Ура. . . Ликование. Прозрение

В моей памяти 1937 год остался как апогей довоенной пропаганды. Вечный, как движение Земли во­круг Солнца, лозунг «Выполним пятилетку в четыре года!» уступил первенство другому: «Спасибо товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь». Он преследовал вас везде и всюду. «Счастливая жизнь» стала основой пропаганды. Сплошное «ура» и ликование охватило всю страну, заглушив плач и стопы миллионов мучеников на допросах, пытках, в лагерях и ссылках. Водоворот «общего про­пагандистского счастья» затянул и многие семьи жертв террора, несмотря на их ужасающую нищету. После голодных лет 1937 год был самым сытым. Казалось, теперь из года в год будет становиться все лучше и лучше. Увы... В 1939 году в дни сражений с «супсргосударством» Финляндией начались временные трудности, превратившиеся в постоянного спутника нашей жизни. В пять часов утра в жестокие морозы моя мать занимала очередь у Елисеевского магазина, чтобы получить двести граммов масла и, может, чего-то еще. Преимущество москвичей. Остальные получили право отсыпаться в тепле без надежды раздобыть что-нибудь съестное.

В 1937 году в стране господствовал страх. Но в консерваториях не репрессировали ни одного человека. Насколько мне известно, из музыкантов взяли только теоретика Н. Жиляева за дружбу с Тухачевским, о чем знали все, и грузинского дирижера Е. Микеладзе. В этом усматривали местные тбилисские дела.

О ГУЛАГе и пытках мы понятия не имели. В одной из передач радио «Свобода» покойный писатель Виктор Не красов рассказывал, что в те годы он работал во Владивостокском театре драмы. Так же, как и другие, он даже поду­мать не мог, что рядом с городом находился один из страш­нейших лагерей, в котором процветало людоедство. Некоторые, как бы оправдываясь, говорят: «Мы ничего не знали». Ну, а если бы знали? В.лучшем случае ничего бы не изменилось, в худшем — стало бы еще больше жертв. Мы, молодежь, восхищались всем, мои друзья и знакомые по консерватории были счастливы, что живут в советской стране. Пропаганда — арктическая, авиационная, промышленная, литературная, сельскохозяйственная и другая — шла полным ходом. Ликуй, народ!

В 1934 году была эпопея с пароходом «Челюскин». Его затерло льдами, и он затонул. Люди остались на льдине. Их чудом спасли герои-летчики: Каманин, Водопьянов, Моло­ков, Доронин, Ляпидевский (к слову — первый, посадив­ший па лед самолет). Следующая эпопея: папанинцы. Де­вять месяцев Папанин, Кренкель, Федоров, Ширшов жили в палатке на льдине в районе Северного полюса. Дрейфуя, льдина начала раскалываться, и тоже чудом спасли тех, кто был на ней. Нигде подобного раньше не было! Чего только не посылали делать ради пропаганды, какие мы сильные и выносливые. Зато об этом говорил весь мир!

Ради пропаганды придумывались различные достиже­ния и людей посылали на верную смерть. Одна из жертв — замечательный летчик Сигизмупд Леваневский. Погибли стратонавты Федосеснко, Васенко, Усыскин. Удачно про­летели через Северный полюс в Америку Чкалов, Байду­ков, Беляков, а за ними Громов, Юмашев, Данилин. Рекорд­ный полет совершил женский экипаж Гризодубовой, Осипенко, Расковой. Один за другим осуществлял рекорд­ные полеты в высочу Владимир Коккинаки. После успехов молодых скрипачей и пианистов па конкурсах в Брюсселе и Варшаве пошли в оборот и они. Но вершина партийно-го­сударственного очковтирательства — открывшаяся в Моск­ве в 1938 году Всесоюзная сельскохозяйственная выставка (теперь это ВДНХ — Выставка достижений народного хо­зяйства) и проходившие друг за другом декады литературы и искусства братских республик. Вес гремело, шумело и за­вершалось щедрыми наградами, званиями и банкетами в Кремле.

Встречалось и новое. На декаде Киргизской ССР шла опера «Айчурек» Малдыбаева — Власова — Фере. Случай тройного авторства одновременно. Это вам уже не Бах — Бузони. На партийном лексиконе такое явление назы­валось «расцвет национальной культуры». А на жаргоне «лабухов» (музыкантов) — «башли» (деньги). Трудящихся столицы настраивали на восторг и гнали в театры так же, как в аэропорт на встречу важных гостей.

Москвичей не покидал юмор. Так, например, памятуя о традиционных ударных инструментах в народной музы­ке некоторых стран, спрашивали, замысловато выстукивая кулаками по столу: «И так десять дней без передышки. Что это?" Ответ: «Декада литературы и искусства Таджикской ССР».

Отличались глупостью переводы песен из Средней Азии. Их читали перед исполнением. К примеру — «Тор­жество повой эпохи»: «Пустыня, песок. Один верблюд идет, второй верблюд идет». Следовало еще несколько. И за последним верблюдом произносилось: «Да здравствует великий Сталин!» Это был апогей. Так в дни декад посмеивались москвичи.

Оказавшись в Европе, я подумал: нужны ли скульптур­ные ансамбли, мраморные дворцы и прочее из сказок «Тысяча и одна ночь» там, где человек в сутолоке, давке и спешке думает только о том, как поскорее вскочить в вагон и как побыстрее подняться наверх. Только ради слов: «Лучшее в мире!» Деньги не свои. Чего их жалеть! Придет время свободного общения, открытых границ, и московское метро, свидетельство эпохи сталинизма, станет для следующих поколений памятником законченному, безупречному идиотизму.

