Л. Во-первых. Pt9. •• м» во-вторых. Р«е

фРЯДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 г. 437

но это не научная величина. Вместо того, чтобы дать в своих работах простор рассудку и разуму, даже если бы ему при­шлось вступить в столкновение с библией, он в тех случаях, когда боится чего-либо подобного, оставляет науку в покое, а сам пытается выбраться с помощью эмпирии или благочести­вого чувства. Он слишком благочестив и простодушен, чтобы быть в состоянии бороться со Штраусом. Как раз благочести­выми излияниями, которыми так богата его «Жизнь Иисуса» ²⁶⁹, он притупляет острие даже своих действительно научных аргу­ментов.

A propos *, несколько дней назад я прочел в газете, будто гегелевская философия запрещена в Пруссии, будто один зна­менитый галлеский доцент-гегельянец вынужден был, на осно­вании министерского рескрипта, прекратить чтение лекций, а нескольким галлеским молодым доцентам того же направле­ния (вероятно, Руге и т. д.) дано было понять, что им нечего ожидать назначения. Этим же рескриптом были окончательно запрещены берлинские «Jahrbücher für wissenschaftliche Kri­tik». Больше я пока ничего не слышал. Я не могу поверить в такое неслыханное насилие даже со стороны прусского прави­тельства, хотя Берне предсказывал это уже пять лет тому назад, а Хенгстенберг, как говорят, — интимный друг кронпринца **, так же как Неандер — отъявленный враг гегелевской школы. Если вы услышите что-нибудь об этом деле, то напишите мне. Теперь я собираюсь штудировать Гегеля за стаканом пунша. Adios ***. В ожидании скорого ответа от тебя

Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в виде отрывков Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau», _,

10, Heft, Berlin, 1913 Перевод с немецкого

и полностью в книге; F. Engels. «Schriften der Frühzeit*. Berlin, 1910

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

[Бремен], 9 декабря [1839 г.] — 5 февраля [1840 г.]

9 декабря. Дражайший, только что получил твое письмо; удивительно, как долго приходится ждать от вас, ребята, из­вестий. Из Берлина, со времени твоего и хёйзеровского письма

• — Кстати. Ред. • • — будущего короля Фридриаса-Вильгельма IV. Ред.»•• — Прощай. Реф.

438 ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.

из Эльберфельда, не слышно ничего. От злости можно стать чертом, если бы только было доказано его существование. Но твое письмо прибыло, и это хорошо.

По твоему примеру я оставляю теологию на конец, чтобы достойно увенчать пирамиду моего письма. Я усиленно зани­маюсь литературными работами; получив от Гуцкова завере­ние, что ему желательно мое сотрудничество, я ему послал статью о К. Беке *; кроме того, я пишу много стихов, которые, однако, нуждаются в тщательной отделке, и работаю над раз­личными прозаическими вещами для выработки стиля. Поза­вчера я написал «Бременскую любовную историю», вчера — «Евреев в Бремене», завтра я думаю написать статьи «Новейшая литература в Бремене» и «Младший ученик» (имеется в виду конторский ученик) или что-нибудь в этом роде. За две недели можно, при наличии хорошего настроения, свободно настрочить пять листов, затем отшлифовать стиль, вставить там и сям для разнообразия стихи и издать под названием «Бременские ве­чера». Мой издатель in spe ** пришел ко мне вчера, я ему прочел «Odysseus Redivivns» ***, который его привел в необычайный восторг; он намерен взять первый роман моего изготовления, а вчера хотел во что бы то ни стало заполучить томик стихов. Но их, к сожалению, недостаточно, и к тому же — цензура! Кто пропустит «Одиссея»? Впрочем, я не смущаюсь мыслью о цензуре и пишу свободно; пусть потом она вычеркивает сколько душе угодно, — сам я не хочу совершать детоубийство над соб­ственными мыслями. Подобные вычеркивания со стороны цен­зуры всегда неприятны, но и почетны; автор, доживший до 30 лет или написавший три книги, не придя в столкновение с цензурой, ничего не стоит; покрытые шрамами воины — наи­лучшие. По книге должно быть заметно, что она выдержала борьбу с цензором. Впрочем, гамбургская цензура либеральна; моя последняя статья в «Telegraph» о немецких народных кни­гах **** содержит несколько весьма едких саркастических заме­чаний по адресу Союзного сейма и прусской цензуры, но в ней не зачеркнуто ни одной буквы.

