Значение киевского периода в русской истории

 

Древняя Русь обычно ассоциируется в сознании западного читателя с автократией и рабством. Возникло даже предположение, что тоталитаризм прямо происходит из «русской души». И, разумеется, в 1883 г. русский граф Уваров провозгласил, что Россия базируется на «православии, самодержавии и народности». Оглядываясь назад, на время Уварова, в свете преимущества знания последующих событий, мы знаем, что когда он произнес свое суждение, неограниченной монархии оставалось менее восьмидесяти лет существования. Крепостничество было уничтожено менее чем через тридцать лет после декларации Уварова.

Фактически же в течение всей имперской эры (1721-1917 гг.) периоды реакции перемежались периодами либерализма. Последние двенадцать лет имперского режима принадлежали конституционному эксперименту, хотя и ограниченному по своему размаху. Но даже до этого, с 1864 г., самодержавие до определенного предела контролировалось местными институтами самоуправления (земство) и хорошо сбалансированной судебной практикой.

Во времена Московского царства в шестнадцатом и семнадцатом столетиях власть царя была фактически, если не законно, ограничена народным собранием (Земский Собор), системой местного самоуправления и Церковью. Одновременно демократические институты процветали в казацких общинах, особенно в Запорожье и в войске Донском.

Четырнадцатое и пятнадцатое столетия стали периодом формирования Московского государства. Нарождающееся московское самодержавие было само подчинено куда более жесткому и неумолимому абсолютизму монголов, и власть московских великих князей частично складывалась по этому сильному стереотипу. Однако в монгольской период Московия контролировала лишь часть современной российской территории, центрально-русскую «Месопотамию», т. е. бассейны верхней Волги и Оки. Другие русские земли в это время имели иную политическую и социальную среду.

Как это ни кажется парадоксальным, монгольский период отличался расцветом демократических институтов в северорусских городах-государствах Новгороде и Пскове, несмотря на факт номинальной власти монгольских ханов в Северной Руси и того, что великий князь московский чаще избирался, нежели не избирался новгородским князем.

На Украине монгольское владычество пришло к концу в середине четырнадцатого столетия, т.е. ранее почти на столетие, нежели в Московии; в Белоруссии этот период еще короче. Эти два народа в конце концов поменяли монгольское господство на литовское, в то время как Западная Украина (Галиция) была аннексирована Польшей в 1349 г. В 1385 г. сформировался союз Польши и Литвы, сперва династический, а позднее и реальный.

В четырнадцатом и пятнадцатом столетиях Великое княжество Литовское являлось нежесткой федерацией, к которой присоединились Украина и Белоруссия, как и многие автономные единицы. В конце концов была установлена аристократическая конституция и таким образом по контрасту как с самодержавной Москвой, так и с демократическим Новгородом утвердились аристократическая Украина и Белоруссия.

Эти три элемента власти – монархический, аристократический и демократический, которые в монгольский период развивались отдельно в трех различных географических регионах Древней Руси, сосуществовали в каждой из русских земель в течение киевского периода в разных пропорциях и комбинациях. Именно это многообразие политического опыта делает киевский период захватывающе интересным для исследователя правительственных институтов.

Итак, одного взгляда на политическую историю России достаточно для избавления от мифа тоталитаризма как внутренне присущего русской ментальности. Московское самодержавие родилось не из какой-то предполагаемой врожденной симпатии «русской души» к автократии, но из жесткой необходимости организации военной силы, достаточной для низвержения монгольского ига и обеспечения контроля над территорией, слишком большой для стратегической защиты. В пятнадцатом и шестнадцатом столетиях Московия стала военным лагерем. Усилия как правителей, так и народа сконцентрировались на обороне. Политическая свобода была принесена в жертву во имя национального спасения.

Возможно, что русские освободились бы от монгольского ига гораздо раньше, чем они это сделали, если бы одновременно им не угрожали с Запада. Столкнувшись с дилеммой войны на два фронта, два русских князя в тринадцатом столетии каждый по-своему испытали противоположные политические курсы. На Западной Украине князь Даниил Галицкий обратился за помощью к западу и проиграл. В Восточной Руси князь Александр Невский принял сюзеренитет от монголов, с тем, чтобы освободить руки по отношению к Западу, и выиграл. Разбив шведов в устье Невы в 1240 г., он обеспечил Новгороду доступ к Балтике. Двумя годами позже он спас Россию от немецкого вторжения, уничтожив немецких рыцарей в знаменитом «Ледовом побоище».

Крепостничество было другой ценой, заплаченной русскими во имя выживания. Хотя рабство существовало как в Киевской, так и в Московской Руси, рабы не представляли собою большого слоя населения. В Киевской Руси оно соседствовало с «капиталистической» экономикой, подобно тому, как это было в США до гражданской войны.

С другой стороны, крепостничество как феодальный институт едва ли было известно в Киевской Руси. В монгольский период процесс прикрепления свободных крестьян к большим поместьям быстро прогрессировал и в Московии, и в Литовской Руси. Крепостничество было официально введено на Украине и в Белоруссии хартией (привилегии) великого князя Казимира в 1447 г. В Московии с 1581 г. определенные годы были провозглашены «запрещенными», т. е. перемещение крестьян из одного поместья в другое в эти годы не разрешалось. Крепостничество было в конечном итоге подтверждено кодексом законов («Уложение») в 1649 г.

В противоположность Московскому и Литовскому государствам, Киевская Русь была страной свободных политических институтов и вольной игры социальных и экономических сил. Киевский период также отмечен христианизацией Руси; он является свидетелем взлета блестящей цивилизации, особенно проявившейся в архитектуре, литературе и прикладных искусствах, подобных филиграни и эмали.

Хотя монгольская агрессия нанесла тяжелый удар по киевским институтам и культуре и вылилась в формирование абсолютистского государства в Московии, развитие элементов киевской цивилизации не было совсем остановлено. Некоторые традиции киевского периода развились в Новгороде и Пскове, другие – на Украине и в Белоруссии; иные же – в самой Москве. С точки зрения истории права, основания хартии города Пскова (1397 – 1467 гг.), первый Литовский статут (1529 г.) и до определенного предела даже первый Московский кодекс законов («Судебник») 1497 г. нужно искать в «Русской Правде» киевского периода.

Кроме достижений русского народа в киевский период, жизнь в Киевской Руси имела много негативных аспектов. Постоянные вторжения тюркских кочевников с юго-востока, так же, как и внутренние войны между русскими князьями, не давали покоя населению и создавали угрозу для жизни. Постоянно расширяющаяся пропасть между высшими и низшими классами выливалась в периодические экономические и социальные кризисы. Несмотря на все ее недостатки, Киевская Русь тепло воспринималась народной памятью, что выражено в русских эпических песнях – былинах. Никакой другой период истории страны не воспринимается в русском фольклоре с такой симпатией и благодарностью, как киевский.

В Киевской Руси должно было быть нечто, заставляющее людей забыть ее негативную сторону и помнить лишь достижения. Это «нечто» было духом свободы – индивидуальной, политической и экономической, – который преобладал в России этого периода, и по отношению к которому московский принцип полного подчинения индивида государству представлял разительный контраст.

 

 

Глава II. Имперский план и его неудача

 

1. Имперский план: мечты и реалии

 

Политическая история Киевской Руси открывается столетием смелого предприятия: попыткой скандинавских властителей Киева создать огромную империю, простирающуюся от Балтийского до Черного моря и от Карпатских гор до Каспийского моря. Была предпринята серия смелых кампаний как на море, так и на суше, направленных на главные цели – Константинополь и Транскавказский регион; одно время устья Волги и Дуная контролировались русскими.

