Глава II Оккультные основы науки

 

 

 

Из «De Humani Corporis Fabrica»

 

Рис. 2. Андреас Везалий, отец современной анатомии
(1493-1541)

 

 

Никакое образование не сможет сохранить современную цивилизацию, если правильное понимание человеком высших ценностей жизни будет разрушено материализмом. Учение свернуло со своего древнего пути и грозит потерять свое название как обозначение действия. Метафизика, первая и самая прекрасная из всех наук, приобрела дурную славу и пережила тяжелые времена. Наставники золотого века были людьми героических представлений и высокой цели. Ныне обильные пожертвования буржуазии и самодовольное профессорство, распространенное среди консерваторов порождают заурядность. Образование, которое слишком часто представляет собой всего лишь рабскую зависимость от мнения и крепостничество авторитета, заслоняет собой знание. Радуясь своей псевдопросвещенности. современная интеллигенция, подобно фарисеям прошлого, благодарит, что она не такая, как остальные люди. Алтари древнего знания, воздвигнутые добрым духам, превратились в прах. Трансцендентализм уступил место материализму, почитание ларов и пенатов — поклонению великому богу — Сомнению. Даже изрыгающему пламя Ваалу жрецы служили не так фанатично, как в наши дни они простираются ниц перед алтарями механистического реализма.

Хотя в природе существует масса принципов, которые можно приспособить к механическим целям, сама природа не является механической. Мир не машина, и создавался он стихийно. Он организм, а не организация. Вселенная представляет собой жизнь, проявляющуюся путем рождения. Сознание и интеллект прорастают сквозь материю, как крошечные ростки, пробивающиеся сквозь темную землю. Среди рисунков, оставленных Леонардо да Винчи, есть один, на котором он уподобляет сердце и расходящиеся от него сосуды прорастающему семени; а Бёме сравнивает человеческую душу с саженцем, тянущимся вверх сквозь материальную природу человека в поисках света. Мудрый человек всегда помнит алхимическую аксиому, что искусство может дополнять природу, но никоим образом не должно нарушать ее законы. Преклоняться перед реально существующим — значит быть мудрым; признавать простое величие божественного хода событий — значит утвердиться в важнейшей истине. Первые наставники человечества — иерофанты древнейших обрядов — те, о ком пишут, что они без страха взирали на богов, передавали последующим векам доктрины, которые оказались необходимыми для выживания человеческой души. Фабион, основатель мистерий финикиян, скрыл секреты рождения в изображении Мирового Яйца и, как сообщает Санхониафон, сочинил относящиеся к нему легенды и аллегории, такие глубокие по своему истинному смыслу, такие величественные в своем дерзании и такие облагораживающие при практическом приложении, что в течение многих веков они вызывали изумление и восхищение смертных.

Если современных деятелей в области просвещения обвинить в пропаганде какой-нибудь прикладной теории, они решительно возразят, что их первейшей заботой была подготовка молодежи к жизни. Однако единственное, что можно сказать про ту жизнь, к которой они готовят молодых людей, — это то, что она начисто лишена перспективы. Ценностная ориентация терпит крах в самом начале. Современное знание ставит главной своей целью увековечивание общественного строя. С другой стороны, древнее знание стремилось усовершенствовать индивидуума. Силясь сделать мир пригодным для человека, мы не позаботились о том, чтобы сделать человека подходящим для мира. Реалист может считать эстетику несущественной, однако истоки знания следует искать среди таких обогащенных высокоразвитыми метафизическими системами народов, как индусы, китайцы, египтяне и греки. Это именно иерофантам старинных мистерий открывалось прекрасное видение «разумной вселенной». Посвященные жрецы становились первыми учеными. Адепты, обладавшие мудростью, над которой не властно время, эти «божественные» люди ставили перед собой задачу препарировать тело Бога. Эти первые мудрецы, которым мы обязаны основами науки, обнаруживали духовность и идеализм, не причинявшие ущерба знаниям и не противоречившие посылкам научной мысли. Эти отцы учености отправляли тайные обряды, общались с духами и не относились свысока к словам оракулов. Как же в самом деле далеки убеленные сединами патриархи стародавних времен от напыщенных профессоров нынешнего просвещенного века! На просторной мантии Платона пришлось бы сделать много складок, чтобы подогнать ее для сегодняшнего лжеученого.