11 декабря. — О, Фриц! Уже много лет я не был так ленив, как в эту минуту. Ага, меня осенила мысль: я знаю, чего мне не хватает!

12 декабря. — Что за ослы — то бишь хорошие люди — эти бременцы! При теперешней непогоде на всех улицах страшно

* См. настоящий том, стр. 20 — 25. Ред. ** Буквально: в надежде; здесь—предполагаемый. Ред. *** — «Возрожденного Одиссея». Ред. ♦ ♦*• См. настоящий том, стр. 11 — 19. Ред,

ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 г. 439

скользко, и вот они посыпали песком место перед магистрат­ским винным погребом, чтобы пьяницы не падали.

Нарисованный здесь рядом парень страдает мировой скор­бью; он посетил Г. Гейне в Париже и заразился от него; затем он отправился к Теодору Мундту и пере­нял у него некоторые фразы, без которых никак не обойтись одержимым мировой скорбью. С того времени он заметно по­худел и собирается написать книгу о том, что мировая скорбь есть единственное вер­ное средство против ожирения.

20 января /1840 г.]. Я не хотел тебе писать, пока не выяснится вопрос, оста- С юсь ли я здесь или уезжаю. Теперь, наконец, я могу сообщить тебе, что пока еще остаюсь здесь.

21-го. Признаюсь тебе, что у меня нет особой охоты продол­жать теологический диспут. № этих спорах плохо понимаешь друг друга; когда отвечаешь, то давно уже успеваешь забыть свои ipsissima verba *, о которых идет речь, и, таким образом, не приходишь ни к какому результату. Более основательное рассмотрение вопроса потребовало бы гораздо больше места, и часто я не взялся бы в новом письме подписаться под утвер­ждением какого-нибудь предыдущего письма, ибо это утвержде­ние слишком тесно примыкало к той категории взглядов, от которых за это время я уже успел освободиться. Благодаря Штраусу я нахожусь теперь на прямом пути к гегельянству. Таким закоренелым гегельянцем, как Хинрикс и др., я, правда, не стану, но я должен впитать в себя весьма существенные эле­менты этой грандиозной системы. Гегелевская идея бога стала уже моей идеей, и я, таким образом, вступаю в ряды «совре­менных пантеистов», как выражаются Лео и Хенгстенберг, отлично зная, что уже само слово пантеизм вызывает страшный испуг у неспособных мыслить пасторов. Меня сегодня днем здорово позабавила длиннейшая проповедь «Evangelische Kir­chen-Zeitung» против пиетизма Мерклина ²⁷⁰. Добрейшая «Kirchen-Zeitung» не только находит в высшей степени странным, что ее зачисляют в лагерь пиетистов, но она обнаруживает еще и другие курьезные вещи. Помимо того, что современный пантеизм, т. е. Гегель, встречается уже у китайцев и парсов, он ярко выражен в секте либертинов, с которой боролся Каль­вин ^2П. Это открытие действительно необыкновенно ориги­нально. Но еще оригинальнее доказательство его. Немало

• — собственные слова. Ред.

440 ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.

требуется труда, чтобы распознать Гегеля в том, что «Kirchen-Zeitung» выдает за его взгляды, а тут еще притянутое за волосы сходство с каким-то весьма неопределенно выраженным тезисом Кальвина о либертинах. Доказательство было необычайно за­бавным. «Bremer Kirchenbote» выражается еще лучше и говорит, что Гегель отрицает истину истории! Поразительно, какая полу­чается иногда чепуха, когда силятся представить противной христианству философию, которая лежит на пути и которую никак нельзя обойти. Люди, знающие Гегеля только пона­слышке и читавшие лишь примечания к «Гегелингам» Лео ⁴⁸, хотят разрушить систему, которая вылита как бы из одного куска и не нуждается ни в каких скрепах, чтобы держаться в целости. — Этому письму страшно не везет. Бог ведает по­чему, как только я сажусь за него, начинается какая-то чер­товщина — я всякий раз получаю конторскую работу.

