Рассказ 2. Женщина без ротика

 

Минамото но Хиромаса, нет, Высокочтимый Минамото но Хиромаса, воин, пришел в дом Абэ но Сэймея на Большой дороге Цутимикадо, когда месяц Сацуки перевалил за середину. По солнечному календарю это пятый месяц, а по современному летоисчислению - середина июня.

 

Как обычно, ворота были распахнуты настежь, и если встать у ворот, через них хорошо был виден сад, буйно заросший травой так, словно здесь не усадьба. Словно здесь - какая-то поляна из диких гор, без изменений обнесенная изгородью. Изгородь же, окружающая дом, была в китайском стиле, с резными украшениями, и покрыта сверху китайской серповидной черепицей. Внимательно оглядев и изгородь, и сад, Хиромаса вздохнул.

 

Послеполуденное солнце косыми лучами заливает сад. В сиянии лучей колыхались под ветром летние травы. Среди травы виднелась дорожка. Ее никто специально не прокладывал, просто люди ходили, и она обозначилась сама собой. Как звериная тропа. Над дорожкой нависла трава. Если пройти здесь ночью или утром, то штаны - хакама мгновенно тяжелели, впитав оставшуюся на траве росу. Правда, сейчас, под солнечными лучами, трава уже успела высохнуть.

 

Хиромаса, никого не окликая, прошел через ворота. Он был одет в суйкан - кимоно из плотной ткани с круглой горловиной и широкими рукавами, а короткий шлейф его штанов едва касался травинок. Кончик висящего на бедре меча в краснолаковых ножнах - сюдзая - изгибался сзади как хвост зверя, идущего в траве.

 

Обычно в это время уже полагалось начаться сливовым дождям, но пока на них не было даже намека. Смешиваясь с запахом травы, носа Хиромасы достиг сладковатый цветочный запах - запах капского жасмина, который в Японии еще называют "безротиком". Похоже, где-то в усадьбе уже расцвели безротики. (Капский жасмин, или гардения - крупные цветки белого цвета с 6 ромбовидными лепестками. Обладает приятным запахом. "Безротик" - калька с японского названия. - Прим. пер.)

 

Возле входа в дом Хиромаса остановился.

 

- Он, как всегда, беспечен… - створки двери были широко распахнуты в стороны.

 

- Сэймей, ты дома? - позвал Хиромаса. Ответа не последовало. Прождав один вздох: - Я вхожу! - он зашел в прихожую с земляным полом.

 

- Башмаки сними, Хиромаса! - раздался вдруг голос прямо у него из под ног. Хиромаса опустил взгляд: там, на земле, стояла на задних лапках маленькая полевая мышка и глядела на Хиромасу черными глазками. Как только их взгляды встретились, мышь коротко пискнула и убежала. Сняв сапожки из кожи оленя, Хиромаса вошел в дом.

 

- На задний двор, что ли? - он прошел по веранде-коридору, ведущему вокруг дома. За домом, на веранде, выходящей в сад за домом, в белом каригину - легком кимоно с широкими рукавами - лежал Сэймей, положив колено правой ноги на подушку. Он любовался садом. Перед Сэймеем стояли кувшин и чашечки. Две чашечки. Сбоку, на тарелке из грубо обожженной глины лежало марубоси - иваси, сушенные с головами.

 

- Чем занимаешься? - окликнул его Хиромаса.

 

- Тебя заждался, Хиромаса. - не меняя позы, сказал Сэймей. Похоже, он откуда-то знал, что Хиромаса придет.

 

- А как ты узнал, что я приду?

 

- Ты же по пути проходил мостик Ичидзё-модори-баси?

 

- Да, проходил.

 

- А когда проходил, прошептал там: "Дома ли, Сэймей?"

 

- И это было, помню. Но откуда ты это знаешь?

 

Сэймей, не ответив, коротко рассмеялся, поднялся и сел, скрестив ноги.

 

- Ах, да! Слух же был, что ты под мостом завел себе сикигами, служебного духа. Тебе этот сикигами сказал?

 

- Пусть так. Ладно, садись, Хиромаса! - пригласил Сэймей.

 

Сэймей высокий и белокожий. Изумительно прекрасное лицо с холодными глазами. На губах, словно впитавших светлый кармин, играет улыбка. Возраст по нему определить невозможно. Не будет странным, если ему окажется уже за сорок, но при этом он выглядит юношей, которому не исполнилось еще и тридцати.

