Переговоры большие и малые

Социолог Норберт Элиас использовал понятие социальной силы. Ее индивиду (или группе) дает сеть общественных отношений, в которую он включен. Социальная сила не тождественна силе физической: «Нельзя понять поведение и судьбы людей, групп, социальных слоев или государств без учета их социальной силы — той, которой они обладают в действительности, независимо от того, что они сами о себе говорят или думают. Политическая игра во многом утратила бы свой таинственный и случайный характер, если бы нашему анализу была доступна вся сеть силовых отношений во всех странах мира» (Норберт Элиас. «О процессе цивилизации»). Для примера: защитники исторической застройки в Кадашах физически были слабее, чем нанятый застройщиком ЧОП, но социально оказались сильнее.

Понятие это для нас важно, потому что «стихийные республиканцы», о которых речь шла выше, уже создают спрос на качественное государство, хотя и на микрополитическом уровне. Они вовлечены в политическую борьбу и переговоры — то есть, по Чарльзу Тилли, в процесс, рождающий демократию. Они принуждают государство к постоянным малым изменениям — фактически к преодолению его фрагментации. Они нуждаются в увеличении своей социальной силы, и под этим углом зрения следует оценивать текущую макрополитику.

Наращиванию их социальной силы равно вредны и диктатура, и смута. Первая обесценит механизмы публично-политической и правовой борьбы. Вторая повысит ценность силы физической. У нас пока нет прямых подтверждений этому, но — интуитивно — митинги на Болотной и на Сахарова прирастили социальную силу гражданских движений. Хотя бы потому, что бюрократия получила случай оценить совокупную потенциальную мощь добровольного политического участия.

Путь к закреплению результатов массового протеста лежит не в навязывании властям переговоров с группой политиков, подававших заявки на митинги. Социальная сила людей на площади не передается этой группе. Он лежит в росте и закреплении механизмов политического участия. Об этом пишут и авторы сборника «Что такое республиканская традиция»: «…если мы хотим иметь res publica — чтобы горожане были также и гражданами, — то надо расширять инфраструктуру участия».

Возьмем две самые яркие «несистемные» политические карьеры последнего времени — Алексей Навальный и Евгения Чирикова. Не важно, что их нынешние дела говорят скорее об их закате. Вспомним: оба начинали с того, что предоставляли людям возможность участвовать не в абстрактной борьбе с режимом путем походов на Триумфальную по 31-м числам, а в настоящем общем деле — защите Химкинского леса или борьбе с коррупцией через проект «Роспил». Сейчас львиная доля усилий тех, кто берется говорить от имени Болотной, уходит в треп про новую Конституцию. А, например, тема массовой мобилизации добровольцев-наблюдателей на президентские выборы почти не затрагивается. Между тем уже само обсуждение этой темы заставило бы избиркомы вести себя приличнее, а заодно и помогло бы росту доверия к тем оценкам, которые наблюдатели дадут подсчету голосов 4 марта.

Новая политическая среда в России вызовет к жизни новые общенациональные политические институты, но не наоборот. Эта новая среда может сложиться только из миллионов актов политического участия на микроуровне, на уровне «почвы». Если правящая группа озабочена снижением своей легитимности — пусть, наконец, начинает приводить в порядок правоохранительную систему, так, чтобы позитивные сдвиги были очевидны всем. Нельзя отговариваться тем, что «полиция не может быть лучше общества» — во-первых, сейчас она хуже общества, а во-вторых, на то и власть, чтобы содержать в чистоте собственный аппарат. Сдвиги к лучшему в правоохранительной системе повысят защищенность политического участия и тем самым расширят возможности для него. Можно вспомнить и прошлогодний доклад Института общественного проектирования «Оппозиции нашего времени», где предлагалось запретить государственным органам владеть средствами массовой информации, ввести ротацию региональных чиновников и включать представителей оппозиционных партий в состав, по крайней мере, региональных правительств. Последнее особенно актуально – российская политика устроена по принципу дурного акционерного управления: пятьдесят плюс один равно ста, пятьдесят минус один равно нулю. В этом одна из причин растущего напряжения. Что мешает, например, уже сейчас включить в правительство людей из думских оппозиционных партий?

