Постоянно действующие факторы, изменения и причины неудач

«Родители воспитывают детей, как государи управляют народами.»

«Мы располагаем мифом о прогрессе за­родыша с рождения до взрослого возраста, поэтому отождествляем эволюцию тела с эволюцией мышления. А между тем, сим­волическое мышление — это штиль от за­чатия до смерти.»

«Взрослый возмущается при мысли, что ре­бенок и он — равны.»

Франсуаза Дольто

 

Глава 1

ЗАМАСКИРОВАННОЕ ТЕЛО

ОТКРЫТИЕ ТЕЛА РЕБЕНКА

 

С XV по XVIII век неизменным элементом живописи была мас­кировка ребенка под взрослого. Это убедительно показала выставка, состоявшаяся в 1965 — 1966 годах в кельнском музее Вальрафа Рихартца. Фальсификация распространяется не только на костюм. Внешность тоже подвергается размыванию. Это прекрасно видно на гравюре Дюрера, изображающей ребенка из народа с лицом ста­ричка.

В «Satirische Schulszene»' Брейгеля дети ведут себя и держатся как «взрослые». Они отличаются от взрослых только ростом. В «der Gartner»" (Ленен, 1655) девочки, помогающие в приготовлении пищи, изображены как настоящие женщины, одеты они так же, как их мать. Это «уменьшенные модели» своей родительницы. То же и с мальчиками, разве что в XVII веке они еще одеты не по мужской моде: их наряжают так, как одевали их пращуров во времена средневековья, а не так, как их отцов.

До самого XVIII века тело ребенка остается полностью укрыто одеждами. Мальчики отличаются от девочек только тем, что у них застежки спереди. Вот и всё. И девочки и мальчики носят ленты. Прежде чем надеть штаны, взрослый мужчина носил платье. Мало-помалу он обнаружил свои ноги и нарядился в короткие штаны. Но маленькому мальчику это пока не позволено: в течение двух-трех веков он еще обречен на косность. Его наряжают в платье, какое носил взрослый два-три столетия тому назад. На семейных пор­третах можно видеть детей в платьицах, с двумя или четырьмя развевающимися лентами. Это единственное, что отличает их от взрослых карликов.

Что означают эти ленты? Филипп Ариес задается вопросом: а что, если это остатки широких свободных рукавов средневекового

' «Сатирическая школьная сцена» (нем.). — Прим.пер.

" «Садовник» (нем.). — Прим. пер.

15

платья? Развевающиеся рукава, атрофируясь, могли превратиться в ленты. Пожалуй, это лишний раз подтверждает, что в одежде ребенка XVII века ничто не выдумано. Его наряжают в то, что прежде носил взрослый^«.

Возможно и другое объяснение: эти ленты могут быть остатками вожжей. Когда дети делали первые в жизни шаги, их водили на привязи, как лошадей в узде. А пока они были грудными, их под­вешивали к стене, чтобы уберечь от крыс и чтобы им было теплее, поскольку тепло от очага, топившегося в общей комнате, струилось вверх. Уходя на работу, младенца в люльке подвешивали к потолку. Итак, ленты в XVII веке могли быть остатками детских лямок или помочей из предшествующей эпохи. Ребенок в них больше не нуж­дается, но лента — это знак того, что он еще имеет право рег­рессировать, как если бы в представлении взрослого он еще не до конца расстался с платьицем младенца, снабженным шнурками, вож­жами, поводком.

Впрочем, и сегодня продаются вожжи для детей, чтобы водить их по универсальным магазинам или по улицам. Считается, что там полным-полно опасностей. Вот детей и припрягают к родителям!

Со средневековья и до эпохи классицизма тело ребенка воистину заточено, спрятано; публично его обнажают только для того, чтобы высечь, побить. Вероятно, это было огромным унижением, так. как обнажались именно те части тела, которые полагалось прятать. Когда итальянские или фламандские художники изображают голого ребенка, это всегда ангелочек; его используют в качестве символа. Но мало-помалу Эрос входит в силу... Официально, для церкви, обнаженное дитя остается символом, на самом деле — художники дают себе волю, и тут появляется чувственность, которая вот-вот вырвется на свободу, по крайней мере в иконографии, если не в действительности: ведь детям приходилось позировать перед ху­дожниками, и это был единственный случай, когда на ребенка смот­рели, любуясь им, восхищались — именно его наготой. В литературе это не описано, однако отрывок из мадам де Севинье, тот, где она говорит о своей внучке, передает нам эротизацию детского тела: «Какое это чудо, надо видеть, как она шевелит пальчиками,

' L'Enfant et la vie familiale sous I'Ancien Regime, 1,3, p.83, Le Seuil, coil. «Points Histoire».

как трепещет ее носик...», «...Цвет лица, шейка и все тельце восхитительны. Она делает уйму всяких штук, ласкает, бьет, крес­тится, просит прощения, кланяется, целует руку, пожимает плечами, танцует, подольщается, важничает: словом, так мила во всех от­ношениях. Я забавляюсь ею часы напролет». Возьмем письмо мадам де Севинье от 20 мая 1672 года, посвященное ее «душеньке». Она рассыпает восторги по поводу голого тельца девочки. Но очень скоро замечаешь, что для нее это не более чем игрушка. 30 мая 1677 года, вновь по поводу внучки, она пишет мадам де Гриньян:

«Мне кажется, Полина достойна быть Вашей игрушкой». Бабушка испытывает чувственное, сладострастное наслаждение, но у нее нет ощущения, что девочка — живое существо, человек, с которым она вступает в общение.

Надо сказать, что восприятие ребенка как себе подобного было совершенно чуждо нравам той эпохи, тем более что детей производили на свет много, и многие из них умирали. Мадам де Севинье: «Я потеряла двух внучек...» Не то чтобы так прямо говорилось: «Невелика потеря», но все же не без этого. Сходная позиция и у Монтеня, отмечающего, что он потерял двоих детей, с тем же безразличием, с каким отметил бы «я потерял двух собак, двух кошек» — это просто часть повседневной жизни.

Монтень даже не пишет «умерли», «скончались» (не знаю, упот­реблялось ли тогда слово «скончаться») или «Господь их прибрал к себе»... Он сообщает, что потерял две вещи, два предмета. Он не говорит о них, как о личностях, чья жизнь окончилась. Что говорят взрослые, когда теряют дорогое для них существо? Они говорят: «Он умер»; в их речи он — субъект, подлежащее. Ребенок в ту эпоху еще не является субъектом высказывания; это лишь объект, дополнение.

Однако на гробницах мы обнаруживаем изображения детей, которые умерли в раннем возрасте и, судя по изображению, должны быть причислены к лику ангелов. Быть может, это первые шаги на пути признания ребенка как такового... но шаги еще робкие, потому что остается вопрос: ребенок, изображенный в виде ангела, — не душа ли это? Взрослых покойников тоже изображают на гробницах в виде детей. Это, несомненно, символ их души.

На иконах Успения Богородицы Христос держит в руке грудного младенца, под которым подразумевается душа Богородицы. Первые, еще нетипичные, робкие признаки появления ребенка как такового

17

не так легко обнаружить. Мы видим изображение ребенка на его надгробии, если он умер в младенчестве, но не можем 'утверждать, что изображен именно ребенок, а не его душа. Это совсем не обязательно тот самый ребенок, что скончался и погребен тоща-то и тогда-то. Ребенок остается объектом. Пройдет немало времени, прежде чем он будет признан как субъект.