 

- Со мной сейчас мышь заговорила! Сэймей, она говорила твоим голосом, - сказал Хиромаса, сев рядом с Сэймеем. Сэймей протянул руку, подцепил сушеную иваси, разорвал ее и кинул в сад. Раздался писк, и стоявшая там на земле мышь деловито запихала в рот брошенную Сэймеем рыбу. С иваси в зубах мышь исчезла в траве.

 

- Я сейчас эту мышь отблагодарил, - сказал Сэймей.

 

- У тебя никогда не поймешь, что и как происходит, - простодушно сказал Хиромаса. Он сидел, выпрямив спину.

 

Ветер снова принес сладкий запах. Хиромаса посмотрел в сад. В глубине белыми точками цветов оделся безротик - капский жасмин.

 

- Нет, но как же хорошо пахнет безротик! - сказал Хиромаса, и Сэймей улыбнулся:

 

- Как необычно…

 

- Необычно? Что именно?

 

- Не думал я, что ты, как придешь, еще даже и саке не пригубив, начнешь говорить о цветах…

 

- У меня тоже бывает настроение замечать красоту!

 

- Знаю, знаю. Ты - хороший человек. - Сэймей подхватил чашечки и налил в них саке.

 

- Я сегодня не саке пить пришел!

 

- Но ведь и не отказываться же от саке пришел?

 

- Сладкие твои речи!

 

- Это саке еще слаще! - Сэймей уже держит чашечку в руках. Хиромаса все так же с прямой спиной, взял в руки чашечку.

 

- Итак.

 

- Да, - сказав так друг другу, они осушили свои чашечки. В опустевшие чашечки налил саке по второму кругу Хиромаса.

 

- Здоров ли господин Тадами? - сказал Сэймей, поднося вторую чашечку саке ко рту.

 

- Да. Иногда, когда я дежурю вечером, вижу его, - ответил Хиромаса.

 

Господин Тадами - это Мибуно Тадами, который на состязании в стихах в марте прошлого года сочинил стихотворение, и, когда оно проиграло стихотворению, сочиненному Тайра но Канэмори, Тадами умер, перестав есть.

 

Стих Тадами:

 

Полюбишь меня,

мне ж имя не время

пока говорить тебе:

Когда мало знаешь, тут

начинаются чувства.

 

А вот стихотворение Тайра но Канэмори:

 

"Прокрадусь тайком!" -

появилось на лице.

О, моя любовь!

Я думаю о тебе.

Никто не усомнится.

 

Причина того, что Тадами болезненно не мог есть, была в этом проигрыше, такой слух ходил при дворе. А неупокоенный дух проигравшего поэта иногда являлся во дворце. Он проходил в темноте, читая стих своего сочинения "Полюбишь", и пропадал. Вот такое безвредное это было привидение.

 

- Слушай, Хиромаса.

 

- Чего?

 

- А пойдем в следующий раз, послушаем стих Тадами. Саке возьмем…

 

- Не болтай ерунды! - Хиромаса возмущенно посмотрел на Сэймея.

 

- А что, плохо, что ли? - за разговором Сэймей не забывал подносить ко рту саке.

 

- Я, знаешь ли, последнее время нахожусь в состоянии крайне угнетенном. Мне все только и делают, что рассказывают про разнообразные привидения.

 

- Да? - Сэймей, грызя рыбу, посмотрел в лицо Хиромасе.

 

- Ты слышал, что Правый великий министр из рода Оно-но-мия, Санэцугу, видел это?

 

- Нет еще.

 

- Кажется, где-то 7 дней назад? Когда Санэцугу возвращался домой после визита в императорский дворец, он ехал к югу по Большой дороге Омия. И увидел перед телегой маленькую вазочку для масла.

 

- Хм.

 

- И эта вазочка для масла, словно живая, прокатилась перед телегой, и пока Санэцугу смотрел, что это за подозрительная вазочка такая, она остановилась перед воротами некой усадьбы.

 

- Ну и?

 

- А ворота были закрыты, и внутрь не зайти. Тогда вазочка начала подпрыгивать, чтобы долететь до замочной скважины. И, когда, наконец, допрыгнула, сквозь замочную скважину залетела внутрь.