Это амбициозное усилие может быть рассмотрено в двух плоскостях – как эпизод экспансии викингов и как этап русской истории. К концу девятого века викинги контролировали Северное и Балтийское моря и не только совершали набеги на прилегающие части европейского континента и Британские острова, но смогли также прочно утвердиться в северо-западной Европе. Они появились в России и проникли на юго-восток до региона Азова даже ранее, нежели принято думать. Путешествуя вдоль западных берегов Франции и Иберийского полуострова, они также исследовали Средиземноморье и в конце концов создали свое собственное государство на Сицилии.

Константинополь (Миклагард) – имперская столица – была той точкой, где в конечном итоге встретились черноморский и средиземноморский потоки экспансии. Именно на этом фоне авантюризма викингов следует рассматривать имперские мечтания русских князей Киева. Хотя широкий размах их политических планов выглядит удивительным, он соответствует общей картине Европы этого периода. Однако мы не должны забывать, что к концу девятого столетия скандинавские пришельцы на Руси уже смешались в значительной мере с местным населением, став частью русского фона. Это в особенности верно относительно шведов региона Азова, которые заимствовали даже само имя русь у местного населения[13]. Святослав, наиболее храбрый из киевских князей, не только носил славянское имя, но и был по своему физическому облику и одежде типичным южным славянином, прототипом запорожских казаков. Его внук Ярослав Мудрый, с точки зрения антропологии, если и обладал, то весьма малым количеством нордических черт. И хотя основная часть дружины или свиты первых киевских князей состояла из скандинавов, славяне из нее не исключались, и как скандинавы, так и славяне были заинтересованы не только в войне, но и в торговле.

Русские славяне имели опыт длительных военных кампаний и международной торговли, берущими начало по крайней мере в шестом веке, когда анты проникли в Дунайский регион. В седьмом веке некоторые из антских племен твердо обосновались в восточной части Балканского полуострова, впоследствии известной как Булгария. В седьмом и восьмом веках анты и русь помогли хазарам отразить арабские рейды на Кавказ[14]. Под руководством хазар антские славяне активно участвовали в международной торговле, и от Масуди и других восточных авторов мы знаем, что анто-славянские купцы имели постоянные подворья в хазарской столице Итиль, а также предположительно в других хазарских городах. Анто-славянские войска составляли значимый элемент в хазарской армии[15].

Таким образом оказывается, что скандинавские князья Киева должны были иметь значительную поддержку своих имперских планов среди высших классов славян. В их империалистических предприятиях грабеж был прологом к торговле – побудительный мотив имперского замысла первых киевских князей был по сути коммерческим; их стратегия была направлена на контроль широкой сети торговых путей в Черноморском и Каспийском регионах. Географическим ядром этой системы был регион Азова, в особенности Керченский пролив, уже удерживаемый русскими каганами с конца восьмого века. Для полноты структуры им необходим был контроль над нижней Волгой и нижним Дунаем. В случае полного успеха их предприятий, взятие Константинополя – т. е. Босфора и Дарданелл – выступало в качестве коронного приза. Однако их атаки на Константинополь были мотивированы не столько надеждой его захвата, сколько желанием заставить византийцев открыть свои рынки для русской торговли. Мы обнаруживаем тут точную параллель надеждам гуннов в прошлом. Последняя византийско-гуннская война в конце пятого столетия стала результатом отказа византийцев открыть дунайские торговые города для гуннской коммерции[16]. Властвуя над Черным морем и укрепившись в Булгарии, русские были в состоянии диктовать свои условия и без фактического контроля над Константинополем. Итак, даже частичная реализация имперского плана обещала богатое вознаграждение.

Огромные трудности, которые предстояло преодолеть, соответствовали столь очевидным побудительным мотивам, скрытым за великим планом и ожидаемыми от него возможностями. Существовало два центра русской активности этого периода – Киев и Тмутаракань, и хотя определенная степень координации между политикой киевских князей и русских каганов, видимо, была достигнута, установление полного единства было нелегким, если и вовсе возможным делом. Более того, Киевское царство состояло как политически, так и социально из гетерогенных элементов, не говоря уже об этнографических вариациях. Власть киевских князей сперва признавалась лишь несколькими русскими племенами. Позднее другие племена вовлеклись в киевскую политическую сферу, но некоторые с неохотой; итак, в ряде случаев связь между Киевом и местными центрами была слаба и нестабильна.

Существовало значительное различие между отдельными племенами с точки зрения их экономических и культурных уровней, но еще большие расхождения были внутри каждого племени. Хотя высшие классы в основе своей, вероятно, были коммерчески заинтересованными в начинаниях киевских князей, значительная часть населения оставалась довольно индифферентной. Здесь мы видим традиционный контраст между городами и сельскими общинами. Более того, некоторые из племенной аристократии с подозрением относились к киевскому империализму.

Итак, князь Олег и его непосредственные наследники имели перед собою двуединую задачу: организовать свое государство и возглавить собственные завоевательные кампании. Каждая задача была сама по себе огромной; в дополнение, во внешней политике внимание киевских князей было волей-неволей разделено между Византийской империей и Хазарским каганатом; любая из этих проблем требовала всю полноту усилий киевских властителей и широкие ресурсы.

Как обнаружилось в последующих событиях, у князей не было достаточной силы для ведения войны на два фронта: против Византии и против Востока. Святослав подошел к успеху ближе, нежели любой из его предшественников, но перестарался и закончил неудачей. Однако его победа над хазарами имела судьбоносные последствия для Руси, поскольку надлом хазарского каганата открыл ворота для печенегов, за которыми последовали тюркские племена из Закаспийского региона, и ни сам Святослав, ни его последователи не имели достаточной власти, чтобы остановить тюркский поток, устремившийся в черноморские степи.

 

2. Первый успех: Олег

 

Около 878 г. Олег, первоначально властитель Новгорода, захватил Киев и в конце концов установил свою власть в Южной Руси[17]. Скорее он, нежели его новгородский предшественник Рюрик, может считаться первым скандинавским князем, ставшим монархом всей Руси. Именно по этой причине личность Олега оставила более глубокий отпечаток на исторической памяти русского народа, нежели персона Рюрика. В русских летописях, равно как и в устной традиции, Олег известен как Вещий, Далекоглядящий, Мудрый, Святой. Этот эпитет кажется происходящим от игры со значением имени в скандинавском варианте: Хелги (первоначальная скандинавская форма имени Олег) означает «Святой»; русское прилагательное Вещий является таким образом не чем иным, как перевод от Хелги. По-норвежски Вещий Олег именуется Хелги[18].

В русской традиции Олег прославляется как мудрый правитель и удачливый воин; он в особенности почитался за свой ум во взаимоотношениях с врагами. История доносит до нас, что после победоносной кампании против греков, которая привела его к вратам Константинополя, греки начали переговоры, послав ему изысканные яства и вина. Быстро сообразив что к чему, Олег отказался отведать угощение, подозревая, что пища и вино, возможно, отравлены. После этого греки оставили уловки и приняли условия мира.

Последнее сказание об Олеге, повествующее о его смерти, противоречит его репутации прозорливого человека. Согласно легенде, популяризированной А. С. Пушкиным в его великолепной поэме «Песнь о вещем Олеге», князь был предупрежден кудесником: он примет смерть от своего коня. Под впечатлением этого пророчества он постарался не ездить на нем. Позднее, когда ему показали скелет коня, он наступил на него, пренебрегая предсказанием: в ту же минуту из останков выползла змея, ее укус оказался смертельным для Олега.

