Войди в переживание или отправляйся восвояси 6 страница

Маленькая жизнь содержит в себе вечную жизнь — нет никакой разницы между малым и большим.

Риндзай говорит очень важную вещь, но Пухуа, уда­рив ногой обеденный стол, перевернул его.

 

— Как грубо! — воскликнул мастер.

 

Вместо того чтобы ответить учителю, ученик пере­ворачивает стол. Зачем? Пухуа, один из самых близких учеников Риндзая, хочет сказать: «Это не то место, где следует говорить такие мудрые и важные вещи. Люди, пригласившие нас на обед, не смогут тебя понять».

Учитель отвечает: «Как грубо! Ты мог бы выразить свою мысль в более изысканной форме, например: «Это не то место, чтобы делать подобные заявления. Мудрые вещи следует говорить лишь мудрым людям — тем, кто открыт и обладает безмолвием не-ума. Лишь они пой­мут тебя».

 

На следующий день, когда Риндзай и Пухуа вновь пришли обедать, учитель спросил:

— Как вам сегодняшний праздник в сравнении со вчерашним?

Пухуа снова опрокинул стол.

— Неплохо, — сказал Риндзай, — но сейчас — грубее!

— Слепец! — ответил ему Пухуа. — Что общего имеет будда-дхарма с грубым или утон­ченным:?

Риндзай показал язык.

 

Дзэн — игривая религия. Риндзай показывает язык своему ученику — такое невозможно больше нигде. Ни один учитель в мире не сделает чего-то подобного. Но в дзэн любой поступок учителя имеет значение. Риндзай не осуждает Пухуа, он смеется над ним.

Он хочет сказать: «Каким бы ни было место, какие бы люди ни окружали тебя, ты все равно можешь вы­сказывать великие мысли. То, что ты скажешь, рано или поздно взойдет. После того как пройдет дождь, семя может прорасти». Ты можешь не понимать это­го сейчас, но кто может знать, что произойдет завтра? Завтра ты, возможно, поймешь — в твоем подсознании проросло некогда посеянное там семя.

Неважно, поймут тебя или нет. Если ты обладаешь знанием — поделись с другими. Не задумывайся над тем, заслуживают ли они этого.

Каждый человек изначально является буддой, даже если сейчас он этого не осознает. Он осознает это поз­же (это может случиться еще при твоей жизни или когда ты уже умрешь) и поклонится тебе до земли, с чувством глубокой благодарности и уважения. Ведь ты дал ему ключ, открывающий двери бытия.

Риндзай не соглашается с Пухуа. Подход Пухуа слишком утилитарен: «Какой смысл говорить все это людям, чей ум не способен воспринимать?» Но ведь то, чего ты не можешь осознать сейчас... тебя может осенить внезапно — посреди ночи. Осознание может прийти неожиданно, когда ты безмолвствуешь. Внезап­но ты увидишь то, что от тебя до сих пор ускользало.

Неважно, что это ускользнуло от тебя вчера вечером и стало понятным лишь сегодня утром, — когда бы ни пришло осознание, оно всегда — своевременно.

Позиция Риндзая — позиция великого мастера.

Мне вспомнилось одна притча Иисуса. Пухуа, оче­видно, согласился бы с этой притчей: «Не разбрасывай­те свои семена; они могут упасть на камни, они могут упасть на дорогу, они могут упасть у края поля, где ходят люди. Конечно, они могут дать всходы, но эти всходы все равно погибнут. Сейте свои семена лишь в очень хорошую землю»^[1].

Пухуа согласился бы с Иисусом. Но подобные за­явления рождаются не от щедрости души, не от ду­шевного избытка, не от энергии, переполняющей тебя. Они — плод скупости.

Риндзай говорит: «Не заботься об этом, даже ка­мень может стать плодородной почвой. Не беспокойся: чем больше даешь, тем больше получаешь. Даже если семя упадет не на ту почву, ничего страшного. Не будь слишком разборчивым — кто ты такой, чтобы выби­рать достойных и недостойных? Кто ты такой, чтобы судить об этом?»