 

- Как интересно… - пробормотал Сэймей.

 

- Санэцугу вернулся домой, но ему не давал покоя этот случай, и он приказал людям сходить посмотреть, что в том доме творится.

 

- Так, так. Ну и, в том доме кто-нибудь умер?

 

- Угадал! Посланный посмотреть человек рассказал Санэцугу, что в том доме была молодая девушка, она долго болела и не вставала с постели. И в тот день, в полдень, она внезапно умерла. Вот что было!

 

- И такое бывает…

 

- Бывают же такие злокозненные духи - мононокэ…

 

- Возможно, бывают.

 

- Слушай, Сэймей, а вот не люди и животные, а вещи, они творят чудеса?

 

- Само собой! - уверенно сказал Сэймей.

 

- Это ж вещи, неживые вещи!

 

- Даже в неживой вещи живет дух.

 

- Не может быть.

 

- Может быть. Дух живет в любых вещах.

 

- И в вазочке для масла?

 

- Да.

 

- Как-то не верится…

 

- И не только в вазочке! Даже в валяющемся вон там камне есть дух.

 

- Почему? В людях и зверях есть дух, это я понимаю. Но почему в вазочке и камне живет дух?

 

- Ну-ну, значит, то, что у людей и зверей есть дух - это не странно?

 

- Самой собой!

 

- Ладно, спрашиваю. Почему не странно, что у человека и зверей есть дух?

 

- Это… - начал говорить Хиромаса и умолк. - Непочему! В людях и зверях есть дух - это само собой.

 

- Вот и почему же?

 

- Потому…- еще раз начав говорить, Хиромаса снова умолк. - Я не знаю, Сэймей! Я вроде бы знаю, но вот подумал, и вдруг перестал понимать… - прямо сказал Хиромаса.

 

- Пойми, Хиромаса, если не странно, что в людях и зверях есть дух, то тогда не странно, что в вазочке и камне есть дух.

 

- Хм.

 

- Если странно, что в вазочке и камне есть дух, тогда странно, что в человеке и зверях есть дух.

 

- Хм.

 

- А вот, Хиромаса, собственно говоря, дух - что это такое?

 

- Не спрашивай меня о сложных вещах!

 

- Дух - это то же, что и сю.

 

- Опять сю?

 

- Можно, конечно, рассматривать и сю, и дух как разные вещи, но можно рассматривать и как одинаковые. Зависит от точки зрения.

 

- Да?… - кивает Хиромаса. В его глазах нет и проблеска понимания.

 

- Например, предположим, что здесь есть камень.

 

- Да.

 

- Иначе говоря, он изначально, с момента появления, несет на себе заклятие-сю "камень" как свою судьбу.

 

- Да.

 

- И вот, я возьму этот камень, кого-нибудь им стукну и убью.

 

- Да.

 

- Итак, этот камень - камень или оружие?

 

Хиромаса тихонько помычал, а потом сказал:

 

- Мм… Это будет и камень, наверное, и оружие тоже, да?

 

- Именно, Хиромаса! Ты правильно понял!

 

- Ну, понял, - с простоватым лицом кивнул Хиромаса.

 

- Вот и то, что сю и дух - одно и то же, оно в этом смысле.

 

- Гм.

 

- Получается, что я на вещь, которая камень, наложил сю - заклятие "оружие".

 

- Слушай, да. Ты же как-то говорил, что имя - самое короткое сю…

 

- Среди сю есть разные сю. И имя, и использование камня как оружия в смысле наложения сю - одно и то же. В этом суть сю. Это может любой.

 

- Угу.

 

- Так вот. Еще в древности говорили: похожее по форме - похоже по духу. Это действительно так!

 

-? …

 

- Форма - тоже один из видов сю.

 

- Гм, - Хиромаса снова перестал понимать.

 

- Например, пусть здесь будет камень, похожий формой на человека.

 

- Ага.

 

- Это будет, иначе говоря, камень, на который наложили сю "человек". И получается, чем больше он похож, тем более сильное сю на нем лежит. Дух камня приобретет, пусть совсем чуть-чуть, черты человеческого духа. Если на этом остановиться, то ничего страшного, но… Но если за то, что он похож на человека, все начнут этому камню поклоняться, то на этот камень ляжет еще более сильное сю, и дух в нем станет сильнее.

