ГЛАВА 1. Традиции классической риторики 1 страница

Клюев E. В.

РИТОРИКА

Иивенция. Диспозиция. Элокуция

Учебное пособие для высших учебных заведений

Автор: Е.В. Клюев, канд. филолог, наук, доцент Университета Россий­ской академии образования, научный руководитель программы "Тексто­вая реальность" (Дания, Оберно).

Рецензенты: чл.-корр. Международной академии информатизации, канд. филолог, наук Дзялошинский И.М. (директор Института гумани­тарных коммуникаций); канд. филолог, наук, доцент Корнилова Е.Н. (фа­культет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова)

 

Содержание

Предисловие

ГЛАВА 1. Традиции классической риторики

Глава 2. Инвенция

§ 1. Мотивы отбора "фрагментов действительности

§ 2. Таксономия

§ 3, Топика

§ 4. Типы материала в составе сообщения и фазы инвенции

Фаза ориентации

Фаза выбора

Фаза погружения

Глава 3. Диспозиция

§ 1. Диспозиция как раздел риторики

§ 2. Введение

§ 3. Основная часть

§3.1. Изложение: модели и методы

§3.2. Аргументация

§3.2.1. Тезис

§ 3.2.2. Аргумент. Логическая аргументация

§3.2.3. Логические законы

§3.2.4. Аналогическая аргументация

§3.2.5. Демонстрация. Логические ошибки

§ 4. Заключение

Глава 4. Элокуция

§ 1. Элокуция в составе риторики

§ 2. Прямые тактики речевого воздействия

§ 3. Косвенные тактики речевого воздействия

§ 4. Логика и паралогика

§ 5. Фигуративная практика

§6. Фигуры и тропи

§ 6.1. Тропы

§6.1.1. Собственно тропы

§6.1.2. Несобственно тропы.

§6.2.Фигуры

§6.2.1. Микрофигуры

§6.2.2. Макрофигуры

§ 6.2.2.1. Конструктивные фигуры

§ 6.2.2.2. Деструктивные фигуры

Вместо заключения

Рекомендуемая литература

 

Клюев Е.В. Риторика (Инвенция. Диспозиция. Элокуция)

Учебное пособие для высших учебных заведений

Редактор - А.В. Зе^щов Верстка " А.В. Хегай Корректор - НА. Кудрявцева

Издательство ПРИОР Москва, Воронцовский пер. 5/7 Телефон: 964-42-00 Издательская лицензия ЛР № 065184

Гигиеническое заключение № 77.99.2.953.П.5615.9.99 от 16.09.99 Издание осуществлено совместно с издательством Приоритет

Подписано в печать^.ОД.ЯЖ!?3^83 *<Н,; • Тираж SOOO. Отпечатано в Подольском филиале ЧПК 142110, Подольск, ул. Кирова, 25.

 

Клюев Е.В.

Риторика Инвенция. Диспозиция. Элокуция): Учебное пособие для вузов. - М.: "Издательство ПРИОР", 2001. - 272 с. ISBN 5-7990-0238-5

Исторически риторика служила ораторской, а не повседневной речи. Но именно в эту область риторику давно уже следовало пригласить. Если определять содержание риторики строго, то она есть не столько наука о красноречии, сколько наука о речевой целесообразности, или, иными словами, об осознанном "говорении" и корректном речепроизводстве. Так что с утратой риторики мы отнюдь не утратили красноречия - мы утратили фактически дар речи, что пережить уже гораздо труднее. "Гово­рение на языке" стало восприниматься нами как следование правилам данного языка, а не как искусство. Отсюда и возникло заблуждение, что "говорить" — это довольно простое занятие, что это может каждый. По­тому-то мы и говорим обо всем, как получится, просто так, всегда, везде и всем.

В данном учебном пособии риторика имеет отношение прежде всего к обыденной речевой практике. Книга предназначена для тех, кому жаль утраты "искусства говорить" и кто хотел бы понять, каким образом све­дения из области риторики можно использовать в повседневной речи, причем использовать не для того, чтобы сделать речь красивой, а для того, чтобы сделать ее осмысленной.