Это — две марионетки, у которых против моей воли такой деревянный вид. Если бы не это — они были бы людьми.

Читал ли ты «Характеристики и критические статьи» Штрауса? ²⁶⁷ Постарайся раздобыть их, статьи там все замеча­тельные. Статья о Шлейермахере и Даубе — шедевр. В статьях о вюртембергских одержимых — масса психологических наблю­дений. Так же интересны прочие теологические и эстетические статьи. — Кроме того, я штудирую «Философию истории» Гегеля — грандиозное произведение ¹⁵⁶; каждый вечер я обяза­тельно читаю ее, и ее титанические идеи страшно захватывают меня. — Недавно журнал Толука, «Literarischer Anzeiger» — этот старый сплетник, — задал по своей глупости вопрос:

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г. 441

почему «современный пантеизм» не породил лирической поэзии, которую, однако, породил древнеперсидский, и т. д.? ²⁷² Жур­налу остается только подождать, пока я и еще некоторые дру­гие лица проникнутся этим пантеизмом, тогда появится и лирическая поэзия. Замечательно, впрочем, что «Literarischer Anzeiger» признает Дауба и осуждает спекулятивную филосо­фию. Как будто Дауб не признавал принципа Гегеля, что человече­ство и божество по существу тождественны. Вот отвратительная поверхностность; их мало тревожит то, что Штраус и Дауб в ос­новном согласны между собой, но если Штраус не верит в брак в Кане ^2?3, а Дауб все же верит, то одного возносят до небес, а другого считают кандидатом в геенну огненную. Освальд Марбах, издатель народных книг, — самая путаная голова среди людей, и в особенности (cum — tum *) среди гегельянцев. Я совершенно не понимаю, как духовное чадо Гегеля может сказать:

И бренная земля к небесному причастна; Бог воплощен во мне — я ощущаю ясно,

ибо Гегель очень резко отличает целое от несовершенного еди­ничного. — Гегелю никто не повредил больше, чем его соб­ственные ученики; только немногие, как Ганс, Розенкранц, Руге и т. д., достойны его. Но какой-нибудь Освальд Марбах — это поп plus ultra ** всех путаников. Какая замечательная личность! — Г-н пастор Маллет назвал в журнале «Bremer Kirchenbote» систему Гегеля «бессвязной речью»⁹⁷. Будь это верно, самому пастору пришлось бы плохо; распадись эти огромные плиты, эти гранитные мысли, то какой-нибудь отдель­ный кусок этой циклопической постройки мог бы раздавить не только г-на пастора Маллета, но и весь Бремен. Свались, например, на шею какого-нибудь бременского пастора со всей своей силой мысль, что всемирная история есть развитие поня­тия свободы, — как бы он взвыл!

1 февраля. Сегодня письмо должно во что бы то ни стало уйти, будь что будет.

Русские начинают становиться наивными; они уверяют, будто война с черкесами не стоила даже стольких человеческих жертв, сколько стоила какая-нибудь одна небольшая наполео­новская битва. Подобной наивности я не ожидал от такого 'варвара, как Николай.

Берлинцы, как я слышу, страшно злы на меня. В письмах к ним я немного разделал Толука и Неандера и не поместил

* — как вообще — так в особенности. Ред. •• — крайний предел. Ред.

442 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.

Пусть он тебе сам расскажет историю своей жизни.

