Аналогическая аргументация

Аналогическая аргументация (греч. anafogia - сходство, подобие) была разработана в риторике ничуть не хуже логической. Однако отношение к аргументации такого рода было противоречивым, что отразилось, с одной стороны, в выражении "Все познается в сравнении", с другой в афоризме ^Аналогия не аргумент". Такая противоречивость объясняется двойственной природой аналогии.

С одной стороны, аналогия есть, вне всякого сомнения, логическая операция, предполагающая следование законам и принципам логического мышления. В этом отношении аналогия и использовалась диспозицией, которая требовала, чтобы аналогия тоже была "игрой по правилам".

С другой стороны, аналогия есть и собственно риторическая операция - в том смысле, в каком любой троп представляет собой тип аналогии. В этом смысле автору бесконечно дорога мысль Ю.М. Лотмана, согласно которой принцип апологии ^составляет сущность риторических отношений.

В этом параграфе речь пойдет об аналогии как логической операции. Что же касается аналогии как собственно риторической операции, речь о ней пойдет в четвертой главе пособия ("Элокуция").

Риторические пособия древности изобилуют примерами самых разнообразных проявлений аналогической аргументации логического типа, широко использовавшейся в речевой практике ораторов. Об огромном теоретическом интересе к аналогии со стороны риторики можно судить по тому, что дошедшие до нас аспекты аналогической проблематики (как логического, так и риторического свойства) выстраиваются в две весьма разработанные системы: одна из систем чрезвычайно стройна и называется ""тропы и фигуры" (классификация различных способов аналогии), вторая - просто хорошо упорядочена как набор правил для осуществления аналогии в соответствии с законами и принципами логики.

Как уже говорилось выше, при разборе аналогического метода изложения, analogia в переводе с греческого означает сходство, подобие. Подчеркнуть это еще раз важно потому, что в некотором смысле подобие есть переходная стадия от тождества к различию (хотя чаще всего тождество считается частным случаем подобия). И если понимать подобие таким образом, то становится понятно, почему именно разбор подобий считался одной из самых перспективных аналитических операций. Тождество есть отношение между предметами (явлениями), все признаки которых совпадают (ср. серийное производство); различие- отношение между предметами (явлениями), не имеющими общих признаков. Отсюда следует, что сравнивать фактически можно только подобные предметы.

Характеризуя подобие, современная наука опирается на три его основные качества:

· рефлексивность,

· симметричность

· транзитивность.

Эти качества делают возможным рассматривать подобие как отношение взаимозаменяемости предметов, то есть отношение, при котором один предмет можно в том или ином отношении поставить на место другого. Понятно, что взаимозаменяемость не будет полной, так как при полной взаимозаменяемости, с точки зрения логики, возникает неразличимость предметов, что несвойственно отношению подобия.

ü Под рефлексивностью (лат. reflexio" обращение назад) понимают идентичность предмета самому себе в данный момент времени. Речь об этом уже частично шла при обсуждении закона тождества. Только идентичность предмета самому себе фактически дает возможность видеть границы между отдельными предметами. "

Рефлексивность есть наиболее твердый из всех признаков подобия. Объясняется это тем, что "жесткая рамка самоидентичности сообщает предметам стабильность как объектам сравнения.

Потому-то непременным условием всякого сравнения и является неизменность предмета по отношению к самому себе в данный момент времени. Понятно, что, если я, скажем, хочу сравнить Советский Союз с теперешней Россией, один из "предметов", а именно Советский Союз, определенно рефлексивен: ему уже ничто не грозит видоизмениться, поскольку Советский Союз сложился настолько окончательно, что прекратил свое существование, сделавшись историческим понятием.

С другой стороны, теперешняя Россия есть только теперешняя Россия и мне придется поспешить зафиксировать (и датировать) ее актуальные признаки, пока данный предмет не утратил самоидентичности (например, не превратился в монархию или "обратно" в Советский Союз!). От меня требуется работа в ""жесткой рамке" теперешней России, взятой в момент "сейчас", игнорируя возможные изменения. Только в этом случае процесс установления аналогии может закончиться продуктивно - иначе аналогия моя никогда не будет построена.

ü Под симметричностью подобия понимается отношение, выражаемое формулой' "если А равно В, то В равно А. Симметричность, таким образом, гарантирует, что если я сравниваю два предмета по какому-то признаку, то признак этот присутствует в том, что сравнивается, и в том, с чем сравнивается, как один и тот же, не изменяющийся в процессе сравнения, фиксированный, признак.

Уловить эту особенность подобия весьма сложно, но, может быть, следующий пример поможет это сделать. Предположим, я сравниваю степень наполннености одной чашки кофе со степенью наполненности другой чашки кофе и делаю заключение, что первая чашка кофе более полна, чем вторая. Это означает, что вторая чашка кофе менее полна по отношению к первой (признак симметричности подобия). Если это почему-либо не так (например, в ходе моего сравнения во вторую чашку долили кофе), сравнение перестает быть корректным и мне придется строить другое.

Стало быть, признак симметричности всего лишь признак неизменности отдельных сторон или качеств предметов в ходе производимых над ними операций сравнения. Легко представить себе, что должен чувствовать человек, сравнивающий друг с другом, например, форму двух облаков, каждое из которых постоянно меняет свои очертания. Аналогический процесс в таком случае довольно скоро вообще перестанет быть возможным, поскольку система координат все время смещается.

Наряду со следующим признаком подобия - признаком транзитивности - признак симметричности принимается наукой во внимание не во всех случаях, когда происходит процедура сравнения.

ü Под транзитивностью понимается отношение, выражаемое следующей формулой: "если А равно В, а В равно С, то А равно С". Применительно к подобию формулу эту тоже не слишком легко прочесть. Однако в вербализованном виде она может выглядеть гораздо прозрачнее: "Если один рубль (приблизительно) равен одной датской кроне, а одна датская крона (приблизительно) равна одной шведской кроне, то один рубль (приблизительно) равен одной шведской кроне".

Отношение транзитивности при анализе подобия дает возможность удержать сравниваемые признаки в системе" для того, чтобы не потерять точки отсчета. Зарегистрировать транзитивность важно потому, что подобные друг другу предметы должна отличать стабильность набора признаков, - признаки эти не предполагаются как "'мигрирующие" относительно друг друга.

Так, если я считаю, что наркотики есть зло, а зло есть то, что подлежит искоренению, я не могу не считать, что наркотики подлежат искоренению. Или, если я, напротив, считаю, что наркотики есть благо, а благо есть то, что заслуживает социального одобрения, я вынужден считать, что наркотики заслуживают социального одобрения,

Таким образом, можно утверждать, что признак транзитивности отношения подобия обязывает говорящего соблюдать последовательность при построении аналогии. В противном случае подобие не существует, а стало быть, и нет оснований для аналогии.

Риторика, предлагая аналогический метод логической аргументации, нарушение "законов подобия" рассматривала тоже как логические ошибки, делающие процесс познания проблематичным. Ведь сравнение подобных предметов (в частности, и с точки зрения основоположников риторики) есть главная операция, которая совершается в процессе познания. Более того, без этой операции процесс познания как таковой был бы вообще нереален: ведь познать нечто означает найти в нем то, что уже знакомо, то есть уподобить его тому, что возможно опознать,

Любая познавательная процедура, таким образом, предполагает некоторый наличный опыт, поэтому одной из существенных сторон познания они' тается узнавание. Узнавание же как раз и обеспечивается подобием предметов друг другу. Узнать - значит перенести некоторое количество признаков со "знакомого" на незнакомое.

Аналогическая аргументация представляет собой именно такой перенос признаков и непременным условием для нее, стало быть, является то, что называется "основой (или критерием) сравнения, а именно совпадающие признаки сравниваемых предметов. Эти совпадающие признаки получили в риторике название ^третьего члена сравнения", или tertium comparationis. Строго говоря, под третьим членом сравнения понимается то, на основании чего сравниваются вещи. Ведь очевидно, что сравнимые по одному признаку объекты могут оказаться не сравнимыми по другим.

Следует также иметь в виду и тот факт, что общие признаки объектов могут быть даны как в непосредственном, чувственном опыте (то есть представлены "наглядно"), так и являться результатом рассуждений по поводу объектов (то есть следовать из умозаключений). В зависимости от этого в свете идей риторики различаются два типа аналогии:

· физическая аналогия,

· метафизическая аналогия.

Под физической аналогией в риторике понималось либо внешнее подобие сравниваемых объектов, либо сама операция по выявлению внешнего подобия объектов.

Речь, таким образом, шла о типе сходства, которое возможно зафиксировать в чувственном опыте или сделать предметом анализа с ориентацией на чувственный опыт. Физические аналогии расценивались поэтому как аналогии очевидного характера, для понимания которых достаточно было обратиться к тем или иным объектам окружающего мира, чтобы увидеть объединяющие их признаки. Физическая аналогия как тип аргументации фактически не требовала, таким образом, ничего, кроме констатирования: предполагалось, что свойственный всем людям общий набор "чувственных данных" достаточен для того, чтобы представлять себе возможные параллели в объективной реальности.

Так, если я употребляю аналогию типа "кислый, как лимон", от меня отнюдь не требуется доказывать, что лимон кислый: предполагается, что аналогия не поставит слушателя в тупик, ибо трудно представить себе, что вкус лимона ему вообще не известен. Или, например, в том случае, когда я советую кому бы то ни было делать массаж по часовой стрелке, я имею все основания предполагать, что меня не ожидает вопрос типа: "А это в какую сторону?".

Частный случай физической аналогии - так называемая пережитая аналогия, аналогия по линии известных слушателю из разных источников фактов. Это могут быть не только источники эмоционального опыта (типа радости или боли), но и источники интеллектуального и интеллектуально-эмоционального опыта (наука, история, искусство и др.).

То есть, если я, предположим, рискну уподобить ту или иную ситуацию истории с троянским конем, я тем самым однозначно потребую от слушателя "включить" пережитую аналогию - как результат знакомства с историей Троянской войны. Только имея в своем распоряжении сведения о том, что греки вошли в Трою, разместившись внутри полого деревянного коня, присланного ими же "в дар" Трое, и таким образом перебили население давно осаждавшегося ими города, слушатель "прочтет" аналогию и сделает из нее правильный вывод: характеризуемая мною ситуация есть ситуация, в которой, с моей точки зрения, возможно проявление большого коварства.

Итак, собственно физическая аналогия базируется на общности чувственных восприятий: лишь в ряде случаев она может потребовать учета "фактора места". Например, я, видимо, не рискну позволить себе в Дании аналогию типа; "На вкус это, как клюква", поскольку не то, что клюква, но и само слово (кстати, вполне датское!), обозначающее клюкву, известно далеко не каждому датчанину.

Что касается пережитой аналогии, базирующейся, как следует из ее названия, на общности переживаний, то этот тип аналогии, понятное дело, требует учета огромного количества факторов - начиная от национально-культурных традиций и кончая тезаурусом (набором понятий) каждой конкретной личности.

В данном случае предлагать или не предлагать слушателю аналогию типа "Вы ведете себя, как фрекен Смилла" зависит уже не только от меня. Набор возможных аналогий задается, скорее, слушателем, чем мной, разумеется, если (применительно к данной аналогии) я не предполагаю пуститься в пересказ событий четырехсот-с-лишним-страничного романа "Ощущение снега фрекен Смиллой", автор которого малоизвестный в России, но очень популярный в сегодняшней Дании писатель Петера Хег.

ü Метафизическая аналогия есть тип аналогии (реальной или проводимой говорящим), которую невозможно "проконтролировать" ни с помощью обращения к "фонду чувств", ни к "фонду переживаний". Это аналогия теоретического характера, часто фиксируемая или устанавливаемая рассуждением, то есть требующая обращения к абстракциям разного порядка. И дело не в том, что члены сравнения или хотя бы один из них представляет собой абстрактное понятие (понятия могут быть сколько угодно конкретными, вплоть до единичных!), - дело в том, что оперирование метафизической аналогией в принципе может потребовать и иногда требует комментирующего подтверждения.

Тем не менее метафизическую аналогию удобнее рассматривать все-таки на примерах отвлеченных понятий, так как конкретные понятия, привлекаемые для метафизических аналогий, оказывают слишком большое сопротивление (как раз и требуя развернутых комментариев!), преодолеть которое не всегда возможно.

Поэтому иллюстрировать метафизическую аналогию начнем с отвлеченных понятий. Предположим, я строю аналогию, позволяющую объяснить коммунизм через фашизм. Понятно, что в случае с этой аналогией я никак не могу рассчитывать на то, что слушатель будет в состоянии представить ее себе, обратившись к "фонду чувств" или даже к "фонду переживаний" ("фонд переживаний", например, требует того, чтобы слушатель имел некоторый опыт пребывания как в стране с коммунистическим режимом - притом что такового на свете пока не имеется, - так и в стране с фашистским режимом, а таких стран тоже не так много).

В принципе, разумеется, слушатель при "прочтении" аналогии может опираться на соответствующие чувства и даже переживания, но те и другие при "прочтении" им аналогии будут носить лишь вспомогательный характер. Что касается меня ~ лица, предложившего аналогию, то мне тоже, со всей очевидностью, не удастся предъявить "материал" для наглядного сравнения коммунизма и фашизма. Вот почему, в случае неочевидности аналогии для слушателя - решающую роль в речевой ситуации будет играть то, насколько убедительно я смогу мотивировать мою аналогию.

Оговорка "в случае неочевидности аналогии для слушателей" представляет собой чрезвычайно важную оговорку. В риторике часто можно было встретить мысль о том, что хорошая аналогия не нуждается в объяснении. На чем базировалась эта мысль, в общем-то понятно: действительно, если аналогия требует слишком развернутых комментариев, лучше вовсе не прибегать к ней в условиях публичного выступления. Другое дело, когда речь, например, идет о формировании какой-либо научной концепции:

здесь практически любая аналогия может быть только развернутой аналогией, с объяснением признаков, которые позволяют автору прибегнуть к объяснению одного через другое.

Диспозиция как раздел риторики ценила аналогическую аргументацию прежде всего за компактность: действуя на слушателя не через систему умозаключений, а через "картину" (образ) или идею, аналогия позволяла, во-первых, сэкономить массу "речевого времени" и, во-вторых, была исключительно трудной для опровержения - во всяком случае до тех пор, пока говорящий не начинал мотивировать ее. А поскольку физическая аналогия практически не нуждалась в комментариях, построению метафизической аналогии, которая бы также не требовала обоснования, уделялось в риторических курсах особенно серьезное внимание. Здесь и шли в ход "правила подобия", которые в качестве признаков подобия были рассмотрены выше.

Особенно трудной задачей считалось построить метафизическую аналогию конкретного характера, то есть аналогию, в которой не задействованы отвлеченные понятия. Представление о ней поможет составить в принципе любая более или менее "случайная" аналогия, особенно если для нее есть минимальные основания. Предположим, такая случайная, но вполне конкретная аналогия, как "Москва - сумасшедший дом", едва ли требует развернутых обоснований: тому, кто предложил ее, не придется ожидать недоуменного взгляда слушателей, свидетельствующего об их потребности выслушивать комментарии на сей счет. Аналогия, в общем, понятна и почти бесспорна.

Интересно, что даже при рассмотрении аналогии как средства логической аргументации пособия по риторике всегда отмечали ее "риторизм" по сравнению с аргументацией собственно логической.

Для использования аналогии в качестве аргумента не требовалось умения построить умозаключение - требовалось умение "'узнать" предмет и сделать его '"узнаваемым" для других. Эмоциональный эффект аналогии в том, что слушатель вслед за говорящим делает некое открытие, устанавливая неизвестный для него ранее или игнорировавшийся им в прошлом тип связи между объектами.

Сила яркой аналогии могла быть настолько велика, что логические способности слушателей просто "отключались". Об этом свидетельствует, скажем, такой классический пример из области античной риторики, как следующая знаменитая аналогия: "Если Гектор не действовал незаконно, убивая Патрокла, Парис тоже имел право убить Ахиллеса". Аналогия эта фактически оставляет в стороне главное, а именно - историческую (убийство в честном бою или убийство при содействии богов) и этическую (убийство с точки зрения морали) сторону вопроса. Однако как пример яркого сравнения, она действительно построена блестяще. Попробуем посмотреть, как "работает" этот классический пример.

Данная аналогия состоит из трех "членов":

убийство 1 (Гектором Патрокла) как первый член сравнения убийство 2 (Парисом Ахиллеса) как второй член сравнения

"убийство вообще", с точки зрения закона, как третий член сравнения.

Отношения между членами сравнения рефлексивны (то есть каждый из объектов сравнения самоидентичен, равен себе), симметричны (если убийство 1 есть убийство 2, то и убийство 2 есть убийство 1) и транзитивны (если убийство 2 есть убийство 1, а убийство 1 законно, то и убийство 2 законно). То есть перед нами действительно чистый случай подобия. Подобие это выстроено вокруг третьего члена сравнения, а именно - "убийства вообще, с точки зрения закона", то есть вокруг "законности" убийства. Признав одно убийство "законным", мы тем самым обязываем себя признать "законным" и другое, ибо третий член сравнения может быть только общим для обоих членов пары - иначе аналогия как процедура (или метод) невозможна.

Впрочем, всякая аналогия есть "шкатулка с секретом": построив, например, данную аналогию, мы тем самым не сказали, что убийства Гектором Патрокла и убийство Парисом Ахиллеса - законны. Мы только отметили, что оба случая "равноправны по отношению к закону" и что при допущении, согласно которому законно одно из них, мы вынуждены "санкционировать" и второе.

Понять этот нюанс, весьма существенный для процедуры аналогии и аналогического метода аргументации как такового, весьма и весьма важно. Аналогический тип аргументации (и в этом его главное отличие от собственно логического типа аргументации!) не определяет понятий - он связывает понятия, делая их подлежащими оценке с одной и той же точки зрения.

Иными словами, мы не определили убийство Гектором Патрокла как убийство Парисом Ахиллеса, мы только утверждали, что в определенном, нужном или интересном для нас отношения они подобны друг другу, то есть сравнимы. В этом Смысле и возможно донимать утверждение старых ^пособий по риторике, в соответствии с которым на самом деле объекты индивидуальны и неповторимы - они только способны заменять друг друга в определенном отношении, но быть друг другом неспособны.

Так, мы можем воспользоваться примером убийства Гектором Патрокла для иллюстрации мысли о законности убийства, для наглядности поставив убийство Гектором Патрокла на место убийства Парисом Ахиллеса только с той целью, чтобы найти второму убийству место на "шкале деяний". После этой аналогической операции оба убийства займут подобающие им места в истории Троянской войны и будут продолжать оставаться фактически независимыми друг от друга.

Стало быть, механика аналогического метода в том, что один объект на время берется (как бы напрокат) с подобающего ему места - с тем, чтобы быть поставленным на место другого для определения того, как "ведет себя" данный объект на новом для него месте. По его "поведению" судят и о поведении подобного ему объекта.

Наглядное представление об этой процедуре дает еще один пример из истории риторики - аналогия, использованная при решении спора между Аристофоном и стратегом Ификратом (спор датируется 356 г. до н. э.). Ификрат обвинялся в том, что он выдал противникам место дислокации флота за определенное денежное вознаграждение. Обвиняемый спросил:

"Сделал бы ты сам что-нибудь подобное за деньги?" Когда Аристофон ответил гневным отказом, Ификрат предложил такую аналогию: "Если ты, Аристофон, не сделал бы этого, то почему я, Ификрат, должен был сделать?" Аналогия подействовала в высшей степени эффективно.

Приведенные примеры аналогии являются примерами так называемой пропорциональной аналогии. Отметить это их свойство весьма важно, поскольку по дошедшим до нас сведениям в пособиях по риторике отмечалось два вида аналогической аргументации. Речь идет о следующих видах:

· пропорциональная аналогия,

· атрибутивная аналогия.

Для понимания этих двух видов аналогии необходимо иметь в виду, что "основания" для каждого из видов задает реальность, то есть те отношения, которые имеются между объектами в действительности. Объекты, которые возможно сопоставить пропорционально, как правило, не вступают в отношения атрибутивности, и наоборот.

ü Пропорциональная аналогия предполагала, так сказать, равноправие сопоставляемых объектов. Они считались равноправными в том отношении, что каждый из объектов содержал как признаки, объединяющие его с другим объектом, так и признаки, отличающие его от другого. Таким образом, при пропорциональной аналогии признаки одного объектам переносились на другой, ибо изначально были присущи обоим.

Пропорциональная аналогия- это случай свободного взаиморасположения сопоставляемых членов пары. Сравнивающий не оценивает один предмет как другой, в качестве другого он только указывает на то, что между предметами имеется сходство в определенном плане.

Сходство это не покрывает, таким образом, всех характеристик ни одного из объектов. И если, например, мне угодно сопоставить пальто, с одной стороны, и куртку- с другой, я, видимо, буду искать в них то, что их объединяет или разобщает, понимая, что "наделять" пальто признаками куртки или наоборот есть операция неправомерная. Я, видимо, постараюсь избежать как характеристики пальто в качестве "куртки с пришитыми к ней полами", так и характеристики куртки в качестве "пальто с отрезанными от него полами".

В данном случае представить одно через другое возможно только искусственно (ср. еще более абсурдные и потому еще более наглядные ситуации: радио есть "телевизор без экрана" - телевизор есть "радио с экраном"; самолет есть "автомобиль, который летает" - автомобиль есть "самолет, который ездит по земле" и др.).

Понятно, что, даже будучи построенными, "аналогии" эти могут существовать лишь потому, что "в принципе все можно сравнить со всем". Реально же они ощущаются как весьма и весьма натянутые или курьезные. При более естественных отношениях между предметами пальто и куртка сопоставимы по признаку принадлежности к предметам верхней одежды и противопоставлены по признакам фасона и назначения (с аналогиями "автомобиль - самолет" и "телевизор - радио" читатели, безусловно, разберутся сами).

Впрочем, курьезность аналогий, построенных таким образом, обычно используется собственно риторически. Вот пример из биографии того же стратега Ификрата. Когда его сына попытались преждевременно забрать в солдаты на том основании, что сын был высок и производил впечатление вполне взрослого, Ификрат возразил: "Если вы считаете рослых мальчишек мужами, то вы должны считать низкорослых мужей детьми" (тип: взрослый есть ребенок высокого роста - ребенок есть взрослый низкого роста).

ü Атрибутивная аналогия рассматривалась как аналогия, связанная с переносом признаков одного объекта на другой объект. Попытки построить такие аналогии на курьезных примерах - с предметами верхней одежды, средствами передвижения и средствами массовой информации- только что были продемонстрированы. Однако при соблюдении правил атрибутивная аналогия отнюдь не выглядит как курьез.

Определение данного вида аналогии как атрибутивной связано понятием атрибут (лат. attribuo - придаю, наделяю), трактуемым как существенное свойство объекта. В этом смысле русло - атрибут реки (в отличие, скажем, от моря), струны - атрибут, например, скрипки (в отличие, в частности, от трубы), и т. д. Быть атрибутом чего-либо означает служить его отличительным признаком.

При аналогии атрибутивного типа одному объекту приписывается свойство другого, становящееся атрибутом первого объекта. Чаще всего происходит это таким образом, что существенное свойство одного объекта начинает определять другой объект в целом. Прочие же признаки другого объекта как бы остаются в стороне.

Так возникают аналогии типа "лошадиное лицо" (то есть лицо, "напоминающее о лошади"), '"трезвый довод" (довод, "напоминающий о рассуждениях трезвого человека"), "пресный фильм" (фильм, "напоминающий о пресной пище") и др. Очевидно, 'что в приведенных аналогиях "лицо" не сравнивается с "лошадью", "довод" с "человеком в состоянии трезвости", "фильм" - с "пищей": в каждом из этих случаев второй из сопоставляемых объектов редуцируется (сокращается) до одного признака.

В результате перед нами не два объекта, объединенные общим признаком (как при пропорциональной аналогии), но один объект (наделенный свойством другого). Примечательно, что приведенные аналогии атрибутивного типа невозможно представить пропорционально, то есть посредством структур типа: "Лицо - (как) лошадь", "Довод - (как) человек", "Фильм - (как) пища", - именно потому, что второй объект не входит в пару целиком. Известный пример атрибутивной аналогии в античной риторике - словосочетание "троянский ход", то есть ход (действие), "напоминающий троянского коня", - хитрый ход.

Разговор об аргументе (как инструменте аргументации) подвел нас наконец к самому процессу выведения тезиса из аргументов процесс этот назывался демонстрацией. Именно демонстрация ставила говорящего перед выбором речевой тактики: в его распоряжении, таким образом, оказывалось несколько возможностей для развертывания сообщения.

Говорящий мог предпочесть в качестве основного средства развертывания сообщения логическую демонстрацию, требующую соблюдения логических правил вывода умозаключений (1) или соблюдения логических правил аналогии (2) (те и другие были описаны выше). Примечательно, что выбор такой в обоих случаях означал работу прежде всего "на территории логики": здесь говорящий подлежал оценке с точки зрения логической практики.

Однако существовал и еще один путь: в качестве основного средства развёртывания сообщения говорящий мог выбрать так называемую паралогическую демонстрацию (разумеется, слово "демонстрация" употребляется в этом словосочетании условно: ведь демонстрация - это термин логической теории). А она предполагала последовательное игнорирование как правил вывода умозаключали, так и логических правил аналогии. Или даже используя эти правила негативно, то есть с точностью до наоборот (3). Работая на "территории паралогики", говорящий оказывался неподсуден логике и подлежал оценке с точки зрения фигуративой практики, принципы которой были совершенно иными (гл. 4).

Однако какую бы из речевых тактик говорящий ни предпочел, предполагалось, что ему известен механизм действия паралогизмов. Знание этого механизма гарантировало говорящему как сознательность в выборе действительно пригодной для него речевой тактики (логической, аналогической или паралогической), так и возможность "запускать" паралогический механизм в обе стороны, то есть либо не совершая логических ошибок (невольных паралогизмов), либо, наоборот, делая установку на паралогизмы как формы речевого поведения.

Следующий параграф предполагает, что мы предпочитаем оставаться в рамках логики и выбираем, стало быть, логическую демонстрацию.