© Е. В. Клюев © "Издательство ПРИОР"

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Аллегорическое средневековое изображение Госпожи Риторики не ос­тавляло сомнений в ее неземной красоте и всемогуществе. Дама восседала на пышном троне, как Regina Artium (Богиня Искусства), облаченная в ос­лепительные одежды, на которых были вытканы речевые фигуры. Из уст ее произрастала лилия, которая символизировала ornatus, или красоту речи, причем не красоту речи данной отдельной Дамы, а красоту речи вообще.

Кроме лилии, в дополнение к ней, произрастал из тех же уст и меч, имевший свое символическое задание: служить наглядным выражением наиболее разящего оружия человечества - persuasio, искусства убеждать. По обеим сторонам от этой красоты располагались величайшие ораторы и поэты прошлого, возглавляемые Цицероном и Вергилием, причем более Цицероном, чем Вергилием.

Вергилий чуть отодвинулся на второй план, намекая тем самым на то, что, вообще-то говоря, не он тут главный, ибо поэзия есть лишь одна из форм красноречия, а не красноречие как таковое. Красноречие же, как та­ковое представлял Цицерон, который по этой причине и не счел возмож­ным отодвигаться на второй план вместе с Вергилием, но остался на пер­вом, дабы еще раз подчеркнуть, что дама с лилиею и мечом во рту принадлежит, прежде всего, ему, а не поэтам.

И в этом, надо сказать, Цицерон был совершенно прав, поскольку ри­торика, действительно, прежде всего, принадлежит не поэтам. А принадле­жит она (сразу же после Цицерона) каждому говорящему. Ибо, по справед­ливому замечанию шести бельгийцев, "...даже если в далеком прошлом люди и говорили стихами, то в наши дни эта привычка заметно утеряна".

Из этого соображения мы и будем исходить в данном учебном посо­бии, главным героем которого назначим, следовательно, говорящего. Причем говорящего обычным образом, в самых что ни на есть повсе­дневных речевых ситуациях. Потому-то учебное пособие охватывает не просто риторику, а дискурсивную риторику, несмотря на то, что название такое может показаться весьма неожиданным.

Прилагательное "дискурсивный" происходит в данном случае от слова "дискурс", обозначающего не просто речь, но речь как социальное действие, то есть как взаимодействие между говорящими. Дискурс, который мы имеем в виду, есть, таким образом, обычный, повседневный дискурс, то есть обыденная речевая практика.

Вот почему та риторика, средневековое изображение которой описано выше, и не воспроизведена на обложке данного учебного пособия. "Наша" риторика не имеет отношения прежде всего к красноречию - она, стало быть, имеет отношение к обыденной речевой практике, где достижение соответствующей научной дисциплины тоже могут быть использованы весьма, и весьма продуктивно. Правда, редко когда это осознается.

Дело в том, что если определять содержание риторики строго, то есть в соответствии с первоначальным (а например, не средневековым) ее пони­манием, то риторика есть не столько наука о красноречии, сколько наука о речевой целесообразности, или, иными словами, об осознанном "гово­рении", об осознанном и корректном речепроизводстве.

Другое дело, что исторически риторика служила ораторской, а отнюдь не повседневной речи. Но именно в область повседневной речи риторику давно уже, может быть, следовало пригласить, перестав воспринимать ее исключительно как даму с лилией и мечом во рту. Кстати, подобные при­глашения риторика время от времени получала. Так, в конце пятидесятых годов в, высшей степени продуктивно использовал риторику как науку ис­ключительно аргументации - причем именно применительно к повседнев­ному дискурсу - знаменитый неоритор Хаим Перельман, профессор Брюс­сельского университета. Его известные во всем мире и до сих пор очень широко цитируемые работы (например: "Риторика и философия", "Новая риторика: Трактат об аргументации" и др.) действительно показали, что риторика вполне может обслуживать и повседневную речевую практику.