 

- Да?

 

- И порой камни, творящие чудеса, - это камни, которым люди поклонялись годы, десятилетия.

 

- Вот оно что!

 

- Вот смотри: то, что было простой землей, замесили, обожгли и сделали кувшин. Это значит: замесили сю "кувшин" и, добавив огня, быстренько наложили это сю на землю. И вот такой кувшин, обретя демонский дух, приносит несчастья - все это не так уж необъяснимо.

 

- То есть, ты хочешь сказать, что и происшествие с вазочкой для масла - это то же нечто в таком роде?

 

- Или, может быть, это не имеющий тела демон принял форму вазочки для масла. Такое тоже может быть.

 

- Но зачем же демон стал вазочкой?

 

- Думаешь, я знаю? Я ж не видел.

 

- Я успокоился.

 

- Почему?

 

- Да я думал, что ты все-все знаешь. А мне ж досадно, если ты все знаешь и все можешь объяснить.

 

Сэймей засмеялся и снова бросил в рот кусочек иваси. Запив его саке, Сэймей посмотрел на Хиромасу и испустил глубокий прочувствованный вздох.

 

- Ты чего? - спросил Хиромаса.

 

- Да вот, чем дальше об этом думаю, тем страннее…

 

- О чем?

 

- Ну, вот то, что ты тут есть… или то, что камень там валяется…

 

- Ты опять, Сэймей?

 

- Быть - это самое странное.

 

- Нет, это твое сю гораздо страннее!

 

- Гм.

 

- Слушай, Сэймей, не запутывай разговор!

 

- Разве я запутываю?

 

- Ты очень легко превращаешь разговор в лабиринт. Пусть камень будет камнем, а я буду собой, разве так - плохо? Как ты вообще саке-то можешь пить, думая о таких вещах?

 

- О, нет, Хиромаса! Мне очень нравится пить саке и говорить с тобой обо всем этом.

 

- А мне не нравится.

 

- Ну, извини, - Но по Сэймею ничуть не видно, что он извиняется. Он с сожалением цокнул языком, подлил допившему саке Хиромасе следующую порцию и посмотрел на него:

 

- Итак, Хиромаса, а сегодня с каким делом ты пришел? - коротко спросил.

 

- А! Да! Это, я хотел попросить тебя помочь.

 

- Да?

 

- Это такая просьба, с которой только ты можешь помочь, Высший мастер Инь-Ян, - сказал Хиромаса.

 

Высший мастер Инь-Ян, Онмёхакасэ - так звали тех онмёдзи, которые были приписаны на службу в Ведомство Инь-Ян, Онмёрё, при дворе, и занимались астрологией, календарями и гаданием. Но среди всех гадателей и геомантов, чародеев и прочих типов онмёдзи Сэймей был белой вороной. Когда он проводил таинства искусства Инь-Ян, он никогда не шел по древнему пути. Все, служащее украшением таинству он отбрасывал совершенно и действовал по-своему, но при этом, в официальных случаях, он мог провести и церемонию по всем правилам.

 

Он мог предаваться разврату с женщинами, торгующими своим телом на окраине столицы, но, неожиданно для всех, в случае какого-либо высокого собрания, мог легко и быстро сочинить стихотворение, даже китайское иероглифическое, и вызвать своим произведением восхищенные возгласы придворных.

 

Как облако, он ничем не был связан.

 

И вот, такой Сэймей и прямая душа - Хиромаса, как ни странно, друг другу подходили и оставались друзьями и собутыльниками.

 

- Что за просьба? - спросил Сэймей, и Хиромаса принялся рассказывать.

 

- Среди моих знакомых воинов есть Кадзивара но Сукэюки, - отпив большой глоток саке начал Хиромаса.

 

- Так, - слушая, Сэймей маленькими глоточками потягивал саке.

 

- Сукэюки нынче будет 39 лет. До недавнего времени он занимал должность в Ведомстве Архивов, а сейчас бросил все и стал бонзой.

 

- А чего это он подался в бонзы?

 

- Где-то год назад из-за болезни он потерял разом и отца, и мать. Ну и затосковал, обрил волосы…

 

- Хм.

 

- Слушай дальше. Храм, в который ушел Сукэюки, называется Мёандзи, храм Мистического покоя.

 

- Это тот храм, рядом с речкой Кацурагавой на западе?