Ранке среди superos *, и это их взбесило. К тому же, я написал Хёйзеру всякого рода ерунду о Бетховене. — Я прочел очень милую комедию Грильпарцера из Вены «Горе тому, кто лжет» ²⁷⁴; она значительно выше всей той дребеде­ни, которая именуется в наше время ко­медией. Там и сям дает себя чувствовать благородный, свободный дух, придавлен­ный невыносимым бременем австрийской цензуры. Ясно видишь, каких усилий стоит автору изобразить аристократа-дво­рянина так, чтобы не шокировать цен­зора-дворянина. О tempores, о moria, Donner und Doria **, сегодня пятое фев­раля, стыдно, что я так ленив, but I can­not help it ***, бог свидетель, я ничего теперь не делаю. У меня начато много статей, но они не подвигаются вперед, а когда вечером я хочу писать стихи, то всегда оказывается, что после обильной еды я уж не могу бо­роться со сном. — Этим летом я с огромным удовольствием совершил бы путешествие в Данию, Гольштинию, Ютландию, Зеландию, Рюген. Я постараюсь, чтобы мой старик прислал мне братишку ****, я захвачу его с собой. Я жажду повидать море; а какие интересные путевые заметки могли бы полу­читься! Их можно было бы издать вместе с несколькими стихотворениями. Теперь такая чудесная погода, а я не могу выйти; мне страшно хочется этого, вот несчастье! Это — толстый сахарный маклер, кото­рый только что вышел из дому и у кото­рого привычка говорить: «по моему по мне­нию». Когда он беседует с кем-нибудь на бирже, то уходя неизменно говорит: «бу­дете здоровы!». Его зовут Йог. Г. Бергман.

Здесь есть трогательные типы. Я тебе сейчас нарисую другую картинку из жизни:

Этот старикан каждое утро напивается, и тогда он становит­ся перед своей дверью и кричит, ударяя себя в грудь: «Ick bin Borger!» *****; т. е. благодарю тебя, господи, что я не таков,

• — великих. Ред. •* Известное латинское выражение: «О tempora, о mores» («О времена, о нравы») — шутливо перефразировано Энгельсом для рифмы с «Donner und Doria» («Черт возьми»). Ред.

**• — но я ничего не могу с этим поделать. Ред. •••• — Германа Энгельса. Ред. • ••»• — <,я гражданин!». Ред.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г. 443

как прочие — ганноверцы, ольденбуржцы или даже французы, что я бременский Borger tagen bâren * — дитя Бремена!

Выражение лица у здешних старух всех сословий поистине отвратительное. Особенно у той, что направо, курносой, выра­жение лица чисто бременское.

Речь епископа Эйлерта на орденском празднестве ²⁷⁵ отли­чается одним существенным достоинством: теперь всякий знает, что следует думать о короле **,иего клятво­преступление получило официальное под­тверждение. Тот самый король, который anno 1815 ***, когда его обуял страх, в кабинет­ском указе обещал дать конституцию своим подданным, если они выведут его из затрудни­тельного положения, этот самый дрянной, мерзкий, проклятий богом король возвещает теперь через Эйлерта, что никто не получит от него конституции, ибо «все за одного и один за всех — государственный принцип Пруссии» и «никто не чинит нового платья старой зап­латой». Знаешь ли ты, почему в Пруссии запрещен четвер­тый том Роттека ^27в? Потому что там сказано, что наш высочайший сопляк из Бер­лина в 1814 г. признал испан­скую конституцию 1812 г.¹²⁰ и Все-таки в 1823 г. послал французов в Испанию, чтобы уничтожить эту конституцию и возвратить испанцам благород­ный дар: инквизицию и пытку. В 1826 г. в Валенсии был сожжен инквизицией Риполль, и его кровь вместе с кровью 23-х тысяч благородных испанцев, замученных в тюрьмах за либеральные и еретические воззрения, лежит на совести Фридриха-Виль­гельма III прусского «««Справедливого»»». Я ненавижу его так, как кроме него ненавижу, может быть, только еще двоих или троих; я смертельно ненавижу его; и если бы я не презирал до такой степени этого подлеца, то ненавидел бы его еще больше. Наполеон был ангелом по сравнению с ним, а король ганновер­ский **** — бог, если наш король — человек. Нет времени, более изобилующего преступлениями королей, чем время с 1816

* — чистокровный гражданин. Ред. *• — Фридрихе-Вильгельме III. Ред. *** — в 1815 году. Ред. • •♦• — Эрнст-Август. Ред.

444 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.

