Янычары семьи» — метафора и речевое воздействие

Метафора обсуждалась выше в § 2 главы 2 как один из феноменов языка, используемый для коммуникативного высвечивания (профилирования) тех или иных характеристик, свойств человека, политического субъекта, юридического лица

и т.д. Одновременно метафора является могущественным средством воздействия, поскольку правомочность профилирования свойств в метафорической проекции почти никогда не обсуждается в явном виде. Только очень опытным коммуникаторам удается оспорить правомочность использования метафоры, действующей подобно казни без суда и следствия. Посмертная реабилитация казненного по большей части выглядит жалко и никого не убеждает. Ср., впрочем, разбиравшийся выше в § 2 главы 2 пример из судебных речей известного адвоката Ф.Н. Плевако.

Метафора может сочетаться с другими приемами воздействия, образуя весьма эффективный комплекс речевых средств, способных управлять пониманием и мышлением человека. Приводимый ниже пример заимствован из речевой практики С. Доренко: в одной из его авторских передач обсуждалось убийство П. Тейтума (передача от 8.07.2001 на канале ОРТ), в котором, как следует из слов С. Доренко, оказалось замешано много высокопоставленных лиц.

Доренко. <...> Но можно ли толковать этот намек как досаду, что человек все еще жив, как удивление, что человек все еще жив? Могут ли верные лужковские люди, янычары семьи сделать так, чтобы хозяин больше не задавал недоуменных вопросов? Или чтобы, как только он спросит: «Этот человек еще жив?», ответить: «Нет, он уже мертв». <...>

В данном фрагменте метафора люди Лужкова — это янычары включена в вопрос Могут ли верные лужковские люди, янычары семьи сделать так, чтобы хозяин больше не задавал недоуменных вопросов? Вопрос построен таким образом, что при любом ответе на него — «да» или «нет» — адресату навязывается идея о том, что 'у Лужкова есть верные люди' и метафора люди Лужкова — это янычары. Адресат должен сделать дополнительное усилие, чтобы вместо положительного или отрицательного ответа задать встречный вопрос, а почему, собственно, люди Лужкова — янычары? (Подробнее о приеме «навязывания пресуппозиции» — см. выше § 4 главы 3.)

Теперь перейдем к самой метафоре. Возникает вопрос, какие следствия профилирует метафора люди Лужкова — это янычары в приведенном контексте? Очевидно, что ответ на

него прямо связан с семантикой слова янычар. В толковых словарях современного русского языка оно толкуется следующим образом: 'В султанской Турции: пехотинцы привилегированных войск, использовавшихся обычно в качестве карательных частей'¹⁸⁴. Известно, что янычары отличались особой жестокостью в карательных операциях. Сопоставление в метафоре людей Лужкова с янычарами профилирует два очевидных свойства (следствия) (i) 'Люди Лужкова выполняют нечто аналогичное карательным операциям по его поручениям' и (И) 'Люди Лужкова проявляют жестокость при выполнении таких действий'.

Кроме того, как следует из толкования слова янычар, янычары, будучи солдатами, подчинялись приказам, причем как военнослужащие они не могли обсуждать полученные приказы и обязаны их были беспрекословно выполнять. Следовательно, есть все основания говорить и о профилировании еще одного свойства (ш) 'Люди Лужкова беспрекословно выполняют его приказания'.

Какова степень обязательности «вывода» рассмотренных свойств адресатом — зрителем передачи? Контекст передачи поддерживает коммуникативное выделение следствий (i) и (п), поскольку все связанные с Ю. Лужковым люди характеризуются крайне отрицательно и действуют в его интересах. Ср., например, следующую фразу, в которой Н. Ковалев совершает явно подсудные действия, якобы, пытаясь выгородить Ю. Лужкова: Факты говорят о том, что, возможно, совершенно не случайно Ковалев оказывал Лужкову услугу, чтобы спрятать концы в воду с убийством Пола Тейтума. Вот версия, опирающаяся на факты. Итак, Николай Ковалев пытается отвлечь внимание следствия от Лужкова. В роли предполагаемого убийцы обществу был предложен Джабрашов, которого позже должно было убрать спецподразделение ФСБ. <...> верный Лужкову директор ФСБ Ковалев вначале задумывает выкрасть Джабраилова. Он планирует преступление. Что касается следствия (Hi), то тут ничего определенного сказать нельзя, поскольку ни С. Доренко, ни другие участники передачи не говорят о безусловной готовности окружения Ю. Лужкова выполнять его указания. Иными словами, это, скорее всего, факультативная, необязательная информация.

¹⁸⁴ См.: Ожегов С.И. Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М, 1992.

Намек

Намек относится к числу способов имплицитного речевого воздействия. В толковых словарях слово намек толкуется как 'слова (а также жест, поступок), предполагающие понимание по догадке'¹⁸⁵, 'слово или выражение, в котором мысль высказана неясно, не полностью и может быть понята только по догадке'¹⁸⁶.