 

- Именно. Это если пройти по Большой дороге Накамикадо дальше на запад.

 

- Ну и?

 

- Его монашеское имя - Дзюсуй. И вот, этот болван Дзюсуй решил в память о родителях копировать сутру "Хання" - "Истинная мудрость".

 

- Ого!

 

- В день по десять раз. Собрался продолжать тысячу дней.

 

- Силен!

 

- Ну и вот, с тех пор прошло уже дней сто, а этого обалдуя Дзюсуя 8 дней назад вдруг начало мучить видение.

 

- Видение?

 

- Да.

 

- Какое видение?

 

- Да как тебе сказать. Женское видение…

 

- Женщина, что ли?

 

- И очень обольстительная женщина.

 

- Ты видел?

 

- Нет, я не видел.

 

- Жаль.

 

- Сукэюки, ну этот, Дзюсуй, который, он так говорил.

 

- А. И ладно. Расскажи, какое это видение.

 

- Это, понимаешь ли, Сэймей… - Хиромаса еще раз протянув руку к чашечке и отхлебнув саке, снова заговорил:

 

- Ночью, - начал он рассказ.

 

Ночью Дзюсуй ложится спать с наступлением часа собаки, между девятью и одиннадцатью часами вечера. Спит в отдельной келье. Всегда один. Храм маленький, там нет даже и десяти монахов, их всего восемь, включая Дзюсуя.

 

Это не тот храм, где человек, собирающийся стать бонзой, занимается медитацией и учением. Это храм, удобный для того, чтобы придворные, воины - более или менее знатные люди - могли остановиться в нем, уйдя из дома, вместо тайного жилища, для этих целей храм и использовался.

 

Там нет строгих медитаций и постов, как у монахов-сектантов, и если жильцы время от времени дают храму деньги, то они не связаны уставом как монахи, и могут иногда ходить в светские места, как могут они и, подав прошение, использовать отдаленные кельи как личные комнаты.

 

И вот, ночью, Дзюсуй проснулся. Сначала он не понял, что уже бодрствует. Думая, что все еще спит, открыл глаза и вглядывался в синюю тьму потолка.

 

- Почему же я проснулся? - Он повернул голову вбок. На выходящих в сад сёдзи - деревянных решетчатых рамах, обтянутых тонкой белой бумагой - свет голубой луны, и падают тени от листьев клена. Такие окна с сёдзи нынче входят в моду.

 

Похоже, что дует легчайший ветерок, потому что тени кленовых листьев тихонечко дрожат. Лунный свет за окном ослепителен, и благодаря нему вся комната погружена в голубой полумрак. Дзюсуй подумал, что проснулся оттого, что свет луны упал ему на лицо.

 

- Какая сейчас луна? - заинтересовался Дзюсуй, покинул ложе и раздвинул сёдзи. Холодный ночной воздух наполнил комнату. Высунув лицо, он посмотрел вверх: на небе, виднеющемся сквозь ветви клена, висела восхитительная половинка молодой луны. Тонкие ветви деревьев дрожали.

 

Ему захотелось выйти наружу. Он открыл дверь и вышел в застеленный черными досками коридор, ничем не отгороженный от улицы. Залитый голубым лунным светом коридор должен был бы сиять фактурой черных досок, но он выглядит, словно хорошо отшлифованный сине-черный камень. В ночном воздухе смешивался запах трав и листьев из сада.

 

Дзюсуй босиком шел по холодному коридору и тут, вдруг, заметил нечто, то есть - человека. Впереди, на его пути, в коридоре сгустилась какая-то тень.

 

- Когда же эта тень там появилась? Когда я вышел в коридор, там точно ничего такого не было, - так подумал Дзюсуй, - Да, но может быть, я ошибаюсь, и это было там с самого начала? - Дзюсуй остановился.

 

Да, человек. И более того, женщина. Она сидит в коридоре в скромной позе, на коленях, слегка опустив голову. Одета в кимоно из прозрачной ткани, и под тонкой тканью, похоже, обнажена. Струящиеся волнами волосы в лунном свете испускают сияние, словно мокрые. И тут…

 

Женщина подняла голову. Ну, всего лишь чуточку приподняла, голова остается чуть склоненной вниз, и так как Дзюсуй смотрит на нее сверху, он не может ясно разглядеть все ее лицо. Женщина прикрывает рот правым рукавом, из которого виднеются кончики белых пальцев. Губ ее из под рукава и руки не видно. Черные глаза смотрят снизу вверх. Красивые, большие, они смотрят на Дзюсуя, словно о чем-то вопрошают. Грустные, печальные глаза.