по 1830 год; почти каждый государь, царствовавший тогда, заслужил смертную казнь. Благочестивый Карл X, коварный Фердинанд VII испанский, Франц австрийский — этот автомат, способный только на то, чтобы подписывать смертные приговоры и всюду видеть карбонариев²⁷⁷; дон Мигел, который подлостью своей превосходит всех героев французской революции вместе взятых и которого, однако, признали с радостью Пруссия, Россия и Австрия, когда он купался в крови лучших порту­гальцев; и отцеубийца Александр российский, так же как и его достойный брат Николай, о чудовищных злодеяниях кото­рых излишне было бы говорить, — о, я мог бы рассказать тебе интересные истории на тему о любви государей к своим под­данным. От государя я жду чего-либо хорошего только тогда, когда у него гудит в голове от пощечин, которые он получил от народа, и когда стекла в его дворце выбиты булыжниками рево­люции. Будь здоров.

Твой

Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в виде отрывков Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau», „

10. Heft, Berlin, 1913 Перевод с немецкого

и полностью в книге: F. Engels.»Schriften der FrühzeiU. Berlin, 1920

[ 445

1840 год

ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ

В MIOHCTEP

Бромоп, 18 июня 1840 г.

Дорогой г-н Шюккинг!

Еще раз приношу Вам свою сердечную благодарность за Ваш дружеский прием и за прекрасное «Напоминание о Мюн-стере» ⁸⁸. Я с наслаждением прочел книжку в Оснабрюке за один присест и позавидовал поэтессе *, ее оригинальным и нежным картинам природы, скрытым красотам ее слога и ее духовному родству с Байроном, на что, если не ошибаюсь, Вы обратили тогда внимание в своей критике ²⁷⁸. Стыдно, что эти стихи прошли совершенно незамеченными, но что значит их задушевность для пошлой аудитории наших дней? При первой же возможности я воздам должное этой книге в печати **. Где еще можно найти такую прекрасную в своем роде балладу, как «Граф фон Таль»?

Что касается нашего плана относительно Шелли ²⁷⁹, то я еще вчера беседовал с Шюнеманом. Услышав о гонораре в десять талеров, он отшатнулся, как пораженный молнией, и тут же заявил, что не может на это согласиться. Он только что вернулся с ярмарки, где самолично ознакомился с всевозможным литера­турным хламом: романами пиетистов, очерками из Бельгии, испанскими хрестоматиями и прочей дрянью; причем он имел глупость заключить в Лейпциге контракты по очень дешевой цене на книги по богословию, всемирной истории и истории лите­ратуры, так что, вероятно, дел у него по горло. Этот тупоголовый книготорговец полагает, что он меньше рискует, выпуская комментарии к посланиям Иоанна в плохом издании и выплачи­вая, за них гонорар, может быть, по 2 талера за лист, но которые

* — Аннетте Элизабет Дросте-Хюльсхофф. Рев, ** См. настоящий том, стр. 80. Ред,

ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ, 18 ИЮНЯ 1840 Г.

приобретут максимум двадцать студентов, чем печатая стихи Шелли, издание и гонорар за которые обойдутся, быть может, в три раза дороже, но к которым проявит интерес вся нация. Только что я опять был у Шюнемана и услышал из его уст окончательный и ясный ответ, что он не может согласиться на поставленные условия; лист стихов содержит в четыре раза меньше знаков, чем лист прозы, а это значит, что гонорар за лист составил бы фактически 40 талеров. Я сказал ему: пере­водить Шелли — это не детская игра, и если он этого не хочет, то пусть, ради бога, ничего не делает. Кстати, он и сам хорошо понимает что к чему. Он: если бы мы согласились сначала дать маленький пробный перевод, он его напечатал бы, и тогда было бы видно, что можно сделать. Я: Шюккинг и Пютман не такие люди, чтобы согласиться на пробный перевод, одни имена их сделают то же, что для других такие пробные переводы. Хотите Вы или нет? Он:" на таких условиях — нет. — Миу bien! * Просить милостыню ниже нашего достоинства, и я ушел. — Я придерживаюсь мнения, что эта неоправдавшаяся надежда ни в коей мере не должна нас обескуражить: то, что не сделает один, сделает другой. Пютман, который перевел первую песнь «Королевы Маб» **, послал ее Энгельману в Лейп­циг, и, если тот ее примет, можно будет легко договориться о приеме всей поэмы. В противном случае, первые, к кому нам, вероятно, следует обратиться, — это Хаммерих в Альтоне и Краббе в Штутгарте. Впрочем, сейчас, непосредственно после пасхальной ярмарки, очень неблагоприятное время для наших предложений. Если бы теперь был январь, я уверен, Шюнеман ухватился бы за нас обеими руками. И все же я хочу зайти к нему еще раз, чтобы спросить, шутки ради, какие условия он может нам предложить.

