найти пути выхода из него, предотвратить разрушение культуры могут только те, кто понимает суть происходящего, кто осознает, что гибель культуры суть гибель человеческой цивилизации, ибо «не в политике, не в экономике, а в культуре осуществляются цели общества. И высоким качественным уровнем культуры измеряется ценность и качество общественности»⁵².

Разрабатывая проблему кризиса культуры, Бердяев приходит к выводу о том, что Европа стоит на пороге новой культурно-исторической эпохи, которая может быть названа Новым Средневековьем. История Запада на протяжении последних столетий свидетельствует, что принципы, которые лежат в основании «фаустовской цивилизации», оказались ложными. Установка на индивидуализм привела к атомизации общества, к распаду социальных связей, секуляризация общественной жизни — массовому безверию и падению морали, развитие демократических институтов обернулось снижением культуры и торжеством анархического начала, утверждение принципа частной собственности в качестве священного привело к тому, что «мамонизм стал определяющей силой века, который более всего поклоняется золотому тельцу». Сегодня, считает Бердяев, все большее число людей начинают осознавать ложность, иллюзорность тех целей, на достижение которых был направлен творческий потенциал западной цивилизации последние три столетия. Они отказываются от того миросозерцания, которое было выработано в XIX в., когда вера в прогресс, в торжество разума была абсолютной. На смену плоскому рационализму, утверждает Бердяев, идет иррационализм, на смену индивидуализму — новый коллективизм, соборность, на смену либерализму — авторитаризм, на смену тотальному атеизму — вера в божественную истину и религиозный путь спасения, на смену власти, базирующейся на праве, власть, опирающаяся на силу.

Эпоху Нового Средневековья Бердяев характеризует как время, когда приходит конец гуманизму, индивидуализму, формальному равенству, мнимой свободе, к которой будто бы приводит владение собственностью, воинствующему безверию. Новое средневековье — это эпоха «новой коллективной религиозности», благодаря которой и совершится, наконец, «собирание подлинного бытия», «обретение предметного содержания жизни».

В эпоху Нового Средневековья, полагает Бердяев, утвердится «синдикалистский тип общества», в котором реальная власть будет принадлежать не законодательным органам типа нынешних буржуазных парламентов, а собраниям представителей профессиональных союзов, которые будут не бороться за политическое влияние, а решать вопросы, связанные с развитием сферы образования, сельского хозяйства, промышленности и т.д.

 

Новое Средневековье, — пишет Бердяев, — будет в высшей степени народно, но совсем недемократично. Отныне в судьбах государств будут большую роль играть трудящиеся массы, народные слои. Всякая будущая политика с этим должна считаться и искать путей для ограничения власти масс над культурой⁵³.

 

С наступлением эпохи Нового Средневековья коренным образом изменится та роль, которую выполняла женщина в обществе. «Мужская культура», по мысли Бердяева, окончательно скомпрометировала себя. Ее силы подорваны в результате войн, и приобщение к ней ничего не может дать человеку, ищущему смысла жизни.

Женщина же

 

более связана с душой мира, с первичными стихиями, и через женщину мужчина приобщается к ним. Мужская культура слишком рационалистична, слишком далеко ушла от непосредственных тайн космической жизни... Женщины играют большую роль в религиозном пробуждении нашего времени. Женщины предназначены быть женами-мироносицами. День был временем исключительного преобладания мужской культуры. Ночь есть время, когда вступает в свои права и женская стихия⁵⁴.

 

Характерной чертой Нового Средневековья Бердяев считает и широкое распространение теософских учений, оккультных наук, различных языческих верований. В эту эпоху, по его мнению, наука должна, наконец, вернуться к своим магическим истокам и стать тем, чем она была на заре человеческой цивилизации.

В эпоху нового средневековья, утверждает Бердяев, должно совершиться обновление европейской культуры, которая, получив живительный импульс, начнет новый этап своего развития.

Такова культурологическая концепция Н.А. Бердяева, которая может быть классифицирована как цельная, достаточно стройная система взглядов на сущность культуры, ее генезис, на причины культурного кризиса, переживаемого ныне «фаустовской» цивилизацией. В ее рамках

Зададимся вопросом: можно ли все принять безоговорочно в изложенной выше теоретической конструкции? Думается, нет. Возражение вызывает прежде всего основной тезис Бердяева о происхождении культуры из культа, об облагораживающем влиянии веры на культурно-творческий процесс.