В статье И.М. Кобозевой и Н.И. Лауфер «Об одном способе косвенного информирования» предлагается определение категории намека и дается типология контекстов «намекания»¹⁸⁷. Несмотря на подробное рассмотрение феномена намека в указанной работе, остается целый ряд проблем, решение которых необходимо как для прояснения сущности этой категории, так и для использования понятия намека как инструмента анализа семантики и прагматики в лингвистической экспертизе текста.

Одна из таких проблем касается того, чем выражается намек — языковыми формами или коммуникативно значимыми действиями, т.е. вербально или невербально. В приведенном выше определении слова намек по словарю С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой в качестве носителя намека могут выступать как слова, так и жесты, и поступки — т.е. невербальные сущности. В дефиниции МАСа намек может передаваться только вербальными формами — словами и выражениями. В упоминавшейся работе И.М. Кобозевой и Н.И. Лауфер носитель намека также ограничен только «речевыми действиями» (термин авторов). В качестве примера в статье указывается на явную неудачность использования деепричастия намекая во фразе с коммуникативно значимым действием: Иван Иванович встал из-за стола, давая понять (-намекая), что разговор окончен¹⁸⁸.

¹⁸⁵ См.: Ожегов СИ, Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1992.

¹⁸⁶ См.: Словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. А.П. Евгеньевой. Т. II. М, 1986.

¹⁸⁷ См.: Кобозева И.М., Лауфер Н.И. Об одном способе косвенного информирований // Изв. АН СССР. Сер. Литературы и языка. 1988. Т. 47. № 5.

¹⁸⁸ См.: указ. соч. С. 463.

Анализ показывает, однако, что в контекстах аутореферентного употребления глагола намекать, процент примеров с невербальным носителем намека довольно велик. Так, в Корпусе «Русская проза (60-90 гг.)» (порядка 25 млн. словоупотреблений)¹⁸⁹ всего было обнаружено 86 контекстов употребления деепричастия намекая, при этом 26 из них (более 22%) приходилось на невербальный носитель намека:

а. Той порой собаки, подобравшие всю бросовую рыбу с при-плесков, незаметно вползали под стол и, по сапогам, по запаху ли отыскав своего малого хозяина и друга, тыкались мокрыми носами в колени, намекая насчет себя. В. Астафьев. Царь-рыба.

б. Нищий посмотрел на мятую шляпу, наполовину наполненною медными деньгами, намекая. Старик торопливо достал портмоне. А. Шендарев. Дом для пилигримов.

в. Цокая каблуками, проходили мухусские модницы, и дядя Сандро, встречаясь с ними глазами, подкручивал ус, намекая на веселые помыслы. Ф. Искандер. Сандро из Чегема.

Приведенные контексты воспринимаются как совершенно нормальные¹⁹⁰. Следовательно, намек может передаваться не только вербально, но и невербально. Заметим, однако, что невербальное действие всегда оказывается коммуникативно значимым: так или иначе ему приписывается какая-то семантика. Для намека с невербальным носителем существенно, чтобы соответствующая семантика не была регулярной для этого носителя, т.е. жесты с фиксированным значением не могут быть носителями намека. Ср. Он, пожал Роману руку, "намекая на прощание/приветствие; При виде входящего начальства капитан вскочил и приложил руку к фуражке, "намекая на приветствие.

¹⁸⁹ Корпус создан в отделе экспериментальной лексикографии Института русского языка РАН. Об использовании корпусов текстов в лингвистической экспертизе текста см. главу 7.

¹⁹⁰ Следует отметить, что некоторые авторы склонны к такому употреблению глагола намекать в большей степени, чем другие, — в частности Ф. Искандер. Иными словами, иногда в этом проявляется авторский стиль. В законченном и совсем уже гипертрофированном виде «невербальный» намек обнаруживается в поэзии: Еще дитя, еще намек, / еще в походке ошибаясь, / приходит в мир, как в свой чертог, / погоде странной улыбаясь. Б. Ахмадулина.

По тем же причинам неудачна фраза Иван Иванович встал из-за стола, "намекая, что разговор окончен при норме Иван Иванович углубился в бумаги, намекая, что разговор окончен. «Углубление в бумаги» нельзя рассматривать как общепринятый невербальный знак конца разговора, в то время как пожатие руки и «отдание чести» — стандартные формы невербального приветствия.

Вторая проблема связана с «нетривиальностью» намека. В упоминавшихся словарных определениях слова намек ключевое слово в понимании феномена намека — это догадка. Догадка предполагает, что читатель должен сам прийти к каким-то выводам по неполным данным, по редуцированному способу языкового выражения содержания намека. Эксплицитный комментарий автора текста превратил бы намек в обычное речевое высказывание, не несущее скрытого содержания, реализующего скрытую же интенцию автора. В статье И.М. Кобозевой и Н.И. Лауфер говорится в этой связи о «нетривиальности» намека. Там же отмечается, что противопоставление по тривиальности-нетривиальности не бинарно, а градуально. Действительно, догадка в намеке может основываться и на решении простой задачи, и на разгадывании сложной головоломки.