 

- Кто ты? - спросил Дзюсуй, но женщина не ответила. Только шелестели листья клена.

 

- Кто ты? - снова спросил Дзюсуй, но женщина продолжала молчать.

 

- Что ты здесь делаешь? - допытывался Дзюсуй, но женщина не ответила. И с каждым вопросом глаза женщины становились все печальнее.

 

Дзюсуй подошел на шаг. Женщина выглядела эфемерной, и не подумаешь, что она - существо из этого мира.

 

- Ты - дух? Мононокэ? - когда Дзюсуй спросил, женщина отняла руку, прикрывавшую рот. Дзюсуй вскрикнул.

 

- Слушай, Сэймей. Вот ты как думаешь, что было, когда женщина убрала руку? - спросил Хиромаса Сэймея.

 

- Ну что же, расскажи, что же там было, - нисколько не раздумывая, прямо попросил Сэймей.

 

Хиромаса щелкнул языком от сожаления и посмотрел на Сэймея:

 

- У этой женщины… - Хиромаса понизил голос.

 

- Ну?

 

- У этой женщины не было рта! - Хиромаса посмотрел на Сэймея, будто спрашивая: "ну, как?"

 

- Ну, и? - просто спросил Сэймей.

 

- Ты не удивлен, что ли, Сэймей?

 

- Удивлен. Потому расскажи, что дальше.

 

- Ну, и женщина-то исчезла.

 

- Ну, и конец?

 

- Нет, не конец. Есть и продолжение.

 

- Ого!

 

- Она снова явилась.

 

- Женщина?

 

- На следующий вечер.

 

На следующий вечер Дзюсуй снова проснулся посреди ночи. И опять таки не понял, отчего же он пробудился. Ослепительно яркие лунные блики падали на сёдзи. Вдруг он вспомнил, что было прошлой ночью, и выглянул в коридор…

 

- И там была женщина!

 

- И что случилось?

 

- Так же, как и в предыдущую ночь, женщина опустила рукав - рта не было - и исчезла.

 

- Интересно.

 

- И так каждую ночь.

 

- Надо же!

 

- Без причины просыпается ночью, выходит в коридор, а там - женщина.

 

- А если не выходить в коридор?

 

- Так ведь все равно просыпается! А если проснуться, но не выходить в коридор, то через некоторое время женщина оказывается сидящей в изголовье Дзюсуя, и, прикрыв лицо рукавом, смотрит на него сверху.

 

- Другие бонзы об это знают?

 

- Похоже, что пока никто не знает. Он пока никому не рассказал.

 

- Понятно. И это продолжалось семь дней?

 

- Нет, возможно, прошлой ночью она тоже являлась, а это получится восемь дней.

 

- Когда ты встречался с Дзюсуем?

 

- Вчера днем.

 

- Гм.

 

- Он знает, что я дружен с тобой. Говорил, если можно, сделать что-нибудь, пока люди не узнали…

 

- Но я же не знаю, могу я помочь или нет!

 

- Что? Да разве есть что-нибудь, чего ты не можешь?!

 

- Ладно. Схожу посмотреть.

 

- Сходишь? Вот спасибо!

 

- Захотелось на женщину посмотреть.

 

- Ой, вспомнил!

 

- Что? - спросил Сэймей.

 

- Это, на седьмую ночь, кажется… В тот раз было чуть-чуть иначе, чем всегда.

 

- Что изменилось?

 

- Так, подожди… - Хиромаса запустил правую руку за пазуху и достал оттуда пол-листка бумаги, - Посмотри на это, - протянул Сэймею. На половинке листа были написаны какие-то знаки.

 

- Что это? Стихи? - спросил Сэймей, опуская глаза на бумагу. Там было написано:

 

Ах, набрать бы мне букет безротиков на Безухой на горе,

Закрасить ими в белый цвет слова любви на моем языке.

 

- Это, наверное, из "Сборника стихов древности и современности" - "Кокинсю", - обронил Сэймей.