В обществе до 1789 года ученичество — период, через который непременно надо пройти: это рождение ребенка-личности. Ребенок признается как подлежащее при сказуемом «делать» с той минуты, как его помещают среди других, признав за ним способность исполнять полезную работу. Но тогда с ним начинают обращаться как с машиной, со станком: его можно осыпать ударами и даже сломать, выбросить на свалку, уморить (наказывая, отец может и убить).

Живописное изображение ребенка, включая эпоху классицизма, на­глядно демонстрирует, что показывается не само тело, какое оно есть, а то, что общество хочет увидеть.

Считается, что анатомическое правдоподобие недостойно сына Божьего. Разве дух мог воплотиться в незрелом и диспропорцио­нальном создании? Младенцу Иисусу поэтому предпочитают придавать стандартные пропорции взрослого человека: отношение головы к ос­тальному телу — 1:8. Тогда как в младенческом возрасте оно должно быть 1:4.

Голова должна была быть такой же величины, как голова матери. Но это нарушение пропорций указывало бы на то, что ребенок по развитию мозга такой же взрослый, как и мать. Характерно, что на фризах некоторых церквей крестьяне изображены в соответствии с морфологией тела ребенка — пропорции головы 1:4. Здесь художник следует замыслу государя. Необходимо напомнить доброму народу, что только власть является взрослой. А рабы, бедняки, дети — напротив: для них для всех одинаковое изображение, один и тот же художественный прием.

Недавно в Германии (Веймар, 25 мая — 15 октября 1972 года) состоялась выставка «Образ ребенка в творчестве великих худож­ников: вариации на тему от Лукаса Кранаха до наших дней». Картины периода средневековья подтверждают уже известное о положении ребенка в ту эпоху, когда он был полностью интегрирован в жизнь взрослого, но одно произведение XV века привлекает особое

18

внимание как явное исключение: «Христос, благословляющий детей». Кажется, живописцы принесли в жертву условностям своего времени все, что можно, но порой неожиданные вспышки, прорывы, позволяют разглядеть тайный лик вещей, внутреннюю жизнь, — то, о чем даже не подозревали их собратья-художники. Таков и случай этой нетипичной картины: на ней изображены застигнутые врасплох, иг­рающие дети, не спрятанные под той маской унылых, зловещих карликов, которую по единодушному согласию присваивают малышам с XIV по XVIII век. У одного из детей, окруживших Христа («Пустите детей приходить ко Мне») в руках кукла: несомненно, одна из первых кукол в истории западноевропейской живописи.

Ребенок, если не считать этой нетипичной картины представ­ляющей собой исключение из всеобщего правила конформизма, изо­бражается не ради него самого. Его телом пользуются для создания религиозных декораций. Он — безделушка на счастье, маленький гений, эскортирующий святых; свою толстощекую личину, свои пух­лые ручки и ляжки в ямочках ребенок на время уступает ангелочку, который с множеством себе подобных летит в небесной фарандоле'. Церковь так упорно предостерегала умы против маленького незрелого существа, которое может быть лишь вместилищем злых сил, что его принуждают быть ангелом, дабы не быть чудовищем. Но из-под этой проникнутой набожностью слащавой маски пробивается лукавая улыбка Эрота. У барочных малюток — мордочки амуров. Кранаховская Венера в немыслимой шляпе с цветами дарует одному из ангелочков милость держать ее пояс.

На картинах школы Ленена, где изображены крестьянские поси­делки, мы видим грудных младенцев на коленях у отцов или дедов, тут же сидит и мать. Малыши с полной непосредственностью ползают вокруг взрослых. Но все это сцены из крестьянской жизни. В лоне буржуазной семьи, позирующей живописцу, никогда не увидишь такой непосредственности.' В крестьянских семьях дитя интегрировано на равных правах со всеми сообразно своему возрасту. Даже если оно занимается своими делами в своем уголке, даже если его взгляд не обращен в сторону художника или, как бы мы сегодня сказали, в сторону объектива, у него есть свое место в пространстве картины. Художник ввел его сюда бессознательно, но как неотъемлемый и

• Фарандола — танец, в котором танцующие, держась за руки, образуют длинную Цепочку. Здесь и далее примечания издательского редактора следуют без пометы.

необходимый для равновесия целого элемент. Поза ребенка разъединяет его со взрослыми, его взгляд направлен в другую сторону. Он здесь как предвестье другой социальной группы, которую он позже выстроит, а сейчас он живет параллельно своим предшественникам, предвещая, однако, новый способ семейного синтеза. Он больше не паразит, и он уже не совсем крепостной в своей семье. С помощью игрушки он выстраивает свою собственную мысль, он изобретает — и он в безопасности.

Художники, вынужденные подчиняться условностям эпохи и на заказ изображавшие навязанные им фигуры, могли внутри картины, посредством кое-каких деталей, создать другую.

Художник хотел, чтобы что-то на его семейном портрете ус­кользнуло от внимания взрослых, — ему хотелось дать понять, что он сам сохранил душу ребенка, ускользнувшую от всеобщего про­изводительного труда его окружения, его этноса. Потому что художник, как-никак, всегда маргинал'. Он творит для будущего. Он уверен, что не участвует в сговоре сил, подчиненных сиюминутным интересам, и, вероятно, именно поэтому может отождествлять себя с ребенком, который еще принадлежит группе, но уже предваряет будущее. Чтобы зафиксировать тайну будущего, художник ставит себя вне времени.

Выставка включала в себя 150 произведений. Если проследить свершающуюся на наших глазах пятисотлетнюю эволюцию мате­ринского обращения с ребенком в сценах, когда ребенок, в колыбели или на руках, мы заметим одну-единственную позу, не являющуюся условной: на той картине, где младшего ребенка в семье нянчит его старшая сестра. Это не стереотипные мать и дитя. Легко­мысленная старшая сестра забавляется - со своим братиком, она не чувствует на себе взгляда общества. Это игровая поза — мы обнаруживаем ее только один раз на всей выставке.

На картинах XVIII века ребенок, всегда одетый как маленький взрослый, все же немного выделяется на фоне семьи, выпадает из канонического семейного портрета. Его видишь на лоне природы, играющим в группе детей или с животными. И только в XIX веке он появляется сам по себе — в одежде школьника и в позах,

• От margo (лам.) — край, граница: маргинал — человек, не придерживающийся принятых в обществе стилей поведения (В. К.).

присущих ребенку. У Легро («Erdkundestunde»') уже отмечается явное различие между мальчиками с короткими волосами и девочками в передничках и платьях, с бантами в волосах. Детей изображают в группе или — брата вместе с сестрой. В выражении лиц про­ступают чувства. Ребенок становится человеком, наделенным эмо­циональностью

В современный период — выставка доходит до 1960 года — ребенок выступает, как правило, в группе из двух или трех человек, реже один, но даже если он изображен отдельно от других, его представляют позирующим, как перед фотоаппаратом. Будь то ре­бенок на войне, ребенок в нищете, ребенок на баррикадах или на празднике — поза безнадежно условна Расхристанный или прина­ряженный, он остается обезьянкой, повинующейся маме или худож­нику-фотографу

И всюду, вплоть до кубизма, идет ли речь о маленьком буржуа или о маленьком нищем, детство является нам в образе мелодрамы. Главным образом это относится к маленьким мальчикам. Девочки вплоть до второй мировой войны остаются «примерными».