Центр категории намека — его прототипическую часть — образуют намеки, требующие решения сложной задачи. Такой намек можно назвать истинным намеком или сложным намеком. На существование такой категории намека косвенно указывает («намекает») сочетаемость слова намек: тонкий намек, туманный намек, хитрый намек, искусный намек, смутный намек, отдаленный намек.

Важная особенность истинного намека заключается в том, что он необязателен в том смысле, что непонимание намека не приводит к явной коммуникативной неудаче — текст не теряет осмысленность и семантическую связанность. Истинный намек формирует альтернативное семантическое пространство текста, доступное только посвященным и закрытое от профанов, при этом поверхностное прочтение текста остается открытым для любого адресата. Сложные намеки — это истинные намеки, намеки в точном смысле. Они не обязательно прочитываются и не позволяют однозначно реконструировать свое содержание. Как отмечает Стросон, «суть намека заключается в том, что слушающий должен подозревать (не

более того) наличие определенного намерения, например, намерения вызвать или раскрыть определенное убеждение». И далее продолжает: «Намерение, которое имеет человек, говорящий намеками, по существу своему не предназначено к открытому узнаванию (nonavowable)»¹⁹¹. Стросон, конечно, имеет в виду сложные намеки, образующие центр этой категории. Можно выделить следующие основные свойства центральной части феномена намека — истинного намека:

• содержание намека представлено в поверхностной форме высказывания редуцированно, в виде следов;

• содержание намека должно быть угадано адресатом;

• открытие содержания намека предполагает привлечение «экспертных» знаний адресата о мире или конкретной проблемной ситуации, обсуждаемой в тексте;

• воздействие намека как приема управления пониманием основывается на эффекте приватизации знания;

• непонимание истинного намека не должно вести к коммуникативной неудаче в том смысле, что текст, содержащий такой намек, не должен терять связность и осмысленность, если намек не понят;

• содержание намека образует альтернативный — и более глубокий — уровень понимания текста.

Из сказанного следует, что истинный, или сложный, намек в определенном смысле факультативен, а реконструкция его содержания допускает значительную вариативность — особенно в отношении коммуникативной направленности намека, иллокуции, которая должна была бы сопровождать содержание намека.

Истинные намеки нередки в лингвистической экспертизе текста. Разберем один пример такого типа. В мае 2005 г. в журнале «Новый бизнес» появилась статья под названием «Вожеватов подался в сенаторы», в которой обсуждалась профессиональная деятельность В.А. Вожеватова, строились предположения о причинах его ухода во власть (в Совет Федерации), а также анализировалась работа компании «Рациональная логис-

¹⁹¹ Стросон П. Ф. Намерение и конвенция в речевых актах // Новое в зарубежной лингвистике. Теория речевых актов. М., 1986. С. 144.

тика», которую В.А. Вожеватов ранее возглавлял. Публикации вызвали неудовольствие со стороны В.А. Вожеватова, и был подан иск, основное содержание которого сводилось к тому, что в публикациях распространяются сведения, наносящие урон чести и достоинству истца, о том, что 'Вожеватов подался в сенаторы (пошел во власть), чтобы скрыть неблаговидные поступки в период работы в качестве президента компании «Рациональная логистика»'.

Одна из основных претензий была связана с врезкой к статье, воспроизводящей (по-видимому, не вполне точно) фразу Марка Твена «Если вы украдете буханку хлеба, вас посадят в тюрьму, а если железную дорогу — сделают сенатором». В исковом заявлении была предпринята попытка связать по смыслу врезку с текстом статьи следующим образом:

В контексте всей публикации эта цитата {врезка с фразой Марка Твена. — А.Б.} несет самостоятельную смысловую нагрузку, а с учетом степени важности содержащейся в ней информации — является ключом к предыдущему абзацу.

В исковом заявлении имелся в виду абзац, графически расположенный ниже цитаты или после цитаты-врезки:

Впрочем, выступая перед депутатами думы о. Шибомаи, Вожеватов заявил, что намерен «помогать сельскому хозяйству Хабомайско-Итурупского округа через федеральные инвестиционные программы».

По смыслу слово предыдущий должно было указывать на другой абзац, который графически расположен выше цитаты. Вот он:

«Я уже давно не являюсь акционером компании «Рациональная логистика» и не имею к ней никакого отношения», — заявил Вожеватов.

В любом случае, к чему бы ни относилось слово предыдущий в обсуждаемом фрагменте искового заявления, цитата-врезка не может быть «ключом к предыдущему абзацу» по чисто формальным основаниям. Это показывает элементар-

ный эксперимент по подстановке цитаты-врезки в текст спорной статьи. Если ввести обсуждаемую цитату в текст публикации «Вожеватов подался в сенаторы» в том месте, где она визуально «разрывает» текст, т.е. между абзацем, начинающимся словами Я уже давно не являюсь... и абзацем, начинающимся со слов Впрочем, выступая..., то получается следующее:

«Я уже давно не являюсь акционером компании «Рациональная логистика» и не имею к ней никакого отношения», — заявил Вожеватов. «Если вы украдете буханку хлеба, вас посадят в тюрьму, а если железную дорогу — сделают сенатором». Марк Твен. Впрочем, выступая перед депутатами думы о. Хабомаи, Вожеватов заявил, что намерен «помогать сельскому хозяйству Ха-бомайско-Итурупского округа через федеральные инвестиционные программы».

