Глава 11 О отшельнической жизни

Да не будет сокрытым от возлюбленнейших братии, что возвышеннейшие роды иноческого жительства, как-то: отшельничество в глубокой пустыне или безмолвие в затворе, также жительство при духоносном старце с безусловным по­слушанием ему, — устроились не по случаю, не по произволу и разуму человеческому, но по особенному смотрению, опре­делению, призванию и откровению Божиим. Антоний Вели­кий, глава монашества, учредитель пустынножития, удалил­ся в пустыню, уже облекшись силою Свыше, и не иначе, как призванный Богом. Хотя этого и не сказано ясно в житии его, но дальнейшие события жизни Преподобного доказывают это с ясностию. О том же, что в глубочайшую (внутреннюю) пу­стыню для строжайшего безмолвия он был наставлен Боже­ственным гласом и повелением, сказано и в житии его[118]. Пре­подобному Макарию Великому, современнику преподобного Антония, несколько младшему его, явился Херувим, показал бесплодную, дикую равнину, — впоследствии знаменитый Еги­петский Скит — заповедал поместиться в ней на жительство и обетовал, что пустынная равнина населится множеством отшельников[119]. Арсений Великий, находясь в царских пала­тах, молил Бога, чтоб ему указан быль путь спасения, и ус­лышал глас: «Арсений! бегай от человеков, и спасешься». Арсений удалился в упомянутый Скит, там снова умолял Бога наставить его спасению, и снова услышал глас: «Арсений! убегай (человеков), молчи, безмолвствуй: это корни безгрешия»[120]. Преподобная Мария Египетская призвана к отшель­ничеству в Заиорданской пустыне повелением Божиим[121]. Бог, призывавший к безмолвию и отшельничеству избранных Сво­их, то есть тех, которых Он провидел способными к безмол­вию и отшельничеству, предоставлял им такие пособия и сред­ства для этого жительства, каких человек сам по себе иметь не может. И в те времена, в которые монашество процветало, в которые много было духоносных руководителей, редкие признавались способными к безмолвию, в особенности к от­шельничеству. «Истинное, разумное безмолвие, — говорит святой Иоанн Лествичник, — могут проходить немногие, и именно только те, которые стяжали Божественное утешение, поощряющее их в подвигах и помогающее в бранях»[122]. «Без­молвие губит неопытных»[123]. Затворники и отшельники часто подвергались величайшим душевным бедствиям: подвергались бедствиям те из них, которые вступили в затвор самопроиз­вольно, не призванные Богом.

В Прологе читается следующая повесть: В Палестине был некоторый монастырь при подошве большого и высокого уте­са, а в утесе был вертеп (пещера) над монастырем. Монахи того монастыря рассказывали: «За несколько времени пред сим один из нашего братства возымел желание жить в верте­пе, что в горе, и просил о том игумена. Игумен имел дар рассуждения. Он сказал брату: «Сын мой, как ты хочешь жить один в вертепе, еще нисколько не преодолев плотских и душевных страстных помыслов? желающему безмолвствовать должно быть под руководством наставника, а не самому уп­равлять собою. Ты, нисколько не достигши надлежащей меры, просишь у моей худости, чтоб я дозволил тебе одному жить в вертепе, а я думаю, что ты не разумеешь различных сетей диавольских. Гораздо лучше тебе служить отцам, получать от Бога помощь их молитвами, с ними в назначенные часы сла­вить и воспевать Владыку всех, нежели одному бороться с нечестивыми и злохитрыми помыслами. Не слышал ли ты, что говорит Богогласный Отец, Иоанн, писатель Лествицы: Горе жительствующему наедине: если он впадет в уныние или леность, то некому восставить его! а где два или три собраны во имя Мое, там Я посреди их, сказал Господь». Так говорил ему игумен, но не мог отвлечь инока от душепагубных помыс­лов. Видя непреодолимое желание брата и неотступные его просьбы, игумен наконец дозволил ему жить в вертепе. На­путствованный молитвою игумена, он взошел в вертеп. В часы употребления пищи приносил ее к вертепу один из монастырской братии, а затворник имел на веревке корзину, которую