Пифагор — воплощение добродетелей и олицетворение достоинства и учтивости — обладал необычайной эрудицией. Его непревзойденный ум сделал его практически недосягаемым для сравнений. Его интеллект взошел подобно ослепительному солнцу над горизонтом знаний, и его бесчисленные лучи осветили каждый уголок мира. Чрезвычайно трудно коротко перечислить его достижения, ибо они невероятно разнообразны. Он достиг выдающихся успехов в математике, астрономии, музыке и целительстве. «Он был глубоким знатоком геометрии». По крайней мере две важные теоремы, приписываемые Евклиду, включая всем известную 47-ю теорему, по утверждению Диогена Лаэртия[28], в действительности были выведены Пифагором. «Пифагор, как известно, был первым человеком, который учил, что Земля имеет сферическую форму и что у нас есть антиподы[29]; он распространял учение о том. что Земля представляет собой планету, а Солнце — центр, вокруг которого движутся Земля и другие планеты, т.е. пропагандировал систему, известную ныне под названием коперниковской» (А.Бэйли. «История астрономии»). Открытие им гармонических соотношений и закона октав в музыке описано Ямвлихом[30], Никомахом[31], Боэцием[32], Макробием[33] и другими. Он также отделил диатоническую гамму от хроматической и энгармонической, заняв благодаря этому важнейшее положение в мире музыки. Пифагор практиковал лечение внушением, а также исцелял с помощью музыки, заклинаний, красок, трав и припарок. Он обладал способностью излечивать не только болезни тела, но и несдержанность души. Он много писал о травах и, как утверждают, посвятил целую книгу описанию лекарственных свойств морского лука. Этот труд упоминается Плинием.

Давайте посмотрим, как очернили его доброе имя критики, недостойные развязывать его сандалии. «Трудно представить себе что-либо поучительное.., чем тот контраст, который являют нам характер и образ действий Пифагора, с одной стороны, и характер и образ действий великих пытливых умов двух последних веков, таких как, например, Бэкон, Ньютон и Локк, — с другой. Возможно, Пифагор не уступает ни одному из них с точки зрения свидетельств подлинного интеллектуального величия....Открытие им различных теорем в геометрии, получивших ныне всеобщее признание, определенно характеризует его как гения высшего порядка. И все же этот человек, такой просвещенный филантроп, основывал свою систему поведения на ограниченных и исключительных принципах и проводил ее в жизнь, прибегая к хитрости, знахарству и обману» (Уильям Годвин). Заявляя далее, что «обман и фальшь были главными особенностями его преподавания», этот автор считает не требующим доказательств, что все претензии на обладание сверхъестественной силой со стороны Пифагора или то, что о нем так говорили другие, были ложными и что самосский мудрец был всего лишь обманщиком и шарлатаном. Эта старая-престарая песня: мистики непременно эпилептики, а святые — неврастеники. Пифагор страдал комплексом «божественности», Сократ был дегенератом, у св. Павла бывали припадки, Парацельс был знахарем, а что касается Бога, то — в духе Лапласа[34] — «в подобной гипотезе нет никакой надобности». К тому же Пифагор верил в перевоплощение. У него была золотая бедренная кость. Он выдрессировал дикого медведя так, что тот стал вегетарианцем, заставил орла остановиться в полете и опуститься ему на руку; его видели одновременно в двух местах; он заявил, что посетил преисподнюю, и преподавал своим ученикам астрологию. Следовательно, ом отъявленный мошенник, лжец до мозга костей. Во всяком случае, таковы выводы весьма благоразумных людей, которые абсолютно ничего не знают о тех вещах, о которых судят, и, следовательно, «особенно» подходят для вынесения им приговора.