Легко видеть, что при таком преобразовании результирующий текст теряет связность и осмысленность. Но этого мало: можно проделать целую серию мысленных экспериментов, помещая цитату-врезку в те или иные места текста статьи «Вожеватов подался в сенаторы» с тем же результатом: трансформированный текст будет непонятен и бессвязен. Таким образом, утверждение искового заявления о том, что «цитата из Марка Твена <...> является связкой между двумя частями текста (в первой говорится о том, что Вожеватов, создавший компанию, занимающуюся недружественными поглощениями, стал сенатором (а им становится тот, кто украл железную дорогу), а во второй — что он «подался в сенаторы» для защиты от преследования за недружественные поглощения», не отражает реальной семантики текста спорной публикации.

Иными словами, цитата-врезка не связана по смыслу с абзацем, вводящимся оборотом Впрочем, выступая..., как это утверждалось в исковом заявлении. Тем не менее смысловая связь цитаты-врезки с текстом статьи в целом существует, иначе ее появление в спорной статье нарушало бы общую установку на осмысленность текста: если текст порожден, то автор вкладывал в него определенный смысл, который и следует реконструировать читателю.

В тексте статьи цитата-врезка никак не комментируется (на Эto, кстати говоря, совершенно справедливо указывается в исковом заявлении). Такой способ организации текста представляет собой один из приемов введения намека: указание на намек выведено за рамки основного текста, чтобы содержание основного текста прочитывалось и в том случае, если намек не будет понят. Таким образом, цитата-врезка и основной текст связаны отношением намека, т.е. цитата — это намек читателю, который может быть понят, а может и остаться нераскрытым, причем в рассматриваемом случае речь идет не о регулярном, а о сложном намеке.

Действительно, правило вида 'указание на закономерность «если Р, то Q» в ситуации раздельного описания Р', напоминающего Р, и Q", напоминающего Q, эквивалентно указанию на закономерность «если Р, то Q ̀можно считать относительно регулярным способом формирования намека. Ср., сконструированный пример с той же цитатой из Марка Твена: Огромная империя Романа Паратова возникла после череды скандалов, недружественных поглощений и странных смертей. А совсем недавно наш олигарх стал членом Совета Федерации. Воистину, «Если вы украдете буханку хлеба, вас посадят в тюрьму, а если железную дорогу — сделают сенатором». Нельзя не признать, что сконструированный намек абсолютно прозрачен и прочитывается очень легко. Но дело в том, что в спорной публикации очень ясно опознается Q т.е. то, что В.А. Вожеватов стал членом Совета Федерации. Что касается Р", то его реконструкция в классическом виде (как неблаговидная деятельность) весьма проблематична, поскольку содержательно публикация «Вожеватов подался в сенаторы» включает как негативную, так и позитивную оценку деятельности В.А. Вожеватова и компании «Рациональная логистика». В частности, в статье отмечалось, что компания занимается девелопментом и развитием производства на приобретенных фабриках, трудоустраивает оставшихся не у дел рабочих, что характеризует компанию «Рациональная логистика» с положительной стороны.

Следовательно, в обсуждаемом случае мы сталкиваемся с редуцированным вариантом только что сформулированной схемы намека:

14* 211

'указание на закономерность «если Р, то Q» в ситуации описания Q' ', напоминающего Q, эквивалентно указанию на закономерность «если Р', то Q'»¹⁹².

Понятно, что в редуцированном варианте намек оказывается куда менее прозрачным, его вряд ли можно считать продуктивным и регулярным. Но и это еще не все. Смысл 'Вожеватов подался в сенаторы (пошел во власть), чтобы скрыть неблаговидные поступки в период работы в качестве президента компании «Рациональная логистика»', реконструированный в исковом заявлении, никак не может порождаться по правилу, представленному в цитате из Марка Твена. Действительно, в парадоксальном высказывании Марка Твена «Если вы украдете буханку хлеба, вас посадят в тюрьму, а если железную дорогу — сделают сенатором» имеется в виду то, что крупная кража сделает человека очень влиятельным и обеспечит ему возможность стать политиком высокого уровня. Об использовании политического прикрытия — статуса политика, государственного чиновника и пр. — для защиты от кражи и других неблаговидных поступков в цитате речи нет. Если ориентироваться на правило, сформулированное в цитате из Марка Твена, то содержание намека имело бы следующий вид: 'Вожеватов подался в сенаторы (пошел во власть), поскольку получил влияние за счет неблаговидных поступков в период работы в качестве президента компании «Рациональная логистика»'. Иными словами, в исковом заявлении используется какое-то другое, совершенно нестандартное правило вывода намека. А это означает, что намек, представленный в спорных публикациях, факультативен. Не очевидно, что читатель определит именно то содержание намека, которое реконструируется в исковом заявлении.