То, что культура тесно связана о религией, культом, — факт, не вызывающий сомнения. Действительно, если бросить ретроспективный взгляд в прошлое, то нетрудно установить то обстоятельство, что на протяжении веков культура, а более точно — искусство, в котором выражается квинтэссенция культуры той или иной исторической эпохи, того или иного общества, развивалась в лоне церкви. Достаточно вспомнить такие имена, как Микеланджело, написавшего потрясающие своей мощью фрески Сикстинской капеллы, мадонн Рафаэля и Леонардо да Винчи, Браманте, создавшего собор Св. Петра в Риме, Аристотеля Фьораванти, воздвигшего Успенский собор в Московском Кремле, неизвестных архитекторов, построивших собор Св. Софии в Киеве, церковь Покрова на Нерли, наконец, гениального Гауди, создавшего одно из величайших творений архитектуры XX в. — кафедральный собор в Барселоне, чтобы убедиться в этом, не говоря уже об искусстве Средневековья, которое не знало вообще иных сюжетов, кроме религиозных, и свою главную задачу видело в том, чтобы всеми доступными средствами восславлять Христа.

Однако это вовсе не означает, что культ выступает первоосновой культуры, что именно религия является ее животворящим источником. Исследования антропологов, этнографов, историков религиозных учений (Э. Тейлора, В. Ирвинга, Р. Пишеля, Э. Ренана, М. Кима, Д. Угриновича, Б. Поршнева, Ю. Семенова и др.) говорят о том, что нет никаких оснований утверждать, что искусство возникло из культа, из религии.

Многочисленные факты говорят о том, что зачатки этического отношения к окружающему человека миру искусства появляются на определенном этапе развития человечества. Искусство сначала самым непосредственным образом «вплетено» в трудовую деятельность человека, неразрывно слито с ней. Создавая орудия труда, предметы быта, оружие, люди, как совершенно справедливо отмечает Д.М. Угринович,

 

получали удовлетворение не только от того, что создали практически целесообразный предмет, который необходим им для производства средств их существования, они испытывали удовольствие от самого процесса владения материалом, придания ему необходимой формы, от умения использовать в своей деятельности свойства материала, подчиняя его своему замыслу, своей цели^.

 

Осваивая окружающий мир, опредмечивая свою человеческую сущность, люди формировали представления о симметрии, ритме, светотени, перспективе, а это означает то, что уже на ранних этапах существования человеческой цивилизации они действовали не только в силу необходимости, из стремления к биологическому выживанию, но и творили мир, как писали классики марксизма, «по законам красоты»⁵⁶. Эстетическое отношение к действительности, таким образом, не является, вопреки утверждениям многих эстетиков и философов, принадлежащих к идеалистическому направлению социальной мысли, результатом «чистой игры» или продуктом «высшего развития духа». Зачатки эстетического отношения возникали в неразрывной связи с развитием человеческих умений и способностей, с накоплением определенного объема знаний об окружающем человека мире.

В том, что сказанное выше не относится к разряду декларативных утверждений свидетельствуют обнаруженные следы художественной деятельности уже неандертальцев, зафиксированные в раскопках в Тешик-Таше (Узбекистан), в мустьерских слоях пещеры Ля Ферраси во Франции. Аналогичные находки были сделаны и в Италии, Венгрии, Чехословакии. Об этом подробно пишет А.П. Окладников в своей книге «Утро искусства». Таким образом, искусство как особый общественный феномен существует с момента выделения человека из природы, с момента, когда он начинает жить и действовать, подчиняясь не столько биологическим законам, сколько законам социальным.

Если на эту проблему (проблему приоритета возникновения в процессе исторического развития) посмотреть с точки зрения генезиса религии, то можно прийти к аналогичному выводу.

