Огромный резонанс, который имели дела Макмартин, Джорданское и им подобные, заставил общественность усомниться в надежности свидетельских показаний детей. Широко обсуждались все те неясности, которыми сопровождались обвинения в посягательствах на детей при рассмотрении дел об опеке. В одной из самых популярных юридических телепередач был разыгран эпизод, как мать побуждает дочь ложно обвинить своего отца в сексуальных посягательствах на нее. На экране мать, разумеется, прижалась, и было достигнуто согласие.
На самом же деле последние исследования надежности свидетельских показаний детей вселяют больше оптимизма. Эксперименты показывают, что дети уже 4 лет способны дать надежные показания Существуют, конечно, и ограничения. Например, чем младше ребенок, тем меньше подробностей он может вспомнить. Это отчасти связано с недостаточно развитой способностью понимать, особенно новые и необычные явления. Но, когда вспоминаемое событие относится к разряду обычных (например, вспоминание деталей впервые демонстрируемого мультфильма), ребенок может воспроизвести больше подробностей, чем взрослый[131].
Основная проблема со свидетельскими показаниями детей моложе 10 лет состоит в том, что чем младше ребенок, тем более затруднительно для него произвольное припоминание. Чтобы побудить ребенка вспомнить, допрашивающий должен стимулировать его мнемические процессы[132]. А это чревато опасностью внушения.
Внушаемость ребенка определяется степенью легкости, с которой его можно побудить припомнить детали никогда не имевшего места события. В юридическом делопроизводстве главная опасность внушаемости связана с наличием повторных допросов и новой информации, в которую свидетель начинает «верить» и которая в ходе каждого допроса становится уже частью его воспоминаний.
Внушаемость свойственна не только детям. Я сама участвовала в наглядной демонстрации этого феномена, которую проводила одна из ведущих исследователей в области внушаемости — Элизабет Лофтус. (Был показан фильм, в котором красный автомобиль медленно ехал по тихой улице и в конце ее сталкивался с другим автомобилем. Потом зрителям стал задавать вопросы о местонахождении знака «Стоп» тогда как на самом деле на улице имелся лишь знак «Уступите дорогу». Я уверенно указала, местоположение знака «Стоп». А после, в ходе дополнительных расспросов, я уже утверждала, что видела и сам знак «Стоп». Так же поступили и большинство испытуемых.)
Вопрос поэтому состоит не в том, склонны ли дети к дезинформации, а в том, склонны ли они к ней больше, чем взрослые. Этому вопросу посвящено множество исследований, но результаты их противоречивы. В целом признается, что дети к 10 — 11 годам восприимчивы к ложной информации не более, чем взрослые. О детях 6 — 10 лет данные неоднозначны. В некоторых исследованиях доказано, что эти дети не более внушаемы, чем взрослые, при восприятии ложной информации. Но есть и противоположные данные. О детях моложе 7 лет установлено, что они особенно внушаемы относительно второстепенных деталей, но не основного содержания события. На дошкольников также очень сильно влияют вопросы, которые им задают взрослые[133].
Когда Варондек интересовался у детей цветом бороды их безбородого учителя, не исключено, что дети называли определенный цвет, чтобы угодить спрашивавшему. Во многих опытах экспериментатор давал ложное описание события, которое до этого ребенок видел своими глазами. Между тем эта ложная информация оказывала четкий внушающий эффект. Причем дети более восприимчивы к дезинформации, когда их первоначальное знание об описываемой сфере недостаточно; когда дезинформация касалась второстепенных, а не основных событий; когда дезинформация произносилась устами взрослого, которого дети уважали. В одном из экспериментов, в котором дезинформация преподносилась ребенком, а не взрослым, она воспринималась вдвое реже[134].
Проблема внушаемости возникает с первого же допроса. Ребенка может допрашивать социальный работник или офицер полиции, не имеющий необходимой подготовки. Но даже тот, кто считается опытным, может сбить ребенка с толку. Стандартная процедура допроса состоит в том, что ребенку предъявляют две куклы, точно копирующие человеческую анатомию, и просят показать, что произошло, в нескольких исследованиях ученые подвергли серьезному сомнению диагностическую надежность этой процедуры. В одном исследовании 25 реально пострадавших от сексуальных посягательств детей сравнивались с 25 непострадавшими; при этом различия в том, как обе группы действовали с куклами, оказались очень малы. В другом исследовании из 100 не подвергавшихся насилию детей почти 50% манипулировали куклами так, что это можно было истолковать как свидетельство сексуального посягательства. Не свойственные обычным куклам точные копии гениталий могут провоцировать у маленьких детей соответствующие игровые действия[135].