Иногда бывает легче отрицать существование какого-нибудь человека, чем попытаться найти объяснение обстоятельствам его жизни. Рассмотрим «затруднительный» случай Нумы Помпилия[35], второго царя Рима, который взошел на трон после вознесения Ромула на Небеса в облаке света. Нума отличается тем, что является «мифологическим» персонажем, который основал культуру Рима и хотя и «не существовал», но оставил несколько важных книг, на которые ссылаются и которые цитируют более поздние латинские писатели. Нума Помпилий с головой ушел в мистицизм и эзотерическую философию и, отказавшись от честолюбивых замыслов, посвятил свою жизнь оцивилизовыванию римлян. Он, безусловно, был одним из великих естествоиспытателей Запада, хотя эта наука уже тысячелетиями развивалась на Востоке. По свидетельству Ливия[36], Нума обладал в высшей степени почтенной внешностью, его персона считалась священной, и он общался с богами. Все это звучит ненаучно, но не стоит забывать, что в те времена наука пока еще не отделилась от священных орденов и поэтому образование представляло собой гармоничное просвещение относительно физических и духовных ценностей. Нума построил лабораторию, оборудовав ее приборами, дотоле не известными римлянам, возможно, он учился у тех же самых восточных мудрецов, которые впоследствии передали свои знания Александру. В этой лаборатории он начал эксперименты с электричеством. Судя по дошедшим до нас отрывочным сведениям, он, должно быть, соорудил что-то вроде аккумуляторной батареи, потому что собирал Iupiter Elecius в колбы и мог управлять молнией, устраивая ее по своему желанию. «Селвертес придерживался того мнения, что задолго до того, как Франклин открыл свое рафинированное электричество, Нума уже экспериментировал с ним, и притом чрезвычайно успешно» (Е.П.Блаватская. «Разоблаченная Изида»). Говорят, правитель Тулл Гостилий нашел зашифрованные книги, спрятанные перед смертью Нумой в тайнике, и решил произвести опыт с электрическим богом. В результате какой-то ошибки, допущенной им из-за недостатка знаний, вызванная им молния убила его. На него обрушился небесный огонь, воспламенив его тело, и он рухнул замертво в своей лаборатории среди приборов. Так Тулл Гостилий стал первым известным мучеником в области исследований электрических явлений. Итак, в сущности, нет никакой разницы между предпосылками науки и магии, и только современные ученые не любят признавать свое родство с некромантами[37] древности.

«Смеющийся философ» Демокрит редко ассоциируется в метафизикой и магией, но как же можно отрицать, что он обучался теургическому искусству? Он получил образование у иерофантов Персии, Египта, Эфиопии и Индии, среди которых жил. На протяжении всей своей жизни он сохранял приверженность Пифагорейским мистериям. Современную науку радует, что этот великий атомист разделял их презрение к сверхъестественным явлениям. Однако это радостное оживление быстро проходит, потому что Демокрит не отвергал чудеса, а, признавая их существование, утверждал, что они являются естественными, а не сверхъестественными. Для него чудотворство являлось одним из аспектов науки, и поэтому именно наука была обязана объяснять, а не осуждать чудесное. Демокрит определял чудо как следствие, причина которого неизвестна, но обязательно равна вызываемому ею следствию. Будучи посвященным, он знал, что трансцендентная магия основана на законе природы и не нарушает его, как утверждают несведущие. Демокрит занимался гаданием, писал пророчества, предсказывал грядущие события (вероятно, по звездам, потому что астрология была главной наукой персов) и использовал в целительстве заклинания и магические формулы. Только вообразите, какой ужас охватил бы ученый мир, если стало бы более широко известно, что Демокрит, отец экспериментальной науки, приписывал множество достоинств левой передней ноге хамелеона и действительно верил (Плиний), что можно приготовить мази, втирание которых делает человека невидимым. Демокрит узнал об атомах от Левкиппа[38] и передал это знание Эпикуру. Затем его обладателем стал Лукреций[39] и, наконец, после множества злоключений, Джон Дальтон[40], «отец современного атомизма», сделавший поразительное «открытие». К тому же Лукреций заявлял, что существуют семена вещей, пагубных для жизни, которые летают повсюду и вызывают болезни и смерть, а Луи Пастеру и другим приписываются открытия в области инфекции, которые были бы невозможны, если бы древние греки и египтяне не проторили путь к знанию.

В «Великой хронике Бельгии», изданной в 1480 году, Альберт Великий[41] именуется как «Великий в магии, главный в философии, высший в теологии». Подобное восхваление явно ничего не стоит, по мнению Чарльза Сингера, который пишет: «И даже сам Альберт Великий — самый ученый из всех средневековых авторов — обладал столь скудными знаниями в сравнении с современными учеными, что, проявив определенное рвение, можно довольно легко установить все источники, из которых он черпал свои познания» («От магии к науке»). Однако давайте обсудим, какими же это «скудными знаниями» обладал чародей из Ратисбона, чтобы выяснить, если возможно, в какой мере он заслуживает подобных оскорблений со стороны современных ученых мужей. Альберт Великий был философом, мистиком, астрологом, алхимиком и трансцендентным магом — и все эти пять отраслей знания выходят за пределы современных представлений. И если действительно есть возможность «установить все источники, из которых он черпал свои познания», то логичнее всего, как нам представляется, начать с вопроса о его знаменитом «андроиде». «Рассказывают, что Альберт сделал из меди человека, собирая воедино все части его тела под различными созвездиями, на что потратил ни много ни мало тридцать лет. Этот человек якобы отвечал на любые вопросы и использовался своим создателем в качестве слуги. Но что всего удивительнее, этот механический человек будто бы со временем стал таким разговорчивым, что Фома Аквинский, бывший в то время учеником Альберта, постоянно отвлекаемый от своих заумных размышлений его нескончаемой болтовней, в ярости схватил молоток и разбил его на части» («Жизнеописания некромантов»). Ну что же, такой робот вполне мог нагнать на людей ужас лаже в нынешний век хронической скуки.