Скорее всего, в обсуждаемом примере действует достаточно общее правило «намекания» следующего вида: 'указание на Р, мотивированное чем-то плохим Q, в ситуации указания на Р', напоминающее Р, эквивалентно указанию

 

¹⁹² Очевидно, что возможен вариант редуцирования указанного правила «намекания» и по другому компоненту, т.е. нечто вроде 'указание на закономерность «если Р, то Q» в ситуации описания Р', напоминающего Р, эквивалентно указанию на закономерность «если Р', то (?'»'.

на что-то плохое Q', напоминающее Q. Иными словами, содержание намека в рассматриваемом случае можно сформулировать как 'что-то нечисто с уходом В.А. Вожеватова во власть'.

Для принятия решения о наличии сведений, порочащих гражданина, необходимо определить форму выражения негативной информации. Согласно закону, порочащими признаются такие сведения, которые содержат «утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом действующего законодательства, совершении нечестного поступка, неправильном, неэтичном поведении в общественной или политической жизни <...>»¹⁹³.

Действительно, в спорной статье попытка интерпретации цитаты-врезки в сопоставлении с основным текстом требует угадывания сущности намека, который включает негативную информацию общего характера об В.А. Вожеватове, однако восстановить форму выражения этой негативной информации в обсуждаемом случае не представляется возможным. Это может быть и утверждение, и предположение, и выражение мнения: 'Вожеватов ушел во власть — что-то там с этим нечисто!', 'Вожеватов ушел во власть — возможно, что-то там с этим нечисто!', 'Вожеватов ушел во власть — кажется, что-то там с этим нечисто!', 'Вожеватов ушел во власть — не исключено, что что-то там нечисто!'. Однозначный вывод о форме выражения негативной информации в сложном намеке как утверждении нельзя считать правильным. Каждый из приведенных вариантов может быть восстановлен в процессе угадывания намека, но ни выражение мнения, ни выражение предположения не могут рассматриваться как сообщение порочащей информации.

В силу сказанного нельзя утверждать, что в тексте спорной статьи «Вожеватов подался в сенаторы» представлены сведения, порочащие честь и достоинство В.А. Вожеватова. Иными словами, претензии, сформулированные в иске, нельзя считать обоснованными.

Разобранный пример сложного намека отнюдь не единичен, более того, он может рассматриваться как дискурсивная

¹⁹³ См.: Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 24.02.2005 г.

№ 3.

практика современной политической публицистики. Совершенно аналогичный случай с использованием фрагмента, напоминающего врезку, и цитатой из писателя-классика никак не упоминаемой в основном тексте публикации, обнаруживается, например, в сетевом издании www.grani.ru в статье «Госдума отложила рассмотрение закона об НКО¹⁹⁴» (05.12.2005). Статья посвящена реакции В. Путина на критику закона об НКО, который в ответ на критические замечания поручил главе своей администрации в пятидневный срок подготовить пакет возможных поправок от имени президента в этот законопроект. Статья сопровождается рекламным баннером и текстовым фрагментом, напоминающим врезку, который расположен под рекламой и содержит следующие строки из поэмы Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»: Днем с полюбовницей тешился, / Ночью набеги творил, / Вдруг у разбойника лютого / Совесть Господь пробудил. Такой намек можно и не понять, поскольку формально статья и текстовый фрагмент не образуют единого текста: цитата из Н. Некрасова не оформлена как врезка к статье, а скорее воспринимается как автономное образование. Более того, на нее можно просто не обратить внимания, однако если читатель обращает внимание и «взыскует» смысла, то предположение о неидиотизме отправителя текста (не всегда, впрочем, оправдывающееся) позволяет реконструировать такие формы, как 'Путин напоминает разбойника', 'Путин как разбойник', 'Некоторые действия Путина напоминают действия разбойника' и т.д. Иными словами, перед нами типичный пример использования намека как средства имплицитного речевого воздействия, затрудняющий точную реконструкцию вербальной формы передаваемого смысла.

На основании сказанного можно дать следующее определение категории истинного (сложного) намека:

 

¹⁹⁴ «Закон о некоммерческих неправительственных организациях».

 

Истинный, или сложный, намек— это такой способ косвенной передачи информации, который с формальной точки зрения основан на усложнении описания информации языковыми формами (реже — на использовании многозначных действий или действий с нестандартной семантикой), а с содержательной — допускает вариативность реконструкции своего содержания в процессе угадывания, в основе которого лежат преимущественно нерегулярные правила вычисления смысла и использование знаний адресата о мире или конкретной проблемной ситуации, обсуждаемой в тексте, при этом намек формирует альтернативный уровень содержания текста, непонимание которого не ведет к коммуникативной неудаче в понимании основной части текста.

