Но если, как это думают психоаналитики, все занятия ребенка есть бессознательные фантазии, служащие удовлетворению сокровенных, в конце концов сексуальных желаний, то это и означает, что они представляют себе ребенка существом, инкапсулированным в мире своих навязчивых изначальных, биологических влечений. Ложность такого положения настолько очевидна, что его критика излишня.
Работ, подобных описанным выше, очень много. Все их невозможно перечислить. При их чтении и анализе создается впечатление, что ребенок в качестве основного содержания своей жизни имеет не внешний мир, а «глубинные», первичные биологические по своей природе сексуальные влечения. Доказательства, которые при этом приводятся, носят в своем большинстве характер свободных аналогий и ассоциаций, совершенно различных у разных авторов.
Пансексуализм Фрейда и его последователей неоднократно подвергался критике. Уже Штерн писал: «Психоаналитики утверждают, что скрытые мысли — желания бессознательной сферы — обнаруживаются как в грезах, так и в выборе роли. А именно, по Фрейду, желания ребенка всецело эротической окраски пользуются "ролью" только как покровом. Например, ревность мальчика к отцу, в котором он чувствует своего соперника в любви к матери, заставляет его самого принимать на себя роль отца — как бы вытеснять в воображении соперника и т. п. Основания, приводимые психоаналитиками в пользу этого утверждения, не могут убедить беспристрастного критика; во всяком случае, спокойная психология ребенка, не затемняющая своих наблюдений произвольными толкованиями, не находит в раннем детстве материала, подтверждающего эти положения» (1922, с. 179).
Суть психоаналитических толкований игры заключается не только в том, что в качестве изначальных, ищущих выхода принимаются сексуальные влечения. Изначальным является и сам механизм возникновения символической реализации этих влечений.
Представители классического психоанализа полагают, что сама форма игры возникает на основе тех же механизмов, которые лежат в основе снов и неврозов взрослых. Так, Г. Гуг-Гельмут пишет: «Вытеснение, сдвиг, сгущение, образование символов, идентификация дают игре ее форму» (1926, с. 177).
Психоаналитики прямо и почти без всяких ограничений перенесли вскрытые ими механизмы динамики психической жизни со взрослых больных (истериков, невротиков и т. д.) на здоровых детей самого различного возраста, от младенцев и до юношей. Даже если принять динамику отношений между различными «инстанциями» — «оно», «я», «сверх-я» и т. д. — и механизмами вытеснения, цензуры, сгущения и т. д., то естественно предположить, что и сами эти «инстанции» и механизмы их взаимоотношений не даны изначально и должны развиваться. Трудно предположить, что у младенцев изначально существует и «оно», и «я», и «сверх-я». В самом крайнем случае можно было бы еще предположить изначальное существование исходных влечений, составляющих содержание того, что Фрейд обозначает как «оно». По Фрейду, такие «инстанции», как «я» и «сверх-я», возникают в индивидуальном опыте7. Следовательно, если они есть результат жизни, результат столкновения с действительностью, то не могут существовать изначально и требуется еще показать, когда и как они достигают того уровня развития, на котором уже могут играть в психической жизни роль «инстанций», определяющих ее динамику. Но если признать за этими «инстанциями» не изначальное существование, а возникновение в ходе развития ребенка, то придется коренным образом менять интерпретацию разных форм детских игр и всю теорию детской сексуальности, так как «инстанции» и связи между ними еще не возникли.
Таким образом, в теории детской сексуальности и игры содержится логическое противоречие между, с одной стороны, признанием изначальности основных «инстанций» психической жизни и взаимоотношений между ними и, с другой стороны, определением некоторых из них как возникающих под влиянием столкновения с реальностью. Формально динамическая теория Фрейда по существу оказывается глубоко метафизической, лишенной принципа развития психической жизни.
