Нежная Любовь кинодраматургии к уголовному миру

Морозный декабрьский вечер в городе Днепропетровске начала тридцатых годов. Только шесть часов вечера, но у окраин улицы уже пусты. Одно­этажные дома с плотно прижатыми железным засовом наружными ставнями. Гнетущая тишина усугубляет тревогу. Скорей, скорей домой. Неожиданно из-за угла на вас выхо­дят три человека: женщина с револьвером и двое мужчин. «О радость...» Да это же положительные герои советской кинодраматургии. Какие они там симпатичные!

«Герои» предлагают вам, вашей жене и двенадцатилетней дочери снять пальто. Возражений нет, только робкое: ребенок может простудиться. В ответ верзила протягивает руку за детским пальто. Вы «свободны» и налегке мчитесь домой.

Известны случаи, когда людей раздевали догола в самые лютые морозы. Особенно грозной такая «раздевалка» была в дни послевоенной сталинской амнистии. Я жил в Москве, о самом центре, па улице Станкевича, там, где Моссовет и бронзовые ворота. Ночь напролет в кожухах и валенках ходили с каждой стороны по два солдата. Но окраины не для показухи, и они никогда не привлекали внимания вла­стей. Там уже с вечера все сидели по домам. Говорили, что в прилагерных городах и днем и ночью был настоящий кошмар. Уголовников, как поклонников советской власти, амнистировали раньше всех. Из тюрем и лагерей вышли на свет Божий блатари.

В тридцатые годы печать, кино, театр, литература и т. д. старались вызвать отвращение ко всяким классовым врагам, а уголовный мир представить с нескрываемой симпатией и какой-то таинственностью. Его романтизировали. Подумаешь, у вас вытащили бумажник, или исчез чемодан, или ограбили квартиру. Вы же не видите тех, кто это сделал. Как не сказать: «Бойцы невидимого фронта»... Наверное, этим можно объяснить тогдашнюю моду среди молодежи па блатные песни: «Лимончики», песню из кинофильма «Путевка в жизнь» и другие. Но особенно охотно распевали «Мурку»:

Ах ты, моя Мурка,

Ты моя голубка,

Здравствуй, моя Мурка, и прощай!

Ты зашухарила всю пашу малину,

А теперь маслину получай.

На экраны вышло звуковое кино. Были забыты «Броненосец Потемкин», «Месс-Менд» в трех сериях с Игорем Ильинским, всеми любимые Мэри Пикфорд, Гарри Пиль, Дуглас Фербенкс, комики Гарольд Ллойд, Бестер Китон, Монти Бэнкс.

Если не ошибаюсь, первым советским звуковым фильмом была нашумевшая «Путевка в жизнь». Имена ее героев — Мустафы и Жигана — произносились всеми, и всюду распевали блатную песню из этого фильма. Пожалуй, са­мым популярным актером кино в те годы был Николай Баталов, с его прекрасной белозубой улыбкой. Иностранные фильмы становились все большей редкостью.

Звуковое кино стабилизировало советскую кинопромышленность и ее тематику. На экранах появился так называемый «наш современник» — строитель нового общества. И трудно себе представить более подходящие лица, чем Николай Крючков, Борис Андреев и им подобные. Хорошие режиссеры знают свое дело.

Желание советской кинодраматургии вызвать симпа­тии к уголовному миру и отвращение к интеллигенции привели к тому, что уголовники часто становились героями эпизодических ролей. В новых сценариях они выглядели эдакими обаятельными шалунами. За таких любая порядочная дама замуж пойдет. А они все больше и больше заполняли экран. Уже напрашивалась поэма о них. И она появилась. Это был фильм «Аристократы».

Герой фильма — завзятый уголовник Костя Капитан. Красивый, стройный и мужественный. Он полон благородных порывов. Запомнилась сцена, где Костя заставил омерзительного интеллигентика влезть на стол и, напевая, танцевать перед ним румбу. А Костя Капитан сидит и, как бы утомленный, взирает. В зале хохот. В этой сцене были отсняты два блестящих актера — Михаил Астангов и Михаил Яншин.

Труднее оказалось с уголовной дамой. Если советский потребитель принимает все без разбора, то советский зритель требовательней. «Обаятельные шалуны» проходили, а с уголовной бабой дело обстояло хуже. Товарищ Шейнин и другие авторы это понимали. Когда перед вами фильм-поэма о жизни уголовников в лагере, их перевоспитании, самоотверженном труде, энтузиазме, патриотизме, порядочности, нужны романсы, любовь и уголовная красотка. Выход нашли. На экране появляется Сонька с душещипательным рассказом о своей судьбе. Это как-то примиряло. Конечно, к ней относились не так, как к Косте, но она перестала быть противной. Зритель полюбил, повторяю, полюбил Костю.

Скептики говорили: еще один такой фильм, и молодежь начнет записываться в уголовники. Роман советской кино­драматургии с урками продолжался и после войны. В наш быт с экранов входили герои фильмов — «наши современники». Не зря Ленин сказал: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино».

Наконец, по рукам пошла ошеломляющая книга Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Она писала, что весь ад начался с появлением уголовников. По зарубежному радио передавали «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Многие читали рассказы Варлама Шаламова. Кровь леденеет в жилах, когда узнаешь о том, что творили уголовники. Какое страшное преступление — воспевать гнуснейшее отребье в человеческом обличье перед народом и перед молодежью! И не просто воспевать, а обязательно вызывая отвращение к интеллигенции. Товарищ Сталин настолько не терпел интеллигенцию, что, будучи сугубо граждан­ским лицом, не ходил в пальто. Тогда писали и говорили с умилением: «Человек в серой шинели». А под ней был френч.

Товарищ Мао ничем не отличался от Сталина. И китай­цы, в подражание своему «Великому, Мудрому», одевались под него. До войны почти все партработники и пропаган­дисты ходили в гимнастерках военного образца. А Никитушка под пиджаком носил крестьянскую косоворотку, только чтобы подальше от интеллигентного вида. Секретарь Днепропетровского обкома, а позже ЦК Украины Хатаевич до своего разоблачения одевался так же. Сколько я себя помню, в Советском Союзе ответственные и безответственные руководители своим внешним видом всегда подражали вышестоящим.

Перед войной в школах ввели новый предмет — «Сталинскую конституцию». (Говорят, ее писал Бухарин.) Пришел в Центральную музыкальную школу преподаватель. Как и полагается — гимнастерка, сапоги. Белая ворона среди наших солидных, хороших учителей. И вот этот «эрудит» заговорил... Сплошное убожество. В основном он произносил только три слова: «Сталин», «значит» и «понимаете», добавляя что-то между ними. Какое невежество и издевательство над русским языком. Зато про такого не скажешь «интеллигент».

Так как за шляпой сохранилась буржуазная репутация, то до войны Сталин появлялся в фуражке военного образца, а рядом стоящие — в рабочих кепках. В годы войны Сталин облачился в военный мундир. Его соратники в связи с выходом на мировую арену оставили пролетарский вид и напялили па себя шляпы. С этого времени в загра­ничные командировки отправлялись только в шляпах и при галстуках.

Путь от гимнастерки или косоворотки под кепкой до воротничка с галстуком под шляпой - это история.