Партия требует музыку мелодичную, изящную

елодичную, изящную — на вкус самого среднего обывателя, то есть самого Сталина. Куда уж тут Мусоргскому? Но и обывателю иногда может понравиться что-то из классики. Он не останется безразлич­ным к одухотворенному темпераментному исполнению. К примеру, Сталин случайно услышал по радио Концерт ля мажор Моцарта в исполнении Юдиной. Ему пришлось по душе, и он потребовал пластинку. Ее немедленно записали. Я хорошо помню это, так как в те годы подрабатывал в Доме звукозаписи. Заказ был срочный. А вот детали я узнал, уже оказавшись здесь, из биографии Шостаковича. Оказывается, Сталин прислал Юдиной крупную сумму денег. Она ответила благодарственным письмом. В нем сообщила, что полученные деньги отдала на ремонт церкви, в которой будет замаливать перед Богом его грехи. Желая утешить Батю, она написала: «Бог милостив, Он простит вас». Как ни странно, сошло. Юдина была выдающейся пианисткой современности. Но в последние годы жила в нужде и умерла, как нищая. Пришла в районную поликлинику и упала там замертво.

Еще один случай. Прихожу в консерваторию и слышу: «Вчера был концерт в Кремле, а сегодня многие, здорова­ясь с Яшей Флиером, кланялись ему чуть ли не в пояс». После войны я как-то спросил его об этом. И он рассказал: «Перед началом концерта в Кремле Ворошилов, Молотов, Калинин и другие "соратники" мило и приветливо разговаривали со Шпиллер, Барсовой и еще несколькими солистами. Вдруг я заметил, что Ворошилов и остальные как-то подтянулись, почти прервав разговор. Появился Батя. Засунув большой палец во френч, он спокойно, как бы отделяя слова, сказал: "Что ж, будэм начинат концерт?"» А после концерта, проходя мимо артистов, оста­новился возле Яши, сказал: «Маладэц», — и пошел дальше. Это было на глазах у всех. А затем свое дело сделал московский телефон.

И еще пример музыкального вкуса Сталина.

По окончании войны президент США Гарри Трумэн прибыл на конференцию в Потсдам с пианистом Юджином Листом, выступившим на приеме у американской делегации. Немедленно последовала команда прислать наших. Наши — лучше. Мы вам покажем. Приехали два больших пианиста: Эмиль Гилельс и Владимир Софроницкий. А со скрипачами получилось забавно. Тогда в Москве блистали Давид Ойстрах и Борис Гольдштейн. Пользовался большой популярностью и Самуил Фурер. Но такие имена резали слух товарища Сталина. Челядь это знала, и, чтобы не раздражать его, направили Галину Баринову и Марину Козолупову. Молодая Баринова была очень интересной и блестяще воспитанной женщиной. Не в пример другим, она знала языки, умела себя держать и произвела прекрасное впечатление. Но, естественно, эффект от ее выступления был не сравним с тем, который могли бы произвести Ойстрах или Гольдштейн.

Об одном характерном для того времени моменте этой поездки рассказываю со слов Гилельса. Выезд в Потсдам был совершенно неожиданным и очень срочным. Слушало их там всего пятнадцать человек, по пяти из каждой делегации. Обстановка была столь напряженной и нервозной, что Гилельс, уже в который раз играя Прелюдию Рахманинова (соль минор), волновался. После концерта президент Трумэн, к слову, сам игравший на фортепиано, пригласил Гилельса на гастроли в США. А несколько позже Сталин пригласил его на ужин. Оба приглашения говорят сами за себя.

На предложение Трумэна Гилельс, сославшись на «перегрузку концертами в СССР», ответил отказом. А Батино, естественно, принял.

Во время ужина Сталин заметил, что ему у Шопена очень нравится одна вещь с «переливами». Названия он не помнил. Рядом стоял рояль, и Гилельс сел искать «переливы». Начал наигрывать одно, другое, и так прошелся по всему Шопену. Оказалось, что это Полонез ля мажор. Действительно, там первые фразы заканчиваются «переливами». Полонез ля мажор — самое бессодержательное из произведений Шопена. Он помпезно-декоративный, и его часто исполняют духовые оркестры.

На том мои познания о музыкальных вкусах Сталина исчерпываются.

Ужин продолжался. В те времена радиопередачи из Москвы заканчивались в 12 часов ночи исполнением но­вого гимна. Сталин включил приемник. Звучит гимн. Все знали, что, прослушав десятки вариантов, он выбрал именно этот. И он говорит, обращаясь к Гилельсу: «Тибе нравится гимн?» Конечно, Гилельс стал расхваливать его на все лады. Выслушав, Сталин сказал: «А мне нэт...» Батя любил шутки.

В Потсдаме при встрече с музыкантами Сталин обра­тился к Софроницкому: «Говорят, у вас тяжелое жилищное положение". Надо сказать, что Софроницкий уже играл в Кремле на приеме Риббентропа. Тогда посол Шулленбург пригласил его: «Приезжайте в Германию, вас забросают цветами». Сталин не мог не понимать, что он — один из виднейших музыкантов. Но и после Потсдама Софроницкий квартиру не получил. Вопрос Сталина был «пгуткой», издевкой. Думаю, виной тому внешность Софроницкого. Нейгауз, вспоминая первую встречу с молодым Софроницким, писал: «Красив, как юный Аполлон». Он был не только красив, в нем ощущалось что-то изысканное, одухотворенное. Настоящий русский аристократ. Таких Сталин не выносил. Его эстетические вкусы отражались Семеном Михайловичем Буденным, Трофимом Денисовичем Лысенко и им подобными. Возможно, это одна из причин, по которой после 1937 года сталинизм стал эрой торжества посредственностей, ничтожеств и неучей.

Традиция продолжалась при Хрущеве и Брежневе.