В цитированных выше высказываниях З. Фрейда по поводу игры есть одна мысль, заслуживающая особого внимания. Это мысль о том, что игра детей находится под влиянием желания, доминирующего в их возрасте, — стать взрослым и делать так, как это делают взрослые (см.: 1925, с. 48). На первый взгляд может показаться, что эта мысль находится в противоречии с общим пониманием З. Фрейдом и его последователями игры детей. Однако это не так.
В общем контексте взглядов З. Фрейда желание «стать взрослым» есть не что иное, как внешнее проявление все той же тенденции к удовлетворению изначальных сексуальных влечений. В системе взглядов психоаналитиков «быть взрослым» —это значит свободно, без всяких ограничений удовлетворять свои сексуальные влечения и без всяких преград идти к овладению сексуальным объектом. Наиболее ярко тенденция «быть взрослым» представлена в так называемом комплексе Эдипа, при котором идентификация с отцом есть путь к его устранению для овладения матерью как основным сексуальным объектом.
Мысль о наличии в игре тенденции «быть взрослым» не нова. Она встречается у многих психологов. Мы указывали на наличие ее уже у Дж. Селли. Однако у Селли, как и у многих других психологов, эта тенденция не связывается с осуществлением первичных сексуальных влечений.
Упоминание о желании «быть взрослым» мы находим у Гегеля. Однако Гегель относил возникновение этого желания к более старшему возрасту. Так, он писал: «Поскольку ребенок от игры переходит к серьезному — к учению, он становится мальчиком. С этого времени дети начинают делаться любознательными, в особенности к историям; для них получают теперь значение те представления, которыми они непосредственно не располагают. Но самым главным является здесь просыпающееся в них чувство, что они еще не есть то, чем они должны быть; и живое желание стать такими же, как и взрослые, среди которых они живут» (1956, с. 91).
Существует ли действительно у детей такое желание — это подлежит исследованию и анализу. С уверенностью можно сказать, что если оно существует, то не изначально, а возникает в ходе развития отношений ребенка и окружающих его взрослых.
К настоящему времени в детской психологии уже накопилось достаточно фактов, показывающих, что отношения ребенка и взрослых развиваются. В ходе этого развития под руководством взрослых происходит эмансипация ребенка. Каждый шаг в этой эмансипации есть одновременно новая форма связи ребенка со взрослыми. Тенденция стать такими же, как взрослые, только намечается к концу раннего детства и выступает в форме желания действовать самостоятельно. Это хорошо известное «я сам» ребенка на границе раннего и дошкольного возраста. К концу дошкольного возраста — это сознание своего места маленького среди взрослых и появляющаяся тенденция к осуществлению серьезной, общественно значимой и оцениваемой деятельности. Наконец, в период перехода от младшего школьного возраста к подростковому — это «чувство взрослости» и попытки противопоставить себя взрослым. Такова общая схема развития тенденции стать такими же, как взрослые.
В цитированном выше положении З. Фрейда содержится, в самой, правда, общей и нераскрытой форме, положение о значении для понимания игры развития отношений между детьми и взрослыми.
Именно эту сторону теории Фрейда развивает вышедшая из психоанализа теория А. Адлера. По теории А. Адлера, чувство слабости и несамостоятельности, болезненно ощущаемое, ребенок пытается заглушить в себе фикцией власти и господства — и вот он играет в волшебника и фею. Мальчик, который едет верхом на палочке, девочка, которая в качестве мамы очень самовластно обходится с куклой или с братишкой, бессознательно мстят за все ограничения и препятствия, которые они постоянно испытывают в реальной жизни. Фикция, 'таким образом, есть не что иное, как внутренний протест против реального чувства неполноценности.
В. Штерн сочувственно относится к этой мысли А. Адлера и даже пытается оспорить его приоритет. Он приводит следующую запись из дневника: «Гильда играет со своим братишкой в мать и дитя. Квартира убрана, "дитя" уложено спать. Затем Гильда то и дело ворчит; каждое движение во сне считается недозволенным и наказывается шлепками. Вообще наказание — любимая часть игры. В каждом человеке таится доля властолюбия; и бедный ребенок, который в обычной жизни должен только подчиняться, пытается хоть в игре взять - в свои руки скипетр» (1922, с. 180). К этой записи он делает такое примечание: «Эта заметка относится к 1906 г., т. е. написана до обнародования адлеровской теории».