Легенда с очевидностью назидательна, ее цель – доказать, что даже мудрейший человек беспомощен перед Судьбой. Та же идея нашла поэтическое выражение в двенадцатом столетии в знаменитом «Слове о полку Игореве»: " И сказал Боян, мудрый поэт: "Ни проницательный и удачливый человек, ни зеленый юнец не могут избежать Божьего суда "[19].

Характерно, что русские легенды об Олеге, включая повествование о его смерти, имеют близкие параллели в скандинавской саге об Одде. В саге говорится, что Одд умер от укуса змеи в Норвегии, куда он возвратился после своих подвигов на Руси[20].

Очевидно, что Киев не мог быть последней целью натиска Олега с севера. Он должен был послужить ему базой для дальнейшего движения на юг, нацеленного на открытие путей к Черному и Азовскому морям, с Транскавказом и Константинополем в качестве финального приза. Однако его непосредственной задачей было сделать саму базу достаточно сильной, а свой контроль над речными путями между Новгородом и Киевом абсолютным. Согласно «Повести временных лет», именно Рюрик начал строить сеть укреплений в землях словенов, кривичей и мери[21], т. е. в районах Новгорода, Смоленска и Ростова. Отряды варягов были расквартированы во вновь построенных фортах, и три племени должны были выплачивать дань за их содержание. Итак, Олег хотел лишь следовать политике Рюрика по консолидации власти на севере.

Киевская база была расширена с покорением древлян – воинственного племени, обитавшего в это время в бассейне Припяти, на северо-западе от земли полян, т. е. собственно региона Киева. Олег установил для них дань в мехах (около 880 г.). Дальнейшему наступлению на юг и юго-восток, по рекам Днепр и Буг, противились мадьяры. Земли на восток от среднего и нижнего Днепра контролировались хазарами.

Хазарская проблема стала первостатейной по значимости для Олега. Подобно своим киевским предшественникам Аскольду и Диру, ему, должно быть, не терпелось установить связь с русским каганатом в регионах Азова и Тмутаракани. Приблизительно в первый или второй год своего правления в Киеве Олег частично преуспел в этом начинании. Его посланцы и, возможно, некоторые его подразделения, направленные для усиления армии русского кагана, могли использовать речные пути, протянувшиеся через степи от изгиба Днепра до Азовского моря.

Воодушевленный помощью, полученной от Олега, русский каган послал грабительскую экспедицию к Каспийскому морю, которая высадилась в его юго-восточной части в районе Мазендарана около 880 г. Однако экспедиция закончилась катастрофой[22]. Очевидно, что ситуация предполагала более тесное единение сил между Киевом и Тмутараканью. Для достижения этой цели следовало избавиться от хазарского контроля над славянскими племенами к востоку от среднего Днепра. И, конечно, следующим шагом Олега стало распространение своей власти на эти племена. Около 882 г. он нанес поражение северинам, после чего они прекратили выплату дани хазарам и взамен согласились платить «легкую дань» Олегу.

Под впечатлением победы над северинами их северо-западные соседи – радимичи – добровольно согласились (885 г.) платить Олегу ту же дань, что прежде они выплачивали хазарам. В этом случае дань была в серебряных монетах (шеляг). Затем внимание Олега сместилось на юго-запад. Летописец вскользь неясно упоминает, что он начал войну против уличей и тиверцев – двух южнорусских племен, которые населяли бассейны нижнего Днестра и Буга[23]. Оба племени в это время до определенного предела находились под контролем мадьяр, и мы можем предположить, что в своей оппозиции Олегу они действовали как вассалы мадьярского воеводы Арпада. Итак, хотя летописец представляет этот конфликт как войну между Олегом и двумя южнорусскими племенами, в действительности это была война между Олегом и мадьярами.

Мадьяры контролировали в это время всю юго-западную территорию Украины – бассейны нижнего Днепра, Буга и Днестра. До этого, как можно предположить, мадьярский воевода являлся также сюзереном Киева, где Аскольд и Дир действовали как его наместники или вассалы[24]. Захват Олегом Киева означал конец мадьярского владычества над ним, и после убийства им Аскольда и Дира отношения между Олегом и мадьярским воеводой должны были обостриться. Каждая из сторон имела претензии к другой. Предположительно мадьяры хотели восстановить власть над регионом Киева; новый властитель Киева, с другой стороны, нуждаясь в доступе к Черному морю, должен был или договариваться с мадьярами, или вытолкнуть их со своего пути.

Конфликт между Олегом и мадьярами, уличами и тиверцами, очевидно, имел место около 890 г., в любом случае не позднее 893 г., поскольку в следующем году мадьяры были уже вовлечены в войну с дунайскими булгарами[25]. Судя по тональности фрагмента, упоминающего о ней в «Повести временных лет», война между Олегом и мадьярами была решающей.

Инициатива по подготовке мадьярского вторжения в Булгарию около 894 г. может быть приписана византийской дипломатии. По «Повести временных лет», император Лев Мудрый «нанял» мадьяр против булгар, которые в это время угрожали безопасности византийских владений на Балканах[26]. Булгары были разбиты, а их страна разграблена. В отчаянии они обратились за помощью к патзинакам (печенегам) – тюркскому народу, обитавшему в Казахстане, одна из орд которого скиталась тогда в Черноморских степях. Сумели ли печенеги проникнуть сквозь оборону хазар вдоль нижнего течения Волги и нижнего Дона, или же хазары по известным им причинам разрешили им пересечь Дон в западном направлении, неизвестно.

Атакованные одновременно булгарами с юга и печенегами с востока, мадьяры были полностью разбиты (около 897 г.), у них оставался единственный выход – освободить юг России. Одна их группа двинулась на запад вверх по Дунаю и в итоге достигла Паннонии. Другая пошла на север по направлению к Киеву и разбила свои палатки на его окраинах[27]. Оказавшись неспособными захватить город, они повернули на запад к Трансильвании. Эта группа называлась «черные угры» в «Повести временных лет». В конце концов обе группы объединились, установив свой контроль над регионом среднего Дуная и Тисы, т. е. на территории сегодняшней Венгрии (около 899 г.)[28].

Оккупация Венгрии мадьярами стала судьбоносным событием в истории славян, из которых три группы – западная, восточная и южная – теперь оказались частично отделенными друг от друга мадьярским клином. Непосредственным результатом мадьярского вторжения было падение королевства Великой Моравии. Его большая часть была оккупирована мадьярами. Белая Хорватия, т. е. Галиция, присягнула в верности Олегу. В повествовании летописца о походе Олега в 907 г. против Константинополя как хорваты, так и их соседи дулебы (в регионе Волыни) упоминаются среди русских племен, участвовавших в кампании. Для Олега наиболее важным результатом мадьярской миграции было то, что весь днепровский речной путь от Киева до Черного моря оказался теперь в его распоряжении. В поздних источниках остров Св. Григория (Хортица) на Днепре, ниже порогов, и остров Св. Этерия (Березань) в днепровском устье упоминаются как главные стоянки русских купцов на пути к Константинополю. Предположительно плавбазы на обоих островах были основаны Олегом сразу после ухода мадьяр.

В перечне русских племен, принявших участие в кампании Олега в 907 г., мы также находим имя тиверцев, чьи поселения были в устье Днестра. Возможно они были завоеваны Олегом в водной экспедиции, начавшейся из Березани. Однако войска Олега могли также достичь тиверцев с севера, высадившись вдоль Днестра из Галиции.

Обратимся теперь к походу Олега 907 г. Согласно «Повести временных лет», это была комбинация кавалерийского рейда через Булгарию и морской операции[29]. В последней, как говорят, участвовало две тысячи лодок. Русские достигли Константинополя одновременно с суши и с моря, и окраины имперской столицы были безжалостно разграблены. Греки преградили доступ к внутренней части Константинополя – Золотому Рогу – цепями, но по истории летописца, Олег приказал поставить лодки на колеса и таким образом по крайней мере часть русской эскадры добралась посуху к расположенным выше богатствам Золотого Рога. Греки запросили мира, согласившись платить дань и заключить торговый союз, выгодный для русских. Перед отходом от Константинополя Олег, согласно преданию, водрузил свой щит на ворота города.