Впрочем, кому бы риторика ни принадлежала, соотносилась она изна­чально не столько с "искусством красиво говорить", сколько с "искусством говорить", а это, как очевидно, разные вещи. Так что с утратой риторики мы отнюдь не утратили, прежде всего, красноречия (это как-нибудь еще можно было бы пережить!) - мы утратили фактически дар речи, что пере­жить уже гораздо труднее.

"Говорение на языке" стало восприниматься нами как следование пра­вилам данного языка, а не как искусство. Отсюда и возникло заблуждение, что "говорить" вообще-то просто, что это может каждый и что для этого всего-то и достаточно знать что-нибудь вроде ударения, рода-числа-падежа, склонения-спряжения и т. п.

Иными словами, мы хорошо усвоили, чем говорить, и окончательно за­были, о чем, как, зачем, когда, где и кому говорить: потому-то мы и говорим обо всем, как получится, просто так, всегда, везде и всем.

Данное учебное пособие предназначено для тех, кого все это беспокоит. А стало быть, для тех, кому жаль утраты "искусства говорить" и кто хотел бы понять, каким образом сведения из области риторики можно использо­вать в повседневной речи - причем использовать не для того, чтобы сделать речь красивой, а для того, чтобы сделать ее осмысленной.

 

ГЛАВА 1. Традиции классической риторики

Наука, к знакомству с которой мы приступаем, заслуживает больше, чем уважения, - наука эта заслуживает почтения. П. Гиро, один из самых бли­стательных современных французских лингвистов, даже присвоил ритори­ке своего рода почетный титул - "та из античных отраслей знания, которая в наибольшей степени была достойна именоваться наукой".

Впрочем, в предисловии уже было отмечено, что читатели ни в коем случае не приглашаются к знакомству с одной из античных отраслей зна­ния: античности в этой книге ничуть не больше, чем, скажем, в некоторых общеупотребительных именах собственных, заимствованных из древнегре­ческого, - таких как Ирина или Александр. Даже история риторики здесь не будет сколько-нибудь подробно приведена: в распоряжении читателей имеется уже достаточное количество изданий, в которых подробно рас­сматривается каждый из периодов риторики - от античности до наших дней, с обилием разнообразных имен и причудливых категорий (часто ка­тегориями этими практически невозможно воспользоваться).

Удивительным образом история риторики оказалась в отечественном книгоиздании представленной гораздо полнее и подробнее, чем теоретиче­ские аспекты той же науки, не говоря уже о ее практической стороне. В данном учебном пособии акценты расставлены "прямо наоборот": посо­бие носит, прежде всего, практический характер, рассматривая риторику как "науку речевых действий", с привлечением, причем довольно широ­ким, тех теоретических ее категорий, которые действительно помогают ос­воить "риторическую практику". Иначе говоря, риторика будет представле­на здесь лишь той частью риторических (и связанных с ними логических) операций, которые наиболее необходимы в повседневной речевой практике.

Читателю придется постоянно помнить, что предлагаемый ему вариант риторики ни в коем случае не есть "вся риторика": во-первых, "вся ритори­ка очень велика"; во-вторых, попытки "объять" риторику в одном учебном пособии по горизонтали (вширь) в любом случае приводят к существенно­му усечению ее по вертикали (вглубь). При стремлении к широте охвата материала соответствующие учебники и учебные пособия просто превра­щаются в пасьянс из античных категорий, собранных из разных разделов и насильственно объединенных под одной крышей. Чтобы избежать этого традиционного, недостатка современных "риторик", содержание науки ри­торики и было намеренно ограничено. Критерием же отбора действитель­но необходимых, с точки зрения автора, категорий служила возможность объяснить каждую из них и показать принцип ее "работы", то есть предло­жить направление ее использования в повседневной речи.

Видимо, лучше всего сразу же попытаться найти какое-нибудь оправда­ние тому, как автор вообще пришел к этой едва ли кощунственной мысли - объединить "обветшавшую конструкцию" риторики с практикой дискурса, с повседневной речью, на которую классическая риторика, озабоченная прежде всего проблемами ораторского искусства вроде бы, не была рас­считана.