Этим примечанием он как бы присоединяется к этой теории, но все же не разделяет ее полностью и возвращается к теории инстинктов. «Кажется, ни одна из этих теорий, — пишет Штерн, — не указывает важнейших мотивов выбора ролей; их нужно искать скорее в выше обсуждавшихся главных стимулах детской игры: подражании и упражнении. Ребенок берет на себя роли, которые известны ему из окружающей жизни или из сказок и т. п., и предпочитает те из них, которые соответствуют существующим в зародыше и развивающимся позднее инстинктам» (там же, с. 181).
Хотя в теории Адлера отсутствует пансексуализм, свойственный психоанализу Фрейда, однако принципиальное понимание игры остается таким же, с той лишь разницей, что если у Фрейда ребенок постоянно подвергается травмам и неудачам из-за невозможности реализовать свои инфантильные сексуальные стремления, то у Адлера сексуальные стремления заменены стремлением к самоутверждению. (Сексуальные влечения Фрейда существуют также в форме самоутверждения, которому в теории А. Адлера придан всеобщий характер.) У Адлера, так же как и у Фрейда, ребенок испытывает на себе непрерывно травмирующее влияние, у него появляются вытесненные желания — влечение к власти, к самоутверждению, и эти-то бессознательные влечения ребенок и реализует в игре, а бесконечно воспроизводя их — изживает. Таким образом, в основе понимания взаимоотношений ребенка и взрослых, ребенка и окружающей действительности лежит представление об изначальном их антагонизме.
Фрейдистское истолкование игры стимулировало распространение психоаналитической практики на детей. Практическое использование игры шло в двух направлениях — как прожективной диагностической методики и как терапевтического средства(playtherapy).
Возможность использования игры как прожективной диагностической методики с позиций фрейдизма проистекает из "' того, что в игре представлены вытесненные желания. Символизм, в который они облечены, естественно, носит бессознательный характер и потому должен быть истолкован.
Использование игры как терапевтического средства проистекает из двух оснований. Во-первых, игра может быть использована как инструмент, заменяющий в руках психотерапевтов классическую психоаналитическую технику — ассоциативный эксперимент и толкование сновидений. Вытесненные желания выясняются и проводятся через сознание, как при обычной психоаналитической терапии. Во-вторых, свободное повторное воспроизведение травмирующей ситуации, соответствующее «навязчивому воспроизведению» как основной тенденции игры, должно приводить к постепенному изживанию невыносимого переживания. Эти два направления использования игры имплицитно содержались уже в интерпретации игры, данной Фрейдом, и были в дальнейшем разработаны врачами-психоневрологами, педагогами и психоаналитиками, занимавшимися главным образом детьми с нарушениями поведения.
Остановимся на некоторых вопросах практического использования игры на основе ее психоаналитических истолкований.
Так как сексуальные влечения у детей и связанные с этим переживания концентрируются вокруг членов семьи и семейных отношений, в качестве материала для игр прожективно используются различные наборы игрушек, в основном кукол и предметов, необходимых для разыгрывания ряда жизненных ситуаций, главным образом семейных. Эти куклы изображают отдельных членов семьи (отца, мать, младших или старших братьев и сестер), школьные ситуации (учителя и детей) и др. В этих игровых условиях ребенку предоставляется возможность осуществлять относительно свободную, вызванную только предложенным ему материалом игру, беря на себя какую-либо роль, наделяя определенными ролями кукол и разыгрывая жизненные ситуации, или ведя так называемую режиссерскую игру, т. е. разыгрывая определенные ситуации, наделяя определенными ролями, функциями и качествами кукол и выступая только в качестве режиссера.