Прорыв к свободе на холсте, датированном 1950 годом и при­надлежащем кисти немецкого художника, неизвестного во Франции:

ребенок, изображенный, кажется, ради него самого, один, с каким-то двусмысленным выражением лица, отсутствующим, мечтательным На других полотнах ребенка запечатлевают несчастным или эксп­луатируемым, или, по канону советского реализма, пионером своего отряда, чистеньким и точно копирующим господствующую элиту. Но не изображают того, что в нем неуловимо и непознаваемо

Идеологический пафос взрослого беспрестанно скрывает ребенка от него самого, лишает его собственной истории.

Вплоть до нашего века с помощью фаллократии" насаждалась ложная идея, исходя из которой девочки в присутствии мальчиков ощущают отличие собственного пола только как отсутствие пениса.

• «Урок географии» (нем). — Прим пер.

" От греч phallus — половой член и kratos — власть, социокультурная установка одностороннего наделения мужчин властью и правами (В. К).

А в какие моменты своей эволюции мальчики и девочки обнаруживают свою принадлежность к тому или иному полу?

К этому ведет опыт, совершенно различный для мальчика и девочки. Это могут наблюдать все матери, как наблюдала я сама. Так есть и будет со всеми мальчиками, так было и с моим сыном Жаном.

До сих пор Жан прекрасно знал, что набухание его члена часто сопровождается желанием сделать пи-пи. Он мочился, и его пенис расслаблялся. Этого было ему достаточно, чтобы установить связь между явлением эрекции и функцией мочеиспускания.

Но вот сегодня — ему только что исполнилось 29 месяцев — он замечает необыкновенную перемену: его пилочка напряглась, он полагает, что сейчас сделает пи-пи. Но ничего подобного не про­исходит, хотя пенис набух. Этот инцидент повторяется. Когда эрекция проходит, он может помочиться. Впервые он предчувствует, еще не находя слов, чтобы это высказать, что его член может вести свою собственную жизнь, не связанную с мочеиспусканием. Жан испытал то же, что все мальчики его возраста. Между 28-м и 30-м месяцем младенец мужского пола открывает для себя эрекцию пениса, не связанную с мочеиспусканием, и в этот момент он пробуждается для осознания того факта, что он — мальчик.

Девочки обнаруживают свою сексуальную идентичность, интересуясь «пуговками» своих грудей, а также сходной с ними на ощупь «пу­говкой» половых органов, и трогая их. Игры с этой эрогенной зоной служат наиболее бесспорным признаком, что в жизни девочки наступил миг, когда она сделала открытие об этом великом различии.

Когда в Бретонно я, молодой экстерн, делала маленьким пациентам с ожогами перевязки, я замечала, что девочки, чтобы вытерпеть боль, нервно трут себе соски. Перевязки при ожогах болезненны. При пересадке кожи требуется еще большая осторожность в манипуляциях. У меня получалось более или менее ловко — еще в бытность мою санитаркой я накопила кое-какой опыт — и если меня не оказывалось на месте, дети даже требовали, чтобы меня позвали. Однажды меня вот так позвали к изголовью шестилетней девочки, я начала отмачивать повязку, чтобы отделить ее от раны, и вижу — это уже не было для меня неожиданностью — как ребенок ласкает набухшие «пуговки». Няня, до этого смотревшая в другую сторону, заметила это и здорово отругала малышку: «Я с тебя глаз не сведу, ты у меня бросишь этим заниматься, мерзавка!»

Мне стоило большого труда успокоить ее. «Ей больно, она нуждается в утешении. Таким способом она напоминает себе, что у нее была мама, которая давала ей грудь...» — «Знаем, знаем! Нечего ее оправдывать, детей-паршивцев я в палате не потерплю!» — негодовала эта сотрудница детского дома, не желавшая ничего знать о том, что примитивное либидо может служить обезболивающим средством.

Когда я занималась психоанализом, меня поразила одна маленькая девочка, которой не было и трех лет; я пришла к ее матери и принесла девочке в подарок куклу. Девочка немедленно перевернула ее вниз головой, раздвинула ей нога и, стащив с нее штанишки, швырнула куклу в угол со словами: «Плохая.» — «А чем же она плохая?» — «У нее нет пуговки.» Сначала я решила, что она имеет в виду пуговки, на которые застегиваются кукольное платье и комбинезончик. Ничуть не бывало. Речь шла не об этих пуговках. Девочка показала мне обнаженную промежность куклы. «Ах, у нее должна быть пуговка на теле?» — «У меня их целых три!» Малышка говорила о своей половой системе, пуговки означали соски и клитор. В дальнейшем мне много раз приходилось слышать, как маленькие девочки говорят о «трех пуговках», — «одна внизу, с дырочкой», а две другие «на грудках».

Вне всякого сомнения, именно прикосновение к грудным железам пробуждает у девочек (и задолго до того, как они увидят голенького младшего брата или другого мальчика на пляже или в ванной) сознание того, что они принадлежат именно к женскому полу. Думать, будто девочки, не обладая пенисом (который для мальчиков прежде всего орган, нужный, чтобы делать «пи-пи»), не ощущают и своей половой принадлежности — мужское заблуждение; половая принад­лежность несомненно сразу ассоциируется для девочек с удовольствием, не зависящим от потребностей, а связанным с желанием, тогда как у мальчиков удовольствие, получаемое от эрекции пениса, прежде всего связано с удовольствием от удовлетворения потребности, и лишь потом оказывается, что оно может существовать и независимо.

У девочек огорчение от отсутствия пениса очень скоро возмещается уверенностью, что скоро у них вырастут груди. Отсутствие или мед­ленное развитие грудных желез нередко оказывается драмой. Не легче переживается и их гипертрофия.

Мальчик до двух с половиной лет может не обращать внимания на отличия половых органов у девочек; он начинает беспокоиться но этому поводу, когда замечает, как меняется в размере его со-

бственный половой орган при мочеиспускании. И он начинает ис­пытывать страх увечья. Эрекция исчезает. Вернется ли она? Не утратит ли он свой способный к эрекции пенис? Этот страх — лишь запоздалая проекция первоначального страха кастрации. Он — бессознателен. И происходит от того, что при этом — бессознательно же — мы сравниваем его с процессом поглощения пищи: кусочек за кусочком, и она исчезает целиком и бесследно. Этот страх рас членения особо фиксируется на выступающих частях тела. Египтяне запеленывали руки покойникам, чтобы человек попадал в царство теней весь целиком. Для того, чтобы все существо ребенка продолжало развиваться, нужно, чтобы он сознательно заботился о целостности своего тела. Для ребенка это вовсе не само собой разумеется. Если на него наденут перчатки, он не понимает, куда делись его пальцы. Он перестает доверять глазам, для зрячего ребенка это болезненно. Надо ощупывать пальчики ребенка, чтобы он в полной мере ощутил их и безбоязненно просовывал один за другим в перчаточные пальцы. (Обычно когда на него натягивают перчатки, он рассеянно смотрит в другую сторону.) То же самое, когда ребенку примеряют обувь — он поджимает ножку: он ее «потерял». Это кошмар продавщиц обувных магазинов. Если ребенку меньше шести, он удирает, его ругают, мать нервничает. Продавщицы бывают благодарны мне, когда я кладу конец их пытке, рекомендуя им такой способ: прежде, чем мерить детям новую обувь, поставьте их на коленки; не видя больше своих ног, они отвлекаются и позволяют себя обувать.

Страх кастрации у мальчика выражается не только в боязни при виде того, как опадает пенис, но и в опасении перед всяким увечьем, например, потерять пальцы. Девочка младше трех лет, увидев пенис мальчика, может предположить, что у нее тоже был пенис, — она точно так же боится утраты частей своего тела и связанных с этим переживаний.