спускал, и принимал пищу. Когда он пробыл несколько вре­мени в вертепе, диавол, всегда борющийся с желающими жить богоугодно, начал смущать его злыми помыслами день и ночь; чрез несколько же дней, преобразившись в светлого ангела, явился ему и сказал: «Да будет тебе известно, что ради твоей чистоты и благонравного жития, Господь послал меня при­служивать тебе». Монах отвечал: «Что сделал я доброго, чтоб ангелы служили мне?» Диавол возразил: «Все, что ты сде­лал, велико и высоко. Ты оставил красоты мира и соделался монахом; трудишься в посте, молитвах и бдении; опять ты, оставив монастырь, поместился на жительство здесь: как же ангелам не служить твоей святыне?» Этими речами душегу­бец-змей привел его в надмение, в гордость, и начал постоянно являться ему. Однажды некоторый человек, обокраденный ворами, пошел к монаху. Нечистый бес, который, обольщая его, являлся ему в виде ангела, сказал ему: «Этот человек окраден ворами; украденное скрыто в таком-то месте: скажи ему, чтоб он пошел туда и взял свое». Человек, пришедши к вертепу, поклонился, а монах сверху говорит ему: «Хорошо, брат, что ты пришел! я знаю: тебя постигла скорбь, потому что к тебе приходили воры, украли то и то. Не печалься! Они положили украденное там-то: поди туда, и найдешь все, а за меня молись». Человек удивился, послушался и нашел укра­денное. Он прославил монаха во всей стране той, говоря, что монах, живущий в вертепе, пророк. К монаху начало стекать­ся множество людей; слушая его, они приходили в удивление от учения, которое он преподавал по внушению диавола. Он предсказывал, и предсказания его сбывались. Несчастный провел немалое время в таком обольщении. Во второй день второй недели по вознесении Господа нашего Иисуса Христа скверный бес явился монаху и сказал ему: «Знай, отец, что ради непорочного и равноангельного жития твоего придут другие ангелы и тебя, в теле, возьмут на небо: там, со всеми ангелами, будешь наслаждаться зрением неизреченной красо­ты Господней». Бес, сказавши это, сделался невидим. Но че­ловеколюбивый и многомилостивый Бог, не хотящий погибе­ли человеческой, вложил в сердце монаху возвестить о слу­чившемся игумену. Когда пришел брат, обычно приносивший пищу затворнику, затворник, выглянув из вертепа, сказал ему: «Брат! поди, скажи игумену, чтоб пришел сюда». Брат передал это игумену. Игумен поспешил придти; по лестнице взошел он в вертеп к затворнику и сказал ему: -«По какой причине, сын мой, ты повелел мне придти сюда?» Он отве­чал: «Чем воздам тебе, святой отец, за все, что ты сделал для моего недостоинства!» Игумен сказал: -«Что доброе сделал я тебе?» Монах: -«Поистине, отец, чрез посредство твое я спо­добился многих и великих благ. Тобою я облечен в ангельс­кий образ; при твоем посредстве вижу ангелов и сподобляюсь беседовать с ними; при твоем посредстве я приял дар прозорливства и пророчества». — Игумен, услышав это, удивился, и сказал: -«Несчастный! ты ли видишь ангелов? ты ли сподо­бился дара прозорливства? Горе тебе, несчастный! не гово­рил ли я тебе: не ходи в вертеп, чтоб бесы не обольстили тебя». Когда игумен говорил это, брат возражал ему так: -«Не говори этого, честный отец! ради твоих святых молитв я вижу ангелов; завтра же я буду вознесен ими на небеса с телом моим. Да ведает твоя святыня, что я хочу просить у Господа Бога нашего, чтоб и тебя взяли ангелы, чтоб и ты был со мною в небесной славе». Услышав это, игумен грозно сказал ему: -«Ты обольщен демоном, несчастный! однако, если я при­шел сюда, то не уйду отсюда: останусь здесь посмотреть, что случится с тобою. Скверных бесов, которых ты называешь ангелами, я не увижу; но ты, когда увидишь, что они при­шли, скажи мне». Игумен велел взять прочь лестницу и ос­тался в вертепе с прельщенным, пребывая в посте и непрес­танном псалмопении. Когда наступил час, в который прельщен­ный надеялся вознестись на небеса, он увидел пришедших бесов, и сказал: -«Пришли, отец». Тогда игумен обнял его, и