Плутарх о государственном контроле над рождением

«Родитель не мог сам решить вопроса о воспитании своего ребенка, он приносил его в место, называемое «лесха», где сидели старшие члены филы, которые осматривали ребенка. Если он оказывался крепким и здоровым, они разрешали отцу кормить его, выделив ему при этом один из девяти тысяч земельных участков, если же ребенок был слаб или уродлив, его кидали в так называемые «апофеты», пропасть возле Тайгета. По их мнению, для самого того, кто при своем рождении был слаб и хил телом, так же как и для государства, было лучше, чтобы он не жил...»^[280]

Родителям возвращались только прошедшие эту жестокую «отбраковку» младенцы, но уже на седьмом году своей жизни они снова поступали под полный контроль государства.

Спарта выносит воспитание за пределы семьи и ставит его под неусыпный надзор правительства. Армия и ничто иное составляет основу могущества этого полиса, и отнятые от семьи мальчики-спартиаты, которым специально назначенными педагогами прививается выносливость, терпение, дисциплина, сила, ловкость, сметка, чувство товарищества и в то же время стремление к первенству, словом, качества, совсем не лишние и в условиях мира, но все же более уместные на войне, приучаются в первую очередь, к военной службе.

Афины воспитывали своих детей по-своему, но и здесь государство брало на себя многое. Афины, конечно же, не столь милитаризированы, поэтому идеал воспитанного человека здесь заметно отличается от спартанского. Для афинянина совершенно недостаточно одной только физической силы, ловкости и умения владеть оружием,— от молодого человека требуются еще и хорошие манеры, красивая осанка, правильная речь, знакомство с музыкой, поэзией, отчасти даже некоторая ученость.

Римляне много заимствуют и у греков, в особенности у спартанцев, поэтому практически все время существования Республики здесь господствует суровый и строгий дорический строй подготовки подрастающего поколения к тем вызовам, который она бросает окружающему миру. Рим воспитывал в своих детях, в первую очередь, мужество и гражданственность, а потому, в отличие от эллинов, сокращал до минимума в программах своих школ преподавание изящных искусств и даже критиковал греческую педагогику за то, что она побуждает более мечтать, нежели действовать. Впрочем, позднее, во времена Империи Римом был перенят не чуждый гуманитарным началам афинский образец.

Может быть, самой главной, свойственной всем — и спартанцам, и афинянам, и римлянам, чертой была любовь к отечеству; вся система формирования гражданина была направлена в первую очередь на то, чтобы взрастить в нем готовность к любым испытаниям и даже к подвигу, к принесению самого себя в жертву ради него.

Здесь, следует заметить, что и эта готовность, и эта жертвенность отчасти были свойственны и Востоку, воспитывавшему элитарное юношество в соответствии со своими традициями. Однако за пределами Эллады существует принципиальное отличие, оно проявляется в том, что в одном случае воспитание охватывает собой лишь сыновей из громких фамилий, преданных властителю и сознающих свою ответственность только перед ним, в другом — формирует могущественный орден (гоплиты), силовой каркас целого государства. Кроме того, Восток вообще не знает понятия отечества; в лучшем случае ему свойственно лишь общее всем народам инстинктивное неприятие иноязычной культуры. Поэтому здесь нет полного отождествления собственной судьбы индивида с судьбой своего государства.

Разумеется, все сказанное здесь не значит, что древняя семья не знала любви. Свойственные животному инстинкты, которые повелевают ему заботиться о своем потомстве, никуда не исчезают. Напротив, облагораживаются глубоким чувством. Поэтому функция продолжения рода получает специфическую эмоциональную окраску, которая оставляет неизгладимый след в культуре. Мы обнаруживаем его уже в древнем фольклоре.