 

- Потрясающе! Точно, Сэймей! Как ты догадался? - громогласно удивился Хиромаса.

 

- Любой, кто сочинил одну-две песни, такую малость знает…

 

- А я не знал!

 

- И пусть. Это на тебя похоже.

 

- По-моему, ты меня дураком выставляешь. - Говоря так, Хиромаса вылил в горло все оставшееся саке.

 

- Ну, и где связь между песней и женщиной?

 

- Сейчас. Это было на седьмую ночь. Этот балбес Дзюсуй оставил у изголовья светильник и лежал, читая "Кокинсю". Он собирался бодрствовать, пока может, чтобы, когда не сможет противиться сну, уснуть, и в полночь не просыпаться. Он так думал.

 

- Ага…

 

- Но и это не помогло. Снова в полночь он проснулся. Очнулся, а женщина сидит у изголовья, и Кокинсю раскрыты в том самом месте, где эта песня.

 

- Гм.

 

- Ну, и. Женщина пальцем левой руки указывала на эту песню.

 

- Ну, и?

 

- Ну, и все. Когда Дзюсуй посмотрел на эту песню, женщина тихо исчезла.

 

- Как интересно! - прошептал Сэймей.

 

- Ну, интересно то интересно. А поможешь ли?

 

- Помогу ли, нет - я ж сказал, что не знаю. Прежде всего, эта песня. Почему женщина указывала на эту песню?

 

- Не знаю. Мне ничего в голову не приходит! - он опустил глаза на половинку листа в руках Сэймея.

 

"Хотел бы я заполучить в свои руки цветы жасмина - безротики с горы Миминаси - Безухой. Окрасившись ими, я стал бы безух и безрот. Люди бы не слышали о моей любви, и не было бы сплетен" - такой приблизительный смысл песни, ясный даже Хиромасе. Смысл-то песни ясен, но почему же женщина указывала именно на эту песню неизвестного автора?

 

- Может, есть связь между тем, что у женщины не было рта и этими "безротиками"? - сказал Хиромаса. Но дальше то ничего не понятно. - Ну что, понимаешь что-нибудь, Сэймей?

 

- Есть пара вещей, которые почему-то приходят на ум.

 

- Хм.

 

- Прежде всего, пошли, что ли, в этот Мёандзи.

 

- О! Да! Когда пойдем?

 

- Можно сегодня ночью.

 

- Сегодня ночью?

 

- Да, - кивнул Сэймей.

 

- Пойдем.

 

- Пойдем.

 

Так они и сделали.

 

Ночной воздух был пронзительно прохладным. Среди зелени сада, любуясь на луну, ждали Сэймей и Хиромаса. Время - полночь, скоро тот час, когда должна явиться женщина.

 

В небе висела полная луна. Она уже наполовину склонилась к западу, и ее сияние заливает сад голубым светом. Этот же свет льется и в коридор кельи, что находится прямо перед укрытием Сэймея и Хиромасы, спрятавшихся в зарослях.

 

- Уже скоро, - сказал Хиромаса.

 

- Да, - коротко ответил Сэймей. Он внимательно вглядывался в омываемые лунным сиянием очертания сада. Пролетел ветер, тихо прошуршав листьями в саду. Ветер был наполнен сыростью.

 

- О! - понюхав воздух, подал голос Сэймей.

 

- Что случилось? - спросил Хиромаса.

 

- Этот ветер… - прошептал Сэймей.

 

- Что с ветром?

 

- Скоро начнутся сливовые дожди, - уверенно сказал Сэймей. В это время Хиромаса, наблюдавший за кельей, напрягся:

 

- Дверь открылась! - сказал он.

 

- Да, - кивнул Сэймей. Дверь кельи, действительно, отворилась, и из нее вышел Дзюсуй.

 

- Женщина! - сказал Сэймей.

 

И в самом деле, в коридоре свернулась клубком какая-то тень. Как Сэймей и сказал, это действительно была женщина, как в услышанном рассказе, одетая в прозрачное кимоно на голое тело. Дзюсуй остановился перед ней.

 

- Идем! - шепнул Сэймей и пошел из кустов в сторону коридора. За ним пошел Хиромаса. Сэймей прошел по саду к настилу коридора, и там остановился.

 

Женщина, заметив Сэймея, подняла голову. Она, действительно, прикрывала лицо рукавом. Черные глаза пристально глядели на Сэймея. Затягивающие глаза.