Риндзай прав. И все же, хотя Пухуа кажется безна­дежным прагматиком, его роль в этой истории немало­важна.

На заявление Риндзая «Переворачивая стол, ты по­ступаешь грубо» Пухуа отвечает: «Слепец! Что общего имеет будда-дхарма с грубым или утонченным?»

Это так — Будда-дхарма не имеет ничего общего с грубым и утонченным. Будда-дхарма — превыше и того, и другого. И тут Риндзай показал язык — просто чтобы посмеяться над Пухуа, не отрицая его правоты.

Да, это очень странная история. Странная в том смысле, что Пухуа совершенно прав в практических вопросах, но правота Риндзая стоит еще выше. Оба правы, но правы в различных контекстах.

Риндзай делится с другими от избытка. Он — словно туча, проливающаяся дождем, ему не важно, где упадет вода, — он просто не может оставлять ее в себе.

Пухуа тоже прав, но его правота — на порядок ниже. Он говорит: «Ты должен делиться своими откровения­ми лишь с теми, кто способен тебя понять». Но если будды станут скупыми, в головах у людей случится меньше взрывов — иногда детонация может произой­ти и в голове случайного человека.

Жизнь — загадочная штука. Иногда человек ищет истину долгие годы, и при этом удаляется от нее все дальше и дальше. В то же время случайный прохожий, приблизившись к мастеру, может воспламениться.

Никто ничего не знает наверняка. Никто не вправе судить других. Если ты обладаешь истиной — делись ею даже с камнями. Даже камни когда-нибудь станут буддами. Делись со всеми — и со слепыми, и с глухи­ми. Каждый должен стать буддой. Сколь бы человек ни блуждал, однажды он найдет свой путь. Ты должен осознать свой потенциал и свою сущность.

Иккю писал:

 

В сандалиях из соломы,

одинокий и тощий —

лишь столб идет со мной,

аккомпанируя моей песне.

Кричит кукушка,

в моем сердце весна.

 

Иккю говорит: «Я нищий — В сандалиях из соломы. На мне только соломенные сандалии — одинокий и то­щий — лишь столб идет со мной». Что за столб? В дзэн сознание называют «столбом». Лишь столб идет со мной, аккомпанируя моей песне. Кричит кукушка, в моем сердце весна.

Не важно, богат ты или беден, не важно, император ты или нищий. Важно, что ты обладаешь столбом со­знания — все твое существо озарено изнутри, в тебе нет мрака. Тогда вокруг тебя — весна, тысячи цветов расцветают.

Это великое достижение дзэн — в тот самый миг, ког­да человек обретает просветление, радуется все бытие. Вся вселенная ликует, если хотя бы одно существо обре­тает просветление. Птицы щебечут, деревья веселятся, небо исполняется любви, оно проливается дождем.

Когда просветление придет к тебе, ты осознаешь, что всегда был желанным гостем бытия. Твоя весна на­чалась.

 

Вопрос первый.

Маниша спрашивает:

 

Если говорить о суфизме... Где может найти свое место приверженец суфизма, когда путь сердца уже позади?

 

Маниша, приверженец суфизма может найти свое место где угодно. Конечно же, контекст меняется. Когда суфий посвящает себя Богу как аль-Хилладж Мансур, он тут же начинает кричать: «Я — Бог!» Верующий ис­чезает в Боге. Но Бог — всего лишь гипотеза, и потому суфий просто-напросто начинает жить в галлюцина­циях, в проекциях своего ума.

Приверженец дзэн свободен от всяческих гипотез, он не посвятил себя Богу или же какой-то другой фик­ции. Он предан живому человеку — своему учителю. Это — не фикция, это — контакт двух существ.