Друг Шюнеман удрал и тем самым избежал моего визита; он отправился на пикник. Вероятно, он предложил бы нам гоно­рар в пять талеров и свою излюбленную песенку о предвари­тельном маленьком пробном переводе в три-четыре листа. Единственный же виновник всей этой истории — пиетист Виль­гельм Элиас из Галле, на издании романа которого «Вера и зна­ние» ²⁸⁰ Шюнеман потерял около двух тысяч талеров. Если мне попадется этот парень, я вызову его на дуэль на кривых саблях.

Итак, что Вы на это скажете? Пютману я напишу сегодня же.

'Предприятие кажется мне слишком хорошим, чтобы бросать

его за здорово живешь. Любой, сколько-нибудь образованный

* — Очень хорошо! Ред. ** «Королева Маб» — поэма Щелли, Ред.

ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ, â ЙЮЙЯ 1Й40 Г. 44?

книготорговец (Шюнеман — дурак) с удовольствием возьмется печатать книгу.

С нетерпением жду Вашего мнения обо всем этом деле, а пока препоручаю себя Вашей дружеской благосклонности!

С глубоким уважением

Фридрих Энгельс

Что Вы скажете о требованиях Гуцкова в «Telegraph» к «Hallische Jahrbücher» ²⁸¹? Кажется, Гуцков хочет возродить критический террор Менделя и Мюльнера. Вероятно, он боится, что молодежь его перерастет!

Впервые опубликовано в журнале Печатается по факсимиле рукописи,
«Wissenschaftliche Zeitschrift der воспроизведенному в журнале

Friedrich Schiller-Universität». „

Jena, Jg. 7, Heft 4, 19S7ISS Перевод с немецкого

IIa русском языке публикуется впервые

ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ

В МЮНСТЕР

Бремен, 2 июля 1840 г.

Глубокоуважаемый друг!

К сожалению, Ваше милое письмо от 22 прошлого месяца попало мне в руки лишь 26, и это было мне весьма неприятно, потому что как раз накануне вечером я написал по совету одного местного книготорговца, у которого я справлялся о подходя­щем издателе, Хаммериху в Альтону и предложил ему издать Шелли *. Только сегодня я получил от него ответ с отказом, поскольку, как он утверждает, он завален издательскими за­казами.

Что касается Г. К. А. Мейера-старшего, то я придерживаюсь мнения, что мы ни в коем случае не должны с ним связываться. Во-первых, этот парень и его подручные (Бринкмейер, Берман и К⁰) слишком вульгарны; во-вторых, Пютман никогда не согла­сится писать для этого издательства; в-третьих, Мейер отвра­тительно платит гонорары; и, в-четвертых, нам потребуется уйма напоминаний и прочей волокиты, чтобы этот гонорар вытребовать. В настоящее время я осаждаю его требованиями по поводу гонорара за мою статью в «Mitternachtzeitung»**,

* Ср. настоящий том, стр. 446. Ред. *• См. настоящий том, стр. 49—72. Ред.

Левину ШюккИнгу, 2 июля 1840 г.

который он не хочет платить; и хотя посредником между нами выступает Бринкмейер, я ни в коем случае не могу делать ему предложение. К сожалению, я еще не получил ответ от Пют-мана и не могу поэтому предпринять никаких решительных мер. К тому же Мейер, очевидно, все разделит между своими сотрудниками, так что на нашу долю от Шелли ничего не оста­нется. Эти издатели привыкли безгранично распоряжаться подчиненными им писаками, а кто из нас согласился бы на такое?

Я считаю за лучшее предоставить Пютману, который, вероятно, самый опытный среди нас, неограниченные полномочия для заключения контракта; он, без сомнения, доведет дело до конца к нашему общему удовлетворению и уж во всяком слу­чае сделает это с гораздо меньшими затруднениями, чем я. К тому же он уже предлагал В. Эпгельману «Королеву Маб», а этот издатель был для нас самым подходящим. И еще один важный момент: и Вы и я писали до сих пор только для газет и журналов, тогда как Пютман уже выпустил одну книгу, а о выходе второй уже объявлено ²⁸². На таких, как он, обра­щают внимание эти бесчестные издатели.