Никто никогда не решит проблему страха кастрации. Из него вырастает наше ощущение смерти. Частичка за частичкой наступает расчленение, а за ним — полное и последнее уничтожение плоти, та часть нашего существования, которая называется смертью. Разговор же об этом успокаивает.

У негров каждый взрослый говорит мальчику — перед инициацией: «Возьму и отрежу тебе пипку». Это входит в ритуал общения.

А ребенок и не думает ему верить. Но он доволен, что с ним говорят о его половом органе.

А мы поднимаем крик: «Ни в коем случае нельзя этого говорить, это наносит травму ребенку!» Смотря как говорить. Пускай это будет «для смеха». Выразить словами страх, знакомый каждому маль­чику, — благотворное средство."

Кто знает, отчего девочка, по распространенному у психологов выражению, «заражается женственностью» от своего отца, а мальчик «мужественностью» — от матери. Нарушениям сексуального по­ведения, двусмысленности самоощущения, колебаниям в ощущении своей сексуальной принадлежности, страху перед женщиной-матерью и т. п. могут способствовать какие-то уже забытые обстоятель­ства, факты из раннего детства, на которые не обратили внимания и которые обнаруживаются лишь в результате позднейшего пси­хоанализа.

Мне позвонила одна мать, которую беспокоила жестокость сына-подростка. По ее словам, он нападает на улицах на женщин, которые похожи на нее. Кроме того, она сообщила, что он и на нее поднимает руку, когда она заботится о дочке: «Сестра — моя, не трогай». («Он так поступает с тех пор как был "совсем маленький"?» — «Да, с тех самых пор.») Наверняка, этому мальчику было необходимо, чтобы в первый же раз, когда мать услышала, как он предъявляет права собственности на сестру, она отняла у него малышку. И отец, в силу своей позиции в семье, не мог заставить сына уважать свою жену — ни на словах, ни поведением, он не смог запретить сыну видеть в ней и в сестре сексуальный объект, не смог заставить сына видеть в них «женщин, с которыми он никогда не вступит в сексуальные отношения», подобно тому как и сам он, его отец,

* На фантазме кастрации (фантазм — см. с. 38), как ответе ребенка на загадку анатомического различия полов (присутствие или отсутствие пениса, различие — приписывается усечению пениса у девочки), основывается комплекс кастрации. Его структура и следствия различны для мальчика и девочки. Мальчик боится кастрации как осуществления отцовской угрозы в ответ на свою сексуальную активность. Комплекс кастрации тесно связан с комплексом Эдипа, особенно в его функции нормирования и запрета. См.. Лапланш Ж., Понталнс Ж.-Б., «Словарь по психоанализу» /Пер. с франц. Н. С. Автономовой.— М. Высшая школа, 1996. С. 197-202.

никогда не посягал ни на свою мать, ни на сестру, ни на бабку, ни на двоюродную бабку своих детей.

Невысказанное, оставаясь для ребенка двусмысленным, затягивает опасность инцеста*. Важно сказать подростку, что он не может занять в семье место отца, и что между его родителями существуют отношения мужа с женой, на которые он не может претендовать; в свое время он вступит в такие отношения не с матерью, а с другой женщиной.

К несчастью, определенные вопросы годами остаются без ответа и годами зреют, как опухоль, в позорной или священной двусмыс­ленности. Запрет на инцест должен быть внятно произнесен в ответ на «немой вопрос». А если девочка берет у мамы сумочку и туфли и носится с ними — это опять-таки «немой вопрос»' «Как мне стать женщиной — ведь грудь у меня плоская, а пипки, как у мальчиков, у меня нет⁷» Девочки верят, что у матери она есть. Немой вопрос мальчика, который наряжается в мамины вещи" «Когда я стану большим, я стану, как ты, женщиной⁹ У меня тоже будут детки в животе?» Не следует упускать возможности объяснить ему, какого он пола «Ты никогда не будешь женщиной. Если ты хочешь играть, как будто ты уже большой, надень лучше папины ботинки!» Это напоминает мне одну девчушку четырех с половиной лет, которая говорила «Когда я стану дедушкой, я буду делать с внуками то-то и то-то». Она уже переросла время, когда девочка не знает, что она девочка. Но никто не позаботился ей объяснить «Когда ты состаришься, ты будешь бабушкой, и то не просто потому, что ты уже старенькая, а только если у тебя будут дети, которые тоже родят своих детей». Двусмысленность болтовни, на которую не обращают внимания, может остановить сексуальное развитие. Ребенок может сколько угодно за­бавляться, подражая детям или взрослым другого пола, но лишь при условии, что это — игра, а не план будущего.

Этой разницы между игрой и реальностью детям не объясняют. Хотя последнее необходимо точно так же, как разъяснять им, почему детям нельзя трогать электрическую розетку. Необходимо найти для ребенка точные слова и объяснить наличие опасности в слепом следовании соблазну и неумении устоять перед ним, тем самым помочь устоять перед искушением.

^« Инцест (лат. ш — отрицание, eastus — чистый, непорочный) — кровосмешение, сексуальные отношения между кровньми родственниками (родителями и детьми брать­ями и сестрами).

 

ДЕТСКАЯ СЕКСУАЛЬНОСТЬ- СТЕНА УМОЛЧАНИЯ

 

После второй мировой войны воспитателей стал тревожить мучительный вопрос: нужно или нет вводить сексуальную информацию в рамки школьной программы⁷

Я присутствовала на официальном собрании, организованном в Сорбонне. У инспекторов академии эта перспектива вызывала ужас; они видели только одно средство охладить горячку пубертатного возраста. Им представлялось естественным раздавить всех этих юнцов интеллектуальным трудом и физическими упражнениями, чтобы у них не оставалось ни времени, ни сил мастурбировать ночами в дортуарах Умственная и физическая усталость прогонит фантазии, связанные с неосознанными половыми побуждениями, дружеские и чувственные взаимные привязанности детей или детей и взрослых. И гетеросексуальные, и гомосексуальные. Последний триумф Жюля Ферри', последний штрих его этики воспитания.

В крайнем своем выражении это принудительное «лечение» вы­текает из логики концлагеря: пайку уменьшают до тех пор, пока заключенные не начинают думать только о еде вместо того, чтобы думать о межличностных отношениях. У измученных людей, которым грозит смерть, если они бросят работу, не остается времени для межличностного обмена.

Эксплуатируя человека, его энергию либо используют, либо пе­реключают на что-либо другое.

Когда настала пора подправить педагогику по Жюлю Ферри, введя в нее сексуальное просвещение, руководители лицеев довольствовались тем, что ввели еще одно упражнение по риторике с сухими и безличными рассуждениями на заданную тему. Не все можно объяснить в терминах биологии, если имеешь дело с возрастом, когда человека буквально распирает и он непрерывно фантазирует.

" Жюль Франсуа Камиль Ферри (1832—1893) — французский политический и государственный деятель. Участник Парижской коммуны. Премьер-министр Франции (1880-81 и 1883-85 гг.). В 'области образования — автор тех двух законов (с 1879 по 1883 гг. — Жюль Ферри министр народного образования), которые положили начало коренным переменам в области организации школьного обучения во Франции 16 июня 1881 года — закон о бесплатности школьного обучения, 28 марта 1882 года — об обязательности его со светской программой. Реформа школьного образования, связанная с именем Ж.Ферри, изменила характер самого обучения, ввела новую мораль См подробнее Ив. Чистяков. «Образование народа во Франции эпоха третьей рес­публики (1870—1902)». — М, 1904.