Однако Альберт Великий представлял из себя нечто большее, чем просто создателя робота: он обладал и другими, не менее интригующими магическими способностями. В «Trithemii chronica» описывается, как Альберт принимал у себя графа Вильгельма Голландского. Монах-чародей устроил в монастырском саду для своих гостей роскошное угощение, хотя была середина зимы и деревья едва виднелись из-под толстого слоя снега. Когда граф и его свита расселись вокруг столов, Альберт взмахнул рукой и «снега как не бывало, все вдруг ощутили свежий аромат весны и увидели, как цветни ки заполнились душистыми цветами, а на деревьях с раскрывшимися бутонами, словно летом, запели сладкоголосые птицы, легко перепархивая с ветки на ветку» («Жизнеописания философов-алхимиков»). Пиршество закончилось, видение исчезло так же внезапно, как и появилось, опять стало холодно, и гости были вынуждены поспешить прочь из сада. Выходит, что этот ученый доминиканский монах обладал знанием, не доступным эрудитам нынешней эпохи. Конечно же, Альберту будут отказывать в подобных талантах, однако отрицание, как известно, никогда ничего не доказывает и не опровергает. Здесь полезнее было бы проявить поменьше высокомерия и с несколько большим вниманием отнестись к «скудным знаниям» этого человека, поскольку у природы есть еще много секретов, которые в растерянности отступают при приближении ученого-материалиста с его непочтительным ко всему подходом.

Обратимся теперь к Парацельсу, которого Дана называет «Лютером среди врачей». Этому великому Ауреолу делает несколько весомых комплиментов также и Гаррисон. «Парацельс, — пишет он, — был предвестником химической фармакологии и терапии и самым оригинальным мыслителем в сфере медицины шестнадцатого века... По словам Бааса, изучать Парацельса все равно что рыться в сокровищнице. Мы оказываемся в каком-то странном мире мистических принципов, макрокосмов и микрокосмов, археев[42] и волшебных зелий, населенном гномами, лесовиками, эльфами, духами и саламандрами. Причем автор всего этого напыщенного словоблудия, подлинный Парацельс, был способным терапевтом и хирургом». Далее Гаррисон замечает, что Парацельс первым установил взаимосвязь между кретинизмом и эндемическим[43] зобом, далеко опередил свое время, обратив внимание на различие симптомов одного и того же заболевания в зависимости от географии, был практически единственным, кто практиковал асептику[44], между Мондевиллом и Листером, и первым использовал минеральные ванны. Так разве не стоит нам более внимательно изучить философскую основу всей жизни этого человека, который, по словам Фергюсона[45], «революционизировал медицину» и который, согласно Томасу Томпсону, освободил медиков от пятивековой зависимости от навязших в зубах прецедентов?

Парацельс привел в замешательство профессоров Базеля тем, что вместо предисловия к своему курсу лекций публично сжег труды Галена и Авиценны. «Мои обвинители, — восклицает он, — выражают недовольство тем, что я вошел в храм знания не через «предписанную законом дверь»! Но какую «дверь» надо считать подлинно законной? Галена и Авиценну или Природу? Я вошел через дверь Природы, и это ее свет, а не лампы, что висит в аптекарской лавке, освещал мой путь». Парацельс, герметист и мистик, оригинальный мыслитель, получавший знания не от педагогов, облаченных в длинные мантии, а от дервишей из Константинополя, ведьм, цыган, колдунов, который вызывал духов, ловил лучи небесных тел в капле росы, о котором говорят, что он исцелял неизлечимых больных, возвращал зрение слепым, излечивал проказу и даже воскрешал мертвых, а воспоминание о нем могло отвести проклятие — ведь этот «маг» является отцом ятрохимии! Трудно придумать что-либо лучшее, чем резюмировать достижения Парацельса словами Лессинга: «Те, кто воображают, что медицина Парацельса являет собой систему иррациональных предрассудков, от которых мы, к счастью, уже избавились, с удивлением, если, конечно, они удосужатся ознакомиться с ее принципами, обнаружат, что она основана на высшем знании, которого мы еще не достигли, но можем надеяться когда-нибудь до него дорасти» («Парацельс»).