В приведенной формулировке сложный намек весьма близок категории аллюзии в ее традиционном понимании¹⁹⁵, что неслучайно, если учесть, что фр. слово allusion и переводится по-русски как «намек». Традиция понимания аллюзии в литературоведении заставляет, однако, различать эти категории. Аллюзия отличается от намека не только еще большей степенью вариативности реконструкции содержания и сложностью его вербализации, но и тем, что аллюзия изначально не имеет какого-то прототипического полного языкового представления. Иными словами, аллюзия — это не результат редукции формы, а скорее результат ее наращения или модификации за счет компонентов с символьным или ассоциативным содержанием. Кроме того, аллюзия — в отличие от намека — всегда интертекстуальна: она отсылает к некоторому другому тексту или другому дискурсу. Прием установления аллюзии лежит в функционировании так называемых «крылатых слов»: авгиевы конюшни, пиррова победа, демьянова уха.

Если исходная полная форма, с помощью которой описывается содержание, не вполне ясна, то дифференциальные признаки сложной аллюзии и намека фактически редуцируют-

¹⁹⁵ «Художественный приём, путём намёка и ассоциаций соотносящий художественный образ с образом, мотивом другого произведения или каким-н. общеизвестным фактом», см.: Русский семантический словарь / Под ред. Н.Ю. Шведовой. Т. 3. М., 2003.

ся. Примером такой нейтрализации является начальный комментарий к пьесе-шутке А. Вампилова «Свидание»: Сценка из нерыцарских времен. Сюжет пьесы анекдотичен. Юноша и девушка, будучи знакомы только по телефону, спешат на первое свидание друг к другу. Юноша вдруг обнаруживает, что его ботинок просит каши, и он договаривается с сапожником о быстром ремонте. У девушки, проходящей мимо, ломается каблук, и она просит юношу уступить ей место, но тот не соглашается, происходит ссора. В конце концов герои, страшно обиженные друг на друга, узнают, что спешили на свидание друг к другу. Комментарий к пьесе представляет собой намек-аллюзию на «Сцены из рыцарских времен» А. С. Пушкина, причем содержание намека-аллюзии весьма неопределенно. Это может быть установление аналогии по объему (оба произведения сравнительно невелики), указание на сходство в поведении персонажей (главные герои ведут себя совсем не по-рыцарски), указание на сходство в развитии событий — неуспех главного героя и т.д. Сложный намек-аллюзия построен таким образом, что недогадливость читателя никак не мешает пониманию текста в целом, поскольку прилагательное нерыцарский во фразе Сценка из нерыцарских времен само по себе семантически самодостаточно и не требует обязательной интертекстуальной отсылки к тексту А. С. Пушкина. Оно воспринимается как языковая игра: это одновременно и 'современный' и 'лишенный моральных норм, приписываемых в обыденном сознании рыцарям'. Намек-аллюзия в данном случае формирует альтернативный план понимания текста, который, конечно, обогащает его содержание, но не приводит к очевидной коммуникативной неудаче, если не будет понят адресатом.

На другом полюсе параметра нетривиальности находятся легковычисляемые, реконструируемые намеки — прозрачный намек, прямой намек, обычный намек, открытый намек, явный намек, несомненный намек, недвусмысленный намек, грубый намек. Регулярные, или продуктивные, намеки стоятся по регулярным правилам реконструкции содержания и основываются на знаниях о мире, присущих подавляющему большинству членов языкового социума. Их аналогом в сфере лексической семантики можно считать типы регулярной многозначности слов. Продуктивные намеки образуют периферию феномена

намека. К числу продуктивных относятся намеки, построенные, например, по следующей схеме:

'напоминание кому-л. того, что этот некто имеет X, эквивалентно указанию этому лицу на необходимость использования Х-а'.

Так, фраза Армия и флот, ты вспомни, что у тебя есть ружье¹⁹⁶ представляет собой регулярный намек указанного типа, в котором содержится призыв к армии использовать оружие против правительства/власти.

Еще один пример регулярного намека реализуется во фразе Да здравствуют люди, в груди которых один призыв звучит: «К оружию, товарищи»¹⁹⁷. Его сущность можно проиллюстрировать следующей схемой:

'здравицы в честь людей, следующих некоторому призыву-лозунгу, эквивалентны призыву следовать этому призыву-лозунгу'.

Пример регулярного намека обнаруживается и в следующем фрагменте:

Тем временем пиарщики нашего олигарха не теряют времени даром. Роман Паратов из нефтяного «барона-разбойника» оказывается вдруг ярым государственником. Человек, ставший экономическим бедствием для нескольких регионов России, берется решать за президента, что лучше для страны — когда и как вступать в ВТО, каким экономическим курсом идти правительству. Более того, амбиции Паратова, судя по его заявлениям и шепоткам вокруг, простираются уже до того, что бы самому стать государством. В статусе премьер-министра, а то и президента... Западное общество пытаются убаюкать сказкой о «чистом» Паратове и «нечистых» Тушинских племянниках. И это понятно — криминальные финансы отмываются за рубежом. Легализация имиджа закономерно следует за легализацией бизнеса и кровавых денег.