возопил: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помоги прельстившемуся рабу твоему, и не попусти нечистым бесам возобладать им». Когда игумен говорил это, бесы схватили и начали тащить прельщенного, усиливаясь исторгнуть его из объятий игумена. Игумен запретил бесам. Они, сорвав с прельщенного мантию его, исчезли. Мантия была видена воз­носящеюся по воздуху на высоту и, наконец, скрылась. По прошествии довольного времени мантия опять показалась ле­тящею вниз и упала на землю. Тогда старец сказал прельщен­ному: «Безумный и несчастный! видишь, как бесы поступили с твоею мантиею: так намеревались они поступить и с тобою. Они намеревались тебя, как Симона волхва, вознести на воз­дух и спустить вниз, чтоб ты сокрушился и бедственно изверг окаянную душу». Игумен призвал монахов, велел им принес­ти лестницу, свел прельщенного из вертепа в монастырь и назначил ему служение в пекарне, в поварне и в прочих мона­стырских послушаниях, чтоб смирились его помыслы. Таким образом он спас брата»[124].

Тяжкому искушению подверглись по причине рановременного вступления в затвор наши соотечественники, преподоб­ные Исаакий[125] и Никита[126] Печерские. Заметно из жизнеописа­ния преподобного Исаакия, современника преподобных Ан­тония и Феодосия, что он вступил в затвор по собственному произволу. Он проходил усиленнейший телесный подвиг; стремление к подвигу, еще более усиленному, внушило ему заключиться в одной из теснейших пещер Киево-Печерского монастыря. Пищею его была просфора, а питием вода, и эту скуднейшую пищу он принимал чрез день. При таком усилен­ном телесном подвиге и при недостатке опытных сведений о подвиге и борьбе душевных, невозможно не дать некоторой цены и подвигу своему и себе. На внутреннем настроении подвижника обыкновенно основывается искушение, наноси­мое ему бесами. -«Если человек, — говорит преподобный Ма-карий Египетский, — сам собою не даст повода сатане подчи­нить его своему влиянию, то сатана никак не может возобладать им насильно»[127]. Бесы предстали Исаакию в виде светлых ан­гелов; один из них сиял более других; бесы назвали его Хри­стом и требовали поклонения ему от подвижника. Подвиж­ник поклонением, подобающим единому Богу и возданным диаволу, подчинил себя бесам, которые измучили его насиль­ственным телодвижением (плясанием) до полусмерти. Препо­добный Антоний, прислуживавший затворнику, пришел к нему с обычною пищею, но, увидев, что затворник не подает ника­кого голоса, и поняв, что с ним случилось что-нибудь особен­ное, разломал с помощию других монахов вход, наглухо за­ложенный, в пещеру Исаакия. Его вынесли, как мертвого, и положили пред пещерою; заметив же, что он еще жив, снесли в келлию на постель. Преподобные Антоний и Феодосии, один вслед за другим, ходили за ним. Исаакий от искушения рас­слабел умом и телом: не мог ни стоять, ни сидеть, ни, лежа, поворотиться со стороны на сторону; он лежал в течение двух лет неподвижно, нем и глух. На третий год он проговорил, и просил, чтоб его подняли и поставили на ноги. Потом начал учиться ходить, как дитя; но не выражал никакого желания, ниже мысли посетить церковь; к этому едва и насильно при­нудили его; он начал мало-помалу ходить в храм Божий. После этого начал ходить и в трапезу, и мало-помалу научил­ся употреблять пищу; в те два года, в которые он лежал неподвижно, он не вкусил ни хлеба, ни воды. Наконец, он освободился совершенно от страшного и чудного впечатле­ния, произведенного на него явлением и действием бесов. Впоследствии преподобный Исаакий достиг высоких мер свя­тости. — Преподобный Никита был моложе преподобного Исаакия, но современен ему. Увлекаемый ревностию, он про­сил игумена благословить его на подвиг в затворе. Игумен — был тогда игуменом преподобный Никон — возбранил ему, говоря: «Сын мой! неполезно тебе, молодому, быть в празд­ности. Лучше жить с братиею: служа им, ты не погубишь мзды своей. Ты сам знаешь, как Исаакий Пещерник был прельщен бесами в затворе: он погиб