На стороне ребенка: первый итог

Голод в мире, воина, эксплуатация рабочих, проституция, наркобизнес и прочее беспокоят самых уважаемых людей; по тяжелее всего эти бедствия терзают именно детей. Люди собирают пожерт­вования, взывают к правам человека, учреждают Год ребенка. Добрые дела, правильные речи, все проливают слезу и вносят свою лепту, обличают истязателей детей, минотавров нашего века, людоедов-тех­нократов...

Граница между детьми обеспеченными и обездоленными, бало­ванными и нуждающимися — произвольна и обманчива. За ней трудно разглядеть защитные реакции общества. Исследуем общий знаменатель детства: ни с тем, кто хорошо питается, ни с тем, кто живет в трудных квартирных условиях, ни со школьником, ни с маленьким победителем, ни с маленьким рабом не обращаются как с личностью. Судьба, уготованная детям, зависит от позиции взрослых. Борьба за дело детей не принесет серьезных плодов, пока всему обществу не будет поставлен диагноз, который заключается в том, что оно с самого рождения ребенка бессознательно отказывается видеть в нем личность, по отношению к которой каждый должен вести себя так, как хотел бы, чтобы другие вели себя с ним самим.

Жестокое обращение, сексуальные извращения, рабство, недоеда­ние, развод, школьные неудачи, детские болезни стали темами ли­тературы. Более редки исследования «тайны» детства, того неизвес­тного, что в нем заключено: потенциала, эмоциональной нагрузки, интимных отношений с силами природы, медиумического дара пе­редачи мыслей.

На протяжении веков в представлениях о ребенке гораздо больший упор делается на его незрелость, чем на его потенциал, присущие

• Франсуаза Дольто и коллектив исследователей. — Прим. сост. франц. издания.

ему способности, его прирожденный гений. Той же предвзятостью страдает и научный подход к детству.

Взрослому обществу трудно рассматривать детство со всеми при­сущими ему свойствами; не прибегая к критериям экономического порядка, таким как производительность, рентабельность. Рассуждают о том, как обучить будущего человека, как подготовить его к про­изводству. Всякий раз, когда мы занимаемся креативными возмож­ностями ребенка, мы ждем от него какой-либо художественной или научной продукции; если отказываемся видеть в нем невинное и легковесное существо, то подходим к нему как к разумному карлику, маленькому взрослому, чудо-ребенку. Его креативность признаётся только в том случае, если приносит пользу миру взрослых.

В этом смысле креативность — художественного или научного порядка — присуща скорее не ребенку младше десяти лет, а подростку в переломном возрасте, сублимирующему свою неуравновешенность и отталкивающемуся от своего непосредственного окружения. На­против, первые десять—двенадцать лет жизни соответствуют полному расцвету непосредственности. Ребенок способен на самые разные выдумки: и в будничной жизни, и в языке его изобретательность постоянно бьет ключом. Но это совсем не то, что изобретательность в области искусства или научных изысканий. Современные воспитатели путают креативность и непосредственность. Ребенку присуща именно непосредственность, она помогает ему проявить его дарование, но это еще не делает его маленьким гением. Ни артистом, ни художником, ни великим ученым. Его дар — это гений свободы, которым обладают решительно все дети на свете, если их не вовлекают в преждев­ременное соперничество.

Каким образом можно обнаружить истинные способности к вос­приятию, чувства, знания ребенка младше десяти лет? С помощью тестов? В беседе? Ребенок в этом возрасте приспосабливает свои ответы к желаниям взрослого, он или подражает ему сознательно,

или подчиняется бессознательной мимикрии. Его собеседники деко­дируют его язык, исходя из своих собственных критериев, ори­ентиров и эталонов. Они устанавливают контроль над ребенком, любой ценой стремясь обнаружить в нем какое-нибудь дарование, отклонение, пытаясь определить роль, которую он мог бы играть в обществе. Он оценивается, исходя из его возможностей вписаться в общество.

Если смысл детства не только в том, что оно сложный и не­обходимый переход, если оно не только время инициации и уче­ничества, — на что оно годится? С точки зрения экономиста и социолога — ни на что. А между тем, оно может дать нечто незаменимое.

Показатель: ребенок ориентируется в мифологии, как рыба в воде. Он бесконечно ее воссоздает. Это его первоначальный язык. Мифология обогащает и населяет его воображение. Сон наяву. Пу­тешествие, высвобождающее его из границ тела с его сиюминутным размером. Может быть, ребенок — наш посредник в отношениях с реальностью. Он напрямую связан с самой главной реальностью, которую мы, взрослые, воспринимаем лишь в искаженном виде через метафоры и символы с помощью системы условностей.

Воспринимает ли ребенок реальность нашей реальности? Это не просто гипотеза. В первые месяцы жизни он не способен к рефлексии, но в процессе становления его разум начинает отра­жаться вовне. Если прибегнуть к метафоре, разум — как свет, освещение мира, которое каждый носит в себе. Отразить свой разум вовне? Для этого нужен объект. Кроме того, ребенок может излучать свой разум, а может и держать его под спудом, если из-за своего разума оказывается жертвой представлений о нем других людей. В самом деле, именно дети с преждевременным развитием интеллекта — в случаях, если об этом никто не по­дозревает, то есть, если их не признают ценными собеседниками, за неимением речевых объектов, поверхностных и тонких сенсорных связей, стимулирующих привязанности и общение, звуков, форм, слов, музыки, игрушек, движений — через несколько месяцев на­чинают казаться отсталыми, аутичными, невротичньми. Их сим­волическая функция — язык сердца — не вписалась в телесное взаимодействие, необходимое для физического выживания.