В любом случае, эта информация чересчур запаздывает. Потому что сексуальность играет важнейшую роль с самого момента нашего появления на свет; ребенок без конца выражает ее день за днем на языке тела. Неосознанные половые влечения влекут за собой межличностную коммуникацию, которая остается неизменно одной и той же между людьми с начала их жизни. Они проецируются в язык, но в язык, соответствующий уровню нашего развития. К моменту созревания, когда появляется чувство ответственности, психика, яв­ляющаяся метафорой тела, могла бы уже оказаться достаточно зрелой для ответственности за половой акт, в котором сочетаются эмоци­ональные, социальные и психологические отзвуки. Но чтобы очутиться на этой стадии, нужно было бы с самого детства смотреть на это как на факт — ни плохой, ни хороший, а вытекающий из человеческой физиологии, и — как на действие, совершаемое ради оплодотворения. Стиль этой созидательной игры коренным образом изменяется с по­явлением чувства взаимной ответственности двух людей, каждый из которых принадлежит определенному полу... Да еще этому должна предшествовать долгая подготовка — появление чувства ответствен­ности за свои поступки... А пока его и в помине нет: нравственное воспитание ни в малейшей степени не подразумевает структуриро­ванной этики желания; существует лишь воспитание-маска, чтобы скрывать от других неназванные желания, уже испытываемые, но утаиваемые. К чему сводится воспитание гражданина в ребенке? Его учат переводить слепых через улицу, уступать место старушке, знать, как надо голосовать... Вот и все гражданское воспитание... Но никто не воспитывает в ребенке чувства достоинства его тела, никто не прививает ему сознания того, что все части его тела благородны; а когда не знаешь, как обращаться с собственным телом, как под­держивать его, способствовать его росту, уважать его ритмы, про­исходит декомпенсация, а значит, отток человеческих сил... Всё это следовало бы иметь в виду и учитывать в воспитании с ясельного возраста. Но ничего подобного не делается: люди сидят на голодном пайке, что усугубляется полным замалчиванием этих вещей в школе;

человек о них понятия не имеет и неспособен воспринимать то, i что происходит с его телом... Это малоутешительно.

Из того, как изображают естество ребенка пластические искусства, а также из литературы о ребенке становится ясно, что практически вплоть до нашего века тело отделяли от души. Все предопределено: образованию подлежит «дух», то есть мозг ребенка, а о теле забывают (или даже уличают его во всех пороках, грехах... взваливают на

него всё зловредное, негативное). О теле забывают, вытесняют его в тень во всех случаях, кроме тех, когда ему достаются хлыст или палка или когда ему запрещают двигаться. Естественная активность тела считается грубой, она словно оскорбляет человеческий разум, унижает человеческое достоинство. А между тем у нас во французской культуре существует Рабле, который мог бы быть для нас с ясельного возраста властителем дум и словаря. Рабле посредством языка суб­лимирует всё, относящееся к телу, к пище, и в то же время всё наиболее трансцендентное*, поскольку, что ни говори, а Гаргантюа все же родился «от» уха Гаргамель; именно «от уха», а не «из уха» матери. Он родился от слов, которые слышала его мать. Он рожден от языка... и с рождения принадлежит человечеству. И из языка он сотворил слова, сотворил радость для всех сразу, для всех, кому не нужно скрывать никакой эротики. Это эротика для радости целой группы.

Самая лучшая подготовка к сексуальному просвещению — с ран­него детства приобщаться к языку самой жизни, который метафорами рассказывает обо всех функциях тела. Даже в современном доме, оснащенном всевозможной техникой, остаются обрывки этого мета­форического языка: розетка входит в штепсель, окно закрывается при помощи шпингалета, который проникает в гнездо." Всё это — метафоры продуктивной сексуальности, которая приводит к сцеплению и, в конечном счете, приносит удовольствие, счастье, да и гражданскую пользу тоже.

Я думаю, что сегодня в системе воспитания существуют два за­блуждения, в силу которых подросток не может прийти к согласию с собственным телом: физические упражнения полностью ориенти­рованы на соревнование, а не на знакомство с собственным телом и радость игры. Ребенку, обучающемуся в школе, тестируемому, обя­занному заниматься спортом точь-в-точь как сдавать экзамены, не хватает радости, которую получаешь от игры, в которой, правда, есть победитель и побежденный, но если игра была хороша, про­игравший не испытывает унижения от своего проигрыша. Второе воспитательное заблуждение — это пренебрежение к рукам и обед­нение языка, сказывающееся на понятливости и сноровке. Из словаря удалили все конкретное — все, что относилось и к функциям тела,

• Предельно общие понятия: предшествующее опыту в независимое от него знание, организующее конкретный опыт (В. К.).

•" Сегодня их часто называют «папа» и «мама» (В. К.).

и к предметам, которыми манипулируют. И это проделывают с ребенком всё в более и более раннем возрасте. Лет двадцать назад в начальной школе арифметика оперировала реальностями (весами, склянками, бассейнами, кранами...). Сегодня даже в математике ребенка очень быстро обучают манипулировать (мысленно) совершенно абстрактными понятиями. Спорт, который полностью сводится к со­ревнованию, и абстрактный язык, уже у ребенка восьми лет перс- < полненный абстракциями, не могут помочь ему жить в добром согласии со своим телом.

Мы облегчаем себе совесть, говоря: «Теперь дети занимаются спортом... Теперь существует языковая свобода, ведь дети могут говорить родителям или при родителях грубые слова». Но это совсем другое! Таким образом можно высвободить определенную агрессив­ность, но это совершенно не то, что формирует личность. Этот язык лишен креативности. У наших детей больше нет словаря. Мы движемся в обратную сторону от того, что могло бы обеспечить подростку равновесие. •

Как объяснить этот упорный обскурантизм", который воздвиг стену молчания перед детской сексуальностью и заставляет ро­дителей и воспитателей Третьей республики"' делать вид, будто никакой детской сексуальности не существует?

Из памяти взрослого изглаживается всё, относящееся к доэдиповому возрасту"". Вот почему общество с таким трудом признало детскую сексуальность. В предыдущие века о ней знали только кормилицы.) Родители о ней понятия не имели. Кормилицы знали, потому, что, в отличие от родителей, и в буржуазной, и в крестьянской; среде существовали на том же уровне, что и дети. Те, кто занимался, детьми, всегда стояли особняком: они понимали язык до речи» понимали не словами, а поведением. Когда Фрейд заговорил (^ мастурбации у детей, родители подняли крик, а кормилицы говорили: «Ну да, конечно, все дети так делают...». Почему же" они раньше об этом не говорили? А дело в том, что для боль-

• Творческого, созидающего потенциала (В. К.).

" Враждебную установку к просвещению ж науке (В. К.).

"• Третья республика существовала во Франции с 1870 по 1940 год; у Дольто

это синоним «довоенной Франции», когда в образовании господствовали принципы, заложенные Жюлем Ферри. — Прим.пер.

•"• До 3—5 лет (В. К.).

шинства взрослых дети играли роль животных, которых не то держат дома на положении четвероногого друга, не то разводят в хозяйстве, — смотря по тому, любят их или нет.

В таком обществе, какое существовало еще в XVII веке, многие дети из зажиточных слоев общества воспитывались у кормилиц и довольно благополучно и рано достигали возраста самостоятель­ности. Возникает вопрос: не потому ли при кормилицах они легче переживали свою детскую сексуальность, что кормилицы не налагали запретов, которые стали налагать на них матери позже — в XVIII веке или в XIX-м, когда начали сами кормить своих детей?'