бы, если б особенная благодать Божия, за молитвы преподобных Отцов наших, Антония и Феодосия, не спасла его». Никита отвечал: «Я никак не прельщусь чем-нибудь подобным, но желаю крепко стать против бесовских козней и молить человеколюбца Бога, чтоб Он и меня сподобил дара чудотворения, как Исаакия затворника, который и поныне совершает многие чудеса». Игумен опять сказал: «Желание твое выше твоей силы; блю­ди, чтоб, вознесшись, не ниспасть. Я, напротив того, повеле­ваю тебе служить братии, и ты получишь венец от Бога за твое послушание». Никита, увлекаемый сильнейшею ревнос­тию к затворническому житию, нисколько не хотел внимать тому, что говорил ему игумен. Он исполнил задуманное: зак­лючил себя в затворе, и пребывал в нем, молясь и никуда не выходя. По прошествии некоторого времени, однажды, в час молитвы, он услышал голос, который молился вместе с ним, и обонял необыкновенное благоухание. Обольстившись, он сказал сам себе: если 6 это не был ангел, то он не молился бы со мною, и не было бы слышно благоухание Святого Духа. Затем Никита стал прилежно молиться, говоря: «Господи! явись мне Сам разумно, да вижу Тебя». Тогда был к нему глас: «Ты молод! не явлюсь тебе, чтоб ты, вознесшись, не ниспал». Затворник со слезами отвечал: «Господи! я никак не прельщусь, потому что игумен научил меня не внимать бе­совской прелести, а сделаю все, что Ты мне ни прикажешь». Тогда душепагубный змей, прияв над ним власть, сказал: «Не­возможно человеку, находящемуся во плоти, видеть меня, но вот! я посылаю ангела моего, чтоб пребывал с тобою: ты ис­полняй его волю». С этими словами предстал пред затворни­ка бес в виде ангела. Никита пал к ногам его, поклоняясь ему, как ангелу. Бес сказал: «Отселе ты уже не молись, но читай книги, чрез что вступишь в непрестанную беседу с Бо­гом и получишь возможность преподавать душеполезное сло­во приходящим к тебе, а я буду непрестанно молить Творца всех о твоем спасении». Затворник, поверив этим словам, обольстился еще более: он перестал молиться, занялся чтени­ем, видел беса непрестанно молящимся, радовался, полагая, что ангел молится за него. Потом он начал много беседовать с приходящими из Писания, и пророчествовать подобно Палес­тинскому затворнику. О нем пошла слава между мирскими людьми и при великокняжеском дворе. Собственно, он не пророчествовал, а сказывал приходящим, будучи извещаем соприсутствовавшим бесом, где положено украденное, где что случилось в дальнем ему месте[128]. Так он дал знать великому князю Изяславу о убиении Новгородского князя Глеба и со­вет послать в Новгород на княжение великокняжеского сына. Этого достаточно было для мирян, чтоб провозгласить за­творника пророком. Замечено, что миряне и самые монахи, не имеющие духовного рассуждения, почти всегда увлекают­ся обманщиками, лицемерами и находящимися в бесовской прелести, признают их за святых и благодатных. Никто не мог сравняться с Никитою в знании Ветхого Завета; но он не терпел Нового Завета, никогда не заимствовал своей беседы из Евангелия и Апостольских Посланий, не позволял, чтоб кто из посетителей его напомнил что-либо из Нового Завета. По этому странному направлению его учения отцы Киево-Печерского монастыря уразумели, что он прельщен бесом. Тогда в монастыре было много святых иноков, украшенных благодатными дарами. Они молитвою своею отогнали беса от Никиты; Никита перестал видеть его. Отцы вывели Никиту из затвора и спрашивали, чтоб он сказал им что-нибудь из Ветхого Завета; но он с клятвою утверждал, что никогда не читал этих книг, которые прежде знал наизусть. Оказалось, что он забыл даже читать от впечатления, произведенного бесовскою прелестию, и едва, с большим трудом, снова выу­чили его чтению. Молитвами святых Отцов приведенный в себя, он познал и исповедал свой грех, оплакал его горькими слезами, достиг высокой меры святости и дара чудотворения смиренным житием посреди братства. Впоследствии святой Никита хиротонисан во епископа Новгородского.