 

 

Из книги «Opera Medico — Chimica sive Paradoxe»

 

Рис. З. Парацельс, король врачей (1493—1541)

 

Ни один рассказ о вкладе оккультизма в науку нельзя назвать полным, если он не содержит достижения Жана-Батиста ван Хельмонта[46], которого Дана удостаивает титула «Декарта от медицины». Этот благородный бельгийский мистик, ученик «божественного» Парацельса, был, согласно Гаррисону, основателем школы ятрохимии. «Он первым понял физиологическое значение ферментов и газов» (Гаррисон) и изобрел новый термин — «газ» (Штильман). О ван Хельмонте говорили, что ни одного химика не цитировали чаще и с большим почтением, чем его. Когда ему было чуть больше тридцати, он, удалившись от дел, поселился в старом замке неподалеку от Брюсселя, где «жил уединенно и замкнуто вплоть до самой смерти, последовавшей на шестьдесят седьмом году жизни». Доброе имя ван Хельмонта тоже в какой-то степени пострадало из-за современной склонности к уничтожающей критике более ранних авторов. Его обвинили в том, что он воровал чужие идеи. Однако в действительности, как свидетельствуют факты, все было наоборот — это открытия ван Хельмонта беззастенчиво воровали у него те его мнимые поклонники, что пришли вслед за ним. Ныне ученый-материалист стоит перед весьма интересной дилеммой. Ведь человек, который первым заговорил о химии человеческого тела и утверждал, что истинное предназначение химии заключается в приготовлении лекарства для лечения болезней — был алхимиком (какой чудовищный афоризм!). В своем трактате «Вечная жизнь» ван Хельмонт высказывает нечто поразительное: «Я не раз видел и держал в руках философский камень; по цвету он очень похож на растертый в порошок шафран, только немного тяжелее и блестит, как толченое стекло. Однажды мне подарили четверть грана[47]. Граном я называю такое количество вещества, которое при умножении на 600 составляет унцию. Порошок из этой четверти грана, завернутый в бумагу, я бросил на нагретые в тигле восемь унций ртути». В результате было получено восемь унций без одиннадцати гран чистейшего золота; и выходит, что, согласно ван Хельмонту, один гран философского камня способен превратить в золото 19,156 грана ртути. Интересно, что сам ван Хельмонт никогда в открытую не заявлял, что ему удалось изготовить философский камень, а о том, как он выглядит и какой силой обладает, он якобы узнал от алхимиков, с которыми общался во время своих многолетних исследований.

Сэр Фрэнсис Бэкон (лорд Веруламский) занимает в научном мире достаточно прочное положение, чтобы нуждаться в защите. Его называли «великим реставратором всего знания», заключавшим в себе прогресс целого поколения и сумевшим всего за несколько лет заново сформулировать предпосылку познания в целом. Доподлинно известно, что на Бэкона «сильное стимулирующее воздействие» оказали труды Парацельса. Не будучи материалистом, он глубоко проникся реальностью духовных ценностей, о чем он вкратце высказывается в своем трактате по атеизму: «Немного философии располагает человеческий ум к атеизму, тогда как погружение в глубины философии обращает людские умы к религии». Бэконовский символ веры служит доказательством, что этот поистине великий мыслитель видел цель знания в том, чтобы найти законное основание для надежды и продемонстрировать целостность веры, дабы интеллект, слишком много приписывая вторичным причинам, не перестал замечать Первопричину. Лорд Бэкон полностью покончил со схоластикой, когда ему было шестнадцать лет, и с этого времени неизменно оставался верен «Instauratio magno», «великому восстановлению знания». Он был самоучкой, который не признавал учителем ни одного из доктринеров своего времени. Для тех, кто ошибочно полагает, что образование начинается с запоминания мнений других людей, мы позволим себе привести короткую выдержку из книги «Жизнеописание Бэкона» его преданного друга Уильяма Роли: «Я неизбежно прихожу к мысли, что если бы существовал свет знания, которым Бог в наши дни мог осенить какого-то человека, то этим человеком оказался бы именно он. Ибо хотя он и был большим любителем чтения, свои знания он черпал не из книг, а из идей и основ, заключенных в нем самом». Итак, наш великий автор был «обвинен» в мистицизме своим ближайшим другом. А если надо представить более веские доказательства, что Бэкон в душе был герметистом и розенкрейцером, посвященным в тайную науку, то его «Новой Атлантиды» будет более чем достаточно. Представьте себе, что выдающийся мастер логического мышления на основе индукции[48], человек, для которого средствами проверки факта были наблюдение и опыт, высказывает следующую научную «ересь»: «Согласно традициям астрологии, различия в характерах и склонностях людей, по правде говоря, определяются преобладающим влиянием планет; так, например, одни созданы и предназначены природой для размышлений, другие — для гражданских занятий, третьи — для войн, четвертые — для прогресса, пятые — для искусств, а некоторые — для изменчивого течения жизни» («О преуспеянии наук»).