В свое оправдание автор может сказать, что он далеко не одинок в убе­ждении, согласно которому риторика (широко понимаемая, то есть не только классическая, но и так называемая современная) способна принести большую пользу именно в нашей "речевой повседневности". Причем не только не одинок, но и, так сказать, находится в "хорошей компании". По­слушаем, например, что говорил такой признанный авторитет в области семиотики (а современная риторика считается одной из семиотических на­ук), как Ю.М. Лотман:[1]... 'риторизм' не принадлежит к каким-либо эпохам культуры исключительно: подобно оппозиции 'поэзия/проза', оппозиция 'риторизм/антириторизм' принадлежит к универсалиям человеческой культуры". А это, вне всякого сомнения, означает, что риторика не проти­вопоказана ни одной эпохе.

Данное основание, разумеется, достаточно уже само по себе. Однако ав­тор, уже готовый еще раз с удовольствием процитировать Ю.М. Лотмана, убежден, что риторика как наука не только не противопоказана нашей со­временности, но и прямо показана ей: "Следует обратить внимание на то, что существуют культурные эпохи, целиком или в значительной мере ори­ентированные на тропы [2] которые становятся обязательным признаком всякой художественной речи, а в некоторых предельных случаях - всякой речи вообще (курсив мой " К К.).[3]

Автор склонен утверждать, что мы живем именно в одну из таких эпох. И хотя пригласить Ю.М. Лотмана в прямые союзники, по этому поводу уже не удастся, косвенным образом подтвердить данное заявление еще одной цитатой из статьи "Риторика" все же возможно: "...типологически тяготе­ют к тропам культуры, в основе картины, мира которых лежит принцип ан­тиномии и иррационального противоречия".[4]

Те, кому что-нибудь говорят эти слова, не могут не заметить, что в них фактически содержится почти исчерпывающая характеристика нашего "противоречивого времени", большинство противоречий которого дейст­вительно неустранимы (антиномичны) и действительно имеют иррацио­нальный характер.[5]

Впрочем, наше учебное пособие не есть учебное пособие по новейшей истории, а потому от дальнейших рассуждений "о характере текущего момента" придется воздержаться и обратиться, напротив, к V веку до нашей эры, извинившись за временной скачок длиною в двадцать пять веков;

(Впрочем, скачки такие все равно то и дело будут предприниматься на страницах данного учебного пособия, объективной причиной чему являет­ся то, что автору придется постоянно апеллировать к двум концепциям риторики " классической, с одной стороны, и современной, или общей, как ее еще называют, - с другой.)

V в. до н. э. - время "официального" появления риторики как научной дисциплины, которая, по словам С, С. Льюиса, "старше, чем церковь, стар­ше, чем римское право, старше, чем латинская литература". Об "официальном" появлении риторики говорится потому, что задолго до этого времени соответствующие или, по крайней мере, сходные категории интенсивно разрабатывались в других "культурных регионах" - особенно продуктивно в Индии.[6]

Однако европейская классическая риторика обязана своим становлени­ем Древней Греции, где именно в V в. до н. э, появляется первый учебник по риторике.[7]

Пиком риторических идей стали III - II вв. до н. э. - период, связанный с деятельностью "отцов риторики": Аристотеля, Исократа, Дио­нисия Галикарнасского. Начало нашей эры стало расцветом древнеримской риторики, наиболее значительные памятники которой - трактаты Цицерона и Квинтилиана.

Незадолго до угасания античности риторика считалась уже норматив­ной дисциплиной, то есть дисциплиной, следовать требованиям которой считалось обязательным, В таком виде ее получило и значительно развило Средневековье, включившее риторику в семь "избранных наук". С XVII в. риторика становится известной в России, где крупнейшими памятниками ее стали впоследствии пособия по риторике, принадлежавшие Макарию, Феофану Прокоповичу, Ломоносову.