Новейшие опыты подтверждают то, что с ясностию дока­зывают опыты времен прошедших. И ныне прелесть — так на монашеском языке называется самообольщение, соединенное с бесовским обольщением, — бывает непременным послед­ствием преждевременного удаления в глубокое уединение или особенного подвига в келейном уединении. — В то время, как писатель этих аскетических советов, юношею, в 1824—1825 годах, посещал Александро-Невскую лавру для совещания о своих помыслах с монахом Иоанникием, свечником лавры, учеником старцев Феодора и Леонида, ходили к этому мона­ху, для духовного совета, многие миряне, проводившие аскетическую жизнь[129]. Ходил к нему и Павловского полка солдат Павел, недавно обратившийся из раскола, бывший прежде наставником раскольников, грамотный. Лицо Павла сияло радостию. Но он, по возгоревшемуся в нем сильнейшему усер­дию, предался неумеренному и несообразному с его устрое­нием телесному подвигу, имея о душевном подвиге недоста­точное понятие. Однажды ночью Павел стоял на молитве. Внезапно около икон явился солнцеобразный свет и посреди света сияющий белизною голубь. От голубя раздался глас: «Прими меня: я — Святой Дух; пришел соделать тебя моею обителию». Павел выразил радостное согласие. Голубь взо­шел в него чрез уста, и Павел, изможденный постом и бдени­ем, внезапно ощутил в себе сильнейшую блудную страсть: он кинул молитву, побежал в блудилище. Голодная его страсть сделала насыщение страстию ненасыщаемым. Все блудилища и все доступные для него блудницы соделались его постоян­ным притоном. Наконец, он опомнился. Обольщение свое бесовским явлением и осквернение последствиями прелести изложил он в письме к иеросхимонаху Леониду, жившему тогда в Александро-Свирском монастыре. В письме проявля­лось прежнее высокое духовное состояние падшего. Упомя­нутый юноша был тогда келейником иеросхимонаха Леонида (1827—1828 годы) и читал по благословению старца письмо Павла. — Иеросхимонах Леонид весною 1828 года переме­стился из Свирского монастыря первоначально в Площанскую, потом в Оптину Пустыню. Ему сопутствовал его келей­ник, который при этом случае посетил некоторые монастыри Калужской и Орловской епархий. Когда он был в знаменитой Белобережской пустыне, тогда славился там подвижничес­кою жизнию рясофорный монах Серапион, видевший при сво­ем уединенном келейном правиле ангела. Не только миряне, но и монахи — так как у нас в России господствует телесный подвиг, а о душевном почти утрачено самое понятие — про­славляли Серапиона и выставляли в образец монашеской жиз­ни. В 1829 году Серапион переместился по причине душевного расстройства в Оптину Пустыню для руководства советами иеросхимонаха Леонида. В одно из совещаний с старцем он вытащил значительную часть бороды у старца. Серапион, по­мещенный в скиту Оптиной Пустыни по уважению к его под­вижнической славе, пришел однажды ночью к начальнику скита, иеромонаху Антонию, возвещая, что Иоанн Предтеча сейчас явился ему и велел зарезать сего Антония, иеросхимонаха Ле­онида, иеромонаха Гавриила и помещика Желябовского, гос­тившего тогда в скиту. «Да где ж у тебя нож?» — спросил его догадливый и неустрашимый Антоний. «У меня нет ножа», — отвечал прельщенный. «Так что ж ты приходишь резать без ножа?» — возразил Антоний — и удалил в келлию прельщен­ного, которого должно было передать в дом умалишенных, где он и скончался. Пред кончиною, как слышно, Серапион опом­нился и отошел с надеждою спасения. Должно заметить, что падший дух, желая овладеть Христовым подвижником, не дей­ствует властительски, но ищет привлечь согласие человека на предлагаемую прелесть, и по получении согласия овладевает изъявившим согласие. Святой