Прямого упоминания об этой кампании в Византийских источниках нет, и многие историки выражают сомнение относительно подлинности русского повествования. Среди тех, кто отказывается принять его, немецкий ученый Герхард Лэр и бельгийский специалист в области византинистики Анри Грегуар[30]. Однако большинство исследователей как русской, так и византийской истории все же рассматривают жизнеописание «Повесть временных лет» в целом как достоверное. Византинист Георгий Острогорский подверг воззрения Грегуара детальной критике[31], убедительность которой наверняка Грегуар не склонен признать. Я же с нею согласен.

По моему мнению, лучшим доказательством истинности повествования «Повести временных лет» является содержание русско-византийских договоров 907 г. и 911 г. О первом в «Повести» есть лишь краткое упоминание, относительно второго – полный текст. Достоверность последнего очевидна, поскольку словесное оформление русского текста делает абсолютно ясным, что это – перевод с греческого, демонстрирующий все черты формального стиля византийских документов подобного типа. Итак, содержание обоих договоров столь выгодно русским, что ни один византийский император того времени не согласился бы подписать такой документ без принуждения, связанного с военным поражением.

Далее, как указывает Острогорский, хотя в византийских источниках не существует прямого упоминания о походе Олега, можно найти некоторые непрямые свидетельства. В своей книге «De Cerimoniis Aulae Byzantinae» Константин Багрянородный упоминает об участии вспомогательных русских судов в критской экспедиции 910 г. Они, вероятно, были посланы Олегом в знак его дружбы с императором[32]. Можно также подчеркнуть, что в арабском труде «Табаи аль-Хайа-ван», принадлежащем Марвази (написан около 1120 г.) русские, по преданию, достигли Константинополя «несмотря на цепи в заливе». Как предполагает В. Ф. Минорский, это, возможно, является ссылкой на кампанию Олега 907 г.[33].

Согласно условиям договора 907 г., греки должны были заплатить огромную контрибуцию – по двенадцать гривен за каждую уключину двух тысяч русских лодок – и в дополнение выделить специальные фонды для важнейших русских городов (Киева, Чернигова, Переяславля, Полоцка, Ростова, Любека и других). Из этих фондов византийское правительство должно было обеспечить обильную пищу для купцов этих городов в течение их пребывания в Константинополе, а также снабдить их лодки едой и всем необходимым для обратного пути из Константинополя на Русь. Во время визита русских в Константинополь их размещали в пригороде, близ церкви Св. Богородицы. Им разрешалось входить в город, не имея при себе оружия, группами не более пятидесяти человек, в сопровождении византийского комиссара. Характерно, что русские купцы при торговых сделках не должны были платить какую-либо пошлину[34].

Договор 907 г. стал основанием дальнейшему коммерческому взаимодействию между русскими и греками. В соглашение 911 г. было добавлено несколько юридических деталей технического порядка[35]. Разрешение проблем взаимных оскорблений, убийств, воровства и других преступлений, совершенных гражданами одной страны против граждан другой, подверглось урегулированию, особое внимание уделялось случаям бегства рабов. Все условия основывались на духе полного равноправия двух наций. Возможно, наиболее замечательной чертой договора является взаимное обещание оказывать помощь потерпевшим кораблекрушение торговцам чужеземного происхождения. Это противоречит так называемому «береговому праву», практиковавшемуся в большинстве европейских стран в это время, согласно которому в случае кораблекрушения местные властители должны были конфисковать все выброшенные на берег вещи потерпевшего бедствие торговца и обратить в рабство его вместе с командой. Закон был отменен в Италии в двенадцатом столетии, а в Англии и Фландрии в тринадцатом веке первоначально только по отношению к ганзейским купцам. Общий же отказ от практики «берегового права» в Европе произошел еще позже.

 

3. Первые неудачи: Игорь

 

Успех Олега в Черном море открыл дорогу русской торговле, оживив коммерческое взаимодействие между русскими и греками, что создавало основу благосостояния для княжества.

Картина того, как осуществлялась русская торговля с Константинополем в десятом веке, может быть получена из сочинения Константина Багрянородного «De Administrando Imperio»[36]. Согласно этому автору, существовало регулярное расписание для сбора товаров и их отправки. В ноябре киевский князь и члены его дружины начинали объезд славянских племен для сбора дани (полюдье). Из других источников мы знаем, что главными товарами в русской экспортной торговле в это время были меха, воск и рабы. Все это доставлялось киевскому князю во время посещения платящими дань племенами. Некоторые из них, как известно, платили деньгами. Князь и его дружина проводили таким образом всю зиму, с тем, чтобы возвратиться в Киев в апреле. Одновременно славяне, живущие в верховьях Днепра, начинали делать лодки из выскобленных стволов деревьев, и уже весной, когда озера и реки освобождались от льда, их перегоняли в Киев и продавали «русским», т. е. князю, его свите и киевским купцам.

Затем лодки оснащали уключинами и загружали. Мы можем легко вообразить лихорадочную деятельность по сбору флотилии, в которую, очевидно, вовлекались тысячи людей. Каждый год в апреле и мае Киев выглядел как большая верфь, где кипела работа. Как только все было в состоянии готовности, флотилия двигалась вниз до днепровских порогов. Здесь лодки разгружали и тянули по суше вместе с товарами вдоль берега реки, ниже быстрин их вновь загружали. Позднее, когда печенеги, полные сил, пришли в черноморские степи, пересечение порогов стало опасной операцией для русских: уязвимые во время перемещения груза волоком, они подвергались атакам кочевников.

Ниже порогов вновь собранная флотилия останавливалась на острове Св. Григория, где русские язычники под огромным дубом приносили в жертву своим богам петухов. Следующая остановка была в устье Днепра на острове Св. Этерия, здесь лодки оснащались парусами. Затем они плыли на запад вдоль северного побережья Черного моря к устью Днестра, откуда после остановки шли к устью Дуная. От дельты Дуная они следовали к Констанце, Варне и Месембрии, которая во времена творческой активности Константина (около 953 г.) являлась последней точкой русского путешествия.

На обратном пути (не описанном Константином) русские везли более деликатные товары – шелковые ткани, специи, вина и фрукты. Поскольку этот груз требовал гораздо меньше корабельного пространства, часть лодок, возможно, продавалась грекам и булгарам или же просто оставлялась, освобожденная от уключин, парусов и другой экипировки.

Вряд ли можно определить с какой-либо степенью точности объем товаров, переправлявшихся каждое лето из Киева в Месем-брию, однако правомерно порассуждать об этом. Из воспроизведенной Константином картины создается впечатление, что флотилия была огромна. Предположительно она состояла из нескольких сотен лодок, возможно, – более тысячи. Конечно, они представляли собою, по определению Константина, monoxila, т. е. каждая из них делалась из монолитного ствола дерева. Но такие стволы, срубленные в девственных лесах Северной Руси, должны были быть громадными.