Детство Людовика XIII, о котором упоминает Филипп Ариес, показывает, каким может быть ранний возраст без запретов. До шести лет взрослые вели себя с принцем извращенно: играли с его половым членом, позволяли ему играть с половыми органами других людей, ложиться в постель к взрослым, шалить с ними. Все это было позволено. Но в шесть лет его вдруг одевают по-взрослому, и отныне он должен вести себя как взрослый, повинуясь «этикету»".

Такое положение как будто чревато травмами для ребенка, однако было в этом все же нечто изначально спасительное, поскольку за первые годы жизни ребенок успешно пережил свою сексуальность с чужими людьми, а не с родителями. У него было больше шансов благополучно миновать все трудности, несмотря на то, что потом его чересчур рано переодевали во взрослое платье. Его пример рас­пространяется только на богатые классы. А как ребенок из другая слоев общества в ту эпоху мог подавить и сублимировать желание инцеста? Ему помогало то, что он очень рано начинал работать. Мать беременела часто, один младенец сменял другого на коленях у матери, и привилегия на чувственные удовольствия представлялась старшему уделом малышей, тогда как сам он уже оказывался за­несенным в список семейных работников. Он понимал, что права на мать принадлежат тому, кто зачинает детей, а сам он в силу своей половой незрелости должен быть отвергнут матерью. Отец,

• L'Histoire des mires du May en Age A nos jours, Yvonne Knibiehler, Catherine Fouquet, p. 90.

" Ph. Aria», ouvrage cit6, I, 5, p. 145.

или заместитель отца, присутствовал постоянно, и все время, пока продолжалась плодоносная, детородная пора жизни женщины, оттеснял ребенка в сторону, поскольку тот уже не мог быть младенцем, но и не мог еще сам производить на свет детей. Но удивительно, что девочки, с четырнадцати лет, были сексуальными объектами для стариков. Может быть, именно таким образом и выражался инцест, который, в сущности, просто наступал с опозданием: «Когда я вырасту большой, я смогу обладать женщинами возраста моей матери... Когда я состарюсь, я смогу обладать моей дочерью в образе другой жен­щины...» Ситуация Агнессы в «Школе жен»' была, вероятно, совер­шенно обычной. Я думаю, что открытие Фрейда закономерно пришлось на эпоху, когда дети гораздо чаще стали жить «в семье», вместо того, чтобы воспитываться у кормилиц или с самых юных лет уходить из семьи и приниматься за труд. В сегодняшней семье-ячейке, особенно в городах, трудности и конфликты куда более взрывоопасны, особенно когда протекают в скрытой форме. Сегодня ребенок вступает в контакт с куда более ограниченным числом взрослых, чем в былые эпохи. В XVII и XVIII веках ребенок мог переносить свои инцестуозные чувства на других женщин, которые находили весьма забавным играть в сексуальные игры с маленькими мальчиками и юношами, которым они не приходились матерями. В сущности, легко убедиться, что сплошь и рядом сегодня ребенок, который видится с бабушками и дедушками только изредка, на семейных сборах, во многих от­ношениях все больше и больше замыкается в триаде: отец-мать-единственный ребенок. Ребенок втиснут в эту ячейку — а ведь сейчас принято говорить, что благодаря телевизору, групповым эк­скурсиям и путешествиям пространство жизни ребенка расширилось. Но все относительно. Материальное пространство расширилось, а пространство эмоциональных связей сузилось.

Для переживания чувств, сопровождающих отношения между людь­ми, у ребенка остается куда меньше простора, чем прежде; он стал гораздо ближе к родителю и родительнице — они ему и кормильцы, и воспитатели. Прежде они вообще были не кормильцами, не вос­питателями, а коллегами по трудовым и представительским ритуалам. Он действовал, как они, по отношению к миру, по отношению к пространству, а между ними стояло много взрослых-заместителей —

^» Имеется в виду комедия Ж.-Б. Мольера «Школа жен» (в другом переводе — «Урок женам»).

с ними он проигрывал свои чувства и свою инцестуозную сексу­альность, которая посредством переноса' переходила на людей из водительского окружения.

Существовали и такие отдушины как карнавалы, маскарады.

Эти праздники приносили вседозволенность неосознанных сексу­альных стремлений, скрытых под маской, по меньшей мере раз в году, — в Северной Европе были два дня в холодное время года, масленица и средопостье, когда родственники и соседи, жившие бок о бок, ощущали свою анонимность: лица скрывались под масками, И можно было переживать сексуальные желания, игры, фантазии, а иногда и осуществлять их, не отождествляясь с ними, — на то и масленица.

Сегодня последний день карнавала' считается праздником отцов и превратился в чисто рекламное мероприятие по продаже всяких безделушек- Взрослые больше не переживают праздников «опускания паров» — даже в тех местах, где хотят продолжать подобные праздники из коммерческих соображений, как в Ницце, или на Севере, Или с Жилями (клоунами) в Бельгии". В нашем обществе несомненно происходит куда большее подавление желаний, чем раньше. В том числе и на уровне детей. Похоже, что в былые времена не было таких, как сейчас, запретов на сексуальные игры, ни между детьми (кроме как между братьями и сестрами), ни между детьми и взрос­лыми (кроме как с родителями).

В XIX веке запреты существовали, но жизнь знает множество путей обойти их. Немало юношей получили первый любовный опыт со служанками. Что до девушек, то их потому и выдавали замуж очень рано, что знали: замужем или нет, они все равно станут для мужчин сексуальным объектом, и пусть уж лучше за это будет отвечать какой-нибудь мужчина, которому отец вручит свою дочь ДДХ защиты. Нам с нашими нынешними представлениями странно, 'помочь вручали зятю вместе с деньгами, как будто жена — обуза, вместо того, чтобы требовать денег у будущего зятя, как это делается

* Перенос, трансфер — в психоанализе означает процесс, посредством которого бессознательные желания переходят на те или иные объекты в рамках определенного типа отношений, установившихся с этими объектами. См.: Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б., «Словарь...» С.531—540.

*См. «. Le Carnaval de Bine/if, Samuel Glotz, (1975), Ed. Duculot.

в некоторых африканских странах, где жену приходится покупать, потому что она представляет собой ценность. У нас — наоборот: приданое должно было подсластить пилюлю. На Западе в зажиточной среде замужество дочерей было до недавнего времени сродни уза­коненному сутенерству. Торг по поводу приданого привносил в брак оттенок продажности. Во-первых, приданое сразу сообщало инфан­тильность зятю, якобы не способному самостоятельно обеспечить содержание жены, поскольку он не в состоянии даже дать за нее столько, сколько она стоит. Во-вторых, инфантильность придавалась и жене — ей словно говорили: «За тебя надо платить — сама ты ничего не стоишь». Кроме того, этим признавалось, что дочь — предмет владения отца, которому недешево стоило избавиться от этой своей собственности. Давая за дочерью приданое, он расписывался в любви к ней, и несмотря на то, что отныне она принадлежала другому мужчине, приданое, выделенное отцом, обеспечивало ему материальное присутствие в семье дочери.