На XVIII в. пришлось время рокового союза риторики с поэтикой и стилистикой, из которого риторика вышла в большом недоумении, а по­этика и стилистика - изрядно обогащенными. К началу XIX в. историки науки фиксируют упадок риторики.

XIX в. и первая половина XX в. - самый печальный период в истории ее развития. На нем нам придется остановиться подробнее, поскольку именно в это время по поводу риторики сложились основные заблуждения, многие из которых продолжают существовать и сегодня.

Незадолго до окончания этого периода (60-е гг. нашего столетия), когда присутствие ''риторического вируса" опять стало ощущаться в воздухе, уче­ные - прежде всего гуманитарии, озабоченные возможным "вторым при­шествием" риторики, предприняли попытки разобраться в том, чем была риторика прежде, что принадлежало ей исторически и на что она в прин­ципе могла претендовать теперь.

Однако ни к каким определенным выводам в этом направлении соот­ветствующие изыскания тогда не привели, и точно разграничить "сферы влияния" не удалось. Удалось лишь констатировать, что "риторический вирус" уже давно проник в огромное количество научных дисциплин, ин­фицировав добрую половину гуманитарных и естественных наук, прежде всего таких, как стилистика, поэтика, логика, теория литературы, лингвис­тика, психология, социология...

Впрочем, ни одной из этих наук "риторика в целом" не понадобилась. Более того, в целом риторика даже могла бы помешать им - отчасти в силу своей нормативности, отчасти в силу слишком большой "заразительности" этой научной дисциплины: внедряясь в другие области научного знания, риторика грозила им смещением объекта исследований. Потому-то в ход и шли лишь отдельные категории и понятия риторики. Вынутые из состава научной парадигмы, категории и понятия эти, разумеется, трансформиро­вались - иногда до полной неузнаваемости.

Так произошло, например, с тропами и фигурами, на время "простоя риторики" перекочевавшими в поэтику, стилистику и теорию литературы. Понятное дело, что при этом связь с элоквенцией (раздел риторики, тради­ционно содержавший тропы и фигуры) стала весьма призрачной. И уже довольно скоро случилось так, что из речевых приемов вообще тропы и фигуры превратились в речевые приемы художественной литературы: именно там со временем и стали локализовать такие явления, как метафо­ра, метонимия, гипербола, параллелизм, инверсия и др.

Привести пример использования той или иной фигуры означало отны­не привести пример из художественного произведения, причем чаще всего стихотворного. Возникло примечательное заблуждение, будто поэты гово­рят фигурами: заблуждение это навредило как фигурам - прочно закрепив за ними область стихотворного бытования, так и поэтам - строго обязав их пользоваться прежде всего фигурами. Поэзия вне фигур стала как бы не­достойна называться поэзией, фигуры вне поэзии как бы перестали суще­ствовать.

Впрочем, ''цитируя риторику", поэтика, к чести ее, постоянно давала ссылки на источники, что, будучи этически безупречным, тем нее менее лишь упрочивало представление "благодарных потомков" о риторике как о "науке говорить фигурами". Между тем сказать, что риторика - это "наука говорить фигурами" (или "наука говорить красиво"), как отмечалось выше, значит совершить непростительную ошибку.

Однако "привычка" сделала свое дело: риторику стали последовательно определять именно в качестве учения о красноречии. Кстати, традиции такого определения (как ни странно и ни парадоксально после всего, что сказано, это прозвучит!) восходят к самой античности; риторику и тогда многие представляли себе именно в этом качестве.

И не то чтобы подобные представления уже в те времена "не отражали истины" - просто понятие красноречия как такового со временем сильно изменилось, причем не в лучшую сторону. Под красноречием - как бы в полном соответствии с традициями риторики, а на самом деле вразрез с ни­ми! - стали понимать "украшенную" речь.

Между тем, разумеется, «тропы не являются внешним украшением, не­которого рода аплике, накладываемым на мысль извне, - они составляют суть творческого мышления, и сфера их даже шире, чем искусство. Они принадлежат творчеству вообще".[8] Так что трактовка красноречия как ук­рашенной фигурами и тропами речи сослужила риторике плохую службу; именно "украшенная" речь впоследствии часто становилась предметом нападок критиков (из сопредельных риторики областей), противопостав­лявших "украшенной" речи речь точную, лишенную украшений.