Аналогичные лодки использовались запорожскими казаками в шестнадцатом и семнадцатом столетиях[37]. Казаки фактически имели лодки двух типов: речные и морские. Казацкое слово для обозначения лодки – «чайка» берет начало от тюркского «чэй» – река и изначально было приложимо к маленьким лодкам, но позднее стало обозначать также и другой их тип. Речная лодка являла собою чистый и простой моноксилон – каноэ. Она использовалась для рыболовства и для перевозки малых грузов; ее грузоподъемность составляла десять человек. Подобные каноэ, без сомнения, использовались русскими киевского периода для аналогичных целей, но киевский моноксилон, ориентированный на византийскую торговлю, должен был быть значительно больше, и по типу более схожим с морской или казацкой чайкой. Для этого ствол дерева служил лишь основанием, на котором из тяжелых дубовых досок воздвигалась сама лодка. Чайка имела длину от пятидесяти до семидесяти футов, ее вершина была от восемнадцати до двадцати футов, а высота около двадцати футов. Она вмещала от пятидесяти до семидесяти вооруженных казаков, от четырех до шести легких пушек и значительное количество амуниции и еды. Судно было экипировано мачтой и двадцатью – сорока веслами. Предполагая, что лодки русской флотилии десятого века имели сходство с мореходными казацкими лодками и что ежегодная флотилия насчитывала не менее пятисот единиц, общий объем перевозимого груза должен был составлять порядка десяти тысяч тонн. А если предположить, что половина объема использовалась для транспортировки «живого товара» – рабов, или иных целей, то при самом скромном подсчете собственно товар весил около пяти тысяч тонн.

Это – небольшой объем груза для торгового флота по нашим меркам. Однако он весьма впечатляет при сравнении с общепринятыми стандартами практики средневековья. Даже в четырнадцатом и пятнадцатом столетиях общий товарный объем годичных перевозок из Италии в Германию через Ст. Готтарский перевал – один из основных путей европейской континентальной торговли в средние века – обычно составлял 1250 тонн[38]. Совокупный тоннаж итальянских и ганзейских торговых флотилий этого периода был гораздо больше, но в десятом веке западная морская торговля не могла представить чего-либо схожего с русско-византийской торговлей.

Итак, если мы рассматриваем ежегодную русскую флотилию в границах каролингской коммерции, то должны прийти к заключению, что размеры русской зарубежной торговли были значительно выше западноевропейских объемов этого периода.

Описание Константином русской флотилии является ценным источником не только для исследования русской торговли, но так-же и для изучения русского государства и способа правления в первой половине десятого столетия. Согласно этому писателю, сердце русского государства находилось в Киеве, и лишь киевский регион назывался в собственном смысле Русью. Все остальное являлось «окраиной Руси» (exo Rossia), состоящей из славянских племен, которые платили дань киевскому князю[39]. Однако было бы неправильным заключить, что все эти земли были просто киевскими колониями. Картина, данная Константином, неполна, ее можно дополнить свидетельствами из других источников. Прежде всего, следует упомянуть, что множество племен подчинились Киеву на различных условиях. Некоторые платили дань в натуральном выражении, другие – деньгами; одни несли более тяжелую, другие лишь «легкую», т. е. номинальную повинность. Далее мы должны рассмотреть свидетельства русско-византийского договора 907 г., согласно которому греки обязаны были выделить отдельные фонды для ведущих русских городов – Киева, Чернигова, Переяславля и т. д. Как отмечает летописец, в каждом из этих городов властвовал собственный князь. И, разумеется, из преамбулы к русско-византийскому договору 911 г., равно как и из договора 945 г., мы знаем, что ни Олег, ни Игорь не были единственными правителями Руси, другие князья упоминаются как подчиняющиеся власти великого князя. Итак, мы имеем феодальную лестницу с сюзереном во главе и вассалами внизу. Далее, хотя нам мало известно об отношениях между Киевом и Тмутараканью в это время, из скудных свидетельств мы можем предположить, что последний город все еще управлялся собственным князем – каганом.

В любом случае политическая структура Руси в первой половине десятого века при всей ее примитивности была гораздо более сложна, чем можно представить, базируясь лишь на свидетельствах повествования Константина Багрянородного. Видимо степень субординации племенных князей по отношению к киевскому князю в различных случаях варьировалась. Некоторые из них скорее были союзниками, нежели вассалами.

Положение князя в провинциях, где дань взималась натурой самим великим князем, возможно, было наиболее тяжелым. Однако даже в таких случаях должно было существовать определенное соглашение относительно доли великого князя в местных налоговых сборах, и если договоренность нарушалась с его стороны, местный князь, очевидно, прибегал к противодействию, как мы видим из истории смерти князя Игоря в «Повести временных лет».

Давайте теперь обратимся к Игорю и его политике. Согласно традиции, Игорь был потомком Рюрика, и нет никаких поводов сомневаться в этом. Однако можно предположить, что он был скорее внуком Рюрика, нежели его сыном, как утверждается в «Повести временных лет». При Олеге Игорь должен был играть всецело подчиненную роль. Он упоминается лишь однажды по поводу его женитьбы, и даже здесь упоминается, что этот союз был организован Олегом (903 г.).

Женой Игоря была Ольга – уроженка Пскова. У нее скандинавское имя, но она должна была быть славянской девушкой, как вскоре будет объяснено. В то время как Игорь описывается в летописи с малой симпатией, его жена возвеличивается как «мудрейшая среди женщин». Поскольку Ольга в конце концов стала христианкой, ее популярность у летописцев может быть легко объяснена. Однако язычество Олега и Святослава не лишало этих князей похвалы летописцев. Должно быть в природе Игоря было что-то, объяснявшее холодность летописцев по отношению к нему. В истории его смерти он подается как жадный и коварный человек. Возможно, что таким он и был.

По свидетельству «Повести временных лет» у Игоря и Ольги был только один сын – Святослав. Ко времени смерти Игоря (945 г.) он был ребенком, появившимся на свет, по Лаврентьевскому списку, в 942 г. Если принять на веру дату женитьбы Игоря по «Повести временных лет» (903 г.), Ольге было гораздо за сорок или даже за пятьдесят во время рождения Святослава, если ко времени своего замужества она была совсем девочкой. Очевидно, Святослав не был ее первым ребенком. Если мы признаем, что он имел старших братьев, то одного из них можно предположительно отождествить с «Халгу, королем Руси», упомянутым в еврейском документе, в так называемом «Письме хазарского еврея десятого века», впервые опубликованном Шлехтером в 1912 г. О нем полнее будет сказано в заключении этого раздела. Достаточно отметить здесь, что Халгу – очевидно то же имя, что и Хелги – в русском произношении Олег.

Согласно «Повести временных лет», князь Олег умер в 913 г. (возможно, в 912 г.). Кажется возможным, что удачно завершив свои переговоры с Византией и получив Черное море для русской торговли, он обратил свое внимание на Каспийское море и Транскавказский регион. Предпосылкой для этого было тесное взаимодействие между Киевской Русью и тмутараканскими русскими. В 909 – 910 гг. шестнадцать русских кораблей, предположительно посланных тмутараканским каганом, появились на южных берегах Каспийского моря. Русские попытались высадиться в Ензели, но были отбиты[40]. Со всей очевидностью это была разведывательная экспедиция, за которой должна была последовать действительная кампания, подготовка к которой началась сразу же после первой.

Поход был осуществлен после смерти Олега (913 г.). Его преемник Игорь должен был лично вести свою дружину в Тмутаракань, естественную базу для наступления. Однако он не пошел дальше, поскольку новости о восстании древлян побудили его возвратиться в Киев с частью своих войск. Другая часть осталась в Тмутаракани. Русские поднялись вверх по Дону к волжскому волоку и вниз по Волге спустились к Каспию. Они получили разрешение хазарского кагана на экспедицию в обмен на обещание поделить трофеи.