Давид, описывая нападение пад­шего ангела на человека, выразился со всею точностию, ска­зав: Ловит, еже восхитити нищаго, восхитити нищаго внегда привлещи и в сети своей [130]. «Святой Дух действует само­властно как Бог; приходит в то время как смирившийся и уничиживший себя человек отнюдь не чает пришествия Его. Внезапно изменяет ум, изменяет сердце. Действием Своим объемлет всю волю и все способности человека, не имеющего возможности размышлять о совершающемся в нем действии. Благодать, когда будет в ком, не показывает чего-либо обыч­ного или чувственного; но тайно научает тому, чего прежде не видел и не воображал никогда. Тогда ум тайно научается высо­ким и сокровенным тайнам, которых, по Божественному Пав­лу, не может видеть человеческое око, ниже постигнуть ум сам собою... Ум человеческий, сам собою, не будучи соединен с Господом, рассуждает по силе своей. Когда же соединится согнем Божества и Святым Духом, тогда бывает весь обладаем Божественным Светом, соделывается весь светом, воспаляется в пламени Всесвятого Духа, исполняется Божественного разу­ма, и невозможно ему в пламени Божества мыслить о своем и о том, о чем хотел бы». Так говорил преподобный Максим Кап-сокаливи преподобному Григорию Синайскому[131]. Напротив того, при демонском явлении всегда предоставляется свобода чело­веку рассудить о явлении, принять или отвергнуть его. Это явствует из попыток демона обольстить святых Божиих. Од­нажды, когда преподобный Пахомий Великий пребывал в уеди­нении вне монастырской молвы, предстал ему диавол в вели­ком свете, говоря: «Радуйся, Пахомий! Я — Христос, и при­шел к тебе, как к другу моему». Святой, рассуждая сам с собою, помышлял: «Пришествие Христа к человеку бывает соединено с радостию, чуждо страха. В тот час исчезают все помышления человеческие: тогда ум весь вперяется в зрение видимого. Но я, видя этого представившегося мне, исполня­юсь смущения и страха. Это — не Христос, а сатана». После этого размышления Преподобный с дерзновением сказал явив­шемуся: «Диавол! отыди от меня: проклят ты, и видение твое, и коварство лукавых замыслов твоих». Диавол немедленно исчез, исполнив келлию смрада[132].

Невозможно человеку, находящемуся еще в области плот­ского мудрования, не получившему духовного воззрения на падшее человеческое естество, не давать некоторой цены де­лам своим и не признавать за собою некоторого достоинства, сколько бы такой человек ни произносил смиренных слов и как бы ни казался смиренным по наружности. Истинное сми­рение не свойственно плотскому мудрованию и невозможно для него: смирение есть принадлежность духовного разума. Говорит преподобный Марк Подвижник: «Те, которые не вменили себя должниками всякой заповеди Христовой, чтут Закон Божий телесно, не разумея ни того, что говорят, ни того, на чем основываются: потому и мнят исполнить его "де­лами"»[133]. Из слов преподобного Отца явствует, что признаю­щий за собою какое-либо доброе дело находится в состоянии самообольщения. Это состояние самообольщения служит ос­нованием бесовской прелести: падший ангел в ложном, гор­дом понятии христианина находит пристанище, к этому поня­тию удобно прививает свое обольщение, а посредством обольщения подчиняет человека своей власти, ввергает его в так называемую бесовскую прелесть. Из вышеприведенных опытов видно, что ни один из прельстившихся не признал себя недостойным видения Ангелов, следовательно, призна­вал в себе некоторое достоинство. Иначе и не может судить о себе плотской и душевный человек. Потому-то святые Отцы и сказали вообще о всех подвижниках, недостаточно образо­ванных душевным деланием и не осененных благодатию, что безмолвие губит их.