На самом же деле никакого противоречия между речью с фигурами (фигуральной, или фигуративной, речью, как мы будем иногда называть ее в этом учебном пособии) и точной речью нет - ни теоретически, ни истори­чески.

Теоретически фигуральной речи вовсе ни к чему отказывать в точности: так, например, едва ли не любая научная дефиниция обнаруживает в конце концов фигуральную "подкладку" (это либо возведение частного к общему или трансформация общего в частное, либо описание вместо называния, либо проекция одного на другое и т. д. - у всех этих операций есть точные названия на языке риторики). Так что... считать ли науку областью только и исключительно логики - это еще вопрос.

На протяжении всего "архаического" периода риторики отношения ее с логикой были вполне и вполне миролюбивыми (это отчасти объясняется тем, что одна из первых систематизации риторики и одна из первых систе­матизации логики принадлежат одному и тому же автору - Аристотелю, надолго подружившему риторику с логикой). А потому утверждать, что логика обязывает к точности употребления языка, в то время как ритори­ка - к неточности, значит разрывать естественные связи, издавна сущест­вовавшие между этими двумя областями познания. Ю.М. Лотман пишет в этой связи: "...ошибочно риторическое мышление противопоставлять на­учному. Риторика свойственна научному сознанию в такой же мере, как и художественному. В области научного сознания можно выделить две сфе­ры. Первая - риторическая - область сближений, аналогий и моделирова­ния. Это сфера выдвижения новых идей, установления неожиданных по­стулатов и гипотез, прежде казавшихся абсурдными. Вторая - логическая.

Здесь выдвинутые гипотезы подвергаются проверке, разрабатываются вы­текающие из них выводы, устраняются противоречия в доказательствах и рассуждениях. Первая - "фаустовская" - сфера научного мышления со­ставляет неотъемлемую часть исследования и, принадлежа науке, поддает­ся научному описанию.

<...>

Творческое мышление, как в области науки, так и в области искусства имеет аналоговую природу и строится на принципиально одинаковой ос­нове - сближении объектов и понятий, вне риторической ситуации не под­дающихся сближению. Из этого вытекает, что создание метариторики пре­вращается в общенаучную задачу, а сама метариторика может быть опреде­лена как теория творческого мышления".[9]

Данный подход к риторике нам очень хотелось бы сохранить в нашем учебном пособии, где риторика именно и трактуется как наука, связанная с творческим мышлением,

Исторически риторика тоже отнюдь не была наукой о фигуративной ре­чи. Более того, риторика и понималась, скорее, как наука о точной, нежели как наука об украшенной речи, И в историю научного мышления она должна была войти не в качестве учения о том, чем украшать речь, но в ка­честве совершенно особой области знаний о том, каким образом передавать и хранить информацию.

Увы, история научного мышления распорядилась иначе. Одна из самых упорядоченных научных дисциплин, имевшая универсальный характер и заранее ответившая на многие из вопросов, которые только по недосмотру впоследствии снова возникли перед человечеством, риторика фактически совершила одну из красивейших во все времена акций самоуничтожения " замкнувши линию исследований, начатых ею же, в круг и оставшись вне этого круга ("...последние риторы проявили робость перед последствиями открытия, сделанного ими интуитивно!")[10].

Дело в том, что риторика взяла на себя чрезвычайно масштабную зада­чу: всесторонне описать характер взаимосвязи между "миром вещей" и "миром слов", иными словами, показать, как происходит "трансформация" предмета в слово. Более глобальный и глубокий подход к речи представить себе трудно: реальная действительность и "вербальная действительность", являющаяся результатом переосмысления и преобразования реальной, получили в классической риторике максимально полное освещение с по­зиций человека, который осуществляет это переосмысление и преобразование и предъявляет его результаты подобным себе. Таким образом, "человек говорящий" (homo loquens) был поставлен в центр риторической концепции в целом.