¹⁹⁶ Выступление A.M. Макашова на митинге 4 октября 1998 в г. Москве на Смоленской-Сенной площади. Более подробно анализ призывов выступавших на этом митинге см. в разделе 2.3. главы 2 и в главе 6.

¹⁹⁷ Выступление В.М. Гунько на митинге 4 октября 1998 в г. Москве на Смоленской-Сенной площади. Более подробно см. раздел 4.1. главы 6.

 

Однако эти люди надевают белые перчатки лишь для того, чтобы не оставлять отпечатки пальцев. [Главный список].

Во фразе <...> эти люди надевают белые перчатки лишь для того, чтобы не оставлять отпечатки пальцев представлен совершенно прозрачный намек, основанный на следующей схеме:

'указание на действие, совершаемое человеком, которое типично для участника, выступающего в роли X в некоторой типизированной ситуации, эквивалентно называнию этого участника по его роли в этой ситуации'.

В предшествующем тексте статьи упоминались Тушинские племянники и Р. Паратов (эта публикация обсуждалась выше в разделе 2.1. главы 2), т.е. словосочетание эти люди относится и к Пратову, и к Тушинским племянникам. Известно, что использование перчаток для того, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, типичное действие преступников во время совершения преступления. Следовательно, содержание намека в том, что и Р. Паратов причисляется автором текста к преступникам.

Из приведенных примеров становится ясно, что регулярный намек «вписан» в содержание текста и его понимание необходимо для сохранения связности в понимании. Регулярные или продуктивные намеки можно определить следующим образом:

 

Регулярный, или продуктивный, намек— это такой способ косвенной передачи информации, который с формальной точки зрения основан на усложнении описания информации языковыми формами (реже — на использовании многозначных действий или действий с нестандартной семантикой), а с содержательной предполагает обязательную реконструкцию своего содержания по неполным данным, т.е. угадывание, в основе которого лежат относительно регулярные правила вычисления смысла и знания адресата о мире или конкретной проблемной ситуации, обсуждаемой в тексте, при этом намек формирует не альтернативный уровень содержания текста, а его имплицитную составляющую, непонимание которой может привести к коммуникативной неудаче.

Регулярные, или продуктивные, намеки во многом близки другим косвенным способам передачи смысла, основанным на регулярных преобразованиях. В частности, очевидно сходство намеков и косвенных речевых актов, т.е. случаев использования высказываний, грамматическая форма которых обычно используется для выражения иллокуции X, для выражения иллокуции Y, не равной иллокуции X¹⁹⁸. Например, фраза Не могли бы вы мне передать сыр? грамматически является вопросом, но реально в коммуникации чаще всего используется для выражения вежливой просьбы. Понимание этой фразы как истинного вопроса, вопроса в первичной функции возможно, но и практическом плане часто оказывается бессмысленным: действительно, простой ответ «да», удовлетворяющий любопытство спрашивающего, ничего не меняет в смысле удовлетворения его желания.

Таким образом, как и намеки, косвенные речевые акты относятся к непрямым способам передачи содержания. Как и регулярные намеки, они исходно основываются на некотором более или менее стандартном способе переинтерпретации речевой формы¹⁹⁹. Однако различия между этими феноменами существуют. Во-первых, косвенные речевые акты лишь по происхождению являются результатом переосмысления соответствующих грамматических форм. Фактически косвенная передача другой иллокуции уже закреплена за соответствующей фразой при ее произнесении в некоторой ситуации. Речевой акт Не

¹⁹⁸ См.: Серль Дж.Р. Косвенные речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. М., 1986.

¹⁹⁹ Приводимый в тезисах И.Б. Шатуновского вопрос Не хотите ли вы вынести мусор? в значении побуждения как пример нестандартного косвенного речевого акта трудно считать абсолютно нормальным (Шатуновский И.Б. 6 способов косвенного выражения смысла // Труды международной конференции «Диалог-2004». М., 2004.). Дело в том, что он построен по аналогии с вежливыми предложениями сделать адресату что-то приятное, оказать какую-то услугу. Ср.: Не хотите ли еще чайку?; Не хотите ли сигаретку? Использование аналогичной конструкции для предложения заняться каким-то малоприятным делом смотрится странно и может интерпретироваться как форма скрытого издевательства. Так что дело здесь не в нестандартности — как раз способ косвенного выражения иллокутивной силы вполне стандартен.

 

могли бы вы мне передать сыр? за обедом, завтраком, ужином и т.п. стандартно понимается как просьба. Аналогично вопрос Ну что мне с тобой делать? по отношению к шалящему ребенку обычно понимается как выражение неудовольствия, а не как желание получить информацию. По сути, актуального переосмысления не происходит или оно существенно упрощено по сравнению с намеками. Соответствующие формы косвенных речевых актов настолько конвенциональны, что часто фиксируются в грамматиках (см., например, выделение коммуникативных функций просьбы и совета у предложений, имеющих грамматическую форму вопросов в «Русской грамматике»²⁰⁰).