Русские разграбили юго-западные берега Каспийского моря, используя Апшеронский полуостров (регион Баку) в качестве базы для сохранения трофеев. Они поддерживали базу в течение нескольких месяцев, после чего на тяжело нагруженных награбленными вещами судах направились домой. Несмотря на отданную кагану установленную соглашением долю добычи, в устье Волги они были коварно атакованы его гвардией и полностью разбиты. Согласно Масуди, около тридцати тысяч русских погибли и лишь некоторые уцелели (914 г.)[41].

Тем временем Игорь подавил восстание древлян, наложив на них в наказание более тяжелую дань. Его злоключения, однако, не закончились, поскольку в 915 г. на Русь (т. е. в киевские земли) вторглись печенеги. С ними как-то удалось достичь соглашения, и они отправились с рейдом на Булгарию. Пять лет спустя (920 г.) они появились вновь, и Игорю пришлось с ними сразиться. Из этих кратких сведений в «Повести временных лет» можно увидеть, что в это время печенеги еще не представляли какой-либо реальной опасности для Руси. Их главная орда все еще находилась к востоку от Волги. Впоследствии в балканской кампании Игоря 944 г. печенеги действовали как его союзники.

В «Повести временных лет» не содержится информации о политике с 920 по 941 г. Предположительно, это был период мира, в течение которого русские собрали силы для дальнейших экспедиций против Анатолии и Транскавказья. «Повесть» описывает лишь анатолийскую кампанию (941 г.); арабские источники говорят о русском походе в Транскавказье (943-944 гг.), в то время как еврейские документы проливают некоторый свет на взаимосвязь между ними.

Начнем с анатолийской кампании Игоря[42]. Малая Азия была в это время частью Византийской империи. Причины разрыва Игоря с греками неизвестны; его морская экспедиция в Анатолию в 941 г. очевидно была совместной операцией киевских и тмутараканских русских. «Письмо хазарского еврея» упоминает имя «Халгу, король русских» в связи с русской войной против греков и последующим «выводом» русских в «Персию» (Транскавказье)[43]. Согласно моему предположению, Халгу или Олег был сыном Игоря. Он не мог быть князем Киевской Руси, поскольку киевский стол принадлежал самому Игорю. Поэтому мы можем предположить, что он был князем, или каганом, тмутараканских русских.

Русские высадились на побережье Анатолии на Черном море и разграбили византийские провинции Вифинию и Пафлагонию, продвигаясь на запад до Никомедии, до того момента, как византийским полководцам удалось собрать достаточное войско для отражения агрессоров. Когда последние добрались до своих судов, их флотилия была атакована византийской морской эскадрой и легко побеждена при помощи знаменитого «греческого огня»[44]. Оказывается, что в то время, как сам Игорь вернулся в Киев, большая часть тех, кто остался от русской армии, двинулась в Тмутаракань, откуда двумя годами позже они предприняли кампанию против Транскавказа.

В это время богатый город Бардаа в Азербайджане оказался главной целью русского натиска. Итак, русские в этом случае последовали по пути Саварти, который атаковал Бардаа между 750 и 760 гг. По моему предположению, Саварти мог быть шведом[45]. Русская кампания в Азербайджане описана в деталях в арабской хронике Ибн-Мискавейха, который жил в конце десятого – начале одиннадцатого вв. (умер около 1030 г.). Он пишет: " В этом 332 г. гиджры (943-944 гг.) армия народа, названного русскими, вторглась в Азербайджан, где они атаковали и захватили Бардаа, беря в плен его жителей. Они – могучий народ с большим размахом и великой смелостью. Им неизвестно поражение, и никто из них не поворачивается спиной к врагу пока не убил его или сам не убит "[46].

Приблизившись к городу, русские обратились к жителям со следующим воззванием: " Между нами нет спора по поводу религии; мы лишь хотим власти; нашим долгом является хорошо относиться к вам, а вашим быть верными нам. " Поскольку город отказался капитулировать, русские штурмовали его и приказали всем жителям эвакуироваться в течение трех дней. Те, кто остался после этого срока, были либо убиты, либо должны были выплатить огромный выкуп.

Используя Бардаа в качестве своей базы, русские разграбили его окрестности и собрали огромное количество трофеев. Там они провели несколько месяцев, но в конце концов были окружены и разгромлены превосходящими их мусульманскими силами. Их предводитель был убит в сражении. Остатки русской армии " направились к реке Кур, были готовы суда с командой, на которых они отправились из дома. Они погрузились и отправились, и Бог спас их от мусульман ".

В еврейском документе, приведенном ранее, говорится, что король Халгу погиб «в Персии» с основной частью своего войска. Мы можем предположить в таком случае, что «предводитель» русских, упомянутый в истории Ибн-Мискавейха, был Халгу.

Катастрофические последствия транскавказской кампании и потеря сына Олега (если Халгу был его сыном) не отвратили Игоря от еще одной попытки ударить по Византии. Согласно «Повести временных лет», он нанял ватагу варягов «за морем» (т. е. в Скандинавии), равно как и орду печенегов, с тем чтобы укрепить киевские войска. Среди славянских племен согласились участвовать в кампании словене, кривичи и тиверцы[47].

Летом 944 г. армия Игоря достигла берегов Дуная, где и была встречена посланцами византийского императора, которые привезли богатые подарки как для русских, так и для печенежских предводителей и предложили мир. Игорь собрал свою свиту на военный совет. Воспоминания о разрушительной силе «греческого огня» все еще преследовали русских бояр, и совет проголосовал за принятие византийского предложения. Формальное мирное соглашение было подписано в 945 г.

Византийско-русский договор 945 г. может быть охарактеризован как подтверждение и продолжение договоров 907 и 911 гг. Он более детализирован и точен, нежели ранние соглашения. Лишь в одном пункте урезаны привилегии русских купцов: условие относительно освобождения от пошлинных платежей не было включено в Игорев договор. В дополнение к статьям торгового и юридического порядка имеются два примечательных политических пункта относительно Крыма («Корсунская земля», Корсунская страна) и черных булгар (пункты 8 и 11, Владимирский-Буданов)[48].

Текст этих пунктов довольно неясен, и их содержание интерпретировалось учеными различным образом. Насколько я их понимаю, они составляют специальное соглашение между «русским князем» и византийским императором, согласно которому князь брался защищать Крым от черных булгар, а император обещал свою помощь князю в его конфликте с теми городами Крыма (очевидно, находившимися под хазарской властью), которые не признают его власть; таким образом, соглашение утверждало альянс между русскими и византийцами против хазар и черных булгар[49].

Теперь возникает вопрос, кто был «русским князем», упомянутым в пунктах 8 и 11 соглашения?[50]Им не мог быть Игорь, поскольку его титул был «великий князь». Титул упомянут во многих пунктах договора (1, 2, 16). Однако, согласно пункту 1, договор был заключен не только от имени «великого князя», но и от имени '' Игоря, великого князя русских, и всех князей, всех людей земли русской ". Каждый член княжеской семьи, включая жену Игоря Ольгу, был представлен своим собственным посланником. Представлены были две русские женщины, каждая специальным посланником: Сфандра, жена Улеба (Глеба) и Предслава. Могла ли быть Предслава вдовой Халгу (Олега) Тмутараканского?

В любом случае, русские из Тмутаракани должны были быть представлены на переговорах, которые повели к заключению договора, и, возможно, властитель Тмутаракани подразумевается под титулом «русский князь» в пунктах 8 и 11 договора.

Из текста соглашения, если я правильно понимаю, становится очевидным, что князь тмутараканских русских контролировал в середине десятого столетия некоторые части восточного Крыма в дополнение к Тмутаракани. Он также, как оказывается, контролировал как восточное побережье Азовского моря, так и устье Дона. Этот регион был одним из центров аланов-ас со второго века[51]. Поскольку, согласно моей догадке, под «черными булгарами» подразумеваются волжские булгары[52], именно благодаря своему контролю бассейна нижнего Дона «русский князь» был в состоянии предотвратить вторжение черных булгар в Крым.