Не думай, что в дзэн не может быть приверженцев. Приверженность дзэн истинна. В суфизме же это все­го лишь воображение. Приверженец суфизма блажен­ствует среди цветов своего воображения, он похож на пьяного. Не случайно в суфизме есть вино и саки — женщина-виночерпий. Бог там тоже имеет вид жен­щины. Человек, глубоко проникнувшийся суфизмом, кажется почти сумасшедшим. Он весел — пляшет и поет; им управляет воображение.

Если человек возбуждается от алкоголя или мари­хуаны и начинает петь и плясать, неужели его пережи­вания имеют какое-то особое религиозное значение? Это — химия; когда химия выходит из организма, че­ловек возвращается на землю в еще более плачевном состоянии, чем прежде. Воображение — это выброс опьяняющих веществ в организме.

Вот почему я заявил вчера Колеману: «Приведи ко мне суфия, и через час я опущу его на землю».

Известны случаи, когда люди, находясь под воздей­ствием ЛСД, считали, что могут летать. Они были на­столько в этом уверены, что прыгали с семнадцатого этажа. Дело не в храбрости этих людей, просто они гал­люцинировали. Конечно, они разбивались в лепешку.

Суфизм опьяняет очень легко. Однако приверженец суфизма, ставший на путь дзэн, не теряет себя, он по­падает в новый контекст. Теперь он стремится прибли­зиться к живому учителю, а не к гипотезе Бога. В от­личие от учителя, к Богу можно приблизиться только в воображении. И ты не знаешь, какова сила вообра­жения. Рамакришна изведал много путей. Он был первый искатель в истории человечества, который решил из­ведать многие пути, чтобы убедиться, действительно ли все они ведут к одной точке. Итак, он испробовал все, что было тогда доступно в Бенгалии. Существует секта, члены которой верят, что лишь Кришна являет­ся мужчиной, все остальные боги — женщины. Рама­кришна решил изведать и этот путь. Это путь чистого воображения.

В течение шести месяцев Рамакришна жил как жен­щина. Его ученики были потрясены, увидев, что он на­чал ходить подобно женщине. Но это еще не все: у него выросла грудь, как у женщины. Но и это еще не все: у него начались месячные. Даже врачи не могли пове­рить в это. Ученики Рамакришны попытались скрыть этот факт от посторонних, чтобы их учитель не стал посмешищем. Они убеждали его сменить путь: «Ты за­шел слишком далеко!» И ему потребовалось около по­лугода, чтобы вновь стать таким, как прежде. Такова сила воображения.

Воображение — вовсе не пустяк. Оно обладает огромной силой. Если ты отдашься во власть своему воображению — все религии знают это, — ты уви­дишь Кришну или Христа. Но и Христос, и Кришна — всего лишь проекции. Если хочешь увидеть Кришну, достаточно напрячь воображение — и он появится. Но при этом ты оказываешься в ловушке собствен­ного ума.

Приверженец любой иной религии предан Богу; лишь в дзэн приверженность относится не к гипотезе, а к реально существующему живому учителю. Если хо­чешь познать истину, избегай воображаемого.

А вот и пришло время Сардара Гурудаяла Сингха. Где же он? Анандо, посылай луч!

(Анандо направляет в сторону Сардара коробочку, раздается звук сирены.)

Нет, я думаю, бомба лучше!

(Анандо нажимает кнопку, и в аудитории раздаются звуки взрывов.)

 

Берт Отрыжка заподозрил свою жену, Несрав­ненную Люси, в супружеской неверности и нанял частного детектива, Манфреда Легаша, следить за ней.

Манфред идет по следу Люси, заходя в бары и ночные клубы. К утру Легаш приходит к От­рыжке с отчетом:

— Я следовал по пятам за вашей женой. Вна­чале я зашел в бар «Мартовские коты», но она смылась, оставив меня с носом. Затем я догнал ее в ночном клубе «Дрянной джаз», и она снова оставила меня с носом.