В момент прибытия Вашего письма Шюнеман был как раз в отъезде, и он еще не вернулся из своего путешествия. Я все-таки хочу дать ему Кольриджа ²⁸³; на празднике Гутенберга, который был здесь отмечен с блеском, я под воздействием паров шампанского выпил с ним на брудершафт, чем он был весьма польщен. Если рукопись у Вас уже готова, пришлите ее мне.

Враждебные выпады в адрес «Hallische Jahrbücher» содер­жатся в 97 или 98 номере «Telegraph», который здесь достав­ляется по почте и вследствие этого гораздо раньше, чем это возможно у Вас. Я снова отправил кое-что Гуцкову и с нетер­пением ожидаю, как он это воспримет после статьи в «Mitter­nachtzeitung» («Современная полемика» *).

Из Бармена я только что получил письмо, в котором, непо­нятно почему, нет ни слова о Пютмане. Если Вы согласны, чтобы Пютман взял дело с договором на себя, то я тут же по получении Вашего ответа напишу и передам в его руки все. Будьте любезны, сообщите мне также, как обстоят дела с го­норарами в «Rheinisches Jahrbuch», на днях я пошлю кое-что Фрейлиграту. В настоящий момент у меня нет трудностей с деньгами, но я все же охотно узнал бы заранее, на что могу рассчитывать.

* См. настоящий том, стр. 60 — 72.. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС,?—9 ИЮЛЯ 184Ô г.

Я с удовольствием прочел в газете Пфицера Ваши переводы из Шелли и Кольриджа ²⁸⁴. Сегодня я кончаю «Нежное расте­ние» Шелли и сейчас пошлю его Пфицеру. Это прекрасное сти­хотворение написано в духе, еще более близком к произведе­ниям Дросте, чем Байрон. Ее стихи до сих пор продолжают доставлять мне большое удовольствие, за что я еще раз выражаю Вам свою благодарность.

С уверениями в искреннем и глубоком уважении я препору­чаю себя Вашему дружескому вниманию.

Всецело ирода шилü

Фр. Энгельс

Впервые опубликова}ю в журнале, Печатается по рукописи

«Wissenschaftliche Zeitsclirijt der

Friedrich Schiller-Universität».^ Перевод с немецкого

Jena, Jg. 6, Hell 4,,5, li/as/SO jj_a yy_{CcnoM ЯаЫке} публикуется впервые

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАПГЕЙМ *

Бремен, 7—9 июля 1840 г.

Дорогая Мария!

Твои дела скоро действительно станут плохи, ты собиралась написать мне тотчас же по прибытии в Мангейм, а сейчас я сижу здесь опять уже три недели и еще не получил от тебя письма. Если так будет продолжаться, то я, очевидно, вынужден буду написать фрейлейн Юнг, чтобы тебя хотя бы силой заставили доказать мне твою сестринскую любовь.

Пожелаю тебе лучшей погоды, чем та, которая стоит сейчас у нас. Это беспрерывные бури и дожди, как в сентябре и ноябре. На море корабли тонут, как мухи в стакане воды. Пароход, шедший в Нордерней, с трудом добрался туда. Третьего дня я был в Бремерхафене **, и там тоже целое утро шел дождь. Я побывал на судах, на которых эмигрантов возят в Америку. Они скученны на средней палубе. Это обширное помещение, такое же широкое и длинное, как все судно, в нем расставлены койки (так называются кровати) по шесть штук в ряд, и над ними еще по шесть штук. Там они все лежат — мужчины,

* На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в Институте вели­кого герцогства, Мангейм. Франкировано. Ред. ** См. настоящий том, стр. 92—100. Ред.

Марий Энгельс, 7—9 Июля 1840 г.