Поучительно поведение преподобных Варсонофия Вели­кого и спостника его, Иоанна Пророка, которые сами были затворниками в общежитии аввы Серида, относительно зат­ворников и безмолвия. Все братия того монастыря, или по крайней мере большая часть братии, руководствовались на­ставлениями этих великих угодников Божиих, преисполнен­ных Духа Божия; руководствовался их наставлениями и сам игумен Серид, которого Варсонофий Великий называл сы­ном. Серид и прислуживал святому Старцу, пребывавшему безвыходно в келлии, принимавшему к себе одного Серида и чрез него дававшему письменные ответы прочим братиям. Братия монастыря, руководимые назиданиями Боговдохновенных мужей, оказывали быстрое и обильное духовное пре­успеяние. Некоторые из них сделались способными к затвор­нической жизни, к которой были призваны провидевшим спо­собность их Богом. Так, великий Варсонофий предвозвестил Иоанну Миросавскому, что ему предназначено Богом без­молвие, и, приуготовив этого инока жизнию по евангельским заповедям среди иноческого общества, в горниле послуша­ний, в свое время, указанное Богом, ввел его в затвор[134]. Из переписки великого Варсонофия с Иоанном Миросавским вид­но, что Иоанн и по вступлении в затвор обуревался страстны­ми помыслами. Другие иноки, которым попущен был затвор, возмущались страстями еще более; но затвор им не воспре­щался. Напротив того, преподобному авве Дорофею, отли­чавшемуся и мирскою и духовною мудростию, способностию руководить других иноков, доказавшему этот духовный дар на самом деле, духоносные старцы воспретили затвор, сколь­ко он ни желал его. «Безмолвие, — говорили они ему, — дает повод человеку к высокоумию, прежде нежели он приобретет себя, то есть будет непорочен. Тогда только имеет место ис­тинное безмолвие, когда человек уже понес крест. Итак, если будешь сострадать ближним, то получишь помощь, если же удержишь себя от сострадания, желая взойти в то, что выше твоей меры, то знай, что потеряешь и то, что имеешь. Не уклоняйся ни во внутрь, ни во вне, но держись средины, разумевая, что есть воля Господня, яко дние лукави сутъ [135]. Слова мои значат: не дерзать на безмолвие и не нерадеть о себе, когда находишься среди попечений: вот средний путь, безопасный от падения. В безмолвии должно иметь смирение, и при попечениях бдительность над собою, и удерживать свой помысл. Все сие не ограничивается каким-нибудь определен­ным временем. Всякий должен с благодарением терпеть то, что по необходимости постигает его. Чем более человек нис­ходит в смирение, тем более преуспевает. Пребывание в кел-лии не делает тебя опытным, потому что ты пребываешь в ней без скорби (очевидно: по недостижению брани с бесами, что затворенного в келлии приводит в такую тяжкую скорбь и борьбу, каковые вовсе не известны общежительному иноку[136]. А чрез то, что прежде времени оставишь все попечения, враг готовит тебе не покой, а более смущения, так что заставит тебя наконец сказать: "Лучше бы я не родился"»[137]. Преподоб­ный Дорофей, признаваемый Вселенскою Церковию святым, один из превосходнейших аскетических писателей, пребыл в общежитии среди братства, а по кончине святых наставников основал свой монастырь и был его настоятелем. Святой Иоанн Лествичник замечает, что наклонные к высокоумию и другим душевным страстям никак не должны избирать для себя жи­тельства уединенного, а пребывать посреди братства и спа­саться деланием заповедей[138], потому что всякое жительство, в пустыне ли, в общежитии ли, когда оно согласно с волею Божиею и когда цель его — угождение Богу, преблаженно[139]. От преждевременного затвора прозябает