Очевидно, что необходимы дальнейшие исследования, которые позволили бы обеспечить всех допрашивающих методиками, исключающими внушение. Специалисты в этой области Кинг и Юлли рекомендуют отказаться от манипулирования куклами, а использовать иные методики, основанные на знании закономерностей возрастного развития. Один из возможных путей — использовать уменьшенные модели комнат и мебели, которыми можно манипулировать, чтобы помочь детям вспомнить. Еще один способ задания вроде узнавания по фотографии, с тем чтобы ребенок мог лучше понять задачу. Хотя маленькие дети все же нуждаются в словесных подсказках, чтобы инициировать процесс воспоминаний, задача допрашивающего — сообщить ребенку, что он вовсе не должен вспомнить все; ответ «я помню» следует признать допустимым[136].
Если дети, даже маленькие, могут адекватно пересказать происшедший инцидент, когда их правильно спрашивают, необходимо ли судье проверять уровень их способностей? Начиная с XVIII в. было установлено, что судья в каждом индивидуальном случае должен посредством вопросов выяснить, демонстрирует ли ребенок нормальный уровень интеллекта, памяти и речевого развития. Судьи задавали вопросы типа: «Знаешь ли ты разницу между хорошим и плохим?», «В чем смысл клятвы?» В зависимости от возраста ребенка судья может попросить его повторить алфавит, назвать адреса и телефоны или имена учителей.
В условиях всевозрастающего числа дел о сексуальных злоупотреблениях, в которых ребенок выступает единственным свидетелем, возникла тенденция к отказу от процедуры проверки способностей ребенка, и ему стали позволять свидетельствовать, как и взрослому (к настоящему моменту в 8 штатах эта процедура отменена). Решать, насколько достоверны показания ребенка, доверено судье или жюри присяжных. Но насколько присяжные при этом способны вынести адекватную оценку способности ребенка быть свидетелем, до сих пор не исследовано. Безусловно, жюри присяжных нуждается в ясных инструкциях по поводу того, как обращаться со свидетельскими показаниями детей.
Существует также тенденция оспаривать правила, касающиеся свидетельств «с чужих слов». Это должно позволить сделать новые исключения из этих правил для показаний в делах о сексуальных злоупотреблениях. По закону суды не рассматривают показания, основанные не на свидетельствах очевидцев, а на том, что им известно с чьих-то слов. Это делается потому, что все говорящееся вне стен суда не может расцениваться как полностью заслуживающее доверия. Утверждения признаются надежными, если произносятся в суде под клятвой и обвинитель имеет возможность их оспорить. В делах о сексуальных злоупотреблениях ребенок Может быть признан не способным давать показания, и тогда свидетельства с его слов остаются единственным источником информации. Они допускаются в трех основных случаях: когда жалобы ребенка третьему лицу носят медицинский характер, когда ребенок прямо жалуется именно на изнасилование и когда ребенок делал заявление в состоянии крайнего возбуждения. Последнее обычно случается сразу вслед за событием, — например, ребенок восклицает: «Этот мужчина только что лез рукой мне под платье». Суды проявляют большую снисходительность в делах о сексуальных посягательствах, соглашаясь, что крайнее возбуждение может охватить ребенка спустя дни, недели или даже месяцы после описываемого события[137]. Однако все подобные прецеденты пока еще не утверждены Верховным судом.
Разворачивается также движение, ставящее своей целью оградить ребенка от встречи в суде с обвиняемым. Те, кто склонен пересмотреть существующую процедуру, полагают, что такая встреча чрезмерно возбуждает ребенка и не может не сказаться на его свидетельствах. Кроме того, они считают просто жестоким сталкивать ребенка лицом к лицу с возможным насильником. В некоторых штатах в подобных случаях применяется телевизионная камера, благодаря которой обвиняемый может наблюдать выступление свидетеля из соседней комнаты. В других штатах разрешено заменить выступление ребенка в суде демонстрацией видеозаписи. В ряде штатов считается, что ребенка вообще не следует допрашивать; взрослые свидетели могут доложить, что ребенок рассказал о случившемся. Это создает исключение из существующих правил, согласно которым свидетельствовать в суде вправе лишь очевидец.
Серьезные сомнения в конституционности подобных усилий возникли в ходе слушания в Верховном суде США дела «Кой против штата Айова» (июль 1988 г.). Дело касалось сексуального посягательства на двух тринадцатилетних девочек со стороны их соседа Джона Эвери Коя. Законодательство штата Айова, чтобы защитить детей от контакта в суде с обвиняемым, допускало использование полупрозрачного экрана, сквозь который девочки не видели обвиняемого, а он видел и слышал их.