На основе того, какими функциями наделяет ребенок отдельные вводимые в игру персонажи, в какие отношения он ставит их между собой, какое место он сам занимает в воссоздаваемых отношениях, какие игрушки использует и в какие действия с ними вкладывает положительные или отрицательные переживания, делаются иногда далеко идущие выводы о характере невыносимых переживаний ребенка и его влечений. Здесь не обходится без типичных для психоаналитиков свободных истолкований символического использования предметов.
Прожективные диагностические методики, использующие игру и различные занятия для выявления внутренней жизни ребенка (господствующих сексуальных влечений, аффективных комплексов и т. п.), являются наиболее спорными. Их недостатки связаны прежде всего с фрейдистскими или другими психоаналитическими предпосылками, лежащими в их основе.
Вместе с тем если отбросить фантастическую сексуальную интерпретацию, то анализ предлагавшихся игровых процедур показывает, что все они содержат в разной степени выраженные попытки создать ситуации, дающие возможность выявить те социальные отношения, на которых фиксирован аффект, и тем самым имплицитно содержат указание на то, что ролевая игра в качестве своего смыслового центра имеет социальные отношения между взрослыми или между ребенком и взрослыми. Большинство этих ситуаций провоцирует ребенка на воссоздание отношений и выделение именно тех, которые являются для него в данный момент центральными.
Хорошо известно, что уже в относительно раннем возрасте дети достаточно четко дифференцируют отношение к ним взрослых. Даже простые акты поведения, связанные с уходом (кормление, укладывание спать, одевание и т. п.), проходят совершенно по-разному с матерью и с отцом, с бабушкой или дедом и т. п. В своем сознании ребенок как бы эмоционально предвосхищает результаты своего поведения и постепенно, сначала чисто эмоционально, обобщает отношения со взрослыми. Нам пришлось наблюдать ребенка, который на втором году жизни обобщал эти отношения даже в вербальном плане. Он говорил: «Бабинька сказала нет, значит, нет.»
Здесь, как в многоязычной семье, где каждый взрослый говорит с ребенком на другом языке, ребенок общается с каждым из них на этом языке. С каждым членом семьи ребенок устанавливает дифференцированные отношения. Вот эти-то отношения, с того момента как появляется ролевая игра, ребенок и воссоздает в игре, а воссоздавая, и выделяет.
Здесь уместно вспомнить замечание Э. Клапареда, который в уже упоминавшейся статье писал, что ребенку игра может позволить играть господствующую роль, запрещенную жизнью, и стать хорошим примером аффективной компенсации. Но это скорее содержание игры, чем сама игра. Продолжая мысль Клапареда, можно сказать, что игра не потому игра, что в ней может проявляться самоутверждение или компенсация, а наоборот, в ней возможно проявление и самоутверждения, и компенсации и т. п., потому что это игра.
Исходя из взглядов на игру как выражение внутренней жизни ребенка, Р. Хартли с сотрудниками (R. Hartley, 1952) предлагает проводить наблюдения над различными видами деятельности детей (драматизированные игры, строительные игры, игры с водой, занятия с графическими материалами и т. п.) в обычных условиях детского учреждения для нормальных детей с целью выяснения как общего хода их развития, так и трудностей поведения, имеющихся у отдельных детей.
По этому вопросу не может быть двух мнений. Многие опытные педагоги используют наблюдения как за коллективными, так и за индивидуальными играми детей для их изучения.
Можно указать на несколько планов использования данных наблюдений за игрой. Во-первых, ролевая игра, являющаяся воспроизведением отношений и деятельности взрослых, помогает выяснению того, как ребенок представляет себе взрослых, смысл их деятельности и отношения с другими людьми, в том числе и с ребенком. С этой стороны игра может служить средством выяснения тех объективных отношений, в которых реально живет ребенок. Вместе с тем она с этой своей стороны не выявляет присущих самому ребенку качеств личности или переживаний. Так, если ребенок воспроизводит в своей роли агрессивного отца или заботливую мать (или, наоборот, строгую мать и дружески настроенного отца), то это вовсе не значит, что он сам агрессивен или заботлив или что агрессивное отношение со стороны одного из родителей вызывает у него определенное отношение.