— Это уже даже не смешно! — злится Берт. — Что же произошло дальше?

— Что ж, — продолжает Легаш, — после это­го я выследил ее в гостинице «Гребаные пески»...

— Можешь не продолжать, — перебивает Берт детектива, — там она снова оставила тебя с носом.

— Точно! — говорит Легаш с улыбкой. — А также со своими трусиками!

 

Бригада рабочих пытается посадить огром­ную сосну рядом с автомобильной стоянкой. Де­рево свисает со стрелы подъемного крана. Вне­запно стрела поворачивается, и сосна разбивает капот новенького «кадиллака».

К бригадиру подбегает взволнованная Бет­ти Чиз.

— Вы должны будете все объяснить моему мужу! — кричит она.

— Не волнуйтесь, — отвечает ей бригадир, — наша компания возместит вам все убытки.

— Вы ничего не поняли! — не унимается Бетти. — Я хочу, чтобы со мной был свидетель, когда я буду рассказывать Честеру о том, что это не я въехала в дерево, а дерево въехало в ма­шину.

 

Антрополог, доктор Гортон, неожиданно на­ткнулся в джунглях на племя. Озираясь, он видит шляпу, болтающуюся на шесте, и тут же узна­ет в ней головной убор своего коллеги, доктора Черепка.

— О Боже, — громко восклицает он, — это же шляпа моего лучшего друга, доктора Черепка!

— Угу, — говорит ему явившийся на крик вождь племени, — вашего бывшего лучшего дру­га — вчера вечером он стал нашим обедом.

— Как, вы съели его? — не веря своим ушам, восклицает антрополог.

— Угу, — улыбаясь воспоминаниям, отвеча­ет вождь, — сначала мы отрубили ему ноги, хо­рошо их запекли и съели, запивая пепси-колой. Затем мы отрубили ему руки, приготовили под чесночным соусом и тоже съели, запивая пепси-колой.

—Да ну! — восклицает антрополог, все еще отказываясь верить услышанному. — Так вы съели его целиком?

— Угу! — говорит вождь. — Целиком. И запи­ли пепси-колой.

— Вы хотите сказать, что съели все-все... в том числе и его... прибор?

— Угу, — отвечает вождь, все так же при­ятно улыбаясь, — но прибор мы запили не пепси-колой. Прибор мы запили хересом!

 

Ниведано...

Ниведано...

Погрузись в тишину.

Закрой глаза.

Почувствуй, как замерло твое тело.

А теперь безоглядно обрати свой взгляд внутрь себя.

Погружайся в себя насколько можешь.

Глубже и глубже...

Пока не достигнешь самих истоков своего существа.

Это совсем рядом — нужно лишь сделать шаг,

и ты — будда.

Приближаясь к центру, ты ощущаешь прохладу,

аромат, невероятную тишину

и огромную радость.

 

В тот миг, когда ты окажешься в центре,

ты станешь лишь свидетелем —

зеркалом, отражающим твой ум, твое тело,

сознающим, что все это — пустота.

Пустое зеркало...

все двери в тайны бытия

открыты.

Глубже и глубже... ощути аромат, тишину и радость.

 

В тот миг, когда ты достиг центра,

ты стал свидетелем.

Тело — осталось вдалеке,

ум — остался вдалеке. Ты покинул их.

 

Ты — просто зеркало —

осознающее и созерцающее.

Цветы осыпают тебя — новые ароматы,

покой, понимание. Внезапно —

ты слился со всем космосом.

В Аудитории Будды исчезли десять тысяч будд...

лишь одно сознание будды...

 

Чтобы было понятнее, Ниведано...

Расслабься.

Наблюдай. Ты — не твой ум. Ты — не твое тело.

Ты просто наблюдатель. Наблюдение — это ты.

Наблюдение делает тебя пустым зеркалом,

зеркалом, отражающим все,

не определяющим ничего.

