Первый отрезок пути. Герои пока стоят на месте, а неприятности к ним уже пришли

Простых ремесел мастера

Пролог.

По стенам каменным плясали отсветы – оранжевые языки ложились причудливо, то так, то эдак, удлиняя и густя тени по углам. Гулко и печально вздыхали меха, раздуваемые рукой подмастерья. Густо и обильно стекал пот, темнил повязку налобную, и, преодолев преграду в виде ветхой тряпицы и густых бровей, заливал, все-таки, едкий, глаза. Воздух, густой и жаркий, не давал вдохнуть глубже. И могучая грудь молотобойца вздымалась едва-едва, отмеривая точно малые толики этого горячего варева. Пальцы поглаживали гладкое, отполированное десятками других рук молотовище. А Фард все молчал – стоял пред горном, сложив руки поверх кожаного фартука. Стоял и молчал, глядя на пламя. А потом, словно получив ответ, дал знак. И снова заговорили меха – шумно, с шипением нагнетая воздух. Металл на наковальне вновь разгорелся алым. Тонко звякнул ручник, тяжело, басом, вторил ему молот. И снова – тонко-гулко, тонко-гулко. Алая окалина, прорезав густой воздух кузни, приземлилась на плече Фарда. Врезалась, вгрызлась в кожу, прожигая ее. Фард не поморщился даже – таких отметин на его руках и плечах было не счесть. Подцепил тонкую горячую частичку будущего меча своими грубыми пальцами кузнеца, руку протянул и аккуратно разжал пальцы над наковальней. На этом крошечном куске металла осталась его кровь. Своя кровь – едва ли не лучшее, что может дать мастер своему детищу.

Снова тонко пропел ручник, снова гулко бабахнул молот. Замолкните, птицы ночные и звери в лесу за дверью кузни. Не брешите, псы деревенские. И вы, люди, спите. Пока Фард кует Фардгрир.

Первый отрезок пути. Герои пока стоят на месте, а неприятности к ним уже пришли.

Солнце просвечивало сквозь тонкие, едва набравшие клейкую зелень листочки. Нежно журчала по камням река. И, вопреки этой идиллии, вышедший из деревянных дверей человек был занят тем, что чесал пах. «Фу!» - скажет читатель. И будет совершенно прав.

Стоящий в дверях мельницы был русоволос, круглолиц и телом как хлеб – мягкий, но крепкий. Звали его – Пэлто. А если по отцу – то Пэлтос, но литера «с» куда-то делась, передав имя от отца к сыну.

Пэлто потянулся сладко, со вкусом, так, что холщовая рубаха наморщилась на плечах шириной в добрую сажень. Утро было ясным, хрустким, прозрачным. А потом все испортилось.

______

Гут бежала через лес. Бежала, спотыкалась, падала, обдирала ладони о сухие ветки, вновь поднималась и снова бежала. Куда? Зачем? Не те вопросы. Главный – от кого?

За спиной остались гарь пожарища, лязг метала, ржание лошадей, крики людей. За спиной осталась смерть. От нее и убегала Гут. И путалась первая легкая паутина в ее рыжих волосах. И смерть наступала ей на пятки.

Бежала Гут куда глаза глядят. А глаза привели к реке.

_________

Утром Фард обнаружил на дверном наличнике две свежие зарубки. Кто пустил этот слух – руки бы выдрал тому да местами поменял.

Деревенские девки и парни уже пару лет крепко верили в то, что кузнец Фард – лучший помощник в делах сердечных. Откуда весть такая пошла – Фард догадывался смутно. Ну, помог он как-то одной паре молодых дуралеев, почти случайно помог. Теперь у этих дуралеев уже орал в доме здоровый горластый младенец, а по обе стороны от двери дома деревенского кузнеца все было в зарубках. Кузню трогать опасались, а вот небольшой его домишко – лучшее место для поиска удачи в делах любовных. И парни, и девки знали: кто оставит зарубку на наличнике кузнецова дома – быть тому к осени с парой. И если парней еще можно поймать и на кулаках объяснить, что негоже портить чужое добро, то с девицами что делать прикажете? Фард терпел и лишь вздыхал, глядя по утрам на свежие зарубки. Самое удивительное, что привычка эта не забылась, а, наоборот, набирала силу. Все сбывается - так говорили люди. Фард усмехнулся криво, вернулся в дом. Меч лежал подле ложа, завернутый в одеяло. Спал словно. Впрочем, знал Фард откуда-то – и в самом деле спит клинок. Но проснется скоро.