Во-вторых, так как в ролевой игре ребенок вступает в реальные отношения с другими играющими, своими партнерами по игре, то именно в этих реальных отношениях он проявляет присущие ему качества и некоторые эмоциональные переживания. Так, он может стремиться к выполнению только руководящих ролей, к командованию над другими, проявлять агрессию или заботливость по отношению к партнеру, быть застенчивым и робким, помогать партнерам по игре или мешать, делиться игрушками или забирать себе все лучшие, стараться выполнять свою роль возможно лучше или небрежно и т. п. Систематические наблюдения за ребенком, как в игре, так и в других видах занятий есть, собственно, единственное средство изучения детей педагогом. Но при этом психоаналитические интерпретации не имеют никакого значения.
Другим видом использования игры является так называемая игровая терапия (playtherapy).
Начиная с 30-х годов XX столетия наблюдается интенсивное развитие более или менее систематических попыток разработать технику игровой терапии. Литература по этому вопросу начала в дальнейшем расти настолько быстро, что в библиографическом журнале «PsychologicalAbstacts» начиная с 1948 г. была введена специальная рубрика. Работы в этой области оттеснили на второй план исследования, посвященные изучению игры как таковой. К настоящему времени существует ряд отличающихся друг от друга направлений в разработке терапии посредством игры.
В. Акслайн (V. Axline, 1947) различает в технике игровой терапии две большие группы: а) направленную технику, в которой терапевт берет на себя интерпретацию и корригирующие функции; б) ненаправленную технику, в которой ребенку предоставляется полная свобода в игре.
Направленная игровая терапия выросла из попыток приложить психоаналитическую технику к детям. Анна Фрейд8 была одной из первых, разработавших технику игровой терапии как частичную замену вербальных методов психоаналитической техники. Игра, с ее точки зрения, не может рассматриваться как эквивалент свободных ассоциаций и для понимания трудностей, испытываемых ребенком, должна использоваться наряду с другими средствами — истолкованием снов, свободным рисованием и т. п. Терапевт, по мнению А. Фрейд, в игровой ситуации должен играть активную воспитательную роль, направляя импульсы ребенка по новому руслу и регулируя его инстинктивную жизнь. Главная задача терапевта — укрепить при помощи игры и других средств «я» ребенка.
Более радикальна методика М. Клейн. Она считает, что игра и игровая терапия замещают технику свободных ассоциаций, на которой базируется психоанализ взрослого. В системе М. Клейн каждое действие ребенка в игровой ситуации и всякая игрушка, которую он использует в игре, трактуются как имеющие глубоко символическое значение. Задача игровой терапии заключается в том, чтобы сделать такие бессознательные тенденции сознательными. Терапевт участвует в игровых вымыслах ребенка, направляя игру и предлагая предметы и материалы для того, чтобы установить по характеру символизации скрытые переживания. По ходу игры терапевт объясняет ребенку значение символов, тем самым как бы проводя их через сознание. М. Клейн считает, что почти вся детская игра основана на фантазиях мастурбации и поэтому и интерпретация должна быть направлена на то, чтобы облегчить чувство вины, возникающее при этом у ребенка. Задача заключается в том, чтобы сначала выявить скрытые тревоги и вину ребенка, а потом облегчить их.
Обе эти модификации игровой терапии носят специфически психоаналитический характер. Они исходят из положения Фрейда о символичности детской игры и интерпретируют ее в духе инфантильной детской сексуальности. Степень произвольности этих интерпретаций колеблется от полной произвольности до угадывания действительных трудностей, переживаемых ребенком. К обеим этим модификациям относятся все те критические замечания, которые были сделаны нами выше по поводу теории игры Фрейда. Что касается эффективности применения этих видов психотерапии, то мнения здесь чрезвычайно разноречивы. Как правило, такая психотерапия продолжается довольно длительное время, во всяком случае месяцами. За счет каких психологических механизмов происходит конечный эффект, связан ли он со специфическими особенностями игрового процесса или с длительным общением с врачом-терапевтом, — выяснить совершенно невозможно.