Это твоя вечность,

это — твоя неизменная природа будды.

Испытав это однажды,

пройдя путь до источника,

ты уже никогда не будешь прежним.

 

В этот миг Аудитория Будды становится

безмолвным

озером сознания.

Я вижу, как твое сознание растворяется

в этом озере, не оставив следов.

Озеро столь безмятежно, что превращается

в зеркало.

 

Тебе повезло — ты пережил это.

Все остальное человечество может завидовать

тебе.

Ты мог не обладать прежде ничем,

но, пробудив в себе будду,

ты обрел все сокровища бытия.

 

Перенеси будду из центра

на периферию своей повседневной жизни.

 

Пусть же будда выражается

в любом твоем поступке.

Пусть он присутствует в твоем молчании,

в твоих песнях — если ты поешь —

позволь будде петь,

в твоих танцах — если ты танцуешь —

позволь танцевать и будде.

Постепенно вся твоя жизнь погрузится в этот

сокровенный центр.

Различие между периферией и центром исчезнет.

 

Это — благословенный миг.

 

В дзэн это называется «вернуться домой».

 

Вскоре Ниведано призовет тебя назад,

забери же с собой весь аромат...

Пусть будда присоединится к тебе.

Он всегда готов идти с тобой,

попроси же его...

 

В центре — он лишь семя,

на поверхности он станет цветком.

 

Ниведано...

Возвращайся, но возвращайся как будда,

не колеблясь,

безмолвно и спокойно.

Вспомни это переживание,

тебе придется жить с ним каждую секунду,

каждый день и каждую ночь,

разговаривая и безмолвствуя,

трудясь и отдыхая.

Будда остается в тебе, как подводное течение.

Запомни, будда — не достижение,

будда — откровение.

Ты всегда был буддой;

нужно лишь узнавание,

чтобы вся жизнь преобразилась.

 

Это единственная революция,

достойная называться революцией.

 

Верно, Маниша?

Да, любимый Мастер.

 

 

Глава пятая

Расслабься и исчезни

 

Однажды Риндзай навестил Анзана, одного из учеников Унгана. Он спросил Анзана:

— Что такое белая корова росистой земли?

Анзан ответил:

— Му-у! Му-у!

На это Риндзай сказал:

— Ты — нем!

Анзан спросил:

— А как насчет тебя?

— Ты — животное, — заключил Риндзай.

Как-то Риндзай спросил монахиню:

— Добро пожаловать или зло пожаловать?

Монахиня закричала.

— Говори же! — сказал Риндзай, поднимая палку. Монахиня вновь закричала, и Риндзай уда­рил ее.

В другой раз Риндзай спросил Ло-пу:

— До сих пор сохранился обычай: одни бьют палкой, другие издают крик. Что глубже прони­кает в сердце?

— Ни то, ни другое, — ответил Ло-пу.

— Что, все же, проникает глубже? — пере­спросил Риндзай.

Ло-пу издал крик. Учитель ударил его.

 

Маниша, чем глубже я вглядываюсь в дзэн, тем яснее различаю многие вещи. Одна из этих ве­щей — уникальность дзэн в мире религии.

В сравнении с дзэн все религии кажутся развлечени­ем — какие-то обряды, социальные условности. Дзэн, подобно мечу, рассекает путы. В нем нет ритуалов, нет мантр, нет жертвоприношений. Сама основа жертво­приношений — Бог — отсутствует в дзэн.

Без Бога невозможно придумывать ритуалы и при­носить жертвы. Без Бога все ваши религии будут вы­глядеть абсолютно бессмысленными. Если убрать ги­потезу Бога, что станет с индуизмом, христианством, исламом? Тогда обрушится все религиозное здание. Оказывается, все держалось только на одной гипотезе, на проекции человеческого ума.

Верно, человек хочет чувствовать себя защищен­ным, он хочет чувствовать себя в безопасности. Он беззащитен в этой огромной вселенной — слишком мал, слишком одинок, слишком беспомощен. А ря­дом — всегда смерть. Она в любую минуту может по­стучать в твою дверь.