В газетах появилась телеграмма легендарного шахмати­ста Александра Алехина: «Поздравляю советских шахматистов с двадцатилетием Великого Октября!» Возвратился из эмиграции популярнейший тогда писатель Александр Куприн. Остались в СССР знаменитые шахматисты Сало Флор и Андре Лилиенталь. Решил было последовать за ними и экс-чемпион мира Эммануэль Ласкер, но старик быстро разобрался, что к чему, и вовремя унес ноги. Все это широко рекламировалось: мол, какие люди предпочли СССР! Приехал Ромен Роллан. Он клюнул на показанные ему «потемкинские деревни». А Лион Фейхтвангер, увидев фильм «Искатели счастья» с музыкой Дунаевского, даже поехал в Биробиджан посмотреть на «осчастливленных» евреев (кстати, Вениамин Зускин, игравший одну из главных ролей в этом фильме, позже был расстрелян при уничтожении еврейского антифашистского комитета). И в заключение визита у него состоялась встреча со Сталиным. На вопрос Фейхтвангера: «Почему на выставке работ Рембрандта (тогда она проходила в Москве) стоит ваш бюст?» Батюшка ответил: «Подхалимствующий дурак хуже ста врагов». Цитата из книги Фейхтвангера «Москва, 1937 год», очень быстро вышедшей большим тиражом. В ней есть глава «Сталин — Троцкий»: «Троцкий — быстро гаснущая ракета, Сталин — медленно тлеющий факел». Вот как было. Интересно, появится ли она в академическом изда­нии писателя?

Многим казалось, что Европа начала признавать и даже ценить советскую власть. Бернард Шоу не прекращал делать реверансы в сторону государства рабочих и крестьян, хотя последних стало значительно меньше. И только один Андре Жид не клюнул. Ему устроили очередную показуху, а он заметил то, что не предусматривалось по плану. Возвратился в Париж и рассказал все как есть. Вот какой «мерзавец»! Показывали... старались... И «клеветнику» ответили. В «Правде» появилась большая подвальная статья: «Смех и слезы Андре Жида». В те годы были люди, по той или другой причине не принимавшие советскую власть, но большая часть их верила тому, что писалось в газетах и го­ворилось с высоких трибун. А в газетах ежедневно печатались фото, восхваления, рассказы о шахтере Алексее Ста­ханове, токаре Николае Бусыгине, сталеварах Макаре Мазае и Никите Изотове, рабочей династии Коробовых, ткачихах Дусе и Марии Виноградовых, трактористке Паше Ангелиной. За ними шли рангом помельче. Даже Мэрилин Монро и Грета Гарбо могли бы позавидовать такой популярности и рекламе. Но главное: мы всерьез принимали эти нормы и «чудеса» труда — результат полной, абсолютной изоляции от всего мира. Никаких контактов и инфор­мации, никаких радиопередач: все поглощено одуряющей пропагандой. Скажу больше: не было даже желания, любопытства узнать что-то неофициальное.

Только после доклада Хрущева и появления Солженицына закончились все «ура». В мышлении людей появилась логика. А логика и пропаганда несовместимы, как огонь и вода.

Хрущев действовал примитивно. Он «вытащил» Загладу как героиню сельскохозяйственного труда. Но потом ее время прошло. Над старушкой посмеивались, подшучивали не менее, чем над лозунгом «Свобода. Равенство. Братство».

После снятия Хрущева даже бытовал анекдот. Мол, появилась новая антипартийная группа: Хрущев, Аджубей (его зять) и Заглада. Сегодня он не звучит, не то время. Или стенограмма совещания по вопросам музыки у Жданова. Тогда ее воспринимали относительно спокойно. Сейчас же, если ее где-нибудь находят, то читают как некий курьез. У некоторых, в том числе и у меня, она сохранилась. А эпопея с так называемой «дискуссией по вопросам биологии» вызывает противоположные эмоции. В те годы гигантским тиражом вышла огромная книга в переплете, ставшая впоследствии свидетельством неслыханного позора в науке. Это книга-стенограмма так называемой «дискуссии по вопросам биологии». Ее участники уничтожали подлинных ученых и утверждали торжество сталинского злодея-шарлатана от науки Т. Д. Лысенко. Как и другие свидетельства, она «исчезла». Мой друг в Донецке совершенно случайно раздобыл ее за большие деньги. Нельзя спокойно читать эту мерзость. Становится страшно.

Я, слава Богу, не политик. И, как ровесник советской власти, говорю только о том, что видел в Днепропетровске, Москве и Донецке — городах, где прошла моя жизнь. Советский Союз — страна всевозможных званий и формулировок. Звания облегчают жизнь их носителям, а формулировка — пропаганда, демагогия. Воздух, которым там ды­шат. Одно из самых употребительных слов пропаганды — народ. «Народ встретил», «народ не принял», «чуждая народу», «глубоко антинародный», «сын народа», «враг народа», «слуга народа». Всю жизнь только это и слышал.

После появления книги Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» ходило по рукам выступление писателя Константина Паустовского. «Кто дал им право представлять народ?» — спрашивал он.

Для советской пропаганды слово «народ» — пустой звук. Его можно заменить словом «население». Но есть формулировка, идущая на piano, лирическая: «простой советский человек». Это уже реальность. Он существует, поглощенный своими заботами и лишениями: человек, которому свсрхскромый бюджет не позволяет свести концы с концами. У него семья, дети. Их нужно накормить и одеть. Ему «до фонаря» успехи Кубы, Вьетнама, Камбоджи. А заодно и успехи передовиков Поволжья, Приморья, сталеваров Магнитки и т. д. Подобные успехи приносят радость лишь тем, кто о них пишет. «Простой советский человек», «воодушевленный» решениями очередного пленума или съезда, лелеет лишь одну мечту: борщ с мясом для своей семьи. Что может быть проще? Но он годами не видит его. Другим его изображают те, кто получает за это деньги.