Квинтэссенцией религии, ее смыслообразующим стержнем, сущностной характеристикой, как известно, является вера в сверхъестественное, в существование высшей силы, не только не подчиняющейся человеку, но, наоборот, властвующей над ним, определяющей его бытие. Если этот тезис принимается (а он не может быть не принят в силу своей очевидности), то тогда есть все основания утверждать, что архаической, неразвитой, примитивной формой религии являются магия, магические верования. Магия возникает на заре человеческой цивилизации, ее особенность состоит в том, что она непосредственным образом обслуживает насущные потребности первобытной общины (впоследствии рода, племени, а затем отдельных социальных общностей и даже индивидов), заменяя реальные средства воздействия человека на природу, окружающий его мир иллюзорными, вымышленными, но которые, по твердому убеждению людей, обладающих ограниченным кругом знаний, способны оказать такое же, а, возможно, более сильное воздействие на предмет, объект с целью овладения им. Такими средствами выступают магические обряды. Имитируя процесс охоты, вонзая, например, копье в нарисованный на песке силуэт бизона или дикого кабана, сопровождая все это заклинаниями, магическими формулами, человек первобытнообщинного общества прогнозировал развитие событий в будущем, повышал, как он считал, вероятность получения благоприятного для него результата.

Магия в первобытном обществе пронизывала в полном смысле слова все слои и сферы общественного сознания. Подчеркивая этот момент, один из крупнейших этнологов и религиоведов нашего времени Д. Фрезер в своей книге «Золотая ветвь», принесшей ему мировую известность, пишет:

 

В примитивном обществе едва ли нашелся хотя бы один человек, который на досуге не занимался магией... В примитивном обществе, где господствует однородность занятий и где разделение на профессиональные группы едва наметилось, каждый человек в большей или меньшей степени занимался магией в своих интересах и использовал чары и заклинания на благо себе и во вред своим врагам⁵⁷.

 

По мере совершенствования орудий и средств производства происходил процесс развития сознания человека как рода. Оно становилось все более сложным, многогранным. Опыт одного поколения другому передавался через знания, накопленные в ходе практики. Чем более сложными становились процесс взаимодействия человека с природой, взаимосвязь между членами одного племени или рода, чем дальше человек выходил за рамки удовлетворения сиюминутных, связанных исключительно с биологическим выживанием, потребностей, тем более сложным становился его духовный мир, тем чаще у него возникали вопросы, связанные с происхождением окружающих вещей, предметов. Вселенной в конечной счете. При отсутствии науки, основной задачей которой как раз и служит выявление первопричин бытия, дать ответы на эти и другие вопросы в рациональной форме они и не могли. Но существующая потребность в понимании, в осмыслении своего бытия, места человека в мире, требовала удовлетворения. Так возникли мифы, которые можно классифицировать как более высокую форму развития общественного сознания, как сложное, многоаспектное, синкретическое образование, которое явилось зародышем и религиозных верований, и ряда жанров народного искусства и фольклора⁵⁸.

От мифа оставался только один шаг до возникновения политеистических религий, который вскоре и был сделан человеческим родом. На этот факт обращает внимание Е.М. Мелетинский в своей книге «Поэтика мифа». Анализируя содержание мифов различных стран и народов, он приходит к выводу о том, что в архаической мифологии содержится, образно говоря, в «свернутой форме» весь комплекс представлений о сонме богов и их деяниях. Их прообразом выступают первопредки — демиурги — культурные герои. Они моделируют в целом первобытную общину, отождествляемую с «настоящими людьми»⁵⁹. Легенды о первопредках лежат в основе древнемексиканской (тольтекской, ацтекской, отчасти майанской), китайской, египетской, древнеиранской и других мифологий, которые послужили базисом для становления соответствующих религий.

Классическими примерами религий, уходящих своими корнями в древнейшие слои мифологического сознания, являются религиозные учения Древней Греции, Древнего Рима, Египта времен фараонов и т.д.

Впоследствии, после возникновения монотеистических религий (христианства, буддизма, ислама) связь между религиозным и мифологическим сознанием уже не воспринималась как очевидная. Соответственно совершенно по-иному стали трактовать и вопрос о корнях того или иного религиозного учения. Практически во всех мировых религиях основы учения даются свыше в виде божественных заповедей, соблюдение которых верующим человеком является строго обязательным. Чем дальше продвигалось человечество по пути исторического развития, тем сильнее религия (или, более точно, религии) отдалялись от своей материальной первоосновы.

Таким образом, главный аргумент Н.А. Бердяева о религиозном происхождении культуры вряд ли можно признать убедительным. Следует высказать и ряд других критических замечаний по поводу бердяевской культурологической теории. В частности, это относится к его трактовке соотношения культуры и цивилизации. Вызывает сомнение и предлагаемый им вариант решения проблемы преемственности культуры. Однако все это не умаляет того большого вклада, который Н.А. Бердяев внес в развитие культурологической теории.