В этом смысле риторика возложила, на себя контроль за всеми стадиями процесса трансформации предмета в слово.

За начало этого процесса отвечал первый раздел классической риторики под названием инвенция - раздел, в котором педантично рассматрива­лась процедура отбора материала для будущего сообщения. Речь шла преж­де всего отнюдь не о "языковом материале" - речь шла о предметах реаль­ной действительности, часть которых предлагалось выбрать из всего пред­метного многообразия, мира, а выбрав, отграничить от прочих, чтобы в дальнейшем перейти к их изучению как целого: во-первых, по отношению к "другим предметам", оставшимся в стороне после отбора, и, во-вторых, изнутри.

Инвенция предлагала говорящему систематизировать собственные зна­ния по поводу отобранных им предметов, сопоставить их с наличными на данный момент времени знаниями других и определить, какие из них и в каком количестве должны быть представлены в будущем сообщении.

Иными словами, инвенция как раздел риторики, поставив во главу угла предмет, обеспечивала, таким, образом, доброкачественность предметного содержания сообщения.

Второй раздел классической риторики - диспозиция, получив в свое распоряжение уже "готовый к употреблению" предмет, превращал его в по­нятие и помещал в систему других понятий. Понятия становились объектом логических и аналогических процедур. Они определялись, делились, сочета­лись между собой, сополагались и противополагались.

Диспозиция призвана была гарантировать чистоту использующихся го­ворящим понятий и соблюдение правил оперирования ими. Разного рода злоупотребления в этой связи регулировались многочисленными законами и правилами, нарушения которых могли привести к логическим ошибкам от них тоже страховала диспозиция.

Наконец, диспозиция предлагала модели расположения понятий в соста­ве единого речевого целого и следила за тем, чтобы от начала до конца со­общения понятия корректно перемещались из одной части целого в дру­гую.

Таким образом, центральное место в практике диспозиции занимало понятие: диспозиция гарантировала доброкачественность понятийного ап­парата говорящего.

Третий раздел классической риторики - элокуцня, давал говорящему возможность широко воспользоваться самыми разнообразными возмож­ностями фигурального выражения - в дополнение к тем прямым, которые предлагала диспозиция. Элокуция открывала перед говорящим область паралогики. Те же самые процедуры, которые были запрещены с точки зре­ния логики и считались паралогическими (то есть ошибочными с точки зрения логики), приобретали здесь новый смысл: негативное использование законов логики v. преобразование их в законы паралогики создавало смысло­вые эффекты необыкновенной силы.

Эти эффекты были каталогизированы в виде многочисленных тропов (трансформаций значений) и фигур (трансформаций структур). Используя богатейшие возможности естественного языка, паралогика существенно расширяла логическую практику и сильно обогащала ее. Не случайно элокуцию принято считать античным учением о стиле: именно здесь на прак­тике были четко противопоставлены ordo naturalis и ordo artificiaus, то есть сообщения,, построенные по "естественным" законам и по "искусствен­ным" законам (разумеется, если не вкладывать в слово ''искусственный" негативного содержания, которое у этого слова появилось лишь впос­ледствии).

Сообщение, строящееся по '"искусственным" законам, предполагало присутствие личности "преобразователя" языка, полно реализующего за­ложенные в языке возможности. Соответствующая функция языка полу­чила в работах уже современных нам исследователей название "риторической", или "поэтической", функции языка. Мы будем пользо­ваться первым термином (риторическая функция), вкладывая, в него; одна­ко, более широкое содержание (см. ниже).

Стало быть, тем, вокруг чего строилась элокуция и что естественным образом завершало преобразование исходного предмета, было слово: от­ныне слово начинало жить самостоятельной жизнью как один из элемен­тов вербального мира.

Таким образом, реальная действительность трансформировалась в со­общение, в вербальную действительность, а риторика становилась репре­зентантом модели, впоследствии широко известной, например, в лин­гвистике как семантическая модель: