Италия в эпоху Возрождения. 18 страница

 

¹ Как, например, изображение евангелиста Луки в Четвероевангелии IX века, вывезенном с Афонской горы.

 

Для массы народа иконы заменили прежние фетиши язычества, они стали считаться оружием против дьявола. Особенно изображение креста считали невыносимым для него, и крест стали употреблять как амулет. Люди, стоявшие во главе просвещения, смотрели на все священные изображения как на обстановку, располагающую к молитве, и думали, что для народа они могут служить напоминанием тех или других священных событий.

Многие из изображений еще в период язычества отличались способностью двигаться: Минерва потрясала копьем, Венера плакала, иные боги вращали глазами. Священные изображения, источающие кровь, были только продолжением старого идолопоклонства: последнее слишком глубоко пустило свои корни, и поверхностно коснувшееся народа христианство было только номинальной верой. Семь столетий непрерывных апостольских трудов не вывели чернь из прежнего состояния; церковь даже покорялась народу в деле священных изображений: чернь их настоятельно требовала. В VI веке иконопись получила самое широкое развитие, и, конечно, образ в глазах народа не отличался от самого божества.

Когда христианство пришло в прямое столкновение с магометанством, почва для иконоборчества была подготовлена. На престоле был Лев Исавриец, родоначальник новой византийской династии. Под влиянием магометан, не признававших никаких изображений божества, и евреев, издавна с отвращением взирающих на каждую статую и картину как на идолов, сам ясно представляя весь фетишизм часто внешнего поклонения, Лев явился ярым противником икон. Он приказал убрать статую Спасителя, которая пользовалась особым поклонением со стороны народа. Когда царский служитель приставил лестницу и с топором поднялся кверху, толпа женщин кинулась на него и убила. Пришлось призвать войска, и дело кончилось бойней. Льва обвиняли как врага христианства, как последователя магометан и евреев. В аристократических слоях византийского общества царствовали или неверие, или полнейшая религиозная апатия; истинных, лучших христиан было мало. Император Константин, выказывавший полнейшее пренебрежение к религии тем, что ослепленного и опозоренного патриарха снова возвратил к должности, созвал в 754 году Константинопольский собор, который наименовал себя Седьмым Вселенским. На соборе этом единогласно было определено: все символы и изображения, кроме символа Евхаристии, считать еретическими, видоизмененной формой того же язычества. Все статуи и иконы должны быть вынесены из храмов, и тот, кто осмелится водворить их снова на прежнее место, предается анафеме.

XI

 

Монашество восстало: императора обвиняли, как нового Юлиана Отступника. Борьба была самая грозная. Никакие казни не могли помочь. Видя невозможность борьбы, Константин решился на самое уничтожение монашества; он выгнал монахов из монастырей, повыдавал монахинь замуж, сжег иконы, статуи и мощи, бичевал патриарха, обрив ему брови, вывел на посмеяние на арену цирка в рубашке без рукавов, а потом казнил его и на место его посадил евнуха.

Иконоборство продолжалось при сыне Константина Льве, но жена его Ирина, захватившая после него власть, установила прежний порядок. Новый, созванный ею собор объявил, что предшествовавший собор составляли безумцы и безбожники; поклонение иконам снова было восстановлено, — и снова пало в правление Льва Арменина, Его преемник Михаил отнесся к делу гонения совершенно равнодушно: он не верил ни в дьявола, ни в воскрешение мертвых, ему было решительно все равно, поклоняется народ иконам или нет, — он просил патриарха не обращать на это никакого внимания и забыть все определения и Никейского, и Константинопольского соборов.

Но монашество было сильнее императоров; после борьбы, тянувшейся сто двадцать лет, иконы снова были восстановлены; церкви, расписанные изображениями животных и птиц, снова покрылись иконописью.

Монашество, стоявшее на стороне народа и во главе его, в эпоху иконоборства не имеет, в сущности, ничего общего с священнослужителями — жрецами. В глубокой древности в Индии, как мы знаем, существовали аскеты, удалявшиеся из шумных городов в пустыню. Подобно им, такую же жизнь вели иессеяне в Иудее и жили в пустыне как «сотоварищи пальм». Христианская религия, сильнее, чем какая-нибудь, отвергающая суету жизни, заставила уходить ревнителей учения Христова в уединенные места. Молитва была для них жизнью и пищей, потребности же тела были ограничены до крайности. Сухие плоды, хлеб и вода — вот все, что они позволяли себе; теплая вода считалась же роскошью. Индийские теории вечного созерцания божества сами собой заставили верных поклонников, для уподобления Богу, заняться самосозерцанием. Такой взгляд перешел и к отшельникам христианства, — появились такие личности, как Симеон Столпник, в молодости много раз покушавшийся на самоубийство и тридцать лет проведший на вершине столба, с площадкой в один квадратный фут, прикованный на высоте железною цепью. Подражатели их были и у нас. Около пустынной кельи какого-нибудь аскета собирались несколько товарищей и изъявляли желание разделить его благочестие и суровую жизнь. Общежитие породило киновии, послужившие началом монастырской жизни. Монастыри привлекали к себе отшельников настолько, что в одном Египте насчитывалось их более ста тысяч. Чудесный климат много помогал строгому выполнению обязанностей сухоядения и отрешению от всякого комфорта. Бесчисленное множество отшельников скопилось по берегам Черного моря.

Наступил миг, когда, по выражению одного писателя, от грубого плетения циновок и корзин монахи перешли к списыванию рукописей и занятию музыкой. Монастыри стали руководителями поселенцев. Босые монахи с капюшоном, скрывающим от их взоров соблазны мира, обратили окрестности своих монастырей в роскошные сады и дивные поля. Они не имели права есть вне монастыря, довольствуясь исключительно пищей в обители. Мы увидим далее влияние, которое оказали они на искусство, и в какой огромной зависимости от церковных принципов стало искусство в Риме в славную эпоху полного развития величайшей по чистоте духа школы, кульминационной точкой которой был Рафаэль Санти из Урбино.

XII

 

Отрешившись от Византии, Запад пошел самостоятельной дорогой. Мы видели, как крепко византийский элемент привился на Востоке, захватив всю огромную Сарматскую низменность. После гонений на иконы христианская восточная живопись возродилась с новыми взглядами и основами. Гонения и муки находили прямую аналогию в страданиях Спасителя, которых не решалась изображать живопись раннего периода. Как прежде Бог являлся только символом и царем славы, могучим существом, которое правит миром и человеком, так теперь Христос стал появляться в человеческом облике, страдающим на кресте. Искусство классическое избегало всякого реального проявления страдания, и произведения вроде «Лаокоона» могут считаться исключительными. Классические традиции едва чувствовались, подавленные символистикой. Постепенно начали вырабатываться типы: Богоматери, Христа и апостолов. У святых появляется борода; для каждого святого в отдельности вырабатывается канон. От этой эпохи до нас дошли замечательные рукописи, украшенные виньетками, деланными кистью. В Париже, в Публичной библиотеке, есть драгоценный фолиант проповедей Григория Назианзинского второй половины IX века с миниатюрами прекрасной работы. В Ватикане есть тоже подобные фолианты с условными пейзажами. Миниатюры эти служат отличным пособием для изучения костюма, обычаев и зданий, представляя вообще драгоценный материал для художника и историка.

До нас, в сущности, дошло много икон византийского стиля; не только в Греции, но и у нас на Руси есть множество образов X века и даже более раннего периода. Москва, Смоленск, Киев — все они обладают этими старыми, сильно пострадавшими, разрушающимися все более и более иконами, крытыми темным лаком и пользующимися большим уважением со стороны богомольцев. Собственно канон иконописной живописи был выработан в X—XI веках; художники выискивают идеал и, выработав его, начинают только повторяться. Канон этот делается обязательным настолько, что строго-настрого запрещается малейшее отступление от раз намеченного изображения. Подобное явление мы видели и в Египте: оно должно существовать всюду, где есть условное искусство. Чем можно отличить апостола Марка от апостола Матвея, если не придать им соответствующих атрибутов, к которым уже приучены богомольцы? Таким образом определялись лета изображенного лица, цвет волос, бороды, прическа, риза, обстановка и надписи. Являются так называемые подлинники — образцы разных редакций. Живопись альфреско по сырой извести, требующая быстроты работы, так как раз написанного поправлять уже нельзя, расписывалась не одним, а сразу многими художниками, причем один намечал контуры, другой их вырисовывал и накладывал краски, третий набрасывал блики, а два помощника растирали краски и набрасывали известь. На Афоне до сих пор практикуется подобная живопись. Огромная фреска, изображающая Спасителя и одиннадцать апостолов в натуральную величину, была написана художником с помощниками в каких-нибудь два часа. Композиция не была подготовлена заранее, да и варьировать раз положенные каноны было воспрещено; всякая свобода художественного творчества была изгнана, оставалось только механически воспроизводить соответствующие пределы изображения. Византийская скульптура, при общем отвращении от статуй, не могла, конечно, процветать; и в постановлении Православной Церкви отнюдь не делать для храмов статуй мы и должны искать причины того, что ваяние никогда не процветало ни в христианской Греции, ни у нас.

Первые мастера и живописцы, пришедшие на Русь, были византийцы, приглашенные киевскими строителями церквей для расписывания храмов. Оставив после себя греческие подлинники, они дали образец русским художникам. Талантливая подражательность русских скоро сказалась, — и нашим первым живописцем, о котором мы имеем сведения, был печорский инок преподобный Алипий. Легенда рассказывает, что иконы его не сгорали в огне и что во время болезни его ангел Господень дописывал за него образа. В XV веке появился знаменитый художник, андроньевский инок — Андрей Рублев, составивший целую дружину — артель иконописцев под управлением старосты. Высшее духовенство смотрело на иконопись как на дело большой важности, как на дело богоугодное. Мы знаем, что Петр, митрополит киевский, перенесший митрополию из Владимира в Москву, был живописец, и иконы его хранятся в Кремле и до сих пор. Каноном нашей живописи стали образа Андрея Рублева (расписавшего Троице-Сергиеву лавру). Иконописью не дозволялось заниматься людям дурного поведения или не навыкшим к живописи. Римское влияние, через Новгород и Псков достигнув Москвы, сказалось в деле техники настолько сильно, что Стоглавый Собор, созванный Иоанном IV, потребовал от живописцев, чтобы они держались старых образцов.

В конце XVI века у нас явилось два вида живописи: московский, строгого стиля, не отличающийся прежней чернотой красок, и строгановский, отличавшийся яркостью красок и золота. Царь Алексей Михайлович, которому не было чуждо веяние Запада, вызвал из-за границы искусных мастеров, в обучение которым и были отданы русские ученики. Более светлый колорит и правильный и изящный рисунок сделались отличительными чертами нового поколения художников. Артельные начала и здесь царствовали во всей силе, разделение труда практиковалось постоянно: одни — «знаменщики» — писали специально лики, другие — «долицовщики» — писали ризы, третьи — «травщики» — расписывали пейзаж и орнамент. Хорошие мастера получали «жалованье» от государя: земли, кафтаны. Влияние итальянской светлой школы сказалось весьма сильно на домовых церквах бояр Голицына и Матвеева. Русские мастера стали подражать им и совершенно подпали итальянской манере. Никон отлучил их от Церкви, приказал иконы сжечь и за образцы велел брать древние иконы греческого стиля. Вскоре появились переводы с греческого канона живописи. Книги эти служат для пользования иконописцев и в наше время. Примером описания может служить такой список примет: «Сентября 3-го священномученика Анфима-епископа. Святой Анфим возрастом стар, подобием сед, брада, аки Власьева (см. февраля 11-го), на конце раздвоилась; риза святительская крещатая, в руках Евангелие».

Петр Великий подтвердил, чтобы Синод, заменивший патриарха, наблюдал за писанием икон по древним подлинникам, и главное заведование иконной живописью поручил Ивану Зарудному.

Из древних икон, пользующихся наибольшим уважением в России, надо отметить запрестольные иконы Спасителя и Божией Матери в Успенском соборе Московского Кремля, по преданию привезенные из Корсуни, и икону святых Петра и Павла в новгородском Софийском соборе, вывезенную из Византии; затем надо отметить образ Смоленской Богоматери, писанный, согласно преданию, евангелистом Лукой; находится он в Смоленске и известен под именем Одигитрии. Вывезен он из Греции еще при князе Всеволоде Ярославиче. В Москве находится также царьградская икона Божией Матери, доставленная во Владимир Андреем Боголюбским; это та самая икона, которая была перенесена из Владимира в Москву во время нашествия Тимура, подошедшего к самой Оке. Народ встретил икону на Кучковом поле и, повергаясь на колени, взывал: «Матерь Божия, спаси землю Русскую». В самый день встречи иконы Тимур отступил, устрашенный ночным видением, в котором ему явилась Жена со множеством войск. В память этого учрежден праздник Сретения Владимирской Божией Матери, и икона оставлена при московском Успенском соборе навсегда. В Новгороде, в Знаменском монастыре, есть икона Знамения, на которой изображена Богородица с молитвенно поднятыми руками кверху и изображением Иисуса Христа на груди в виде медальона. Во время осады Новгорода суздальским войском одна из вражьих стрел попала в нее, так как она была вынесена на крепостной вал; тогда икона, оборотясь лицом к городу, заплакала; на суздальцев напал ужас, они стали побивать друг друга и потерпели полное поражение. Большим почетом пользуется икона Казанской Божией Матери, чудесно найденная десятилетней девочкой под развалинами сгоревшего дома, причем Сама Богородица указала ей место находки, явившись в сонном видении. Наконец, остается упомянуть о Тихвинской иконе, которая явилась в воздухе окруженная лучезарным ореолом и остановилась в своем торжественном шествии на том месте, где теперь основан Тихвинский монастырь.

 

XIII

 

Что касается истории русского костюма, то она совершенно не разработана, материалы разбросаны, нет систематически сведенного издания, которое в строго хронологическом порядке могло бы восстановить перед нами полный ход развития костюмов и утвари наших предков. Первые сведения о славянских костюмах мы имеем от арабских писателей. Затем наглядными памятниками старины служат скифские курганы в Херсонской губернии, близ Керчи и Никополя. Хотя работа вещей, вырытых из курганов, чисто греческая и принадлежит мастерам, вызванным из колоний для скифских владык, но быт, изображенный на них, носит на себе отпечаток чисто скифского характера. По никопольской и куль-обской вазам можно изучить до известной степени обстановку первобытных степных жителей Сарматии. Много мелких вещей и украшений найдено в курганах. К сожалению, обычай сжигать умерших со всей утварью и украшениями, о чем говорят арабские писатели¹, уничтожил массу интересных подробностей, из которых до нас дошла только часть, находившаяся в тех курганах, где были погребены несожженные трупы.

 

1 Ибн-Фадлан уверяет, что был обычай не только сжигать покойника, но и его возлюбленную, если она того хотела. Женщину, изъявившую такое желание, в назначенный день хорошенько кормили, связывали ей ноги, одевали в лучшие одежды. Покойника несли в лодке, где помещались вина и плоды, убивали жертвенных животных. Обрекшая себя на сожжение ходила по избам родственников и знакомых, сохраняя веселый вид и уверяя, что ее поступок — следствие пламенной любви. Ее возводили на костер и спрашивали, что она видит; она отвечала: мать, отца и ее милого, который ждет ее. Тогда старуха, изображавшая ангела смерти, при звуках музыки затягивала ей петлю и поражала ножом. Родственники зажигали костер тоже под звуки музыки.

 

О рельефах колонны Траяна было уже сказано выше. Следующим живописным памятником можно отметить рисунок в Изборнике Святослава 1073 года, где великий князь изображен в опушенной мехом шапке, в плаще, застегнутом на правом плече, а его супруга в обычном византийском костюме из пестрой дорогой материи.

К интересным памятникам XI века относятся также фрески Киево-Софийского собора светского содержания; контуры их пройдены резцом и затем уже раскрашены. Как на памятники XII века надо указать на рукопись Ипполита, римского папы, «Об антихристе», с изображением русского князя (по заказу которого была сделана рукопись) в плаще, летней шапке и красных, сапогах;на открытые в Кирилловской церкви в Киеве фрески, изображающие святого Кирилла Александрийского; на фрески Дмитровского собора во Владимире; финифтяные портреты князей Бориса и Глеба в княжеских бармах, что найдены в селе Старая Рязань, и, наконец, на портрет князя Ярослава Владимировича в Спас-Нередицкой церкви в Новгороде, в чисто византийском костюме. Рядом с князем есть изображения женщины с убрусом на голове, с украшением посередине и бахромой по концам, причем у девиц волосы видны из-под повязки, а у женщин тщательно подобраны. Убор этот сохранялся до XVII века, почти без изменения, в течение шести столетий, — он только несколько иначе надевался. Мужчины носили на голове треух вроде тех чухонских шляп, которые носят и до сих пор. На зиму обшивали шапку мехом; верх иногда был вышит разными узорами, даже из драгоценных камней.

Одной из таких шапок, принадлежащих к числу царских регалий, надо назвать знаменитую шапку Мономаха. Это был тот же обычный тип колпачка, украшенного драгоценными каменьями, с меховой опушкой внизу и крестом наверху. Шапка эта, конечно, никогда Мономаху не принадлежала, и известие, что ее прислал князю Владимиру Алексей Комнин, надо причислить к области легенд. Во-первых, присылка такого подарка из Византии более чем странна, а во-вторых, византийцы носили короны в виде обруча или венца и уж, конечно, мехом их не оторачивали. Название это выдумано, вероятно, Иоанном Грозным, который впервые называет ее шапкой Мономаха в своем завещании¹. Вернее всего, что венец этот появился на русских царях со времен Ивана III, который, присвоив себе византийского орла и взяв в супруги Софью Фоминичну, хотел показать, что дружественные отношения с Грецией начались уже давно и почтенная монархия относилась с уважением к России и в прежнее время.

 

¹ «Благословляю сына моего Ивана, — пишет он, — Крест Животворящего Древа большой царьградский да крест Петра-чудотворца, которым чудотворец благословил прародителя нашего, великого князя Ивана Даниловича и весь род наш. Да сына своего Ивана благословляю царством Русским, шапкой мономаховской и всем чином царским, что прислал прародителю нашему царю и великому князю Владимиру Мономаху царь Константин Мономах из Царьграда».

 

К первой половине XIII века надо причислить изображения святой великомученицы Екатерины и святого великомученика Пантелеймона, которые находятся в рукописи Пантелеймонского евангелия, — и заглавные буквы разных рукописей. К концу XIII века можно отнести образцы одежд Бориса и Глеба в церкви Николы на Липне, с широкими поясами, подпоясанными низко; славянский Псалтырь того же века снабжен миниатюрами.

Вообще заглавные буквы летописи, украшенные фигурами с натуры, иногда не вполне приличными, заслуживают особого внимания. В рукописи Бориса и Глеба (XIV столетия) есть изображения и князей, и народа, и походов на лошадях. В Императорской Публичной библиотеке есть Псалтырь XV века, с рисунками не только костюмов, но и современных обычаев; замечательны также рисунки Радзивилловского списка Несторовой летописи, хранимого в Академии наук. В Мирожском псковском монастыре есть икона Знамения с изображением князя Довмонта и его супруги.

В XVI веке совершается перемена в древнем костюме и появляются охабни с рукавами. Драгоценными материалами, для изучения этого периода являются записки С. Герберштейна о Московии, с портретом автора в шубе, подаренной ему царем Василием Ивановичем, и с изображением воинов в шлемах с кольчужным покрывалом до плеч, клинообразным щитом и копьем. XVI и XVII века отличаются значительным обилием памятников, из которых мы можем указать на главнейшие. Во-первых, надо отметить две интересные картины: «Шествие посольства Иоанна Грозного к императору германскому Максимилиану» и «Осада русскими Вендена в 1573 году»; во-вторых, огромный интерес представляет картина «Венчание на царство и обручение Лжедмитрия I», приобретенная из рода Вишневецких царствующим государем. Затем два интересных описания России: Адама Олеария, находившегося в голштинском посольстве, и барона Мейерберга, бывшего послом при царе Алексее Михайловиче в половине XVII века.

От конца XVI века есть также дошедшее до нас путешествие Лебрена.

В XVII веке охабни приобрели длиннейшие рукава, отбрасывавшиеся назад; кафтан получил перехват, а воротник сделался огромным, стоячим и получил название козыря. Каблуки выросли до необычайных размеров, пуговицы на кафтанах сделались величиной более куриного яйца; соответственно и шапка приобрела чудовищные размеры в высоту и получила название горлатной¹.

 

¹ Обычная ошибка наших художников (в том числе и Шварца), делающих на картинах эпохи Иоанна Грозного высокие шапки.

 

Отличительной характеристикой женского костюма XVII века являются так называемые вошвы — длинные рукава, соединяющиеся с подолом. В музее Академии художеств есть иллюстрация к библейским событиям — рукопись, принадлежащая XVII веку, где все личности, начиная с Адама, изображены в костюмах времен Михаила Федоровича. В Москве, на стенах Архангельского собора, есть иллюстрация к притче о богатом и бедном Лазаре, тоже в костюмах времен Михаила. В том же Архангельском соборе есть портрет царя Федора Алексеевича в собственном костюме.

Итак, мы можем сказать, что самостоятельных костюмов Россия почти не вырабатывала: сначала она подчинялась византийскому влиянию, затем татарскому. Оригинальный, но едва ли удобный покрой платья, который начал вырабатываться к эпохе Петра Великого, был сразу заменен, по воле преобразователя, куцыми голландскими казакинами. (Мы не говорили о платье простолюдина как об одежде более чем примитивной, едва ли могущей присвоить себе наименование костюма национального.) Впоследствии, при императрицах, наша одежда стала зеркалом Запада, — она точным образом отражала все малейшие изменения мод. И до сих пор не только в модных платьях, но даже в обмундировке войск мы берем за образцы западные покрои. Впрочем, в самое последнее время чувствуется поворот к национальному, — форма меняется согласно климату и удобству.

То же самое мы наблюдаем и в царском орнате. В костюме первых князей мы видим много византийского; более поздние имеют чисто татарский отпечаток. Переходный тип одежды состоит из длинного станового кафтана и мантии. В костюмах первого разряда золотые узоры шли всегда по красному фону, с светло-синим отливом: цвет царской византийской багряницы. В наряде татарского пошиба материя представляет сплошную золотую парчу и украшена сверху бармами с широким оплечьем, великолепно вышитым драгоценными каменьями. К числу царских регалий принадлежат, бесспорно, скипетр, корона и держава. Костюм цариц мало чем отличался от облачения их супругов, и разница заключалась в том, что платье вышивалось только по подолу и по переднему разрезу, а с боков и сзади оставалось одноцветным; из-под короны спускалось белое покрывало, почти доходившее до нижнего края барм.

Восточный кафтан с узкими рукавами заменил византийские одежды среди вельмож и царедворцев, после того как частые сношения с Ордой убедили русских в большей целесообразности татарского костюма. Поверх кафтана, изукрашенного иногда великолепно и сделанного из той мягкой неломающейся парчи, о которой не имеют понятия теперешние мастера, делающие крахмальные ризы духовенству, надевалась шуба, подбитая соболями или другим, более дешевым мехом. Опушались соболем и кафтаны, предназначенные для торжественных случаев, но в горницах, конечно, никогда не сидели в шубах, как это иногда изображают художники на картинах. Вообще длинная одежда считалась по преимуществу достоянием высших классов как у мужчин, так и у женщин.

Священнические одежды, перенесенные из Византии, и теперь, по прошествии 900 лет со времени крещения Руси, не утратили своего древнего характера. Традиции в церкви хранятся крепче, чем где-либо, и все стихари, епитрахили, поручи, несомненно, те же, что и у греков в эпоху Константина. Изменилась несколько фелонь, — верхняя риза священника; прежде она имела вид мешка с отверстием наверху для головы, причем спереди священник подбирал нижний край себе на руки в густые складки, что было весьма красиво. Впоследствии, ради экономии и удобства, стали делать спереди вырез. В епископской одежде особенно чувствуется и до сих пор византийский пошиб. Панагия — овальный образ Спасителя или Богоматери — составляет тоже один из отличительных признаков византийского духовенства и отличается иногда удивительным богатством. Необходимой принадлежностью высшего духовенства служат: жезл, орлец, подстилаемый священнослужителями под ноги, рипиды, сменившие прежние опахала из страусовых перьев, двусвечники и трисвечники, которыми благословляют народ.

Монашество приняло тоже своеобразную форму одежды, разряды которой были установлены знаменитым игуменом Феодосием Киевским. Вновь пришедшие в монастырь ходили в обыкновенной мирской одежде; рясофорные, уже подготовившиеся к иноческому обету, носили черную камилавку и власяницу; постриженные в малую схиму имели черную мантию и клобук с разрезными концами, спускавшимися на плечи и за спину; схимники носили куколь, — высокую скуфью с изображением впереди креста и тремя концами, падающими на плечи и за спину. Кресты и надписи прежде делались красными, теперь — по большей части белыми. Длинный кусок материи или кожи — аналав, спускающийся в виде епитрахили от шеи до пола, составлял тоже необходимое облачение схимника; аналав был вышит крестами с изображением адамовых голов и шестикрылых серафимов. Вокруг была вышита молитва — «Достойно есть, яко воистину», а внизу аналава знаменитый текст погребения — «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас».

Остается сказать два слова о рисунках двух корон и двойного престола, относящихся к этой главе. Когда после смерти царя Федора Алексеевича на престоле явилось два царя, Иоанн и Петр, оказалось необходимым приготовить двойной трон, на котором могли бы сидеть десятилетние мальчики, и две короны: одна из них, называющаяся короной Сибирской, принадлежала Иоанну Алексеевичу, другая, немного напоминающая Мономахову шапку, — Петру. Трон был изукрашен очень хитро и если не отличается особенным изяществом и вкусом, то тем не менее интересен для нас как любопытный памятник XVII века.

 

 

Глава девятая

 

АРХИТЕКТУРА ЗАПАДА

 

Романский стиль. — Готика

 

Семьсот лет самых энергичных усилий понадобились Риму на то, чтобы соединить под своей властью все Средиземное приморье. Для этого было необходимо сплотиться в военную силу и, следовательно, ввести военный деспотизм. Наконец — нормально организованная монархия гордо возвышается над миром: по-видимому, тишина и спокойствие должны водвориться в ней; но ее ждал распад. Истребив врагов, победители стали истреблять друг друга; мир чувственных наслаждений стал их жизнью; апатия охватила всех, — и одни рабы несли на себе непосильную ношу работ, поддерживали разрушающееся государство. Железный Рим, несокрушимый, могучий, стал дряхлым стариком, — и не ему было сопротивляться диким ордам варваров. С севера и востока нахлынули они стихийной силой, все разбивая, сокрушая на пути. На обломках сокрушенных народов водворялись они победителями и сами подпадали новым силам, неудержимо лившимся неведомо откуда...

Наконец они водворились на выбранных пунктах, возвели свои феодальные замки, стали грабить несчастных крестьян, жечь жатвы. На огромные пространства раскинулись пустыри; земля оставалась невспаханной, — одна часть населения разбежалась, другая — тупела и грубела. Все прошлое человечества, вся античная история была смыта разливом средних веков; среди немногих людей жило славное воспоминание о прошлом, о великой сокрушенной Элладе, о Риме, о Гомере, Вергилии, Овидии. Это было светлое, чудесное утро, которое в ненастный день кажется волшебной, несбыточной сказкой. Тогда был век искусства — теперь век зла и разврата. Жизнь была истинной юдолью скорби и плача: покинуть ее — было истинным блаженством. Поневоле люди мысли уходили из этого содома в монастыри и там запирались от света. Экзальтация и нервность стали функциями века. Упадок духа, ханжество, рыцарские подвиги, внутреннее бессилие, мистическая любовь, боготворение женщины, взгляд на нее как на небесное создание, потребность неземных наслаждений повели общество к болезненной чувствительности. Мрачный ад и лучезарный рай — то тот, то другой — попеременно тревожили человеческое воображение.

Соперничество церкви и государства, интриги, ссоры рушили всякую политическую осмысленность. Папство упало до последней степени: на престол Рима развратные женщины сажали своих возлюбленных и, наконец, его продавали просто за деньги. Законодательство пало. Весь запад Европы представлялся сплошным лесом, среди которого то там, то сям проглядывали городки, поселки и монастыри. Монашество подрывало военный дух; обожание религий заменило истинную религиозность. Незавещавший приличной суммы в пользу церкви должен был умереть без покаяния: ему отказывали в причащении. Виновность людей на суде испытывалась при помощи жесточайших мучений.