Гипотеза Бога возникла из ощущения беззащитно­сти, из беспокойства и страха. Люди приняли ее с ра­достью, иначе они просто обезумели бы. Забери у них Бога, и ты лишишь их душевного здоровья, разума — всего, чего они достигли за миллионы лет.

И все же я говорю — пока ты не отбросишь гипо­тезы Бога, рая и ада, пока не откажешься от всех этих проекций, не сможешь стать искателем истины. Ты должен отказаться от того, что породило все так на­зываемые «религии мира». У всех религий одна осно­ва. Они могут нагромождать сколько угодно теологии вокруг своих гипотез, они могут вести друг с другом непримиримую борьбу, но, в сущности, все они неот­личимы друг от друга.

Как бы религии ни описывали Бога, они все сходят­ся в том, что Бог есть. Религии спорят по вымышлен­ным поводам, как будто в таких спорах есть смысл. По сути — это попытки отвлечь людей от главного; если беспрестанно спорить из-за ерунды, ни у кого не най­дется времени задать вопрос по существу.

Дзэн — чистая суть; незагрязненная, нетронутая ерундой. Из дзэн ничего не уберешь — ведь это провоз­глашение твоей собственной сути. К дзэн ничего не при­бавишь — всякое добавление будет искусственным.

Дзэн находится в согласии с природой. Дзэн при­ветствует развлечения, однако он сам не является раз­влечением. В дзэн смех ведет к просветлению.

Джидду Кришнамурти, человек, который боролся на протяжении девяноста лет... в его последних словах за­ключался великий смысл. Один из моих друзей присут­ствовал при этом. Кришнамурти жаловался, он жаловал­ся всю свою жизнь. Он жаловался, что «Я для людей — развлечение. Они приходят послушать меня...» Некото­рые люди слушали его на протяжении пятидесяти лет и все равно остались такими же, какими были когда-то.

Конечно же, раздражает, когда все те же люди... Большинство из этих людей я знаю, потому что Криш­намурти каждый год приезжал в Бомбей на две-три не­дели. Постепенно его последователи в Бомбее познако­мились со мной. И все они переживали: «Что же нам сделать, чтобы Кришнамурти стал счастлив?»

Беда в том, что Кришнамурти говорил, и больше ни­чего. Он так и не предложил ни одного способа обрете­ния опыта. В этом его ошибка. Он говорил совершенно правильные вещи, но так и не смог создать нужного климата, нужной атмосферы, чтобы семена дали всхо­ды. Конечно же, он был разочарован в человечестве, его разочарование усугублялось еще и тем, что ни один человек не смог обрести просветления благодаря его учению. В словах Кришнамурти содержались все не­обходимые семена, но он не подготовил почву.

В отличие от Кришнамурти, дзэн не отрицает раз­влечений. В своем завещании Кришнамурти сказал: «Религия — не развлечение». Это верно, но просвет­ление — достаточно емкое понятие, чтобы вместить в себя также и развлечения.

Просветление многомерно. Оно включает в себя смех, любовь, красоту, творчество. Просветление пре­вращает мир в поэтическое место, в прекрасный сад.

В дзэн нет таких принципов, которые нужно запи­сывать, чтобы не забыть. Дзэн — это инструмент, он позволяет тебе прийти в центр и найти дорогу назад. И это хороший инструмент. Еще ни один мастер дзэн не жаловался на то, что «мои ученики не слушают меня. Это — ужасно, это — провал! Человечество предало меня». Такого ни разу не говорил ни один мастер дзэн.

Если успехов нет, значит, плох инструмент. Значит, ты не рассмотрел как следует человека и не увидел его потенциал. Возможно, то, что делаешь, годится для кого-то другого, но не для этого человека.