Договор 945 г. должен рассматриваться как важное достижение политики Игоря. Однако лично он не был удовлетворен, поскольку подарки, полученные от императора, не были достаточными для покрытия расходов его неудавшейся кампании 944 г. Для этого похода, как нам известно, он нанял печенегов и варягов, чтобы усилить свой натиск на Константинополь. Очевидно, он надеялся заплатить им часть трофеев. Но трофеев не было, а вспомогательные войска требовали установленной платы. Игорь удовлетворил печенегов, позволив им разграбить Булгарию. Но оставались еще варяги со своими притязаниями. Именно в свете разрешения этих требований мы можем лучше всего понять отношения между Игорем и его воеводой Свенельдом. Свенельд сыграл важную роль в событиях, поведших к смерти Игоря, и позднее стал одним из главных помощников сына Игоря – Святослава. И все же имя Свенельда не включено в перечень русской знати договора 945 г. Очевидное заключение сводится к тому, что во время подписания договора он не считался русским (т. е. киевским русским или тмутараканским русским). Предположительно, он был одним из нанятых варягов; более точно, командиром варяжского отряда, нанятого Игорем.

Согласно летописи Никона, Игорь гарантировал Свенельду право собирать дань с уличей и древлян[53]. Это, очевидно, было сделано, чтобы уладить вопрос с варяжскими требованиями. Уличи в это время еще не признали власть великого князя и Свенельд должен был сперва завоевать их.

Хотя варяги были таким образом удовлетворены, русская дружина Игоря стала ворчать: " Слуги Свенельда украшены оружием и прекрасными одеждами, а мы голы. Пошли с нами, о князь, за данью, которой можем воспользоваться и ты, и мы. "[54]После этого Игорь повел свою дружину в землю древлян и, несмотря на их протесты, собрал с них дань в дополнение к полученной Свенельдом. Очевидно, что большая часть ее ушла к его окружению, и Игорь еще раз возвратился в землю древлян в сопровождении немногих, оставшихся с ним, для получения личной доли дани. На этот раз древляне не потерпели вымогательства. Согласно красочной истории «Повести временных лет», их князь Мал сказал народу: " Если волк появился среди овец, он уволочет все стадо – одну овцу за другой, если его не убить "[55]. Затем древляне атаковали Игоря и его маленькую свиту и убили всех их.

 

4. Передышка: Ольга

 

Ко времени смерти Игоря его сын Святослав был просто мальчиком, и именно поэтому его вдова, княгиня Ольга, взяла власть в свои руки. Благодаря своему окончательному обращению к христианству и последующей канонизации, Ольге уделено огромное внимание в русских летописях, равно как и в исторической традиции. Даже строгое наказание, которому она подвергла древлян, чтобы отомстить за смерть Игоря, описывается летописцем с очевидным обожанием ее мудрости и возможностей[56].

В определенном смысле решение Ольги принять христианство является само по себе свидетельством ее разумности и тонкости интеллекта. Но в дополнение имеется еще и свидетельство ее возможностей как правительницы. В целом, она должна была быть замечательной женщиной.

Ольга родилась около 890 г. в Пскове, возможно, в славянской семье. Пытаясь установить ее национальное происхождение, мы должны начать с антропологических данных ее великого внука Ярослава Мудрого, сына Владимира Святого. Согласно недавнему исследованию скелета Ярослава, его череп не относится к нордическому типу; он схож с черепами новгородских словенов. От кого мог приобрести Ярослав славянские черты? Его матерью была Рогнеда, княгиня Полоцкая скандинавского происхождения. Его отец Владимир был сыном Святослава и домоуправительницы Ольги Малуши. Дед Владимира Игорь был, как мы знаем, скандинавского происхождения. С тем, чтобы объяснить славянский антропологический тип потомков Владимира, мы должны предположить, что либо его мать или бабушка или та и другая были славянского происхождения. Согласно Шахматову, его мать Малуша была норвежкой, а имя Малуша является русской версией скандинавского имени Малфрид. Если это так, то Ольга единственная среди предков Ярослава может быть ответственной за его славянский тип. Остается, однако, возможность, что как Ольга, так и Малуша, обе были славянского происхождения. Имя Ольга, разумеется, скандинавское (Хелга); она могла получить его во время своего бракосочетания.

Ольга была богатой женщиной. Еще до кончины Игоря она владела поместьями с землей в различных частях княжества. В летописях упоминается, что город Вышгород близ Киева принадлежал ей; кроме того, она имела деревню Ольжичи в районе Десны и несколько деревень в районах Пскова и Новгорода. После смерти Игоря Ольга должна была стать наиболее богатой землевладелицей на Руси. Это – важный момент, поскольку ее административные реформы были начаты и проверены в ее собственных владениях.

Ее главной целью стало предотвращение впредь инцидентов, подобных тому, что повлек за собою смерть ее мужа. Поэтому она отменила обычай полюдья – зимней экспедиции князя по сбору дани. Вместо этого страна была разделена на несколько районов, каждый из которых находился под властью наместника князя или местного органа по сбору налогов. Такой местный орган стал известен как погост. Иными словами, дань, собираемая с автономных племен, была заменена одинаковыми налогами, выплачиваемыми всем населением. В ходе реализации этой реформы большинство местных князей лишились своей власти, а автономия племен была радикально урезана. Это привело к централизации финансовой администрации, по крайней мере по отношению к Западной Руси (земле древлян) и Северной Руси (новгородская земля). Киевский край находился в ведении постоянной княжеской администрации еще до правления Олега.

Теперь обратимся к ее крещению. Ко времени смерти Игоря значительное количество русских бояр должно уже было быть крещено. Как «христианская Русь», так и «языческая Русь» упомянуты в русско-византийском договоре 945 г.; у Святого Еллия имеется так-же ссылка на русскую Церковь. Согласно «Повести временных лет», Ольга была крещена в Константинополе в 955 г. Этой информации противоречит официальное описание ее приема в императорском дворце в Константинополе в «De Cerimoniis Aulae Byzantinae» Константина Багрянородного[57]. По этому документу, датой визита Ольги в Константинополь является 957 г.; он также объясняет, что ко времени ее визита она уже была христианкой.

Большинство русских историков пытаются разрешить эту загадку, предполагая, что Ольга ездила в Константинополь дважды: в 955 г., когда она была крещена, и еще раз – в 957 г. Эта теория кажется искусственной и едва ли обоснованной, и в этом все более убеждаешься, поскольку в описании Константина не содержится и намека, что ее прием во дворце в 957 г. не был первым. Более того, путешествие киевской княгини в Константинополь не было обычным событием, и если бы Ольга предприняла два путешествия, это, вероятно, было бы зафиксировано в ее жизнеописании. Гораздо более вероятно, что княгиня была крещена в Киеве в 955 г., так же, как был позднее крещен ее внук Владимир в 988 г. Ее крещение, очевидно, было поддержано Константинополем, поскольку она приняла христианское имя Елена, бывшее именем жены императора Константина. Аналогичным образом Владимир позднее принял имя Василий в честь правящего императора.

Хотя обращение Ольги в христианство должно было укрепить христианскую партию Киевской Руси, за ним не последовало обращения всего народа. Языческая партия была еще сильна, сплачиваясь вокруг ее сына Святослава, мальчика в возрасте чуть более десяти лет во время крещения его матери. Бесполезными были усилия Ольги рассказать ему о христианской вере – он отказывался слушать[58].