По мнению большинства в Верховном суде, судья Скалиа убедительно поддержал «право на столкновение», гарантируемое 6-й поправкой к Конституции США. Он утверждал, что это право дано потому, что обвиняющему труднее лгать в присутствии обвиняемого и что «в глубинах человеческой природы существует убеждение в том, что столкновение обвиняемого и обвинителя лицом к лицу очень существенно для справедливого суда по уголовному делу»[138].
Выступивший с противоположной точкой зрения, судья О'Коннор согласился с тем, что закон штата Айова не допустил столкновения, но все же позволил провести допрос свидетелей в присутствии обвиняемого[139]. Итак, это важное решение Верховного суда ставит под сомнение новые законы, принятые многими штатами. Скорее всего, они должны быть пересмотрены и приведены в соответствие с решением Верховного суда, которое поставило их в очень неудобное положение.
По-моему, моральная и юридическая правота Верховного суда состоит в том, что мы не можем так легко отказываться от соблюдения конституционных прав. Общественное мнение, конечно, на стороне ребенка, для которого допрос в суде может оказаться очень травмирующей ситуацией, но часто это именно та ситуация, ради которой и принималась 6-я поправка. Когда слово обвинителя — единственная улика, обвиняемый должен иметь право защитить себя от ложного навета.
Школьный служащий Дуглас Тэррант из Санкт-Петербурга (штат Флорида), которому был 41 год, покончил с собой, так и не узнав, что пятнадцатилетняя девушка, выдвинувшая против него обвинения в сексуальных посягательствах на нее, за два дня до этого отказалась от своих показаний[140]. И это не исключение. Сотни членов Ассоциации жертв законов о плохом обращении с детьми утверждают, что обвинены незаслуженно. А ложное обвинение в совращении малолетних может искалечить невинной жертве жизнь и репутацию с гораздо большей вероятностью, чем любое иное обвинение.
Более того, ведущий специалист в данной области Гари Мелтон утверждает, что необходимость упомянутых выше законодательных реформ даже не была подвергнута предварительному изучению. Нам неизвестно, будет ли допрос ребенка более продуктивен в отсутствие подозреваемого. Не доказано, что встреча лицом к лицу с обвиняемым всегда чревата для ребенка психической травмой. На самом деле, считает Мелтон, для иной жертвы это было бы своего рода катарсисом — увидеть обвиняемого на скамье подсудимых и почувствовать, что справедливость может восторжествовать[141].
Существуют такие методы, которые могут позволить свидетелю чувствовать себя более уверенно и при этом не нарушают Конституции. Ребенка просто надо лучше подготовить к тому, с чем ему предстоит столкнуться в зале суда. Помочь может предварительное разъяснение процедуры и ознакомление со списком участников процесса. В ходе допроса пользоваться надо простыми прямыми вопросами на доступном ребенку языке. Так, например, юристам необходимо знать, что именно ребенок называет половыми органами. Судья должен руководить перекрестным допросом и пресекать попытки смутить свидетеля.
В гражданских делах, имеющих цель установить опеку или защитить ребенка от посягательств со стороны взрослого, ограничений гораздо меньше, чем в уголовных, поскольку здесь нет обвиняемого. Судья может допросить ребенка в неформальной обстановке, в случае необходимости — в присутствии адвокатов.
Еще одна важная проблема связана с использованием в качестве свидетелей специалистов по психическому здоровью. В гражданских делах их свидетельства гораздо чаще допускаются, нежели в уголовных, так как считается, что в уголовных делах они направлены заведомо против подозреваемого. Эти специалисты могут представить суду информацию двоякого рода: свидетельствуя о психическом состоянии ребенка, они косвенно информируют суд о деталях инцидента, о которых сам ребенок не способен адекватно рассказать; а также анализируя реальное поведение ребенка, они могут дать заключение о том, действительно ли ребенок стал жертвой сексуальных посягательств.
По моему мнению, практика исключения из числа свидетельств заявлений экспертов по вопросу о том, можно ли доверять показаниям ребенка, а также оценок его психического состояния вполне оправдана. Тем самым соблюдается право обвиняемого на защиту от тех заключений специалистов по психическому здоровью, которые пока еще считаются спорными, а также от показаний со слов третьих лиц.
Совсем другое дело — гражданский процесс, задача которого — защитить ребенка от одного из родителей или от опекуна. В этом случае судья (в гражданском процессе не бывает присяжных) должен постараться получить всю возможную информацию, чтобы защитить ребенка. Поэтому экспертам следует предоставлять право оценивать психическое состояние ребенка и давать общее психологическое заключение о его личности. Однако свидетельствовать о том, имеются ли у ребенка признаки синдрома жертвы сексуального посягательства, не вполне корректно, так как само существование этого синдрома не является общепризнанным.