Дзэн — это только приемы, средства. Другие ре­лигии очень велики, а дзэн — всего лишь маленький ручей. И, как ни странно, в нем обрели просветление намного больше людей, чем в любой другой религии. Ты начинаешь видеть мелочи, и учитель помогает тебе осознать, что они указывают на луну.

 

Однажды Риндзай навестил Анзана, одного из учеников Унгана. Он спросил Анзана:

— Что такое белая корова росистой земли?

 

Это один из дзэнских коанов. В нем нет никакого смысла — головоломка, которую невозможно решить. «Что такое белая корова росистой земли?» — что это за метафизический вопрос? Ни одна религия не задает подобных вопросов. Мне вспомнилась история об одном ребенке, кото­рый часто приходил к Пикассо, поскольку жил по со­седству. Ему было всего пять или шесть лет, но он был очень храбрый. Видя, что Пикассо все время рисует, он однажды прихватил с собой лист бумаги и показал его Пикассо: «Погляди на мою картину!»

Пикассо посмотрел на лист и сказал:

— Бог мой, и что же здесь нарисовано?

Мальчик ответил:

— Это — корова, которая ест траву.

— Сдаюсь, — сказал Пикассо, — где корова?

— Не задавай глупых вопросов, — ответил маль­чик, — корова поела травы и ушла домой.

Пикассо сказал:

— Ладно, но где трава?

— Какой ты глупый! — воскликнул мальчик. — Ка­кая же может быть трава, если корова ее съела? — Пи­кассо смотрел на чистый лист бумаги.

Пикассо сказал:

— Ты очень умный. Ты меня озадачил, заявив, что здесь нарисована корова. Я ничего не смог увидеть. Я озадачил весь мир, а ты озадачил меня.

Дзэнские коаны — загадки без ответов. Анзан от­ветил: «Му-у! Му-у!» Ни один ответ не может быть верным. Анзан должен был безмолвствовать — лишь полное безмолвие может быть ответом на дзэнский коан. Но он использует ум, пытаясь изобразить белую корову, словно бы та действительно существовала. Ан­зан привнес ум в свой ответ.

На это Риндзай сказал: «Ты — нем! Неужели ты счи­таешь, что сможешь обмануть меня, издавая подобные звуки? Ты потерял дар речи? Ты нем?» Коан требует ответа. Здесь «му-у» не пройдет.

Анзан спросил: «А как насчет тебя?» Он думает: «Какие еще есть ответы?» На самом деле никакой ответ не подходит для дзэнских коанов. Запомни твердо: не ищи ответов, ищи безмолвие. Будь безмолвным. В тво­ем безмолвии мастер разглядит ответ.

Анзан спросил: «А как насчет тебя? — если ты ду­маешь, что мой ответ неверен и что я нем».

«Ты — животное, — заключил Риндзай, — кто же ты еще, если издаешь подобные звуки? Значит, ты исполь­зуешь животный ум».

Ум в дзэн — наследие, которым мы обязаны жи­вотным. Ты не вправе называться человеком, пока не выйдешь за пределы ума. Ты обладаешь лишь телом че­ловека, но твой ум — следствие продолжительного про­цесса; ум содержит свойства животных. Мы — не вновь прибывшие; мы стары, очень стары — стары, как сама жизнь. И мы прошли через все животные фазы. Наше сознание заключает в себе невероятно долгое прошлое.

Говоря «Ты — животное!», Риндзай отнюдь не по­рицает Анзана. Он просто констатирует факт: Анзан все еще использует животный ум. Лишь в состоянии не-ума ты покидаешь уровень животных. Ты оказыва­ешься вне прошлого и открываешься для вселенной.

В словах Риндзая нет осуждения. Дзэн никого не осуждает. Риндзай говорит: пытаясь найти ответ, Ан­зан использует животный ум. Я хочу, чтобы вы выш­ли за пределы человеческого ума, животного ума, ибо лишь не-ум содержит в себе ответы на все коаны, на все вопросы. Единственный ответ — не-ум. Будь без­молвен. Не важно, какой коан, ответ всегда один — полное безмолвие, выход за пределы животного ума.