На несколько иных принципах построена так называемая ненаправленная техника игровой терапии. В ее основе, как пишет В. Акслайн, лежит мысль о том, что игра является для ребенка естественным средством самовыражения и предоставляет ему возможность «проигрывать» свои чувства и проблемы. При этой технике ребенок может делать или говорить в игровой комнате все, что он хочет. Во все время сеанса терапевт настроен дружественно и не дает никаких прямых указаний. В комнате для игровой терапии ребенок является наиболее важной персоной, он командует ситуацией и самим собой, никто не говорит, что надо делать, и никто не критикует то, что он делает, никто не вмешивается в его мир.
В такой ситуации ребенок внезапно чувствует, что здесь он может растормозиться и полностью выявить себя. Здесь он не должен сопротивляться другим силам, таким, как авторитет взрослых или соперничество сверстников, не является он и мишенью чьих-либо капризов или агрессивности. Здесь он личность с собственными правами. Он может сказать все, что хочет, может играть с игрушками, как ему хочется с ними играть, может ненавидеть и любить, и он может быть индифферентен, как камень, может быть подвижен, как ураган, или сколь угодно медлителен, и его никто не будет ни сдерживать, ни подгонять.
По мысли В. Акслайн, в такой ситуации ребенку дается возможность проиграть свои аккумулированные чувства напряжения, расстройства, неуверенности, агрессивности, страха, замешательства и запутанности. Проигрывая эти чувства, он выносит их на поверхность, видит их, научается их контролировать или отвергать. Благодаря этому ребенок достигает эмоциональной устойчивости и становится психологически более зрелым.
Ненаправленная техника игровой терапии является, по сути дела, не психоаналитической. Здесь нет сведения трудностей поведения к вытесненным сексуальным влечениям, нет интерпретации символики игры. Ее лишь очень условно можно назвать игровой, так как игра здесь выступает не в своих специфических чертах. В сущности, эта техника сводится к тому, чтобы предоставить ребенку возможность для любой свободно выбираемой деятельности (рисование, возня с пластическими материалами, конструирование, игра и т. д.) в условиях отношений со взрослым, в известном смысле противоположных тем, при которых образовались трудности поведения. Трудности поведения, которые подвергаются коррекции этого вида терапией, в большинстве своем вызываются конфликтными отношениями между взрослыми и детьми, именно поэтому практика отношений нового типа со взрослыми может приводить к коррекции.
Несмотря на довольно широкое распространение, игровая терапия до настоящего времени не была еще предметом специальных психологических исследований и опыт ее применения носит эмпирический характер. Анализ эволюции игровой терапии дает основание думать, что чисто фрейдистское психоаналитическое ее использование все больше подвергается эрозии. Задача специальных психологических исследований — выяснить действительные механизмы ее корригирующего воздействия, отделить рациональное от мистического. Нам представляется, что решение этой задачи возможно только в русле разработки теории игры и выяснения ее роли в развитии личности ребенка.
Мы так подробно остановились на фрейдистских толкованиях игры потому, что эти толкования являются наиболее распространенными в зарубежной психологии.
Как мы уже отмечали выше, фрейдистские толкования игры нам представляются неприемлемыми, не вскрывающими ее действительной природы и значения для психического развития. Основные недостатки этой теории следующие: во-первых, это одна из наиболее биологизаторских теорий, совершенно не учитывающая истории онтогенетического развития человека, отождествляющая основные влечения человека с влечениями животных и сводящая эти влечения к сексуальным; во-вторых, эта теория неправомерно переносит гипотетические механизмы динамики психической жизни, якобы существующие у взрослых больных, на детей, предполагая изначальное существование этих механизмов и лишая тем самым психическую жизнь детей всякого развития; в-третьих, в этой теории: существует неправильное представление о системе отношений ребенка и общества как антагонистических, приводящих к непрерывным травмам, наносимым ребенку взрослыми; игра рассматривается в связи с этим как форма ухода ребенка из реальной действительности в особый символический мир фантазий; в-четвертых, в ней совершенно игнорируется возникновение игры в истории общества и в развитии отдельного индивида, вовсе не рассматривается значение игры для психического развития.