Роджер Бэкон, францисканский монах, опередил знаменитого сэра Фрэнсиса почти на четыре столетия, однако даже самый краткий обзор науки был бы неполным, если не упомянуть о его исключительной одаренности. Гаррисон так характеризует сферу его знаний: «Роджер Бэкон... был математиком, астрономом, физиком, химиком и врачом, обладал глубокими познаниями в сравнительной философии и физической географии. Он реформировал календарь, внес немалый вклад в теорию линз и зрительного восприятия, предвидел возможность изобретения очков, телескопа, черного пороха, водолазных колоколов, локомотивов и летающих машин и был пионером в области индуктивной и экспериментальной науки». И все это как раз в тот период, когда Европа пребывала во мраке невежества! Утверждали, что именно он «изобрел машину, которая могла подниматься в воздух и везти за собой повозку гораздо быстрее, чем это делают запряженные в нее лошади». Он умел приводить статуи в движение и мог заставить медную голову произносить членораздельные звуки. Недавно обнаружились новые данные, свидетельствую щие, что он действительно собрал микроскоп и первым исследовал микроорганизмы. Роджер Бэкон, конечно же, был алхимиком. Он творил чудеса, и самые важные из его трудов по медицине, которым удалось пережить варварские времена, посвящены астрологии с точки зрения ее применения в кризисных состояниях и использования симпатий и антипатий планет в целительстве. Скажете, еще один схоласт-ересиарх?

Потом появился Гален, «один из самых величайших и творчески одаренных биологов всех времен» (Чарльз Сингер), который не нашел никаких духовных тайн, антагонистических естествознанию. Нельзя не упомянуть и Птолемея, главу космографов[49] и географов, основоположника принципов современной астрологии. Дальнейшее развитие этой темы неизбежно навлекло бы обвинение в тавтологии. Великий Везалий[50] придерживался мнения, что изучение человеческой души входит в компетенцию анатомии; и Роберт Фладд, которого Де Квинси считает «прямым родоначальником франкмасонства» и главой философов огня, был приверженцем более ранних теорий, имеющих отношение к микрокосму и Макрокосму. Коперник и Галилей вывели свои теории из метафизических спекуляций Пифагора. Кеплер и Тихо Браге признавали научную целостность астрономии, равно как и Флэмстид, королевский астроном и основатель Гринвичской обсерватории. Как-то Галлей, прославившийся открытием кометы, раскритиковал астрологию в присутствии Исаака Ньютона, открывшего закон всемирного тяготения, который немедленно встал на защиту древней науки, заявив: «Я изучил сей предмет, господин Галлей, а вы — нет».

Из всего этого напрашивается обоснованный вывод, что именно идеалисты и мистики, более того, даже маги и астрологи внесли достаточно весомый вклад в совокупность научных знаний, таких как химия, фармакология, математика, астрономия, музыка, биология, физика, анатомия, бактериология, атомизм, электричество и ботаника. Однако если даже и не признавать, что трансцендентализм способствовал интеллектуальному превосходству этих пионеров познания, он, надо признать, им явно не повредил. А это, видимо, хотя бы отчасти означает — или это просто «совпадение», — что предтечи науки почти во всех ее областях были приверженцами теургии и мистики. Гиппократ, старший из сыновей Асклепия, был первым врачом, а его «Клятва» до сих пор остается «самым впечатляющим документом врачебной этики». В ней обязанности последователей Асклепия определены для всех случаев жизни и на все времена. Гиппократу принадлежит и другое изречение, столь же впечатляющее, хотя и не слишком почитаемое всеми медиками. А оно говорит о многом: «Тот, кто несведущ в такой науке, как астрология, заслуживает названия глупца, а не врача».