 

Как-то Риндзай спросил монахиню:

— Добро пожаловать или зло пожаловать?

Монахиня закричала.

— Говори же! — сказал Риндзай, поднимая палку. Монахиня вновь закричала, и Риндзай уда­рил ее.

 

Любому человеку, получившему рациональное вос­питание, это кажется абсурдом. Что происходит? Мо­нахиня приходит, Риндзай спрашивает: «Добро пожа­ловать или зло пожаловать?» Монахиня закричала.

«Добро пожаловать или зло пожаловать?» Смысл вопроса таков: если ты приходишь с умом, значит — «зло пожаловать»; если приходишь с не-умом, зна­чит — «добро пожаловать!» Приветствуется лишь не-ум. В мире дзэн ум — единственная вещь, которую следует отбросить, и тогда перед тобой откроется вся вселенная.

Благодаря уму ты — в клетке. Тебя не принимает вселенная, не осыпает цветами. Ты пленник собствен­ных мыслей, теснящихся в маленьком черепе, а плен­ника никто не ждет.

Риндзай говорит: «Ты — пленница или мне следует приветствовать ребя как свободного человека?» — че­ловека, свободного от ума.

Монахиня закричала. И все-таки она не поняла Риндзая. В том-то и беда — со временем все становит­ся традицией. Крик, придуманный Риндзаем, со време­нем стал традиционным ответом. Если оказался в за­труднительном положении и не знаешь ответа, всегда можно закричать.

Но крик годится не всегда. Спроси Риндзай что-то бессмысленное — крик мог бы оказаться верным от­ветом. Но то, о чем он спрашивал, исполнено смысла до такой степени, что крик неуместен. Ты должен от­вечать безмолвием. Ты должен показать свой не-ум. Ты должен показать, что ты — желанный гость.

Но монахиня закричала. «Говори же!» — сказал Риндзай, поднимая палку. Монахиня вновь закричала. Она просто научилась кричать, как попугай.

Научиться, как попугай, можно всему — в том-то и беда. Можно выучить великую философию, можно выучить теологию, можно повторять прекрасные сло­ва, не понимая их подлинного смысла.

Сейчас это проблема дзэн — выкрики и удары пал­кой стали традицией и утратили свое подлинное значе­ние. Монахиня закричала; Риндзай не обратил внима­ния на ее крик. Он сказал: «Говори же! Добро пожало­вать или зло пожаловать?» Он пропустил ее крик мимо ушей и тем самым дал ей возможность исправиться.

Но женщина, похоже, упряма и неспособна к обуче­нию. Монахиня вновь закричала. Ну, это уж слишком! Риндзай поднял палку, но не ударил ее — она недо­стойна удара. Она не способна понять даже простого вопроса. Она выучилась лишь крику. Ее сознание так бедно, что она не заслуживает принять удар от такого человека, как Риндзай.

В дзэн учитель бьет тебя, чтобы показать свою лю­бовь, свое участие. Своим ударом он выражает одобре­ние. Это своего рода сертификат. Ученики годами ждут удара учителя. Дзэн создал свой, особенный мир.

В обычном мире, ударив человека, ты прекрасно знаешь, что произойдет дальше. Но в дзэн все иначе. Учитель бьет, когда человек достоин этого. Удар — тай­ный знак одобрения. Ни один посторонний не поймет, что происходит. Это не для профанов, это — для по­священных.

Говори же! — сказал Риндзай. Но, похоже, она слиш­ком упряма. В этот момент Риндзай должен был уда­рить ее, но не сделал этого — только поднял палку...

Монахиня вновь закричала. Это уж чересчур! Ринд­зай ударил ее. Но это не был удар одобрения — удар предназначался ее упрямству.