 

Сэймей запустил руку за пазуху и достал пол-листа бумаги. В свете луны можно было разглядеть, что там написан всего один иероглиф. Женщина взглянула на листок. Радость зажглась в ее глазах. Она отвела рукав - рта не было. Женщина широко кивнула, глядя на Сэймея.

 

- Чего желаешь? - спросил Сэймей у женщины. Она тихо повернула голову назад, а затем вдруг исчезла.

 

- Исчезла, Сэймей! - сказал возбужденным голосом Хиромаса.

 

- Да знаю я, - ответил Сэймей.

 

- Что это было? Что за бумажку ты ей показал? - Хиромаса смотрел на лист, что еще держал в руках Сэймей.

 

На бумаге было написано - "одинаково" - всего один иероглиф. Этот иероглиф состоит из элементов "женщина" и "рот".

 

- Она исчезла, - сказал Дзюсуй. Сэймей повернулся к нему. Он указал рукой в угол, куда женщина поворачивала голову, и спросил:

 

- Там?

 

- Там комната, где всегда днем я занимаюсь переписыванием сутр, - ответил Дзюсуй.

 

Ранним утром Сэймей, Хиромаса и Дзюсуй стояли в комнате переписчика. В центре нее стоял письменный стол, на нем лежал свиток "Ханнёкё" - "Макахання харамитта сингё" - "Сутры о главном в совершенном овладении великой истинной мудростью".

 

- Можно взглянуть? - сказал Сэймей.

 

- Можно, - кивнул Дзюсуй.

 

Взяв свиток с сутрой в руки, Сэймей быстро стал ее проглядывать. Потом руки и движения глаз замерли. Он всматривался в одну точку в свитке.

 

- Это? - сказал Сэймей.

 

- Что? - Хиромаса заглянул в свиток через плечо Сэймея. Там были написаны иероглифы, и один из них был сильно испачкан.

 

- Это - истинное тело той женщины, - пробормотал Сэймей.

 

Перед строками:

 

Все суть ничто

Ничто суть все

 

в строке: "брать, думать, делать, сознавать - все в целом женщина" - был иероглиф "женщина". Справа от знака "женщина" бумага была запачкана тушью. Должно быть, изначально это звучало так: "брать, думать, делать, сознавать - все в целом одинаково".

 

- Почему же этот знак - истинное тело той женщины? - спросил Дзюсуй.

 

- Ну, так ведь она - один из знаков сутры "Хання"[1], этот знак, обернувшись женщиной, являлся тебе, - сказал Сэймей.

 

- Это ты запачкал? - спросил он у Дзюсуя, указав на грязь рядом с иероглифом "женщина".

 

- Да. Я запачкал во время переписывания, капнув тушью.

 

- Ну, тогда легко. Могу ли я попросить приготовить кисть, тушь и бумагу? - сказал Сэймей. Дзюсуй принес все, что сказали.

 

Сэймей, отрезав немного бумаги, наклеил ее поверх пятна возле знака "женщина" -. Затем, набрав на кисть достаточно туши, вывел на только что наклеенной бумаге знак "рот" -. И вместо иероглифа "женщина" получился иероглиф "одинаково" -.

 

- Вот оно что! Вот в чем дело-то, а, Сэймей! - Хиромаса хлопнул рукой себя по бедру, - Поэтому у женщины не было рта! - он восхищенно смотрел на Сэймея.

 

- Ну вот, больше она являться не будет, - сказал Сэймей.

 

- В вещах есть дух, все как ты говорил. - Хиромаса кивнул, как будто соглашаясь с чем-то от всей души.

 

Сэймей, повернувшись, слегка ткнул Хиромасу локтем в живот:

 

- Ну что, все как я говорил!

 

- Что?

 

- Дожди начались! - сказал Сэймей.

 

Хиромаса выглянул наружу. Там, в саду за верандой, тоньше, чем иголки и мягче, чем шелковые нити, бесшумно орошал листья и травы дождь.

 

С тех пор женщина больше не являлась.

 

Примечания:

 

[1] Cлово "Хання", которым начинается название сутры истинной мудрости во этом рассказе, одновременно означает маску ревнивой женщины, используемую в театре НО. Носителям культуры сразу понятен этот нюанс.