Республиканская идея не исключает либеральную, просто для хорошего самочувствия одного либерала нужно, чтобы в обществе на него приходился десяток республиканцев, включая, например, офицеров, верных закону и присяге. На вечный вопрос, создают ли хорошие институты хороших граждан или же хорошие граждане создают хорошие институты (что тождественно вопросу о роли личности в истории), здесь и сейчас верный ответ отдает первородство хорошим гражданам. Кто построит свой политический проект на их участии и их энергии, тот и будет, говоря фигурально, вести переговоры с Путиным.

Александр Механик. Несостоявшаяся революция //http://expert.ru/expert/2012/02/nesostoyavshayasya-revolyutsiya/

Социальный взрыв 1968 года во Франции должен служить для любой власти предостережением от самодовольно-высокомерного замыкания в самой себе

Главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, доктор исторических наук Петр Черкасов

Фото: Александр Иванюк

Все страны время от времени переживают серьезные политические и экономические кризисы. Во второй половине ХХ века самым ярким проявлением кризиса западного мира стали события 1968 года, в эпицентре которых оказалась Франция. А ключевую роль в них сыграла молодежь, студенты. В какой-то момент многим даже показалось, что грядет новая французская, а может, и всемирная революция, тем более что среди лидеров движения было много молодых левых активистов и известных интеллектуалов (таких, как, например, Жан-Поль Сартр), мечтавших именно о мировом пожаре. Однако удивительным — если иметь в виду размах событий — образом революция не состоялась. Президенту Франции генералу де Голлю удалось не только устоять самому, но и привести свою партию к победе на внеочередных выборах в парламент. Может быть, потому что, как написал крупнейший французский социолог и противник новой революции Раймон Арон, это был «эмоциональный и моральный бунт, который нельзя было положить в основу политической программы».

Нашу беседу с автором многочисленных книг и публикаций по истории Франции, России и российско-французских отношений нового и новейшего времени, главным научным сотрудником Института всеобщей истории РАН Петром Черкасовым мы начали с вопроса: что представляли собой Франция и де Голль накануне майских событий 1968 года и почему эти события произошли?

Надо сказать, что выступления 1968 года застали всех врасплох: и правящую элиту, и общество, и саму молодежь, которая стала двигателем этих выступлений. Хотя, конечно, те события имели глубокие корни.

Звонок прозвучал еще в 1965-м, на очередных президентских выборах. Де Голль получил в первом туре 44 процента голосов, а его противник Миттеран — свыше 32. Во втором туре де Голль, конечно, победил Миттерана, поскольку с ним блокировались все противники левых, и получил в результате 55 процентов. Но более 60 процентов голосов принадлежали французам старше шестидесяти, и лишь 18 процентов молодых от 20 до 34 лет сказали, что разделяют идеи де Голля. А ведь за семь лет до этого, в сентябре 1958 года, на референдуме по одобрению новой конституции Пятой республики де Голля поддержали около 80 процентов граждан.

Скромный результат 1965-го не был случайностью. В обществе зрело недовольство сложившейся полуавторитарной системой, причем, что любопытно, в большей или меньшей степени оно было свойственно всем слоям населения. Политические партии в большинстве своем хотели бы возвращения к парламентской системе, в которой они чувствовали себя хозяевами положения, как в Третьей и Четвертой республиках. Бизнес был недоволен чрезмерным присутствием государства во французской экономике, дирижистскими методами управления, стремился к более либеральной экономике. Недовольство бизнесменов вызывал и большой государственный сектор, возникший после войны, когда было национализировано имущество коллаборационистов. Это, по мнению деловых кругов, тормозило экономическое развитие Франции. Все более открыто велись разговоры о необходимости денационализации тех или иных отраслей и крупных предприятий. В этом видели залог более успешного развития экономики.