 

Глава 2

ВИНА

«ПУСТИТЕ ДЕТЕЙ ПРИХОДИТЬ КО МНЕ», ИЛИ ОТКУДА БЕРЕТСЯ ЧУВСТВО ВИНЫ»

 

До XIII века дети причащались, начиная с крестин, каплей ос­вященного вина, которую вливали им в губы. В XIII веке мальчики причащались публично в 14 лет, девочки — в 12. После Тридентского собора', в XVI веке, мальчиков и девочек стали допускать к алтарю в 11-12 лет. Папа Пий X, снизивший этот возраст до семи лет и учредивший причастие с глазу на глаз, которому предшествовала исповедь", преподнес «невинным душам» отравленный дар, хотя пола­гал, что следует словам Христа: «Пустите детей приходить ко Мне».

Это новшество в католичестве было плодом заблуждения, соеди­ненного со справедливой и великодушной идеей. Оно повлекло за собой очень раннее ощущение ребенком чувства своей виновности и эротизацию признания, сделанного другому лицу, прячущемуся в потемках исповедальни. Чтобы приобщиться к таинству покаяния, ребенок должен проникнуться чувством своей греховности. Ребенок не чувствовал за собой вины перед Богом; с малолетства он знал, что совершил проступок в том случае, когда не угождал взрослому. Он бывал счастлив или несчастлив в зависимости от того, получал ли он от своих воспитателей похвалы, конфеты, или наказания, удары палкой. У него не было никакой возможности отделять добро и зло от удовольствия и неудовольствия.

Для западного христианства это новшество оказалось освящением ритуала, утверждавшего ценность чувства вины в том (доэдиповом)

* Вселенский собор католической церкви, заседавший в г. Тренто (1545—1547, 1551—1552, 1562—1563 гг.) и г. Болонья (1547—1549 гг.): установил строгую церковную цензуру, усилил гонения на еретиков. Его работа — начало реставрации католицизма.

" См.: Декрет Конгрегации Таинств «Quam singular!», 8 августа 1910. (Приложения, практические правила I, стр. 523).

возрасте, когда ребенок смешивает воображение и мысль, бессозна­тельное желание и поступок, слово и действие, и, что еще хуже, Бога и своих родителей и воспитателей.

Пока причастие с глазу на глаз не испортило все дело, на исходе детства достаточно было единожды исповедаться во всех грехах в момент торжественного причастия, после чего по отношению к Богу, в мистическом плане, человек становился равен своим родителям. Кроме того, это был возраст вхождения в общество. В те времена в Европе многие дети в 12 лет уже оказывались брошены в мир труда, покидали родительский очаг, сталкивались с действительностью и с точки зрения человеческих законов становились подростками, отвечающими за себя. Согласно семейному обычаю, накануне тор­жественного причастия они просили прощения у родителей за всё, чем их вольно или невольно обидели, пока они были детьми. Затем, после этого семейного и общественного, приходского праздника де­вочки совместно с женщинами, а мальчики с мужчинами включались в жизнь общества. Они принимали участие в беседе во время еды, имели право голоса в семье, чего до сих пор у них не было. Во Франции в семьях, где детей продолжали воспитывать как до Пия X, дети еще в 1940-м году получали право разговаривать во время еды только после первого причастия, которое торжественно отмечалось в 11 или 12 лет (в 6-м классе лицея). В этих семьях причастие с глазу на глаз не допускалось. Всё это — через три года религиозного образования, на первом иди втором году обучения второй ступени. Следовательно, до этого не было никакой исповеди: в проступки против мирской морали, «ребяческой и честной», не вмешивали Бога. Таким образом, религия не требовала, чтобы дети, подчиняясь прихотям или неврозам своих родителей или воспитателей, различали добро и зло перед Ботом.

С точки зрения этнологии, допуск к алтарю для причастия может рассматриваться как ритуал перехода.

Когда-то это так и было, но после Пия Х положение вещей изменилось.

Есть таинство, установленное Христом, основателем религии, а есть ритуал, сопровождающий дарование этого таинства. Если этот ритуал вводится вовремя, он освобождает и способствует продвижению вперед. Но если то или иное таинство, вместо того чтобы развивать доверие к себе и к другим, развивает чувство вины — оно пре-

ждевременно. Смешивать таинство покаяния с таинством святого причастия само по себе нехорошо, но к этому добавляется еще путаница между сутью этих таинств и случайными обстоятельствами ритуалов. Разумеется, все зависело от того, каким образом отцы и матери (особенно матери) готовили ребенка к этой самокритике перед лицом закона Божьего, а не перед их собственными правилами. Так мало Взрослых воспитателей подают в этом пример детям, наблюдающим за их жизнью. Слишком немногие питают доверие к жизни, а значит и к своему ребенку и к его интуиции — я говорю здесь только ^' 'телесной жизни. Многие взрослые сеют недоверие к себе и к другим, страх перед опытом, страх перед болезнями (хотя люди ^кйе научились избегать заражения). Чувство вины царит повсюду, даже в смерти. Когда-то казалось важным строгое соблюдение полагающегося ритуала — поста. К причастию полагалось идти натощак. Почему бы и нет — считалось, что натощак чувствуешь себя сво­бодней... Но этим закреплялась определенная двусмысленность, как будто бы духовная, мистическая трапеза, связывавшаяся со Словом Христа, символическое питание нашей человеческой реальности, противостоит пищеварительному комфорту. А возможно ли обойтись без ощущения телесного благополучия, которое служит нашей вре­менной и пространственной жизненной ориентации? Возможно ли без другого изменение себя самих, да, в сущности, и духовное созидание?

Почему причастие начинается именно с семи лет, предполагаемого «разумного» возраста? Почему не с 0 до 7, как у православных? Ребенок участвует во всем, во все вмешивая свои магические ин­терпретации действий «брать» и «делать», магию оральности и анальности'. Он не знает меры своей свободы в поступках, приятных или неприятных, полезных или вредных для других и для него самого. Когда он это осознает, он обретает и понятие добра и ЗМЖ, что большей частью не имеет ничего общего с духовным грехом. чувство вины — мирское чувство. Ребенок чувствует, что неразумно поддаваться соблазну неблаговидных поступков, которые огорчают родителей и на которые наложен родительский запрет. Он считает себя виновным, когда, удовлетворяя какую-нибудь потребность или желаниe, поранится из-за собственной неловкости. В эпоху телесных наказаний его за это били по чувствительным и подвижным частям

• Оральность — связь проявлений либидо (сексуальности) с полостью рта, анальность — с задним проходом; первые две фазы сексуального развития по 3. Фрейду

тела, и это наказание исходило не от Бога, но от сторожа, охранявшего свое достояние, поскольку испорченное ребенком его тело также было частью этого достояния. Но начиная с того момента, когда ребенок начинал испытывать чувство вины, им руководили веления Бога, которые не следует путать с человеческими приказами. В православии прежде, чем ребенка допустят к причастию, он должен пройти через двухлетнее религиозное обучение, подготавливающее его к торжественному личному причастию. Исповедь происходит на глазах у всех, посреди хоров; священник стоит тут же, но кающийся обращается к иконе Спасителя. Ребенок ничего не говорит о своей частной жизни. Священник спрашивает: «Грешил ли ты против Первой заповеди?» — «Да, грешен.» — «Против Второй заповеди?» — «Да, грешен... Я грешен во всем.» Но его поступки не передаются в подробностях любопытному собеседнику. Изучив за два года обучения начатки своей религии, ребенок после маленького семейного праздника вновь допускался к причастию — уже как «взрослый, отвечающий за свои поступки».