Мы так подробно остановились на анализе фрейдистской теории игры еще и потому, что она оказала влияние на понимание некоторыми психологами процессов психического развития ребенка. Так, влияние Фрейда сказалось в ранних исследованиях К. Пиаже в связи с разработкой общих вопросов психического развития ребенка и на понимании Ж. Пиаже природы детской игры. Эта теоретическая концепция вошла в детскую психологию под названием теории двух миров.
«Одной из заслуг психоанализа, — пишет Пиаже, — является то, что он показал, что аутизм не знает приспособления к действительности, ибо для "я" удовольствие является единственной пружиной. Единственная функция аутистической мысли — это стремление дать нуждам и интересам немедленное (бесконтрольное) удовлетворение, деформация действительности для того, чтобы пригнать ее к "я"» (1932, с. 401). Характеризуя аутистическую мысль, он говорит, что «аутистическая мысль подсознательна, т. е. цели, которые она преследует, или задачи, которые она себе ставит, не представляются сознанию. Она не приспособляется к внешней действительности, а создает сама себе воображаемую действительность или действительность сновидения. Она стремится не к установлению истины, а к удовлетворению желания и остается чисто индивидуальной. Как таковая она не может быть выражена непосредственно речью, она выявляется прежде всего в образах; а для того чтобы быть сообщенной, должна прибегать к косвенным приемам, вызывая посредством символов и мифов чувства, которые ее направляют» (там же, с. 95).
Основная мысль Пиаже в этих его ранних работах заключается в том, что ребенок ассимилирует окружающую его действительность в соответствии с законами своего мышления сначала аутистического, а затем эгоцентрического. Такая ассимиляция и создает особый мир, в котором ребенок живет и удовлетворяет все свои желания.
Эту мысль отчетливо выразил Э. Клапаред в предисловии к книге Пиаже: «Он (Пиаже) показывает, что ум ребенка, так сказать, ткет одновременно на двух различных станках, расположенных как бы один над другим. Работа, производимая в нижней плоскости в первые годы жизни, гораздо важнее. Это дело самого ребенка, который беспорядочно привлекает к себе и кристаллизует вокруг своих потребностей все, что способно их удовлетворить. Это плоскость субъективности, желаний, игры, капризов, justprincip, как бы сказал Фрейд.
Верхняя плоскость, наоборот, воздвигается понемногу социальной средой, давление которой все более и более чувствуется ребенком. Это плоскость объективности, речи, логических концепций; одним словом — реальность. Этот верхний план сначала очень хрупок. Как только его перегружают, он сгибается, трескается, обрушивается, элементы, из которых он состоит, падают на нижнюю поверхность; смешиваясь с элементами, принадлежащими к этой последней, некоторые кусочки остаются на полпути между небом и землей. Понятно, что наблюдатель, который не видел этих двух поверхностей и который думал, что игра велась на одной плоскости, получил впечатление крайней запутанности, ибо каждая из этих поверхностей имеет свою собственную логику и каждая вопиет, когда ее соединяют с логикой другой плоскости» (1932, с. 59—60).
Л. С. Выготский справедливо указывает, что «если бы даже сами Пиаже и Клапаред не упоминали Фрейда и его принцип удовольствия, ни у кого не могло бы остаться сомнений в том, что перед нами чисто биологическая концепция, пытающаяся вывести своеобразие детского мышления из биологических особенностей его природы» (1932, с. 99).
Из положений о том, что, во-первых, аутистическая мысль сама создает себе воображаемую действительность или действительность сновидения и, во-вторых, что существуют две плоскости, в которых работает детская мысль, с неизбежностью следует, что ребенок должен жить в раздвоенном мире — в своем мире и в мире взрослых. Эти два мира, эти две действительности принципиально несоединимы, так как каждый из них построен на разных принципах. Один мир — «принципа удовольствия», другой мир — «принципа реальности».