Оружие легко и плавно легло в старые истертые кожаные ножны, которые оставил когда-то проезжавший через деревню и перековывавший у кузнеца коня рыцарь-наемник. Зачем ему клинок, коли собирается проведать мельника на реке, Фард не мог сказать толком. Но оставить меч в доме, один, без присмотра, просто не мог. И, закинув ножны за плечи, не спеша зашагал в сторону леса, через который и протекла река. А где река – там и мельница.

_________

- Здорово, мордатый!

- И тебе не хворать, носатый!

Носатый стоял, запрокинув голову и глядя на стоящего в дверях мельника.

- Дурак ты, Фард, - неспешно стал спускаться по деревянным ступеням вниз, к берегу реки, Пэлто. – Дурак как есть. Говорил тебе - не связывайся с ундинами. Говорил?

- Они проснулись? – Фард проигнорировал отповедь мельника.

- Проснулись, - поморщился спустившийся к берегу здоровяк. – Всю ночь хохотали, водой брызгались. Хлеба им накрошил с утра – все, нету уже. Все смели. Голодные… после зимы-то.

- Они хлеб едят?

- Они все едят! Живые же. Но ты, Фард, держался бы от них…

Последнее прозвучало уже в спину кузнецу – не убоявшись намочить сапог, тот зашел по щиколотку в воду.

- Эй, кузнец, стой!

И тут почти одновременно случилось два события. Чуткое ухо Пэлто уловило совсем чужой окрестностям мельницы звук. Мельник обернулся и не увидел, как Фард сделал еще пару шагов. И развернулся уже на плеск – кузнец ушел под воду с головой.

- Вот же дурень! Приворожили все-таки, твари хвостатые!

Но спасать Фарда времени уже не было. Уже беда близко. Такой шум – кони ржут, металл лязгает – может быть только знаком беды. Даже – большой беды. А от нее прятаться возможно только в одном месте. Когда отец покойный показывал сыну тайник в основании мельницы – никак не мог понять молодой Пэлто: зачем тайник этот нужен. Богатств у них особых нет, а чтобы самому прятаться – такое и в голову не могло прийти. Мирно жили, давно уже жили мирно в их краях. А вот и кончилась в одночасье мирная жизнь – конским хрипом, звоном металла и запахом. Здесь, у еще по-весеннему прохладной воды этот запах чувствовался особенно сильно. Запах большой беды.

Уже позже, скорчившись в три погибели в темноте и прислушиваясь к грохоту над головой, Пэлто просил небо только об одном – чтобы чужаки не заметили сдвинутые в подполе мешки с зерном. А позже пришла еще одна страшная мысль: «А ну как пожгут?». Он не боялся пожаров – сама мельница была из камней, да и река близко. Но сейчас, сидя в темном подвале и слушая, как по его мельнице ходят и громко переговариваются много людей – сейчас он думал об этом по-другому. Гореть есть чему – соломенная крыша, деревянные снасти. И сгорит мельник вместе со своей мельницей. Пэлто сжимал здоровенные кулаки и никак не мог решиться. Выйти или переждать? Если выйдет к тем, пришлым – ничего хорошего его не ждет, это он знал точно. Но если запалят мельницу – ему и вовсе не жить.

Мельницу не подожгли. Пришельцы даже и в подпол-то если и заглянули – то мельком. Не думали, что там схрон есть в стене. Пошумели наверху, в основном помещении – и ушли. Пэлто казалось, что он пробыл в подвале день. Но все уговаривал себя – а вдруг те притаились и ждут? А вдруг? Ну а вдруг?

Из тайника выполз на карачках – и проем низкий, и в ногах сил совсем не осталось. Постоял, прислушался. Тихо. Голову из лаза высунул, ожидая в любой момент удара по затылку – снова нет никого. И совестно вдруг стало своего страха, дрожащих коленей – что он, не мужик, что ли? На осенней ярмарке в Кнате он на кулаках никому не уступил, и бочонок медовухи домой увез!

Дверью со всей дури хлопнул – если попрятались гады по кустам, так вот он я, выходи по одному! Никто не вышел. Те, кто был тут, на лошадях, с оружием - ушли. От них остался лишь странный запах – гари.

Мельник, которого все в деревне по привычке звали молодой Пэлто, хотя у него росла уже вполне нормальная мужицкая борода, а папаня помер тому пять лет назад – молодой Пэлто сел на верхней ступеньке лестницы, ведущей к берегу реки. Сел и пригорюнился, обхватил голову своими здоровенными ладонями. Что делать-то?..