У ребенка-католика все не так: с пяти лет его подчиняют малой катехизации'. В детском воображении место родителей занимает Бог. Вместо пробуждения к духовной жизни ритуал низводится до пси­хологического осмысления мистики и до эротизапии отношения Бога к ребенку и наоборот. Для взрослых это было способом оказать давление на ребенка, пригрозив ему высшей карой провидения, «смер­тным грехом», адом. Многим детям трудно даже разобраться, что такое грешить действием, тем более в том, что такое грешить упу­щением Ну а понятие «грешить мыслями» для ребенка вообще не имеет смысла. Семилетние дети не знают, что такое мыслить, думать Мыслить — это добровольный акт. Впрочем, думают очень немногие люди (как сказал господин Тэст", «никто не размышляет»). Целе­направленная мысль, мысль, которая работает над чем-нибудь, как певец работает над своим голосом, — это акт осознанный, не имеющий ничего общего с фантазмами'". Ребенок принимает за мысли свои фантазмы. Как же в таком случае он может постичь разницу между

• Приобщение к катехизису — изложению основ католической религии в форме вопросов и ответов

" Г-н Тэст — мифический герой французского поэта и блестящего эссеиста Поля Валери (1871—1945), фигура — абстрактная. Обладатель универсального ума, «робот абсолюта». См. «Вечер с господином Тестом» (1896) в кн. П. Валери «Об искусстве» — М, 1993.

•" Фантазм — воображаемый сценарий, в котором исполняется — хотя и в искаженном защитой виде — то или иное желание субъекта (в конечном счете бессознательное) См Ж. Лаплаиш, Ж.-Б. Понталис. «Словарь» С 551

грехом мысленным и грехом по упущению^. Из всего этого он извлекает только страх смертного греха Постановление католической церкви безо всякой пользы наделило чувством вины все поколения нашего века во имя того самого Христа, к которому детей хотели, так сказать, приблизить. А ведь Он пришел в мир ради ведущих не­праведную жизнь, грешников, безнравственных людей, стоящих вне закона или, во всяком случае, тех, кого считают таковыми ревнители порядка

И как бы мы ни относились к чувству вины, испытываемому по поводу тела и тех ею, потребностей, что проявляются с наступ­лением отрочества в новых отношениях, выходящих за границы се­мейной среды, к взрыву жизненных сил, связанному с созреванием, к мастурбации, всегда переживаемой как падение и крайнее средство в безвыходном положении, — с какой стати объявлять их грехом по отношению к Богу^. С тем же успехом можно объявить грешником прыгуна, не сумевшего перепрыгнуть планку, которую он во что бы то ни стало решил преодолеть, и взбешенного собственным бес­силием

 

Глава 3

ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТСТВА

АНГЕЛ КАРЛИК И РАБ ИЛИ РЕБЕНОК В ЛИТЕРАТУРЕ

 

В средневековой литературе Западной Европы ребенок занимал место бедняка или даже зачумленного этикой парии Такова вот Церкви Сочинения средневековых клириков' напоминают что ребенок это существо которого следует во всем остерегаться так как он может быть вместилищем темных сил Новорожденный еще принадлежит к низшему миру ему только предстоит родиться для жизни душ Он несет проклятие павшее на человека изгнанного из рад он платит за грехи взрослых как если бы он всегда оказывался плодом греха По отношению к нему используются пре зрительные а то и. бранные выражения В течение долгого периода он находится в такой немилости что его даже крестят с опозданием Да и после того как всех детей начинают систематично подвергать обряду крещения, считается что крещение не уничтожает факта первородного греха На смену этому обскурантизму приходит гуманизм Возрождения который положит конец опале божьих уродцев место которым в чистилище а то и в аду. рядом с низшими существами слугами рабами и животными В первую очередь вспомним тут мэтра Алькофрибаса с его гениальной притчей о Гаргантюа который благодаря силе слова рождается великаном Теперь от взрослых требуется обрести детское простодушие то самое детское простодушие которое в XVIII веке превратится в первую христианскую добродетель Церковь сначала оттеснив жи вущего в человеке ребенка в тень, теперь реабилитирует сов сознании людей

«Церковь возбраняет нам презирать их {детей) в силу глубоко о почтения какое питает к ангелам блаженным оберегающим их («Трактат о выборе и методе учения', Флери 1686)

-Клирик священнослужитель, член служителей культа какой либо церкви

«Будьте как. новорожденные младенцы» советует Жаклин Пас коль в своей молитве, включенной в свод правил для маленьких пансионерок Пор Рояля («Правила для детей» 1721)

Возможно эту реабилитацию подготовил и облегчил культ Младенца Иисуса Во всяком случае, он знаменует собой этап первый опыт Ясли были изобретены святым Франциском Ассизским в начале XIII века До него символической колыбели ребенка не существовало Ангел или демон он был или воздушным созданием, или находился среди углей пылающих Символическое дитя находится между небом и землей меж двух стульев ханжества лежит между двумя молитвенными скамеечками. Не то падший ангел, не то будущий герой.

Другая историческая причина реабилитации ребенка — культ маленьких принцев Он возник в разгар религиозных воин. Во времена противостояния католиков и протестантов Екатерина Медичи вознамерилась объехать Францию и карете, демонстрируя толпам нового короля Карла IX, которому тогда было десять лет. Это было в 1560 году Людовика XIII чествовали как короля –дитя. Двор чрезвычайно заботился о его популярности — так никогда прежде не заботились о популярности отпрыска царствующего дома. Все что карается поленился ребенка и его места в обществе циклично, но диалектика понятии о нем гораздо сложнее и тоньше, чем можно надумать исходя из ведущих принципов эпохи. Поэтому нельзя утверждать, что в средние века дитя как символ невинности и чистоты не существует. Хота такой взгляд не выступает на первый план в литературе, он существует в народных песнях в рождественских песнопениях В XIII веке в лирический репертуар входит прославление материнства Разумеется, установки игнорирующие всякую диалектику способны довести до крайности и неестественности любое явление лишая его многосторонности и многозначности Но подобные принципы нельзя считать и чистым вымыслом произволом Любой господствующий принцип обращен к человеку который в конце XX века может претендовать если не на охват явления во всей его полноте то хотя бы на постижение тайны во всей ее сложности и на умение уважать ее как одну из составляющих реального человека в процессе его становления.

Из преобладающий в средние века мления становится ясно, что прежде всего в эту эпоху стремились подчеркнуть пластичность, Податливость детства и влияние среды воспитателей на юные умы

В латентном состоянии' ребенок порочен. Его может спасти только религия. Именно эту концепцию поддерживает Фенелон в своем «Те­лемахе»", рационализируя и обмирщая мнение церковников чтобы ребенок не был порочен, его надлежит полностью сформировать. воспитанием. Руссо выворачивает этот постулат наизнанку, ребенок рождается добрым дикарем, порочным делает его общество. Ленин для своих юных пионеров прибегает к модели Телемаха. Эти внут­ренние противоречия без конца воспроизводятся с каждым новым циклом. Но наследие Руссо воспримут романтики. Эмиль Жан-Жака Руссо открывает путь маленькой Фадетте и Полю с Виргинией."'

В начале XIX века, согласно господствующей диалектике, на первый план выходит ангелизм. Все романтические поэты воспевают ребенка. Но его изображение инфантилизировано. Ребенок плохо воплощен и весьма условен. Это не более чем зыбкий призрак, свидетельствующий о божественной природе человека и об утраченном рае. Взрослому он напоминает о первоначальной чистоте, самом благородном, самом харизматическом состоянии человека.

Романисты XIX века стремятся поместить ребенка в его социальное окружение и драматизируют его участь. Он — жертва общества., он проходит все ступени своего крестного нуги от козла отпущенияД до мученика,

ПРАВО НА ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

В Германии, во времена Римской империи, общество, судя по всему,