бесовская прелесть, не только очевидная, но и невидимая по наружности: мы­сленная, нравственная, несравненно более опасная, нежели первая, как врачующаяся весьма трудно, а часто и не способ­ная к уврачеванию. Этот род прелести, основывающийся на высокоумии, называется святыми Отцами «мнением» [140] и зак­лючается в том, когда подвижник примет ложные понятия о духовных предметах и о себе, сочтет их истинными. Ложным понятиям и созерцаниям, по естественным сочувствию и содей­ствию ума сердцу и сердца уму, непременно сопутствуют обольстительные, сладостные, сердечные ощущения: они — не что иное, как действие утонченных сладострастия и тщесла­вия. Зараженные этою прелестию делались проповедниками ложного аскетического учения, а иногда и ересиархами для вечной погибели своей и ближних. Святой Исаак Сирский в 55-м Слове упоминает, что некто Малпас проводил в отшель­ничестве строжайшую подвижническую жизнь с целию дос­тичь высокого духовного состояния, впал в высокоумие и яв­ную бесовскую прелесть, соделался изобретателем и начальни­ком ереси евктитов. — В образец аскетической книги, написанной из состояния прелести, именуемой мнением, мож­но привести сочинение Фомы Кемпийского под названием Под­ражание Иисусу Христу. Оно дышит утонченным сладост­растием и высокоумием, которые в людях ослепленных и пре­исполненных страстями производят наслаждение, признаваемое ими вкушением Божественной благодати. Несчастные и омра­ченные! они не понимают, что, обоняв утонченную воню живу­щих в себе страстей, они наслаждаются ею, признают ее в слепоте своей вонею благодати! они не понимают, что к духов­ному наслаждению способны одни святые, что духовному на­слаждению должно предшествовать покаяние и очищение от страстей, что грешник не способен к духовному наслаждению, что он должен сознавать себя не достойным наслаждения, от­вергать его, если оно начнет приходить к нему, отвергать как не свойственное себе, как явное и пагубное самообольщение, как утонченное движение тщеславия, высокоумия и сладостра­стия. — Подобно Малпасу достигли в отшельничестве силь­нейшей бесовской прелести Франциск д'Асиз, Игнатий Лойола и другие подвижники латинства[141], признаваемые в недре его святыми. «Когда Франциск был восхищен на небо, — говорит писатель жития его, — то Бог Отец, увидев его, пришел на минуту в недоумение, кому отдать преимущество, Сыну ли Своему по естеству, или сыну по благодати — Франциску». Что может быть страшнее, уродливее этой хулы, печальнее этой прелести!

В настоящее время в нашем отечестве отшельничество в без­людной пустыне можно признать решительно невозможным, а затвор очень затруднительным, как более опасный и более несовместный, чем когда-либо. В этом надо видеть волю Божию, и покоряться ей. Если хочешь быть приятным Богу безмолвником — возлюби молчание, и со всевозможным усилием при­учись к нему. Не позволяй себе празднословия ни в церкви, ни в трапезе, ни в келлии; не позволяй себе выходов из монасты­ря иначе, как по самой крайней нужде и на самое краткое время; не позволяй себе знакомства, особливо близкого, ни вне, ни внутри монастыря; не позволяй себе свободного обра­щения и пагубного развлечения; веди себя, как странник и пришлец и в монастыре, и в самой земной жизни — и содела-ешься Боголюбезным безмолвником, пустынником, отшельни­ком. Если же Бог узрит тебя способным к пустыне или затво­ру, то Сам, неизреченными судьбами Своими, доставит тебе пустынную и безмолвную жизнь, как доставил ее блаженному Серафиму Саровскому, или доставит затвор, как доставил его блаженному Георгию, затворнику Задонского монастыря.