Это набросок Бремерхафена. Слева форт для защиты гавани, старое кирпичное сооружение, которое скоро снесет ветер, рядом с ним шлюзы, через которые впускают суда в гавань,

женщины и дети, и ты можешь себе представить, как ужасно это душное помещение, где часто набивается до 200 человек, в осо­бенности в первые дни, когда начинается морская болезнь. Там воздух такой, что можно задохнуться. Но пассажиры, которые едут в каютах, устроены лучше: у них просторнее и очепь элегантно обставленные каюты. Однако когда начи­нается буря и волны заливают судно, то их положение хуже. Дело в том, что у кают стеклянные колпаки, через которые туда проникает свет, и, когда в них с силой ударяется волна, стекло самым превосходным образом бьется и осколки его летят в каюту, а вместе с ними проникает и вода. Обычно в таких случаях каюту заливает водой, но кровати расположены так высоко, что остаются сухими. Когда мы в полдень уезжали, на рейде появилось большое трехмачтовое судно, которое назы­вается, как ты, «Мария» и которое пришло с острова Кубы. Из-за отлива оно не могло войти в гавань и бросило якорь на рейде. Мы подъехали к нему на пароходе и забрали капи­тана. Но на рейде уже начали подыматься большие волны, и судно слегка качало. Все дамы сразу побледнели, и лица у них были такие, будто они сейчас утонут. Мы подцепили там двух красивых дочерей портного, с которыми обращались очень галантно, и я с самым серьезным видом уверил этих дурочек, что качка будет продолжаться до Браке, куда мы прибудем только через 1V₂ часа. К сожалению, она кончилась, как только остался позади Бремерхафен. Три недозрелые шляпы упали в воду и, вероятно, уплыли в Америку, а за ними огромное количество пустых бутылок из-под вина и пива. Кроме этого, я не видел ничего замечательного, если не считать дохлой кошки в Везере, которая на свой риск и страх предприняла путешест­вие в Соединенные Штаты. Я пытался заговорить с ней, но она оказалась настолько грубой, что не ответила.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 7—9 ИЮЛЯ 1840 Г.

представляющую собой длинный узкий канал, немного шире Вуппера. За ним город, дальше направо Гесте, нечто вроде речки, над ней возвышается верхушка колокольни — это цер­ковь, которая только еще строится. Направо вдалеке виднеется Гесте ндорф.

На днях я познакомился с одним человеком, отец его фран­цуз, родившийся в Америке, мать немка, он сам родился на море и, так как он живет в Мексике, то его родной язык — испанский. Где же, собственно, его родина?

У пас в конторе сейчас настоящий пивной склад: под столом, за печкой, за шкафом, повсюду стоят пивные бутылки, и, когда старику * захочется выпить, он у нас одалживает бутылку, а потом дает наполнить ее снова. Это уже теперь делается совер­шенно открыто, стакапы стоят целый день на столе и рядом с ними бутылка. Направо, в углу, стоят пустые, налево полные бутылки, тут же мои сигары. Действительно, Мария, молодежь становится все хуже, как говорит доктор Ханчке. Кто бы двадцать, тридцать лет тому назад мог представить себе такой унос — распивать пиво в конторе?

Как тебе удобнее всего — может быть, мне заранее возме­стить почтовые расходы за нашу корреспонденцию и оплачи­вать как свои письма, так и твои, которые ты можешь потом посылать неоплаченными? Если ты написала мне уже до того, как дойдет это письмо, то я не отвечу тебе раньше, чем ты не пришлешь мне в ответ на него благоразумное длинное письмо.

Adieu **

Бремен, 7 июля 40 г.

Твой преданный и любящий брат

Фридрих

К счастью, письмо опять не было отослано, и это дает мне возможность ответить на только что полученное от тебя письмо. «Мне хотелось бы уметь так же хорошо играть, как они! Если я буду усердно упражняться, я тоже этого добьюсь». — Это ты-то? Сыграть сонату в 20 страниц? Ну и глупышка! Шорнш-тейн, конечно, очень обрадовался бы. Какие у меня пожелания к рождеству? Свой кисет я потерял, и, если я его в ближайшее время не найду, то не можешь ли ты сделать мне новый? Спа­сибо Аде *** за привет, передай ей и мой сердечный^поклон. Скажи ей, что она первая, которая меня так любезно назвала,

* — Генриху Лёйпольду. Ред. •• — Прощай. Ред. *** — Аделине Энгельс, Ред,