Как и в некоторых других случаях обращения славян в христианство, например, в Болгарии, оппозиция перемене вероисповедания была отчасти политической. Учитывая тесную связь между Церковью и государством в Византии, можно полагать, что как только иной народ подвергался обращению, византийский император настаивал на признании новообращенными не только власти константинопольского патриарха как главы их Церкви, но также и властных полномочий императора как их политического сюзерена.

Для предотвращения подчинения императору, каждая славянская нация старалась ограничивать также власть патриарха. Поэтому славянские лидеры в каждом случае пытались организовать свою Церковь как автокефальный институт. В качестве предварительного шага они настаивали на ее существовании как национальной единицы – диоцеза патриарха Константинополя, возглавляемого митрополитом или архиепископом. Когда подобная претензия была отвергнута, булгары временно изменили свою приверженность константинопольскому патриарху в пользу римского папы[59]. В конце концов булгарская Церковь получила статус автокефальной от патриарха.

В случае Ольги языческая партия на Руси не могла предотвратить ее личное обращение, но со всей очевидностью находилась в оппозиции к обращению народа до той поры, пока русской Церкви не будет гарантирована некоторая автономия. С целью ходатайствовать об автономии Ольга и приехала в Константинополь в 957 г. Ее миссия не принесла желаемого результата, поэтому она повторила политику булгарского хана, обратившись к Западу – в ее случае к императору Священной Римской империи Отгону I.

Согласно летописцу, продолжившему хронику Регино, в 959 г. посланцы княгини прибыли к императору Оттону, прося о направлении в Россию епископа и священников, и в 960 г. монах Сент-Альбанского монастыря был рукоположен в епископы Руси, но никогда так и не побывал в этой стране, поскольку заболел и умер в марте 961 г. Монах монастыря Св. Максимина в Триере Адальберт был вслед за этим посвящен и действительно отправился в Киев, но не был принят и возвратился в Триер в 962 г. М. Д. Приселков полагает, что его провал должен был быть результатом непонимания между Ольгой и Оттоном[60]. Ольга потребовала, чтобы киевская Церковь была организована как автономный диоцез под руководством архиепископа или митрополита. Оттон послал ей лишь епископа с ограниченными полномочиями; Церковь должна была быть организована как простая епархия под полным контролем германского духовенства, что представлялось неприемлемым для русских. Интерпретация Приселкова выглядит довольно вероятной.

Неудача Ольги в обеспечении национальной организации для русской Церкви вылилась в подъем языческой партии. Ее лидер, сын Ольги Святослав, теперь получил полноту власти в Киеве.

 

5. Великое приключение: Святослав

 

Короткий период царствования Святослава I (962-972 гг.) – один из наиболее драматических эпизодов средневековой русской истории. Работа по созданию фундамента внутренней силы Киевского царства, которая характеризовала правление Ольги, теперь была завершена, и вся дремлющая энергия русских воинов, их воля к имперской экспансии были раскованы, подобно тому как мгновенно распахиваются ворота большой плотины. Извергшийся поток казался сначала неотразимым, угрожающим (как это и случилось) всем сопредельным землям. Могучие удары следовали один за другим с быстротой молнии: устрашающие легионы Святослава наносили удары в различных краях с огромной быстротой. Очевидно, что русские походы этого периода были хорошо спланированы и подготовлены заранее под личным контролем властителя.

Русский летописец уподобляет Святослава леопарду за быстроту его движений. Его мало занимали жизненные удобства. " В своих походах он не брал с собой ни фургонов, ни чайников, и не варил мяса, но отрезал маленькие полоски конского мяса, дичи или говядины и ел их после поджаривания на углях. У него также не было палатки, но он подстилал под себя кусок седельной ткани и клал под голову седло "[61].

Правдивая картина внешности и поведения Святослава может быть обнаружена в книге византийского историка Льва Диакона во фрагменте, который описывает его встречу с императором Иоанном Цимисхием на Дунае в 971 г.

" Император прибыл на берег Дуная верхом на коне, в золотых доспехах, в сопровождении огромной свиты всадников в блестящем облачении. Святослав пересек реку в чем-то наподобие скифской лодки; у него в руках было весло, также как и у его людей. По внешнему виду он выглядел так: он был – среднего роста – не слишком высок, не слишком низок. У него были густые брови, голубые глаза и курносый нос; он брил бороду, но носил длинные и густые усы. Его голова была выбрита, за исключением локона волос на одной стороне как знака благородного происхождения его рода. У него была толстая шея, широкие плечи, и в целом он выглядел красиво сложенным. Он казался мрачным и диким. На одном его ухе висело золотое ушное кольцо, украшенное двумя жемчужинами, между которыми был посажен рубин. Его белые одежды не отличались от одежд его людей и были лишь чище "[62].

Эта картина Святослава очень похожа на портреты казацких гетманов шестнадцатого и семнадцатого столетий, включая даже локон волос на выбритой голове – так называемый оселедец.

Святослав соблюдал жесткие законы ведения войны. Он никогда не атаковал будущего противника без формального объявления войны. Посланец должен был доставить сообщение, которое всегда было очень коротким: «Выступаю против вас». Подобно Олегу, Святослав имел своей главной целью объединение сил Киевской Руси с Тмутараканской Русью, с тем чтобы расширить свой контроль над регионом Азова и в конечном итоге открыть дорогу к Каспийскому морю. Для этого было необходимо разбить хазар. Случилось так, что развитие событий в Крыму дало ему подходящий повод для начала наступления.

Как нам известно из анализа договора Игоря 945 г., существовал тогда спор между тмутараканскими русскими и хазарами по поводу контроля над определенными городами в Крыму. В 962 г. хазары попытались подчинить крымских готов, и об этом событии мы знаем из фрагментов интересного греческого документа этого периода – так называемой «Записки готского топарха»[63]. Неспособные отбросить хазар своими собственными силами, готы послали представителя к своим «союзникам» (крымским русским, согласно вероятному объяснению А. А. Васильева[64]), прося последних собраться и обсудить ситуацию. На этой встрече было единогласно решено искать покровительства " властителя к северу от Дуная, который обладал бы сильной армией и был горд своими военными силами, от народа которого они не отличались по обычаям и манерам ". Хотя имя правителя этого народа не упомянуто в документе, очевидна ссылка на Святослава и киевских русских. Было отправлено посольство в Киев и заключен договор, по которому крымские готы и русские признавали Святослава как своего сюзерена, а он, в свою очередь, обещал защищать их от хазар. При возвращении домой члены посольской миссии наблюдали интересный астрономический феномен: «Сатурн был в начале пересечения Водолея, в то время как солнце проходило через зимние знаки». Согласно астрономическим вычислениям, в период со второй половины декабря 874 г. до середины декабря 1021 г. Сатурн лишь однажды занимал положение между звездами, отмеченными в «записке» топарха, а именно, в начале января 963 г. Это – один из редких примеров, когда дата исторического события может быть жестко зафиксирована с помощью астрономии[65].

Именно в 963 г., а не в 965 г. (дата, указанная в «Повести временных лет») Святослав атаковал хазар. Его главный удар был направлен на Саркел (Белая Вежа), хазарскую крепость на нижнем Дону. После ее взятия Святослав подчинил Ясы (осетины) в бассейне нижнего Дона и затем направился на юг в район Кубани, где косоги (черкесы) заявили о своей верности ему. Без сомнения, первая хазарская кампания была завершена его вступлением в Тмутаракань. На основе предшествующего договора между Святославом и крымскими народами он должен был быть признан в Тмутаракани как русский каган.

Непосредственная хазарская опасность для Крыма и региона Азова была устранена, но великий князь киевский не был удовлетворен: его намерением было завоевать всю Хазарскую империю. Для этого ему нужно было контролировать все течени