Во-вторых, когда мы говорим о передаче информации (содержания) и ее представлении в языковых формах, следует разграничивать категорий «прямой — косвенный» и «эксплицитный — имплицитный». Действительно, прямой способ передачи информации чаще всего соответствует ее эксплицитному представлению в языковой форме, а косвенный — имплицитному. Однако это совершенно не обязательно. Косвенная передача смысла может быть совершенно эксплицитной. Действительно, произнося фразу Молока не продашь ли, хозяюшка!, говорящий вовсе не пытается что-то скрыть, представив иллокутивную силу просьбы в имплицитном виде. Косвенная форма передачи коммуникативного намерения преследует здесь цель достижения вежливости, поскольку «е-лм-вопрос содержит установку на негативный ответ, который и фиксируется в поверхностной форме вопроса²⁰¹. Вполне эксплицитны и другие косвенные речевые акты. В отличие от косвенных речевых актов, регулярный намек является косвенной формой передачи содержания, приводящей к имплицитной форме выражения этого содержания. Разумеется, истинный намек ведет к имплицитности передаваемого содержания в еще большей степени. В этом отношении намеки отличаются и от двусмысленных высказываний, в которых смысловые планы равноправны²⁰².

²⁰⁰ См.: Русская грамматика. М., 1980. Т. 1. § 2591.

²⁰¹ Баранов А.Н., Кобозева И.М. Семантика общих вопросов в русском
языке // Известия АН СССР. Сер. Литературы и языка. 1983. № 3.

²⁰² См. аналогичные наблюдения в: Шатуновский И.Б. 6 способов
косвенного выражения смысла // Труды международной конферен-
ции «Диалог-2004». М., 2004.

Как показывает опыт лингвистических экспертиз, весьма часто регулярный намек используется именно для того, чтобы избежать обвинений в обнародовании нежелательной информации — ср. разобранные выше примеры, в частности, призывы Армия и флот, ты вспомни, что у тебя есть ружье и Да здравствуют люди, в груди которых один призыв звучит: «К оружию, товарищи». Однако регулярный намек является обязательной частью плана содержания высказывания и текста и, в отличие от истинного/сложного намека, может быть реконструирован.

В-третьих, непонимание косвенного речевого акта ведет к коммуникативной неудаче. Аналогичный эффект возникает и при непонимании регулярного намека. Истинный намек в этом отношении противопоставлен и косвенным речевым актам, и регулярным намекам: его непонимание не приводит к полному краху коммуникации, поскольку содержание истинного намека образует альтернативный смысловой план.

В-четвертых, если пытаться распространить на рассматриваемые феномены понятие внутренней формы, то последняя, несомненно, есть у косвенных речевых актов: ее образует речевой акт в коммуникативной функции, типичной для соответствующей грамматической формы предложения. Иными словами, для вопросов в функции просьбы внутренней формой будет речевой акт вопроса. Намеки — как регулярные, так и истинные — в этом смысле внутренней формы лишены. Для истинных намеков внешний, эксплицитный смысловой план не менее важен, чем само содержание намека, а в регулярных намеках имплицитная часть оказывается продолжением его эксплицитной части.

Наконец, в-пятых, многие регулярные намеки с формальной точки зрения представляют собой результат усечения, редукции формы: ср. Кое-кто не хочет заниматься вместо Павел не хочет заниматься. Косвенные речевые акты, напротив, являются не редукцией формы, а ее переинтерпретацией.

***

Таким образом, сущность намека заключается в том, чтобы косвенно передать некоторое содержание, используя модель мира адресата — его знания о ситуации и устройстве действительности, причем это содержание оказывается в им-

Ь

плицитных слоях семантики высказывания и текста. В общем случае намек основывается на упоминании некоторого компонента типизированной ситуации (фрагмента фрейма или части алгоритма сценария), по которому адресат может реконструировать всю ситуацию в целом или те ее компоненты, которые составляют содержание намека. Если адресат не имеет необходимого фонового знания (нужной когнитивной структуры), то намек не будет прочитан, понят.

Воздействующий эффект намека, как и при использовании других скрытых способов управления пониманием, основывается на эффекте приватизации знания. Когнитивная ценность намека в том, что, угадав, вычислив содержание намека по его неполным следам в языковой форме, т.е., приложив дополнительные усилия для получения знания, человек не откажется от него и отнологизирует, иными словами, введет в модель мира, и будет склонен к его использованию.

Лингвистическая экспертиза текста по делам о защите чести и достоинства предполагает выявление способов подачи негативного содержания, т.е. выражается ли оно как утверждение, предположение, мнение и т.д. Так вот, если для продуктивных намеков это сделать можно, то сложные намеки часто не дают возможности реконструировать форму подачи содержания в указанном выше понимании.